Казус Великой Финляндии

В сентябре 2024 года исполняется 215 лет подписанию мирного договора между Российской Империей и Швецией в городе Фридрихсгаме (ныне – Хамина, Республика Финляндия), согласно которому Финляндия (это не исконно финское, а древнегерманское название данной области Шведского королевства, как принято считать, означало Страна охотников) переходила России в статусе княжества. За следующие с 1809 года 100 лет с лишним под властью русской короны, бережным покровительством русского и остзейского дворянства и, конечно же, благодаря культурной политике российских императоров финский народ (собственное название страны и эндоэтноним суоми означает «обитатели страны болот» или озер), собственно, из жителей болот, коим был при шведском владычестве, превратился в основное население городов с бурно развивающейся культурой, растущей интеллигенцией и академической школой. Приняв эту область и ее народ во владение, Россия фактически вырастила финскую нацию, за что часть благоразумных финнов долгое время уже после обретения суверенитета сохраняла благодарность, а заодно и памятник императору Александру II в центре Гельсингфорса (ныне – Хельсинки), в наибольшей степени облагодетельствовавшему Великое княжество Финляндское.

Вместе с тем в расширяющейся интеллигентской среде, по обыкновению, начинали размножаться бациллы антирусского сепаратизма и национальные идеи, построенные на вымышленных представлениях об отнятом угнетателями великом государстве – государстве, которого никогда не было. К этим откровенно крамольным идеям добавлялись многочисленные научные и условно научные изыскания разнообразных обществ и конгрессов, возникших на северо-западе Империи к концу XIX века с целью изучения этногенеза, миграций, лингвистических и культурных связей финно-угров. В несложном синтезе все эти наслоения научных трудов и политических памфлетов породили концепцию Великой Финляндии, объединяющей все финно-угорские народы в рамках этнокультурной или даже государственно-политической конструкции.

В царствование Николая II на смену укоренившемуся вольнодумству и либеральному законодательству Великого княжества Финляндского пришла политика русификации, призванная затормозить существующие процессы реинтеграции, которая была принята населением враждебно и только стимулировала рост финского национализма.

После 1917 года Финляндия заявила о своем суверенитете, который не признавал Верховный правитель Белой России А.В. Колчак, но был подтвержден советским правительством В.И. Ульянова (Ленина). Вскоре новорожденному государству выпала возможность попробовать применить на практике идеологему Великой Финляндии, и в жестоких реалиях Второй мировой войны эти попытки обрели ожидаемую форму геноцида русского населения ради расширения жизненного пространства финнов.

После 1945 года Финляндия обошлась без сурового наказания и спустя десятилетия вместе с другими родственными странами возвращается к теме единого финно-угорского мира как этнокультурной общности – снова через конгрессы и международные фестивали, т. е. в формате мягкой силы. Но среди некоторых политиков современной Финляндии и Эстонии, а также пробудившихся в новом столетии региональных сепаратистов и ирредентистов снова циркулирует образ Великой Финляндии, простирающейся от Балтики до Коми и Удмуртии, где под руководством «просвещенных» финнов будет процветать и стремительно развиваться тот самый финно-угорский мир. Как нетрудно догадаться, одним из условий осуществления этой фантазии является отделение от Российской Федерации областей и автономий с титульными финно-угорскими народами, а заодно вычленение Ингерманландии, т. е. нынешней Ленинградской области, на которую претендуют некоторые особенно радикальные финские националисты, считая ее исконной финно-угорской территорией.

Неожиданную и ничем не оправданную жестокость по отношению к русским финны продемонстрировали миру еще весной 1918 года во время Выборгской резни, когда вошедшие в город от финских красногвардейцев егеря внезапно обрушили карающий удар на русское население, включая гражданских служащих и демобилизованных царских офицеров, которые встречали тех как освободителей. Основные финские коммунистические функционеры Выборга давно успели бежать в Петроград, и, казнив незначительное число настоящих красных из числа своих соплеменников и некоторое количество рабочих, победители стали арестовывать и без суда расстреливать русских, не имеющих к большевикам никакого отношения. При этом ни Карл Густав Маннергейм, ни другие высокопоставленные генералы новой национальной армии прямого приказа на расправу над русскими не давали. Официально Маннергейм осудил это военное преступление и инициировал расследование, но зачинщики так и не были выявлены.

Начало Второй мировой войны выявило уже новые реалии: доктрина фашизма и идеология национал-социализма витали в воздухе как антиподы коммунизма и апогей борьбы за национальное величие, получив поддержку у широких масс в разных странах. И на Западе, и на Востоке многие грезили перекроить границы государств и отвоевать новые пространства для своей нации. У финнов это проявилось реваншистскими настроениями и опытом Зимней войны в целом. На фоне экспансионистских планов планетарного масштаба Берлина и Токио претензии Финляндии, направленные на Восточную Карелию, Кольский полуостров, часть Псковщины и Ингерманландию (Финляндия от Финского залива до Белого моря), можно назвать довольно скромными, однако методы финских оккупантов оставили о них самые худшие воспоминания: воевали без немецкой помощи они тяжело, а вот этнические чистки совершали с легкостью.

Сразу после вторжения на территорию СССР финская военная администрация начала создание десятков мест принудительного содержания для славянского населения: 14 концлагерей и по нескольку десятков трудовых лагерей и лагерей для военнопленных. С 1941 по 1944 год через них прошли около 24 тысяч советских граждан не финно-угорского происхождения, не менее семи тысяч погибли от голода и невыносимых условий труда – точное число не установлено. С одной стороны, эти цифры трудно сопоставить с немецкой статистикой по масштабу, но если рассматривать процентное соотношение, то выясняется, что показатели смертности в финских концлагерях оказались даже выше, чем в немецких (13,75% заключенных). При этом советских военнопленных из числа карелов, вепсов, ингерманландцев («петербургские финны») и других родственных групп помещали в отдельные лагеря с щадящими условиями, а гражданскому населению финно-угорского происхождения предоставлялась возможность в дальнейшем интегрироваться в Великую Финляндию. Русских после фильтрации предполагалось выселять за пределы обретенных земель. Трудно определить, какая их часть должна была выжить и скольким предстояло умереть в концлагерях за время боевых действий, особенно если бы финская армия сумела продолжить наступление.

Осознав будущий крах вермахта, в 1944 году руководство Финляндии виртуозно выкрутилось, заключив перемирие с СССР и начав т. н. Лапландскую войну против незначительных соединений своих недавних союзников – немцев, наконец, объявив Германии войну в марте 1945 года. Стремясь выстраивать заново мирные отношения с соседями и морально укрепить будущий нейтралитет Хельсинки, Москва не стала затрагивать тему военных преступлений финнов. Даже при установке обелиска в память жертвам резни в Выборге советское руководство увековечивало лишь финских коммунистов, игнорируя безвинно убитых русских. Только в новейшее время стали чаще подниматься архивы и проводиться акции, напоминающие о русских жертвах этнических чисток, совершенных финской армией в Карелии. Это совпало с постепенным отклонением Финляндии от политики нейтралитета, логически завершившимся вступлением страны в блок НАТО.

Пока уверенно говорить о массовом росте шовинистических настроений и тем более панфинно-угорских фантазий у простого финского населения не приходится, однако нельзя отрицать живучесть этой идеи среди некоторых политиков и общественных активистов, повышающих голос на фоне антирусских настроений в Европе. И здесь с финскими ирредентистами образуют союз эстонские коллеги. На Западе уже не впервые проходят съезды всяческих «конгрессов свободных народов России», ратующих за расчленение нашей общей страны и создание десятков отдельных республик. Среди них немало и представителей панфинно-угризма, рисующих карты финского мира, включающие множество северных регионов России до Урала. Отличие от мечтаний вековой давности лишь в том, что теперь финно-угорские народы предполагается объединить не в границах Республики Финляндия, а, скорее, в формате Конфедерации под протекторатом Финляндии и Эстонии – конечно же, вне России. Согласно такой концепции, помимо карелов, вепсов, саамов и ингерманландцев, в этом идеальном союзе под финско-эстонским началом должны проживать эрзя, мокша, шокша, марийцы, коми, ханты, манси, удмурты и другие. С учетом того что в большинстве регионов, несмотря на титульный этнос, русские составляют если не большинство, то половину население, трудно вообразить, как подобные проекты рассчитывают реализовывать с технической точки зрения. Конечно же, в том же Петербурге стало модно среди особо «цивилизованных русских» находить в себе финские крови и говорить о «свободной Ингрии», но в целом вычленение себя из русских, как и вычленение своей финно-угорской идентичности из русского мира в пользу иллюзорной геополитической конструкции никому не выгодно. Финно-угорские этносы участвовали в строительстве российской государственности едва ли не с начальных этапов, уже тысячу лет вели непрерывный культурный обмен и прочно вошли с русскими на одну культурную орбиту, поэтому миф о колонизации и «тюрьме народов» действует на самые маргинальные группы националистов, живущих в вымышленной реальности.

Филипп Лебедь