ПОЧЕМУ ОН ОШИБСЯ

Призванием Сталина было претворение в жизнь чужой идеи. Как организатор-практик он превосходил Ленина, но ему не хватало реализма и гибкости ленин­ского мышления, которое у него самого страдало догма­тизмом. Его подводили излишняя самоуверенность, не­доверие к своим, упование на логику и здравый смысл и упорное нежелание считаться с противоречащими выстроенной теории фактами.

А здравый смысл и логика в его расчетах были. Историческим врагом номер один он считал Англию, а не Германию. И то сказать: захватчики приходили и уходили с российских равнин, вражда сменялась приязнью, - и только Британия, на протяжении веков, традиционно, порой без веских причин, проводила по­литику, враждебную России. Кроме того, здесь могли быть и личные мотивы: в 1917 году британская развед­ка готовила убийство Сталина, поскольку он активно выступал за сепаратный мир с Германией, но покуше­ние было раскрыто.

Все складывалось так, как он задумал. В отличие от деятеля прогнившей западной демократии, болтуна и интригана Черчилля, который спит и видит, какую бы пакость устроить Советскому Союзу, Гитлер человек дела, с ним есть точки соприкосновения; он завяз в во­йне на Западе и не наступит повторно на грабли, начав одновременно войну на Востоке.

По большому счету, Сталин был прав: против войны на два фронта предупреждал Германию еще Бисмарк, и по той же причине она обе мировых войны проиграла.

Одной из ошибок Сталина было то, что он прини­мал Гитлера за нормального человека, тогда как был он уголовником и авантюристом, и его действиями порой руководил не здравый смысл, а ненависть и мистиче­ские озарения. Весь фашизм был авантюрой, болез­нью, пропитан мистикой и иррационализмом, и тем не менее, он двенадцать лет свирепствовал в Европе. На Западе и Востоке пытались умиротворить дикого зверя и направить его агрессию в противоположную сторо­ну путем традиционной дипломатии и договоров, а он расправлялся со своими жертвами поочередно, пока за него, истекая кровью, не взялись как следует и не при­кончили в собственном логове.

Как сказал Черчилль, все генералы готовятся к про­шлым войнам. На основе опыта гражданской войны в советской военной мысли господствовало мнение, что в будущей войне дело сведется к борьбе за обладание благодатной, хлебородно-промышленной Украиной; это был опыт Сталина борьбы за хлеб под Царицыном и Херсоном, экстраполированный в новое время. Ни Тухачевский, ни Сталин, ни его уцелевшие генералы не могли представить размаха и решительности воен­ного плана «Барбаросса». Все они обнаружили непони­мание блицкрига - способа достижения победы в войне при отсутствии необходимых для того материальных предпосылок путем нанесения внезапного сокрушаю­щего удара такой силы, которая делает потери против­ника невосполнимыми и обеспечивает его поражение.

Так обстояло дело не только в СССР. Руководимая идей реванша, Германия превосходила в военном от­ношении все государства Европы и с легкостью их громила.

"Наши командные кадры пребывали во власти ру­тины. Господствовали концепции Первой мировой во­йны, руководители дряхлели на постах, придерживаясь устаревших взглядов. Идея позиционной войны со­ставляла основу стратегии, которой собирались руко­водствоваться в будущем" - так сказал Де Голь о фран­цузской армии, но кажется, что сказано о советской.

Через две недели после утверждения Гитлером плана "Барбаросса" советская разведка доставила его Стали­ну, но тот посчитал его мистификацией. Шутка сказать: за два месяца на фронте в две тысячи километров раз­громить такую армию, как советская, и выйти на линию Архангельск -Горький -Астрахань!., (чего действительно не получилось).

Блицкриг 1941 года был исторической вершиной военного искусства, высшим взлетом немецкого во­енного гения и величайшей авантюрой одновременно, потому что в основе его лежала роковая ошибка - недо­оценка возможностей Советского Союза, и старая ис­тина мастера сокрушающих ударов Наполеона о побе­де больших резервов осталась неизменной; а одной из причин ошибки советских политиков и военных, как это ни парадоксально звучит, стало то, что они были реалистами в своих прогнозах.

***

Начать большую войну в одночасье, без подготовки, в первой половине двадцатого века было невозможно. Требовалось перевести экономику на военные рельсы, отмобилизовать, обеспечить новейшим оружием, об­учить в локальных войнах армию, подготовить обще­ственное мнение, найти союзников и умиротворить возможных противников, сделать запасы продоволь­ствия, горючего и других стратегических материалов.

Гитлер занимался этим с середины тридцатых го­дов, и лишь к сорок первому году посчитал возможным нападение на СССР, где рассчитывали быть готовыми годом позже, и эта разница в год стала одной из глав­ных причин наших поражений; но, созданное позднее, советское оружие превосходило немецкое.

Поэтому момент нападения противника поддавался приблизительному определению: то был период в два-три года, когда его оружие становилось превосходя­щим, до его морального устарения.

Когда маховик подготовки к войне раскручен, оста­новить его энергию невозможно. Войны еще нет, но она неотвратима, как незаметно идущее в глубине оке­ана цунами; его приближение ощущается всеми, кро­ме тех деятелей, которые привыкли преобразовывать действительность, враждовать с нею, ломать ее через колено, жить по своим умозрительным, догматическим схемам и в соответствии с ними оценивать реальность.

Глубокое недоверие к армии засело в голове у Ста­лина и после расправы с нею. Его не покидало опасе­ние, что война может стать результатом двусторонних самовольных провокаций сговорившихся между со­бою военных. Чтобы этого избежать, он истребил цвет своей армии, но оставался в плену легенды; а Гитлер в доверительных письмах жаловался ему на собствен­ных генералов и сообщал, что тоже в них не уверен.

При этом становятся понятными настойчивые ди­рективы наркомата обороны и Генштаба не поддавать­ся на провокации и не давать поводов для столкновений, которые связали руки командирам, и сюрреалистиче­ское заявление ТАСС от 12 июня 1941 года, сбившее с толку всю страну. По сути, это было обращение к Гит­леру с заверением в том, что советское руководство ему доверяет и не планирует никаких военных действий, а если они случатся, то будут по вине командиров на ме­стах, которые ответят за них головою, и чтобы фюрер тоже присматривал за своими...

Прозрение наступило 22 июня 1941 года.

По свидетельству Г.К. Жукова, даже после объяв­ления Шуленбургом войны первой мыслью Сталина была мысль о провокации. Нарком Тимошенко пытал­ся ему втолковать, что началась война, немцы перешли границу, бомбят наши города, - вождь потерял голову и продолжал неадекватно воспринимать действитель­ность: «Наверняка Гитлер не знает об этом. Надо свя­заться с Берлином».

В те дни танки врага по пятьдесят километров в сутки продвигались к Москве. Они создавали котлы окружения и, как волки стада овец, загоняли в них по­терявшие управление советские войска. Рушились под бомбами города, бесконечные колонны пленных по жарким и пыльным дорогам тянулись на запад.

А он сидел, покинув Кремль, в одиночестве на даче под Москвой, не отвечая на звонки и не зная, что в мире происходит. Ожидал ли он своего ареста, вспоминал ли погубленных им маршалов, молился ли забытому после семинарии Богу, - это осталось тайной.

Он переживал крах дела всей жизни. Тщательно вы­строенная им политика провалилась: он непоправимо ошибся. Гитлер обманул, все погибло: армия, страна, дело социализма, в верности которому он клялся Лени­ну и на алтарь которого, не щадя родных и близких, по­ложил миллионы жизней. Сожаления, страх, уязвлен­ное самолюбие терзали ему душу: то были страшные дни его жизни.

А потом к нему пришло вышколенное и презирае­мое им Политбюро. Он встретил их настороженно, не зная, с чем они явились. Но ему вернули брошенную в бегстве корону и потребовали вернуться к насущным делам. И тогда он вышел к людям, которых пестовал и угнетал и от которых спрятался со стыда, и сказал им: «Братья и сестры!..»

Так зародилась победа и началась Отечественная война. Он остался в Москве, провел парад 7 ноября, у него под рукой оказался Жуков. Ему еще случалось ошибаться, но он стал снова твердым, не винил в своих ошибках других и делал то, что было нужно; а был он способен на многое.

Владимир Петропавловский