Лев Толстой о русской монархии, Православии и революции

Карикатура "Лев Толстой как зеркало русской революции", Дмитрий Катаев

9 сентября 2018 года все «прогрессивное человечество» отметило 190 лет со дня рождения писателя Льва Николаевича Толстого. Так уж получилось, что определение Русской Церкви в отношении Толстого не дает покоя поклонникам писателя на протяжении более века. Что же было сказано? Посмотрим: «…в наши дни Божиим попущением явился новый лжеучитель – граф Лев Толстой. Известный миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему, граф Толстой, в прельщении гордого ума своего дерзко восстал на Господа и на Христа Его и на святое Его достояние, явно пред всеми отрекся от вскормившей и воспитавшей его Матери, Церкви Православной, и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и Церкви, и на истребление в умах и сердцах людей веры отеческой, веры православной, которая утвердила вселенную... В своих сочинениях и письмах, во множестве рассеиваемых им и его учениками по всему свету, в особенности же в пределах дорогого Отечества нашего, он проповедует с ревностью фанатика ниспровержение всех догматов Православной Церкви и самой сущности веры христианской…

Посему, свидетельствуя об отпадении его от Церкви, вместе и молимся, да подаст ему Господь покаяние в разум истины (2 Тим.: 25). Молимтися, милосердый Господи, не хотяй смерти грешных, услыши и помилуй и обрати его ко святой Твоей Церкви. Аминь.» (Определение Святейшего Синода от 20–23 февраля 1901г. №557 с посланием верным чадам Православной Греко-Российской Церкви о графе Льве Толстом)

Впрочем, Лев Толстой сам не был уж очень обеспокоен и безмятежно подтвердил свое отпадение от Православия: «То, что я отрекся от Церкви, называющей себя Православной, это совершенно справедливо. Но отрекся я от нее не потому, что я восстал на Господа, а, напротив, только потому, что всеми силами души желал служить Ему. Прежде чем отречься от Церкви и единения с народом, которое мне было невыразимо дорого, я, по некоторым признакам усумнившись в правоте Церкви, посвятил несколько лет на то, чтобы исследовать теоретически и практически учение Церкви; теоретически я перечитал все, что мог, об учении Церкви, изучил и критически разобрал догматическое богословие, практически же строго следовал в продолжение более года всем предписаниям Церкви, соблюдая все посты и все церковные службы. И я убедился, что учение Церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же – собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающего совершенно весь смысл христианского учения.» (Л. Н. Толстой. Ответ на постановление Синода от 20–22 февраля и на полученные мною поэтому поводу письма (1901)).

Однако, Лев Николаевич просто обманывает всех и вся. Обратим внимание на дату – 1901 год. Кажется, что его ответ – это только реакция на анафему. Но еще в 1855 году он написал: «Нынче я причащался. Вчера разговор о божественном и вере навёл меня на великую и громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта – основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле. Привести эту мысль в исполнение я понимаю, что могут только поколения, сознательно работающие к этой цели. Одно поколение будет завещать мысль эту следующему, и когда-нибудь фанатизм или разум приведут её в исполнение. Действовать сознательно к соединению людей с религией, вот основание мысли, которая, надеюсь, увлечёт меня». Одним словом, задолго до анафемы молодой Лев Толстой, без всяких разборов догматов и ритуалов, уже вещал о заблуждениях Православие и мечтал о соединении всех религий на почве рационализма. Явно сказалось воспитание. Лев Толстой отнюдь не православными богословами интересовался тогда, но идеями французского «просветителя» XVIII столетия Жана-Жака Руссо.

Если вы ознакомитесь с публицистикой и письмами Толстого, то обнаружите, что цитат православных святых и комментаторов Библии насчитывается минимум. Толстой их знает не просто поверхностно, а совсем отвратно. В этом случае писатель выступает как типичный представитель одуревшего западничества и псевдорусской «образованщины».

В романе «Воскресение» Толстой расписывается в своем непонимании главнейшего христианского таинства: «Сущность богослужения состояла в том, что предполагалось, что вырезанные священником кусочки и положенные в вино, при известных манипуляциях и молитвах, превращаются в тело и кровь Бога. Манипуляции эти состояли в том, что священник равномерно, несмотря на то, что этому мешал надетый на него парчевый мешок, поднимал обе руки кверху и держал их так, потом опускался на колени и целовал стол и то, что было на нем. Самое же главное действие было то, когда священник, взяв обеими руками салфетку, равномерно и плавно махал ею над блюдцем и золотой чашей. Предполагалось, что в это самое время из хлеба и вина делается тело и кровь, и потому это место богослужения было обставлено особенной торжественностью…

Предварительно опросив детей об их именах, священник, осторожно зачерпывая ложечкой из чашки, совал глубоко в рот каждому из детей поочередно по кусочку хлеба в вине, а дьячок тут же, отирая рты детям, веселым голосом пел песню о том, что дети едят тело Бога и пьют Его кровь. После этого священник унес чашку за перегородку и, допив там всю находившуюся в чашке кровь и съев все кусочки тела Бога, старательно обсосав усы и вытерев рот и чашку, в самом веселом расположении духа, поскрипывая тонкими подошвами опойковых сапог, бодрыми шагами вышел из-за перегородки.

Этим закончилось главное христианское богослужение…»

Толстой не может подняться в мыслительном процессе не только до святых отцов, но даже и до Гоголя. Толстой духовно слеп и гордиться своей слепотой. Христианство для разума писателя оказалось слишком сложным, а душой Лев Толстой, вообще, ударился в мистические восточные и западные культы. Недаром сочинения Льва Николаевича так любят современные нам кришнаиты.

Все попытки Л. Н. Толстого понять сущность русской православной монархии окончились банальным пшиком. Потеряв православность, Толстой Самодержавие поставил на один уровень с европейским абсолютизмом и восточным деспотизмом. У писателя в голове возникает удивительная путаница, когда вполне здравые мысли о монархии и революции чередуются с откровенной чепухой, осложненной еще и собственно сочиненной религией ненасилия.

По поводу «Кровавого воскресенья» 1905 года Толстой пишет: «Царская власть – это известное учреждение, как и церковь, куда не пускают собак. К царю можно обращаться по известным, строго определенным формам. Все равно как во время богослужения нельзя спорить со священником, так и всякое обращение к царю, помимо установленного, недопустимо. Как же он будет принимать рабочих электрического завода? После них придут депутаты приказчиков, потом «Московских ведомостей» и т.д. Царь не может выслушивать представителей петербургских рабочих.» (Яснополянские записки. Т. 1. С. 81).

О революции писатель прозревает, практически, тоже самое, что до него писали русские монархисты: «Если была бы революция, то выдвинулись бы такие люди, как Марат и Робеспьер, и было бы еще хуже, чем теперь. «(Яснополянские записки. Т. 1. С. 86).

Удивительно иное. Лев Толстой осознает важность Самодержавия для России и народов ее, особенно русского: «Если спросите у русского народа, чего он хочет: самодержавия или конституции, то 90 процентов его вам ответит, что они за самодержавие, то есть за ту форму правления, с которой свыклись. Народ ждет, что царь, как отнял у помещиков крепостных, так отнимет у них и землю. Если же будет конституция и у власти станут болтуны-адвокаты, живодеры и прогоревшие помещики, то он скажет, что земли ему не получить. (Яснополянские записки. Т. 1. С. 85). Но ведь это «откровение» он широко не афиширует. А вот другая точка зрения, опять же Толстого, растекается по головам интеллигентов быстрым потоком. В 1902 году Лев Толстой малюет письмо государю Николаю Александровичу: «Что же касается самодержавия, то оно точно так же если и было свойственно русскому народу, когда народ этот еще верил, что царь – непогрешимый земной бог и сам один управляет народом, то далеко уже несвойственно ему теперь, когда все знают или, как только немного образовываются, узнают – во-первых, то, что хороший царь есть только «un heureux hasard», a что цари могут быть и бывали и изверги и безумцы, как Иоанн IV или Павел, а во-вторых, то, что, какой бы он ни был хороший, никак не может управлять сам 130-миллионным народом, а управляют народом приближенные царя, заботящиеся больше всего о своем положении, а не о благе народа…

Самодержавие есть форма правления отжившая, могущая соответствовать требованиям народа где-нибудь в центральной Африке, отделенной от всего мира, но не требованиям русского народа, который все более и более просвещается общим всему миру просвещением. И потому поддерживать эту форму правления и связанное с нею православие можно только, как это и делается теперь, посредством всякого насилия: усиленной охраны, административных ссылок, казней, религиозных гонений, запрещения книг, газет, извращения воспитания и вообще всякого рода дурных и жестоких дел.»

Вот так. Не больше и не меньше. Самодержавие по Толстому отжило, а первый царь Иван Грозный и император Павел Петрович, которого русские люди почитали святым и чудеса около гробницы которого фиксировались не однократно, для графа – изверги и безумцы. Так не мог писать русский человек, корнями приросший к почве Отечества.

По поводу несчастного завершения Японо-русской войны, в 1905 году Толстой писал: «Разрушение же русского государства есть, по моему мнению, признак начала разрушения всей лжехристианской цивилизации. Это конец старого и начало нового века.»

И еще: «Что станет с Россией? Россия? Что такое Россия? Где ее начало, где конец? Польша? Остзейский край? Кавказ со всеми своими народами? Казанские татары? Ферганская область? Амур? Всё это не только не Россия, но всё это чужие народы, желающие освобождения от того соединения, которое называется Россией. То, что эти народы считаются частью России, есть случайное, временное явление, обусловливаемое в прошедшем целым рядом исторических событий, преимущественно насилий, несправедливостей и жестокостей; в настоящем же соединение это держится только той властью, которая распространяется на эти народы.»

И еще! «Для того чтобы совершился этот великий переворот, нужно только, чтобы люди поняли, что государство, отечество есть фикция, а жизнь и истинная свобода есть реальность; и что поэтому не жизнью и свободой надо жертвовать для искусственного соединения, называемого государством, а ради истинной жизни и свободы – освободиться от суеверия государства и вытекающего из него преступного повиновения людям.» (Лев Толстой. Конец века, 1905.).

Да, Лев Николаевич Толстой был великим писателем, но его философия носит откровенно русофобский и антигосударственный характер. Сдобренное мечтами в духе гоголевского Манилова, его мировоззрение не является народным. Онор атомизировано и переполнено гордыней. И поэтому от него пахнет «оранжевой революцией» за пятьсот верст.

Поэтому в год юбилея можно сказать четко: «Чтите и читайте Толстого-писателя. Но не дай вам Бог увлечься его политическими и этическими фантазиями. Надо вспомнить, что некто Ульянов-Ленин не зря назвал Льва Толстого «зеркалом русской революции». Правда революция 1917 года не являлась ни народной, ни русской».

Александр Гончаров (Старый Оскол)