Пшеничный колос в зарослях чертополоха

(рецензия на книгу Дмитрия Юдкина «На чаше весов»)

Национальная культура – это фундамент, на котором стоит всё историческое бытиё нации. А фундаментом культуры является литература, т.е. словесное творчество. (Вспомните: «В начале было Слово…»). В древности русскому народу достаточно было Евангелия, Деяний Апостолов, Житий святых, а так же народных былин, сказаний и сказок, вобравших в себя дух религиозной литературы, чтобы правильно формировалось национальное мировоззрение и мировосприятие. Но в конце 18-го и, особенно, в начале 19-го веков российская элита под влиянием европейских философских учений стала резко развоцерковляться, заражая своим атеизмом простой народ. В Россию тихой сапой начала проникать западная культура. Её светская бездуховность при наличии мирской привлекательности, которая возбуждала чисто человеческое любопытство, создавала угрозу разрушения русской православной культуры. Религиозная литература, сложная в своём восприятии, не могла на бытовом уровне противостоять простой и соблазнтельной литературе Европы. Чтобы преградить ей дорогу на Русь, нужно было создавать свою национальную светскую литературу. И тогда миру явился святой Серафим Саровский. Именно в период его земной жизни и, без сомнения, по его молитвам, в России начала зарождаться русская светская литература, причём, хорошего качества, Она дала толчок развитию всем остальным базовым видам искусства – театр, музыка, живопись и проч.

Эту работу начали Тредиаковский и Ломоносов. К ним подключились первые русские драматурги Сумароков, Фонвизин, Княжнин, Херасков. Но только Пушкин, Грибоедов, Лермонтов и Гоголь зарядили русскую литературу такой мощной энергией, что она продержалась до начала 20-го века. Это был период так называемого «критического реализма». А в начале 20-го века эстафету своих предшественников перехватили Блок, Есенин, Маяковский, Алексей Толстой, Шолохов. Они дали начало новой литературе, иной по звучанию, но не уступающей по качеству прежней. Её назвали «соцреализмом». Его творческой энергии хватило на полвека. Потом начался спад. Кое-как на плаву нашу литературу удержали Рубцов, Асадов и Высоцкий. Они создали нечто такое, чего до них не существовало в словесном творчестве. Остальные поэты увязли в стихотворных технологиях конца 19-го века и до сих пор не в состоянии из них выпутаться. А известная троица Рождественский-Вознесенский-Евтушенко так и не смогла окончательно вырваться за ограду Маяковского стиха. Из прозаиков же не оказалось ни одного, кто бы привнёс в русскую литературу новую струю. Русская литература во второй половине 20-го века катастрофически покатилась вниз. И тогда гениальными писателями стали называть довольно способных поэтов и прозаиков, но которые к гениальности не имели никакого отношения.

Я, воспитанный на лучших образцах высокой литературы 19-го и первой половины 20-го века, поначалу не понимал, почему у меня начинается мозговая тошнота при чтении произведений моих современников. Особенно добил меня Солженицын. В юности я мечтал прочесть его «Архипелаг ГУЛАГ», тогда ещё запрещённый. А когда эта книга наконец-то попала мне в руки, был жёстко разочарован. Уже через несколько страниц у меня заболела голова. Литературный стиль всемирно признанного «метра» оказался настолько заскорузлым и неудобоваримым, что казалось, книгу написал иностранец, кое-как изучивший русский язык по школьным учебникам. Пришлось срочно кончать с Солженицыным, чтобы не подорвать своё психическое здоровье. То же самое происходило и с книгами известных так называемых «писателей-почвенников». Тема деревни, поднятая ими, была актуальной, востребованной и очень правильной. (Впрочем, и сейчас эта тема востребована). Собственно, на ней они и поднялись. Я слышал восторженные отзывы о произведениях этих писателей, особенно, когда учился в Литинституте, но каждый раз, как только пытался их прочесть, у меня неизменно начиналась мозговая тошнота, и мне приходилось откладывал в сторону книгу очередного общепризнанного «гения».

Уже в зрелом возрасте я понял, в чём дело. У современных мне прозаиков я не почувствовал сакральную гармонию, тот мистический ритм, который обычную человеческую речь превращает в Небесный глагол, что, по точному выражению Пушкина, «жжёт сердца людей». А без этого человек никогда не станет настоящим Писателем, а так и останется в числе «пишущей братии». И как бы его не превозносили живущие в одно с ним время почитатели, потомки всё равно его не примут. Ведь писатель не тот, кто умеет грамотно выстроить свою литературную речь, а тот, кто чувствует именно гармонию этой речи. Мало уметь правильно излагать свои мысли в грамматически правильно построенных предложениях; важнее всего правильно разместить слова (и нужные слова) в этих предложениях. Разместить в той последовательности, как указывает носителю подлинного таланта Тот, Кто этот талант ему и дал – Господь Бог. Но таких писателей единицы – как правило, всего несколько на эпоху. Я долго не встречал ни одного.

И тогда в какой-то момент мне показалось, что русская литература обречена и у неё нет будущего, а значит, нет будущего и у России. Как оказалось, лишь казалось. Сначала я встретил одного прозаика от Бога. А через непродолжительный срок – второго. А два больших таланта вместе – это уже тенденция. И если по всей России отыщется ещё несколько равных им по силе писателей, можно с полной уверенность сказать, что, подобно началу 19-го века и началу 20-го века, определивших классику тех эпох, начало третьего тысячелетия заложило основу классической русской литературы 21-го столетия. А Бог дарует великую словесную культуру только перспективному народу.

К чему я сделал такое пространное вступление? Чтобы читатель ясно понимал значение светской национальной литературы и осознал значение творческой преемственности в историческом развитии нации. Причём, преемственность ни в коей мере не предполагает копирование прошлых достижений. Напротив, культура нации только тогда сохраняет свою жизнеспособность, когда последующее эпохальное поколение писателей даёт своё, совершенно не похожее на предшественников, видение мира и находит свою форму выражения, при этом, не теряя внутренней связи с классической литературой прошлого.

А теперь обратимся к главной теме, заявленной в подзаголовке данной статьи. Речь пойдёт об уникальной книге с почти библейским названием «На чаше весов». Её автор – Дмитрий Николаевич Юдкин, уроженец Луганщины, ныне проживающий в Москве. Это один из тех двоих писателей от Бога, о которых я говорил выше. Его произведения я прочел на одном дыхании, что за последние 30 лет со мной случалось крайне редко. С первых же страниц первой повести под названием «Где бы ты ни был, всегда возвращайся в май», на меня пахнуло свежестью и ароматом живого русского языка. И не потому, что Юдкин избегает импортного сленга и заморских словечек. Нет. Таким языком писали и наши писатели второй половины 20-го века, пишут и нынешние, считающие себя патриотами.

Особенность литературного стиля Юдкина в том, что в нём мощно ощущается внутренний ритм, превращающий его прозаические произведения в подобие музыкального произведения, где нет ни одной фальшивой ноты, и каждая нота стоит на своём месте. Только такая музыка, какой бы сложной по исполнению она ни была, воспринимается легко и естественно. Так и у Юдкина. Не смотря на то, что он широко использует сложноподчинённые и сложносоподчинённые предложения, как это делали многие наши классики, начиная с Гоголя, читатель не замечает их замысловатой синтаксической конструкции. Они воспринимаются без мозгового напряжения, свободно входят в сознание и растворяются там без остатка. То есть, фраза перестаёт быть записанной фразой, а тут же переплавляется в видимый образ или в оформленную мысль. Это происходит от того, что каждое слово стоит на своём месте, как ноты в гениальной музыке того же Чайковского. Видно, что Юдкин работает не только на уровне предложений, но и на уровне отдельных слов, интуитивно подбирая нужные и расставляя их в единственно правильной последовательности. Ему мало донести до читателя смысл сказанного, для него очень важно, как этот смысл будет донесён. Ведь только тогда какая-либо идея, высказанная автором, становится частью мировоззрения читателя, когда, минуя разум, она входит сразу в сердце, не совершая никакого насилия над волей человека.

Так способен работать только писатель от Бога, тот, чьему слуху доступна Вселенская гармония Богом сотворённого мира. Ведь красоту природы или красоту женского тела мы не осмысливаем: мы просто её воспринимает, и при этом всё-таки отдаём себе отчёт, что это красота. Осознанность не осознанного – вот в чём тайна подлинного произведения искусства. Это то, о чём мечтал ещё Пушкин, когда говорил, что поэзия должна максимально приближаться к прозе, а проза – к поэзии. Это то, к чему стремились классики 19-го века, Гоголь, Гончаров, Достоевский, Чехов и другие. Частично это им тогда удалось сделать. Писателю 21-го века Дмитрию Юдкину это удаётся ещё в большей мере. А тысячам наших современных прозаиков не удаётся вовсе. Что ж, не все рождены на Олимпе.

Самобытный, ни на какой другой не похожий литературный язык Юдкина, выстроенный по сакральным законам Вселенского ритма, делает его произведения новаторскими. И при этом в них сохраняется ощутимая связь с произведениями великих предшественников. В этом их особенная ценность. Ведь национальная литература, как я отмечал прежде, чтобы не умереть, должна развиваться и при этом не рвать духовные нити, связывающие её с шедеврами прошлого. А что происходит у подавляющего большинства наших современных прозаиков, которые практически все члены Союза писателей, т. е. считаются профессионалами?

Возьмём для примера их литературное отношение к природе. Как они обращаются с ней? Не просто безалаберно, а топорно. Когда нужно поместить героев произведения в какие-то природные условия, они просто делают соответствующую зарисовку и грубо втюхивают её в текст. И получается, что персонажи сами по себе, природа сама по себе. Совсем иной подход у Юдкина. Природа у него полноправный и неотъемлемый участник описываемого действия. Она является продолжением его героев, частью их внутреннего мира, и в то же время остаётся субъектом, живущим своей жизнью. Она меняется в зависимости от того, что чувствуют персонажи его произведений, и одновременно оказывает влияние на их чувства, усиливая или сглаживая их. Описания природы настолько не выбиваются из общей канвы повествования, что даже не замечаешь, как прочитываешь их. А вот природные зарисовки у большинства писателей, я (чего греха таить) всегда пропускал, чтобы не тратить время.

Кстати, подобного эффекта во всём совершенстве удалось добиться только Гоголю в поэме «Мёртвые души». И это действительно поэма, не смотря на прозаическую форму, потому что в ней русская природа через восприятие Чичикова и самого автора, настолько оживотворена, что пульсирует, трепещет и дышит, как живое существо, как человеческое сердце.

И вот ещё один архиважный положительный момент в повестях Юдкина. В отличие от большинства современных прозаиков, членов Союза писателей, которые, подобно голливудским сценаристам, выдумывают закрученные сюжеты и «лепят» словесные блокбастеры, он просто вырывает куски из жизни и как они есть, кровоточащие, переносит их на страницы своих произведений. Кажется, чем тут удивишь нынешнего читателя, искушённого крутыми боевиками и душераздирающими мелодрамами? Но в том-то и дело, что для Юдкина главное не тема, а то, как он умеет её раскрыть и донести. А это ему удаётся виртуозно. Я думаю, он способен писать о чём угодно, подобно Чехову, который как-то заметил, что может написать рассказ о своей чернильнице, и это будет захватывающе.

И всё же, несмотря на обыденность сюжетов Юдкина, его произведения глубоко мистичны, я бы даже сказал, религиозны. Хотя нигде напрямую он не вбивает в сознание читателя Евангельские истины, но всё, о чем он пишет, приводит к одной главной Евангельской мысли: единственная ценность на земле – любовь, и за неё нужно бороться до конца и изо всех сил. Ибо Любовь – это Бог. И проявляется Он только в любви: в любви к женщине, к детям, к родине, к своему народу. К Нему Самому.

Трудно, конечно, придётся Дмитрию Юдкину пробиваться к широкому читателю. Сейчас наступили времена серости и бездарности. Носители этих качеств оккупировали все места на писательском Парнасе; возглавили все семинары в Литинституте; заняли почти все редакторские кресла в литературных издательствах и журналах; понапринимали в Союз писателей России десятки тысяч графоманов, к которым предъявляется единственное требование – в срок выплачивать членские взносы. Они засеяли литературное поле таким чертополохом, что в его зарослях полезные злаки напрочь теряются, а зачастую и гибнут. Эти новоиспечённые члены Союза писателей, которых раньше и на порог приличного издательства не допустили бы, получив членские корочки, почему-то стали считать себя признанными писателями. Но что самое страшное, они возомнили себя учителями. И, ничего дельного не умеющие написать сами, они учат писательскому делу других. Ну, ладно, если учат таких же, как они, графоманов. А если им на пути попадается по-настоящему талантливый человек? Не позавидуешь ему… Полный абсурд, как абсурдно всё нынешнее положение русского народа.

Но я уверен, что Дмитрия Юдкина им не сломать. Носитель Божьего дара, он все равно будет следовать указаниям Бога. И пусть он на данный момент подобен пшеничному колосу в зарослях чертополоха, но если этот колос возделывается Господом, он в результате даст множество здоровых зёрен, как в известной Евангельской притче.

Я, конечно, перечислил не все достоинства и новаторские находки произведений Дмитрия Николаевича Юдкина. Это лишь поверхностный обзор. Но, дай Бог, мне ещё не раз доведётся вернуться к творчеству настоящего русского писателя, способного в будущем стать одним из классиков русской литературы 21-го века, подлинного самородка. А слову «самородок» всегда присущ только один эпитет – «золотой».

Русский поэт, Игорь Гревцев (г.Москва).