ЕРЕСЬ ЧИСТЫХ. Из цикла «Православно-монархический ликбез»

НОВАТИАНСКИЙ РАСКОЛ.

Одной из главных причин «упадка» христианского напряжения было, несомненно, затишье в гонении. От смерти Марка Аврелия (185) до середины третьего века Церковь жила в относительной безопасности…

Вот почему гонение, внезапно обрушившееся на Церковь в 249 года, оказалось для неё таким страшным и неожиданным испытанием и в нем уже с последней ясностью вскрылось, как далеко отошли многие и многие христиане от первоначального напряжения веры и жизни.

Император Декий (249-251) принял власть в критический момент. Риму угрожала гибель от возрождающейся Персидской империи, а так же от глубоких внутренних потрясений и неурядиц: эту эпоху римской истории современный историк назвал «страшными годами». Декий видел спасение только в возрождении старого римского духа, в возвращении к попранным традициям. На первое место поставил он возрождение государственных культов, а это неизбежно привело к столкновению с христианами…

Это был удар грома среди ясного дня. Конечно, и теперь Церковь ответила на гонения мученической кровью: среди мучеников были епископы Римский Фивиан, Антиохийский Вавила, Иерусалимский Александр. Но основным фактом, потрясшим Церковь, оказалось все-таки массовое отступничество. «Страх поразил всех, - писал епископ Дионисий Александрийский, - многие и не из маловажных явились сразу; одни, уступая страху, другие, будучи чиновниками, - по обязанности службы, третьи, увлекаемые окружением. Одни были бледные и дрожащие, как будто не они должны были принести жертву, а их самих приносили в жертву идолам, и потому над ними смеялась толпа»… Та же картина в письмах Киприана Карфагенского: «Были такие, что не ждали вызова, чтобы подняться на Капитолий, ни вопроса, чтобы отречься… Сами они бежали на форум, спешили к смерти, как бы давно уже хотели этого… И, предел преступления! – детей тащили родители, чтобы те с первого возраста потеряли то, что получили на пороге жизни».

Гонение пронеслось, как буря, и быстро стихло. Но оно оставило Церковь в развалинах; тогда встал вопрос – как же быть с «падшими», которые все теперь бросились к ней за прощением и примирением? Если в начале века Церковь признала «второе покаяние», то теперь вопрос ставился по-новому и ещё острее: раньше «павшие» были исключением и, потому, исключением было и «второе покаяние». Теперь – это массовое явление. А если вспомнить, что означало «свидетельство» мучеников для Церкви: её самосвидетельство, доказательство силы Христовой, живущей в ней, то становится понятным, почему вопрос об отпавших вызвал длинную смуту, последнюю в ряде тех «соблазнов Церкви», которыми отмечен конец второго и начало третьего столетий.

На фоне этой смуты особенно ярко выделяется образ великого африканского епископа – Св. Киприана Карфагенского. И он, подобно Тертуллиану, представитель того «стопроцентного» христианства, которым отмечена короткая, но такая славная история Африканской Церкви. Языческий ритор, профессор словесности, Киприан, по обращении в христианство отрекается от всего. «Дух, снисшедший с неба, сделал из меня нового человека через второе рождение. И сразу же, чудесным образом, уверенность смыла сомнения»… Очень скоро после обращения он становится епископом старшего из Африканских церквей – Карфагенской. И почти сразу приходит гонение. Киприан скрывается: но не из страха, а чтобы продолжить управление Церковью; в его отсутствии и встает вопрос о павших. Эти последние, зная ригоризм Киприана и нормальной церковной практики, минуя епископа, обращаются к «исповедникам» - то есть к тем, кто тюрьмой и пыткой заплатил за верность Христу. Таких было больше, чем мучеников: римское правительство, наученное опытом, хотело для Церкви не славы мученической смерти, а «разложения»; поэтому твердых гноили в тюрьмах, подвергали пыткам… Исповедники – слава Церкви, их авторитет был бесспорен. И вот они «разрешают» павших, дают им рекомендации к епископу, чтобы он их принял в церковное общение. Создается трудное положение: двойной авторитет в Церкви. Киприан хотел бы, чтобы решение вопроса было отложено до его возвращения, до общего собора епископов – но «исповедники» видят в этом неуважение к своим страданиям; нарастает парадоксальный конфликт: союз исповедников и «павших» против законного епископа и иерархии. Волнение переходит и в Римскую Церковь, только что обагренную кровью своего епископа: там против Киприана выступает пресвитер Новатиан – сам де Киприан бежал и, следовательно, пал. А в Карфагене создается целая партия против Киприана и епископу приходится прибегнуть к строгости и отлучить от Церкви её вожаков… Наконец, весной 251г. Киприан возвращается в Карфаген и может собрать собор. На нём вопрос о «павших» получает своё окончательное решение и опять в сторону смягчения покаянной дисциплины. Собор разделил «павших» на две категории и, в зависимости от степени «падения», установил две формы принятия их в церковное общение: одних – только на смертном одре, других – после более или менее продолжительного покаяния. Ещё раз «реализм» восторжествовал над «ригоризмом», потому что, как пишет В.В. Болотов, «нужно было обращать внимание не только на прошедшее, но и на будущее… Падшие были везде. Лишить навсегда их общения с Церковью, это значило слишком сократить число христиан, ограничить внешнюю миссию Церкви и вместо добра сделать зло».

Но тут произошло нечто странное. Те самые, что требовали у Киприана немедленного принятия «павших» по запискам исповедников, теперь закричали об его измене чистоте Церкви. Они нашли поддержку в Риме у Новатиана, который при неясных обстоятельствах был рукоположен в епископы. Со страшной быстротой новый «новатианский» раскол распространился по всем церквам, создав повсюду секты «чистых» (кафаров). Уже одно это название указывает на настроение отколовшихся: на их пафос «чистой Церкви», на противоположение себя Церкви павших. И снова, как и при Монтанизме, Церковь ответила собранием сил вокруг епископов, вокруг ненарушимого преемства «кафолической» жизни. Африка объединилась вокруг Киприана, Запад – вокруг вновь избранного законного папы Корнилия. Из Египта Дионисий Александрийский - другой светлый образ «вселенского» учителя, - писал письма повсюду, умоляя всех сохранить единство… Новатианство, как и монтанизм, выродилось в секту, остатки которой существовали ещё в седьмом веке.

На примерах Монтанизма и Новатианства открывается смысл «эволюции» Церкви в те переходные десятилетия. Формально Новатиан был прав, когда, протестуя против принятия «павших», ссылался на прошлое, на предание. Сам Киприан до гонения Декия был типичным ригористом. Но в том-то и дело, что учение Церкви не логическая система и строится не силлогизмами. Верный логике Новатиан оказался оторванным от жизни Церкви. Киприан же, внешне противореча сам себе, мог, тем не менее, смело сказать: я ничего нового не ввел в вопросе о павших… Ибо свою доктрину он брал из жизни Церкви. И, действительно, ничего не изменилось в природе Церкви, в её святости – но в опыте жизни трагически углубилось сознание антиномического сопряжения в её земном пути «ветхого» и «нового». Новатиан и его последователи, ради «принципов», оказались вне Церкви – такова логика каждого раскола; они уединились в горделивом призрении к «запачканной» Церкви павших. Но в пастырском сердце Киприана, в его подлинно кафолическом сознании эта «Церковь павших» осталась всё той же святой невестой Христовой, в которой нет места греху, но которая существует для спасения грешников.

Его образ завершен мученической смертью. 13 сентября 258 г. Киприана вызвали к проконсулу. Сохранились подлинные акты его допроса. «Галерий Максим, проконсул, сказал: «Ты Тарский Киприан, папа сакрилегов? – Киприан сказал: -«Я» - «Императоры предписывают тебе совершить жертвоприношения». – « Я не подчиняюсь». – «Советую тебе подумать». – «Делай, что тебе предписано. В столь праведном деле не требуется советов». – «Посовещавшись с ассесорами, проконсул прочел приговор: «… ты, показал себя врагом римских богов и священных законов. Августейшие императоры не могли убедить тебя вернуться к исполнению римских религиозных обрядов. В предостережение тем, кого ты вовлек в своё преступное сообщество, ты своею кровью заплатишь за нарушение законов. Таксия Киприана обезглавили мечом». «Deo gratia», - сказал Киприан. На место казни его сопровождала толпа христиан с зажженными светильниками, с пением молитв. Его мученичество преобразилось в торжественный литургический акт… За месяц до него «засвидетельствовал» и папа Ксист. Полиция застала его, окруженного духовенством, возглавляющим собрание верных. Он умер, сидя на епископском престоле, с ним был умерщвлен и его диакон Лаврентий. Единство Церкви и её права в те дни запечатлевались кровью мучеников…

(Прот. Александр Шмеман, Исторический путь Православия, Издательство имени Чехова, Нью-Йорк, 1954 г. С. 88-93).