Ритмы расстрела

Музыка и поэзия преодолевают ужас этой жизни. Вначале была мелодия, и ее слышал Бог. Мелодия и поэзия существуют вне слова. Небеса, звезды, мироздание - прекрасны и поэтичны. Чтобы понять это, не нужны слова, не нужно сочинять стихи.

Мелодия есть ритм Вселенной. Природа - это материализованная Божественная Поэзия.

Когда действительность невыносима, когда становится невмоготу жить и когда в душе не остается ничего, кроме отчаяния, одиночества и пустоты, - тогда спасает только общение с природой...

Вот мы и подошли к пределу, за которым нас ожидает или полное небытие, или презренное рабство. Что лучше? Для кого как... Весь двадцатый век мы слушали «музыку революции». Дослушались... В этой «музыке» не было поэзии, а если и была, то фальшивая. Поэтому и музыка та на деле оказалась пошлым кабачным шлягером под «семь сорок»...

Настоящая наша музыка проснулась в горьком, облитом слезами реквиеме «Православные», исполняемом Татьяной Петровой...

Ошибался ли Блок, призывая нас сквозь революционную метель «слушать» расстрельные ритмы и провожая сочувственным взглядом проходящий во мраке отряд из двенадцати озлобленных «апостолов» со штыками? Впереди которых... Впрочем, Блок сам ответил на этот вопрос собственной мучительной гибелью.

Но вопрос остался для нас. И вот уже каждый - персонально! - стоит перед выбором: рабство или смерть.

Но есть у нас и третий вариант. Борьба. Когда в глаза смотрит небытие, то бороться, драться, сопротивляться не страшно, а даже наоборот. И вовсе не потому, что очень хочется жить. А потому, что противно погибать на коленях.

«Всем телом, всем сердцем, всем сознанием» - слушайте русский реквием «Православные»! Может быть, для кого-то это звучит смешно. Что ж, пусть посмеется. Каждому свое.

Александр Блок был гениальным поэтом, хоть и не разобрался в революции. Он не сопротивлялся, когда воспетые им «апостолы» в бушлатах и шинелях пришли отбирать его квартиру. Он заранее их оправдал - сразу после разгона Учредительного собрания: «Что же вы думали? Что революция - идиллия? Что народ - паинька? Что сотни жуликов, провокаторов, черносотенцев, людей, любящих погреть руки, не постараются ухватить то, что плохо лежит? (Выделено мной. - В.Х.)

Насчет «жуликов, любящих погреть руки», он был прав, но почему-то смешал их с народом и черносотенцами, которых эти самые жулики обобрали. Блок не разглядел, что у всех революций - «лицо Ростроповича» (они - жулики - в этом сами признались).

Мы так не заблуждались. Мы знали, что тысячи жуликов, провокаторов, приватизаторов и прочих новых колонизаторов постараются ухватить то, что принадлежит народу... И они ухватили. И народ все же оказался - «паинька»...

Истинное творчество ничего не разрушает на своем пути, кроме, конечно, лжи и тлена небытия. Блок это знал, но тенденциозность позиции оказалась для него сильнее правды.

Блок не умел или не хотел сопротивляться. Но о гибели своей сказал лучше всех:

Пускай я умру под забором, как пес,

Пусть жизнь меня в землю втоптала, -

Я верю: то Бог меня снегом занес,

То вьюга меня целовала!

Нам так говорить нельзя. У Блока даже перед смертью оставался в душе спасительный романтизм. У нас же и этого не осталось. У отверженных романтические баррикады и «гавроши» бывают только во французских романах и в «революционной» поэзии. А в нашей жизни - русских отверженных с десятками «гаврошей» расстреливают из танков и бэтээров, не глядя на отсутствие пороха на их ладонях... И чтобы никто не смог этого доказать, их трупы обливают серной кислотой и сжигают. Нам не оставляют даже права на романтику.

Нет, наш Бог не занесет снегом русских погибших ребят, и вьюга не поцелует их обезображенных лиц с отрезанными носами и выколотыми глазами... Блоковский герой «в белом венчике из роз» не появится там, где священник срезан крупнокалиберной очередью и раздавлен танком.

Эти картины у нас даже не вызывают слез, потому что плакать - поздно, глупо и пошло. Пусть плачут те, кто не хочет сопротивляться. А нам плакать нельзя. Слезы расслабляют и успокаивают. Если мы будем плакать - нам всем конец. К тому же нашим слезам никто в мире не поверит.

Демократы начинают и заканчивают кроваво-красным цветом...

На место октябрьского расстрела на Красной Пресне скорбящие русские люди принесли цветы, поставили самодельные кресты, иконы, зажгли свечи. Но в первых числах ноября рано утром сюда ворвались омоновцы - всё порушили и растоптали, арестовав шестерых юношей, здесь дежуривших с ночи. Мы лишены права даже почтить память своих погибших.

Но на ограде вошедшего в историю стадиона «Красная Пресня» остались приклеенными листовки. Одна из них начиналась словами: «Черная морда демократии сожрала Верховный Совет и отрыгнула сотнями трупов». Жуткий черный юмор. Каменное ограждение стадиона обклеено стихами.

Слишком рано они улыбаются

и торопятся всё позабыть,

ни о чем не жалеют, не каются...

Нам понятна их подлая прыть.

Слишком быстро они успокоились,

как ни в чем не бывало - опять

в новых масках и креслах освоились,

смертный страх постаравшись унять.

Все пред нами свои преступления -

верят - смогут они утаить...

Нам осталось одно утешение:

ничего никому не простить.

Ритмы поэзии, сливаясь с ритмами Вселенной, запечатлеваются навсегда в небесном компьютере и на Высшем суде выступают в качестве свидетельских показаний...

Провидение нам предоставило еще один шанс на спасение, а мы с авоськами побежали «штурмовать» «Останкино».

Обугленный черный человек из разбомбленного черного Дома ходит ночью по омоновской Москве, не зная, кому заказать реквием по сожженным душам...

Ноябрь 1993 г.

Валерий Хатюшин, поэт, публицист, главный редактор журнала «Молодая гвардия»