Заглянуть в глаза «Бессмертному бараку»

Вслед за «Бессмертным полком» идет «Бессмертный барак» — этот проект, посвященный памяти репрессированных, создал активист Андрей Шалаев. Массовых шествий «барака» на улицах российских городов пока ожидать не стоит, проект развивается в основном в интернете. На сайте bessmertnybarak.ru люди могут оставить информацию о своих репрессированных родственниках. «Бессмертный барак» пытается завоевать молодую аудиторию — рассказать правду о репрессиях на языке, понятном для аудитории Вконтакте. Шалаев подчеркивает, что он не историк, не профессиональных хранитель памяти. Лингвист-переводчик с незаконченным высшим образованием, он начинал обучение в кадетском корпусе в родном Нижнем Новгороде. Шалаев пробовал себя в политике — в 2013 году возглавлял штаб кандидата от «Парнаса» на местных выборах в Коврове. Но разочаровался в этом и теперь занимается созданием сайта-базы данных о репрессированных.

— «Бессмертному бараку» на днях исполнился год?

— Да, год назад известный филолог и библеист Андрей Десницкий поймал фразу, которая летала в воздухе: хорошее мы помним, а плохое, значит, нет. 10 мая благодаря ему появилось это словосочетание — «бессмертный барак». Люди начали писать в соцсетях свои семейные истории с таким хештегом (меткой для распределения сообщений по темам в социальных сетях — Ред). Мы решили, что надо сохранить все, что люди публикуют. Я начал собирать истории, которые были разбросаны по всему интернету. Мы создали группу Вконтакте, потом в Фейсбуке, призвали всех писать истории туда. 12 мая нас в Фейсбуке было уже две с половиной тысячи. Задача была в том, чтобы люди начали кучковаться в одном месте, читать эти истории и дальше их распространять. Стало ясно, что нужен сайт, чтобы это куда-то складывать. Таких ресурсов вообще немного. Я обратился к «Мемориалу», к Арсению Рогинскому, получил отказ, обратился к «Последнему адресу», где мне посоветовали не заниматься фигней. Эту монополию на право рассказывать о репрессированных мне приходится преодолевать весь год. Самый близкий нам проект — «Бессмертный полк». Они как раз тоже сохраняют семейные воспоминания, записи, документы. Ведь все это может сгореть, пропасть… А нужна онлайн-база, чтобы каждый человек мог поделиться тем, что есть у него дома. Редакция обратилась к инициатору проекта «Последний адрес» Сергею Пархоменко с просьбой прокомментировать рассказ Андрея о неудавшемся сотрудничестве. «Есть один проект — «Последний адрес», другой — «Бессмертный барак». Ну и пусть будет два разных проекта: почему я должен в этом участвовать или это одобрять? — заявил он. Пархоменко объяснил, что единой базы репрессированных нет потому, что работу по сбору данных вели разные организации, а больше и качественнее всех собрал «Мемориал». «У них есть, в сущности, все, что удалось найти за 25 лет. Сведения «Мемориала» очень надежные, тщательно проверенные. А люди, которые пытаются дополнить их, часто дополняют сведениями малопроверенными: какими-то семейными рассказами, слухами, нетвердыми воспоминаниями», — добавил Пархоменко. Председатель правления общества Арсений Рогинский заявил, что, как он слышал, Андрей Шалаев и его коллеги используют собранные «Мемориалом» данные в своей работе: «Мы только рады. Конечно, никакой монополии на работу с памятью о жертвах террора ни у кого нет и быть не может. Тема такая широкая, что ее хватит на всех и на многие годы. Первейшая, и общая, задача — это добиться открытия всех архивных материалов о терроре. Сегодня с этим беда...».

— Значит, вы не противопоставляете себя «Бессмертному полку»?

— Наверное, не надо объяснять, что сейчас «Бессмертный полк» отжимают во всех городах. В июне на меня вышел его создатель Сергей Лапенков из Томска, с ТВ-2. Предложил встретиться — тема ведь общая. Много таких случаев: человек сначала сидел, а потом погиб на войне, или воевал, а потом попал в ГУЛАГ. Об этих людях тоже нужно говорить. Решили, что у нас будет общая поисковая система. Мы ведь делаем одно и то же, репрессии и война — это даже не две стороны одной медали, это буквально об одном и том же.

— Неужели не существует аналогичных баз данных?

— Мы можем дать родственнику репрессированного пятьдесят ссылок на сайты для поиска, и через полгода их не будет. За последние полгода удалили 20 сайтов с книгами памяти — в основном это сайты, существовавшие за государственный счет, на домене gov.ru. Нет объединенной базы, чтобы на одном сайте можно было взять и посмотреть. А мы хотим создать оптимальную систему поиска родственников. Над ней сейчас работают около 10 постоянных волонтеров — в основном это историки. Уже внесено около 6 миллионов фамилий. База уже есть, осталось придать внешний вид и дать широкий доступ.

История с сайта «Бесмертный барак»: «…Братьев было четверо: старший Пётр, 1901 г. р., мой отец Александр, 1902 г. р., Иван, 1904 г. р., и самый младший Михаил, 1910 г. р. Михаила приговорили стандартным решением Особой тройки — как очередного участника контрреволюционной шпионской организации. Доказательств, как во всех подобных случаях, никаких. Основание для вынесения приговора одно: поляки, даже в том случае, если они русские, — шпионы. Братья, все четверо, во время следствия утверждали, что они русские, по-польски не говорят, с Польшей никаких отношений не имеют, мать у них русская; отец, умерший в 1932 г., действительно, поляк, но что же с этим поделать?!»

— Кто еще входит в вашу команду?

— Самый первый, простенький, сайт создавал я сам. Для содержания сайта нужны были деньги. Мы устроили краудфандинг — собрали чуть больше, чем просили, 310 тысяч за месяц. К 25 октября мы запустили новый сайт. Основная его задумка — страница-памятник, бесконечные фотографии. Открываешь сайт — и хочешь-не хочешь, а смотришь этим людям в глаза. В день по 200-300 человек мне пишут и просят найти своих репрессированных. Добавляют семейные истории, письма, документы выкладывают. С помощью сайта мы набрали почти 150 волонтеров — многие, правда, отсеялись в самом начале, но я их понимаю: тяжело ежедневно читать эти истории.

— А вы где находите мотивацию?

— Тема репрессий — это моя личная история. Бабушка и дедушка мне мало рассказывали. С дедушкиной стороны я не знаю родственников вообще, и когда я начал искать, то понял, что в семье много репрессированных по теме духовенства. Священники, контрреволюционная агитация… Для меня это стало толчком. Я понял, насколько сложно найти эти сведения, даже если ты пролез эти 30, 40 сайтов и даже нашел какую-то строчку, дальше просто не знаешь, что делать.

История с сайта «Бесмертный барак»: «…Проснувшись, я увидел двух незнакомых мужчин в форме, дворника и какую-то женщину. Услышал плач сестрёнки на руках у тёти Лиды и вдруг поймал растерянный взгляд дяди, что-то собиравшего в какую-то сумку. Дедушка выглядел совершенно поникшим, безмолвно опустошённым, он лучше всех понимал происходящее, ведь только недавно вернулся домой, отбыв трёхлетнюю ссылку в Сыктывкаре. Дядю торопили, он пытался сохранить самообладание, говорил какие-то успокаивающие фразы: «Это ошибка, я скоро вернусь…». После того, как его увели, все некоторое время стояли в оцепенении. Потом началась длинная череда хождений на Шпалерную, стояние в очередях, пронзительно точно описанное в знаменитом «Реквиеме» Ахматовой. В декабре на Шпалерной сообщили, что передачи больше принимать не будут, обвиняемый осуждён на 10 лет без права переписки. Последнее вызвало у бабушки недоумение и плохо скрываемое возмущение. Тогда невозможно было догадаться о дьявольском смысле этого приговора».

— Подписчики ваших групп в соцсетях — кто они?

— Я сейчас думаю, как найти выходы на проекты типа «Подслушано» (это группы в соцсетях, где молодые люди делятся личными историями). Надо заинтересовать именно их аудиторию. В наших группах сидят люди более осознанного возраста: после тридцати пяти. А до 18-ти лет у нас около 3-4 процентов подписчиков. Основная наша цель — Вконтакте, потому что дети сидят там. И там же вот эти картинки про то, как прекрасно мы жили в Советском союзе. Сейчас вырастает поколение, которое не будет ничего знать о репрессиях. До сих пор в учебниках этого периода толком нет — его же надо не одним уроком проходить, а планомерно разбирать. У нас в каждом областном центре был расстрельный полигон. И эти школьные уроки должны проходить там. Основной ошибкой Ельцина было то, что он не довел до конца рассекречивание документов и реабилитацию. Поначалу были сделаны большие шаги, но к 1994, 95 году все наелись этих историй: «Ну вы больные, что ли, мы все уже знаем, хватит! Что может измениться?» Изменилось. Через 15 лет никто ничего не помнит.

— А у вас есть ощущение, что вы кого-то переубедили?

— Наши истории трудно отрицать. В основе — воспоминания родственников. И вот эта проверенность, подтвержденность документами дает нам возможность менять людей. Я же не историк. Что произвело впечатление на меня — то и других зацепит. Помню, история про Миколу Леонтовича, автора Рождественской песни, собрала у нас больше 10 тысяч репостов. Очень многие от нас узнали, что Леонтович был убит сотрудниками ЧК. Дочь художника Крамского Софья, которая, по одной из версий, позировала для его знаменитой «Незнакомки», была сослана в Сибирь за контрреволюционную агитацию. Жена Грина, та самая Ассоль из «Алых парусов» — и в лагерях, и не дали похоронить ее рядом с мужем, ну как же так… Я уверен, что эта история изменила многих людей.

История с сайта «Бесмертный барак»: «…Осенью 1940 года летчица Мария Нестеренко уже в звании майора была назначена на должность заместителя командира авиаполка особого назначения. В этой должности она была арестована на 4-й день войны. А Рычагов был арестован на два дня раньше — 24 июня 1941 года. Обвинялась Мария в «недоносительстве о государственном преступнике» Рычагове: «…будучи любимой женой Рычагова, не могла не знать об изменнической деятельности своего мужа…». Павел Рычагов известен тем, что будучи заместителем НКО СССР по авиации на состоявшемся 9 апреля 1941 года совещании Политбюро во главе со Сталиным, посвящённом вопросам укрепления дисциплины в авиации, на вопрос Сталина о причинах высокой аварийности в ВВС, ответил « … вы заставляете нас летать на гробах!».

— У вас, конечно, появились недоброжелатели?

— Я не боюсь нападений, я боюсь за сохранность данных. В случае чего мы готовы разослать копии базы всем нашим подписчикам.

— В случае чего?

— Знаете, когда тебе по десятку в день сообщений приходит, какие мы уроды, как мы на гранты работаем и как нас надо расстрелять, начинаешь беспокоиться. Ненависти столько в наше время, не знаешь, откуда ждать удара.

— Но эти угрозы — не всерьез, по-вашему?

— А смысл мне угрожать, если изначально, уже когда я создавал группу, я был готов к тому, что могу получить по голове в подъезде? Я с этим уже сталкивался не раз. В Коврове кампанию вел в 2013-м. Кандидат Виктор Майстренко выдвигался от Парнаса, я возглавлял его предвыборный штаб. Шел в квартиру, которую снимал — подбежали, выхватили планшет, я с сотрясением мозга в больницу поехал.

— А выборы чем кончились?

13 процентов набрали. Что уже было почти нереально. Я тогда еще раз убедился в бессилии занятий политикой. Пока людям вокруг наплевать, невозможно ничего делать для них. Им ничего не нужно, а мне-то тогда зачем?

— То, чем вы сейчас занимаетесь, это не бессмысленно?

— Я не политикой теперь занимаюсь. А изменением отношения к реальности. Истории некоторых семей укладываются в несколько строчек: брат расстрелян, жена расстреляна, мать умерла в лагерях… Но я уверен, что даже те, кто от нас отписывается, прочитав хотя бы одну историю, меняются внутри. Вот музей ГУЛАГа — да, все хорошо, доступно изложено… Но ты не выходишь оттуда в поту. Ты не пропустил это через себя — мне так показалось. Каждая семейная история как раз бросает в пот, в жар, в ужас. Потому что ты видишь, что это реальные люди были убиты.