С.РОДНОВ. Константин Леонтьев - образец русского православного мышления. Часть первая.

Неучастие в заблуждениях отцов не есть отказ от сыновства.

Отказ от сыновства есть отличительная черта всех потомков Каина.

В настоящее время информационного расцвета, виртуозного красноречия, общественно-политического разномыслия и библейско-богословского мудрования очень сложно найти человека твердо стоящего на фундаменте религиозного знания «Доброго» и «Лукавого».

Современные делатели общественного мнения сегодня владеют богатейшим опытом своих предшественников по созданию параллельных реалий человеческого сознания. Эта наука имеет глубочайшие религиозные корни и направлена на изложение событий мировой истории в выгодном для себя свете. Успехи данной науки находятся в прямой зависимости от качества духовного содержания аудитории, подпавшей под ее влияние, включая народы, государства, империи. Конечной целью настоящей политики является создание общечеловеческой цивилизации, призванной стать «венцом» прогресса всемирной истории развития общества. Другими словами, данный процесс является одной из ключевых составляющих построения апокалиптического Вавилона последних времен и находит свое отражение в духе современной глобализации.

В отношении к последствиям гибели Российской Империи, одной из крупнейших побед настоящей политики было создание на ее территории новой государственности с уникальным типом общественного устройства, базирующимся не на реальных исторических фактах, а на синтетическом материале, вброшенном и навязанном третьими лицами в рамках создания «благоприятных», транснациональных условий интеграции отдельных субъектов (наций, народов) в единое мировое пространство.

В контексте предыстории развития настоящей ситуации, практически за полвека до трагедии падения Российской Империи, Константин Леонтьев научно-историческим путем доказал, что события развивавшиеся в Российском Государстве в конце ХIХ в. были не просто явлением духовного вырождения русского народа, русской интеллигенции, а опаснейшим отличительным признаком наступления критического возраста самой Русской Православной цивилизации. Изучив весь ход мирового исторического развития человеческих сообществ (состоявшихся империй, государств) Константин Леонтьев указал на определенные закономерности эволюции этих государственных систем и на приблизительно схожие сроки их существования, а также на конечный период их угасания, как живого природного организма.

Являясь исторически обоснованным исследованием, данный взгляд Константина Леонтьева, изложенный им в работе «Византизм и славянство», оказался опаснейшим инструментом определения характера всей постреволюционной государственности к Русской истории в целом.

Особенно остро настоящая ситуация начала проявляться в момент зарождения и формирования современной Российской Федерации. На фоне возросшей популярности русской истории, как желанного пролога сегодняшней государственности, мысли Константина Леонтьева явно оказались за рамками официальной версии «единой великой истории» и стали поводом появления на свет множества толкователей их «истинной» сути. Масштабы и качество данного движения явились ярким образцом оборотнической герменевтики исходного смысла авторского текста и стали поводом для написания настоящего небольшого размышления о некоторых нездоровых симптомах части современного общества, относящей себя к русскому православному народу.

Надеясь на обратное, но отдавая отчет, что изменить навязанное и укоренившееся временем мнение о якобы единой истории «Государства Российского» представляется практически невозможным, предлагается данный краткий обзор упомянутой работы Константина Леонтьева с комментариями и некоторыми выводами.

Также необходимо отметить, что данное небольшое размышление не является сборником справочно-исторического материала, не содержит научно-доказательной базы для пересмотра чьих-либо убежденностей и не служит предметом осуждения чьих-либо принципов борьбы с современной православно-духовной деградацией. Данное размышление лишь указывает на наличие собственного мнения о сути последствий трагедии Российской Империи и движущем их духе.

Один интересный случай из жизни старого моего товарища поможет начать данное небольшое размышление о Константине Леонтьеве и рассматриваемой здесь его работе — «Византизм и славянство».

Будучи студенткой одного из самых престижных ВУЗов города Москвы, дочь моего товарища ломала свою светленькую головку над выбором темы курсовой работы. Из предложенных вариантов она остановила свой выбор на теме: «Русский мир в творчестве К.Н. Леонтьева». Подготовив предварительный план и обозначив одну из частей работы заголовком: «Современное Российское государство в свете идей К.Н. Леонтьева» юная дама поспешила к руководителю курсового проекта поделиться своими планами. Какого же было ее удивление, когда вместо ожидаемого одобрения, она была пронизана внимательным взглядом и оглоушена советом остановить свой выбор на какой-нибудь другой теме. Вернувшись домой, она, с недоумением на лице, развела руки перед отцом и рассказала о произошедшем разговоре. Мой товарищ попытался утешить дочь и напомнил ей, что, о возможности именно такой реакции, он ее ранее предупреждал. Но молодая студентка, переполненная чувством юношеского максимализма и жаждой правды, продолжила отстаивать свои позиции, пообещав довести начатое дело до победного конца. Известная кафедра известного ВУЗа казалась ей той площадкой, которая должна была донести ее добросовестные размышления до широкого круга почитателей русской истории и русской государственности в частности.

В очередной раз, предупредив дочь об утопичности намерений, мой товарищ напомнил ей о сложном политическом подтексте темы, отягощенной желанием дочери спроецировать ее на современные реалии.

Увы. Упрямая студентка не посчитала нужным прислушаться к мудрым советам отца и пустилась во все тяжкие, особо усердствуя над применением известной теории цивилизаций Константина Леонтьева к характеристике сегодняшней Российской Федерации.

Результат не заставил себя долго ждать. На следующем же, разборе студенческих работ, искательница приключений получила заключительную пощечину. Руководитель курсовой, бегло пробежав взглядом предложенный проект, жестко заявила, что все высказанные в работе мысли взяты из каких-то непонятных источников и не являются плодом размышлений студентки. В связи, с чем данная работа не может быть принята к зачету и если учащаяся не оставит своих намерений и будет продолжать упорствовать, развивая в этом направлении выбранную тему, то окажется за воротами ВУЗа.

В итоге, утерев слезы и проглотив горькую обиду огорчения, девушка смирилась с обстоятельствами, отложила «мечту» в сторону и обреченно принялась за новую, максимально не политизированную тему о героях русских сказок, которую вскоре защитила на отлично.

Казалось бы, парадоксальная ситуация, предложенная тема оказалась запретной. Странно?!

Ниже попробуем разобраться, что конкретно смутило высшую школу Российской Федерации в мыслях Константина Леонтьева и на примере его известнейшего труда «Византизм и славянство» рассмотрим характер взаимоотношений постреволюционной государственности с историческим наследием Российской Империи.

* * *

Современные популярные источники сообщают, что «Византизм и славянство» является главным произведением автора. Впервые оно было опубликованно в 1875 году в третьем номере «Чтений в Императорском Обществе истории и древностей российских при Московском университете» и в последствии вошло в известный сборник статей «Восток, Россия и Славянство».

В действительности с данным утверждением, о главенстве именно этой работы Константина Леонтьева, можно согласиться лишь отчасти. Каждый человек принимает близкий ему дух и сам определяет ценность тех или иных слов. К примеру, Ю.Н. Говоруха-Отрок — русский писатель, публицист, современник и единомышленник Константина Леонтьева в своей статье «Несколько слов по поводу кончины К.Н. Леонтьева» гораздо шире высказался о ненаписанных, возможно лучших работах Константина Леонтьева: «Если вообще о ком-нибудь можно сказать, что он умер рано, не вовремя, то я решился бы это сказать и о покойном Константине Николаевиче. Он унес с собой в могилу «житие» отца Амвросия. Это незаменимая потеря. Вряд ли кто сумеет поставить этот светильник — почившего отца Амвросия — “на возвышенное место”, откуда всякий бы его увидел так, как это мог сделать К.Н. Леонтьев. Хорошо зная отца Амвросия, монастырскую жизнь, он в то же время был писатель светский, он умел говорить о предметах, чуждых нашему обществу, отдаленных от него — о складе монашеской жизни, о подвижниках, которые светят народу из-за стен монастырей, — умел говорить обо всем этом языком, доступным и понятным нашему светскому обществу, умел говорить так, что мог возбудить в обществе интерес к этому “отдаленному и чуждому”…»¹

В рамках религиозного самосознания справедливее было бы сказать, что труд «Византизм и славянство» явился для Константина Леонтьева своеобразным рубежом, так сказать симбиозом естественнонаучного подхода к истории развития человеческих сообществ с христианским взглядом на их природные законы развития. Этой мыслью наполнена вся работа включая форму и духовный смысл ее содержания.

Начиная свое исследование, автор предлагает увидеть в наследии Византийской империи («Византизме»), живые семена, проросшие на разных духовных почвах: «Обломки византизма, рассеянные турецкой грозой на Запад и на Север, упали на две различные почвы» (стр. 95)². На романно-германском западе они (семена Византизма) явились причиной культурного перерождения: «…новое сближение с Византией и, через ее посредство, с античным миром привело немедленно Европу к той блистательной эпохе, которую привыкли звать Возрождением, но которую лучше было бы назвать эпохой сложного цветения Запада; ибо такая эпоха, подобная Возрождению, была у всех государств и во всех культурах, эпоха многообразного и глубокого развития, объединенного в высшем духовном и государственном единстве всего или частей» (стр. 95).

На севере ситуация развивалась иначе: «Соприкасаясь с Россией в ХV веке и позднее, византизм находил еще бесцветность и простоту, бедность, неприготовленность. Поэтому он глубоко переродиться у нас не мог, как на Западе, он всосался у нас общими чертами своими чище и беспрепятственнее» (стр. 95).

С первых строк автор предлагает увидеть природный смысл процесса распространения «Византизма». На примерах приживания и возрастания «Византизма» в двух империях Константин Леонтьев раскрывает естественность живой сущности настоящего явления и выделяет особенности его развития: «Заметим, что византизм, падая на западную почву, в этот второй раз действовал уже не столько религиозной стороной своей (не собственно византийской, так сказать), ибо у Запада и без него своя религиозная сторона была уже очень развита и беспримерно могуча, а действовал он косвенно, преимущественно элино-художественными и римско-юридическими сторонами своими, остатками классической древности, сохраненными им, а не специально византийскими началами своими. Везде тогда на Западе более или менее усиливается монархическая власть несколько в ущерб природному германскому феодализму, войска везде стремяться принять характер государственный (более римский, диктаториальный, монархический, а не аристократический областной, как было прежде), обновляются несказанно мысль и искусство. Зодчество, вдохновляясь древними византийскими образцами, производит новые сочетания необычайной красоты и т.  д.» (стр. 95–96).

В России же ситуация развивалась иначе: «У нас же со времен Петра принимается все это уже до того переработанное по-своему Европой, что Россия, по-видимому, очень скоро утрачивает византийский свой облик. Однако это не совсем так. Основы нашего как государственного, так и домашнего быта остаются тесно связаны с византизмом. Можно бы, если бы место и время позволяли, доказать, что и все художественное творчество наше глубоко проникнуто византизмом в лучших проявлениях своих. …Скажу еще мимоходом, что все наши лучшие поэты и романисты… заплатили богатую дань этому византизму, той или другой его стороне, государственной или церковной, строгой или теплой…

Но жарка свеча

Поселянина

Пред иконою

Божьей Матери.

  Кольцов

Это точно так же русский византизм, как и возглас Пушкина:

Иль Русского Царя бессильно слово?

Иль нам с Европой спорить ново?

Иль мало нас?..

Семья?.. Но что ж такое семья без религии? Что такое русская семья без христианства? Что такое, наконец, христианство в России без византийских основ и без византийских форм?..» (стр. 96).

Очевидно, что описываемый Константином Леонтьевым процесс прорастания и развития византийских семян в разных общественных организациях отчасти напоминает сюжет известной Евангельской притчи о Сеятеле и зернах³.

Развивая свои взгляды о сущности процесса распространения византийского наследия, Константин Леонтьев выделяет периоды их развития и подводит читателя к главной теме данной работы о естественных (природных) законах рождения, развития и гибели известных, состоявшихся государственных сообществах — Империях.

* * *

«Что такое процесс развития?»

С этой главы автор, обращается непосредственно к сравнительному анализу развития живых организмов и принципов развития человеческих сообществ — государств, империй, цивилизаций, в рамках которого постепенно углубляется в изучение самой сущности слова «развитие»: «…развитый человек часто употребляется в смысле ученый, начитанный или образованный человек. Но это вовсе не одно и то же. Образованный, сформированный, выработанный разнообразно человек и человек ученый — понятия разные» (стр. 125); «Присматриваясь ближе к явлениям органической жизни, из наблюдений которой именно и взялась эта идея развития, мы видим, что процесс развития в этой органической жизни значит вот что: постепенное восхождение от простейшего к сложнейшему, постепенная индивидуализация, обособление, с одной стороны — от окружающего мира, а с другой — от сходных и родственных организмов, от всех сходных и родственных явлений. Постепенный ход от бесцветности, от простоты к оригинальности и сложности. Постепенное осложнение элементов составных, увеличение богатства внутреннего и в то же время постепенное укрепление единства. Так что высшая точка развития не только в органических телах, но и вообще в органических явлениях, есть высшая степень сложности, объединенная неким внутренним деспотическим единством» (стр. 125); «К тому же ближайшее наблюдение показывает, что всегда при процессе развития есть непрестанное, хоть какое-нибудь изменение и формы, как в частностях (например, в величине, в виде самих ячеек и волокон), так и в общем (т. е. что появляются новые вовсе черты, дотоле небывалые в картине всецелого организма). То же и в развитии животного тела, и в развитии человеческого организма, и даже в развитии духа человеческого, характера» (стр. 125).

Последовательность рассуждений Константина Леонтьева усваивает принципы развития организмов всем органическим процессам в целом: «Я сказал: не только целые организмы, но и все органические процессы, и все части организмов, одним словом, все органические явления подчинены тому же закону» (стр. 126).

На примере протекания болезни автор наглядно доказывает идентичность происходящих процессов во всех живых организмах: «Итак, что бы развитое мы ни взяли, болезни ли (органический сложный и единый процесс), или живое, цветущее тело (сложный и единый организм), мы увидим одно, что разложению и смерти второго (организма) и уничтожению первой (процесса) предшествуют явления: упрощение составных частей, уменьшение числа признаков, ослабление единства, силы и вместе с тем смешение. Все постепенно понижается, мешается, сливается, а потом уже распадается и гибнет, переходя в нечто общее, не собой уже и не для себя существующее» (стр. 127).

Одновременно Константин Леонтьев выделяет три этапа — «триединый процесс» существования всех живых организмов в целом и каждого их органа в отдельности, а также всех растительных организмов по отделам, по собирательным единицам: «Все вначале просто, потом сложно, потом вторично упрощается, сперва уравниваясь и смешиваясь внутренне, а потом еще более упрощаясь отпадением частей и общим разложением, до перехода в неорганическую “Нирвану”» (стр. 127).

Расширяя исследования, так называемого «триединого процесса», Константин Леонтьев доказательно усваивает его порядок всему сущему на земле, в том числе миру человеческих сообществ: «При дальнейшем размышлении мы видим, что этот триединый процесс свойствен не только тому миру, который зовется собственно органическим, но, может быть, и всему существующему в пространстве и времени. Может быть, он свойствен и небесным телам, и истории развития их минеральной коры, и характерам человеческим; он ясен в ходе развития искусств, школ живописи, музыкальных и архитектурных стилей, в философских системах, в истории религий и, наконец, в жизни племен, государственных организмов и целых культурных миров» (стр. 127–128).

Дальнейшие цитаты автора помогают увидеть сущность живого триединого процесса в самых различных сферах мироустройства, как планетарного масштаба, так и человеческого общества:

• «Например, для небесного тела (хорошо известного нам): а) период первоначальной простоты: расплавленное небесное тело, однообразное, жидкое; б) период срединный, то состояние, которое можно назвать вообще цветущей сложностью: планета, покрытая корою, водою, материками, растительностью, обитаемая, пестрая; в) период вторичной простоты, остывшее или вновь, вследствие катастрофы, расплавленное тело и т.  д.» (стр. 128).

• «…В истории искусств: а) период первоначальной простоты: циклопические постройки, конусообразные могилы этрусков (послужившие, вероятно, исходным образцом для куполов и вообще для круглых линий развитой римской архитектуры), избы русских крестьян, дорический орден и т.  д., эпические песни первобытных племен; музыка диких, первоначальная иконопись, лубочные картины и т.  д.; б) период цветущей сложности: Парфенон, храм Эфесской Дианы (в котором даже на колоннах были изваяния), Страсбургский, Реймский, Миланский соборы, св. Петра, св. Марка, римские великие здания, Софокл, Шекспир, Данте, Байрон, Рафаэль, Микеланджело и т.  д.; в) период смешения, перехода во вторичное упрощение, упадка, замены другим: все здания переходных эпох, романский стиль (до начала готического и от падения римского), все нынешние утилитарные постройки, казармы, больницы, училища, станции железных дорог и т.  д. В архитектуре единство есть то, что зовут стиль. В цветущие эпохи постройки разнообразны в пределах стиля; нет ни эклектического смешения, ни бездарной старческой простоты» (стр. 128).

• «В поэзии… иримером вторичного упрощения всех прежних европейских стилей может служить современный реализм литературного искусства. В нем есть нечто и эклектическое (т.  е. смешанное), и приниженное, количественно павшее, плоское. Типические представители великих стилей поэзии все чрезвычайно не сходны между собой: у них чрезвычайно много внутреннего содержания, много отличительных признаков, много индивидуальности. В них много и того, что принадлежит веку (содержание), и того, что принадлежит им самим, их личности, тому единству духа личного, которое они влагали в разнообразие содержания» (стр. 128).

• «В истории философии то же: а) первобытная простота: простые изречения народной мудрости, простые начальные системы (Фалес и т.  п); б) цветущая сложность: Сократ, Платон, стоики, эпикурейцы, Пифагор, Спиноза, Лейбниц, Декарт, Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель; в) вторичное упрощение, смешение и исчезновение, переход в совершенно иное: эклектики, безличные смесители всех времен (Кузен); потом реализм феноменальный, отвергающий отвлеченную философию, метафизику: материалисты, деисты, атеисты. Реализм очень прост, ибо он даже и не система, а только метод, способ: он есть смерть предыдущих систем. …Реализм отвергает всякую систему, всякую метафизику; реализм есть отчаяние, самооскопление, вот почему он упрощение!» (стр. 128–129).

Необходимо заметить, что Константин Леонтьев рассматривает все составляющие триединого процесса прежде всего с исторических позиций, имеющих доказательно-документальную, либо естественно-научную базы. Оставляя как бы в тени религиозное содержание, автор дает возможность понять, даже далекому от религии человеку, порядок развития, энергичность, наполнение, концентрацию происходящих событий. Очевидно, что те же тернии и всякого рода сорняки имеют периоды цветения, равно как и худой человек в определенный момент достигает своего расцвета. Формат, используемый автором, является универсальным. С одной стороны, он предлагает широкому кругу читателей ознакомиться со сложными философскими вопросами, а с другой открывает безкрайние просторы для живого православного анализа, так как рождение, жизнь и смерть есть лишь временные рамки земного христианского духовного становления. В идеале, форма подачи автором материала направлена на помощь людям далеким от православия в деле философско-религиозного восприятия принципов устроения вселенной.

Порядок рассуждений Константина Леонтьева от анализа частностей: культуры, истории, архитектуры, поэзии, философии и прочего приводит читателя к размышлениям о государственных формах человеческих сообществ: «“Триединый процесс: 1) первоначальной простоты, 2) цветущего объединения и сложности, и 3) вторичного смесительного упрощения, свойствен точно так же, как и всему существующему, и жизни человеческих обществ, государствам и целым культурным мирам”. Развитие государства сопровождается постоянно выяснением, обособлением свойственной ему политической формы; падение выражается расстройством этой формы, большей общностью с окружающим» (стр. 129).

Переходя к теме государственных форм, К.Н. Леонтьев разоблачает лукавые взгляды «атеистов-реалистов», в которых, на фоне рассуждения о государстве, как сугубо человеческом устроении, вроде бездушного механизма, появляются проблески не понятно откуда взявшейся мистики, образа некой веры: «Тот, кто хочет быть истинным реалистом именно там, где нужно, тот должен бы рассматривать и общества человеческие с подобной точки зрения. Но обыкновенно делается не так. Свобода, равенство, благоденствие (особенно это благоденствие!) принимаются какими-то догматами веры и уверяют, что это очень рационально и научно!» (стр. 130).

Кстати будет отметить, что эта игра слов не теряет своей актуальности по сей день. Более того качество использования лозунга о свободе, равенстве и благоденствии сегодня достигло своего кульминационного уровня. Так на фоне глобальной разрухи и нищенского проживания большинства населения Российской Федерации, благоденствие стало ключевым словом-ширмой, за которой практически закончено разорение имущества постсоветской эпохи. Вера в эти магические слова сегодня завоевала весь мир, с той лишь разницей, что где-то на фоне полного благоденствия от человека требуется принятие абсолютного равенства всех со всеми (толерантность), а где-то наоборот для насаждения этого же равенства провоцируются нищета, беззаконие, войны. Сегодня «равенство» есть синоним слов «мир» и «безопасность», а как известно, апокалиптическое торжество этих слов является признаком последних времен⁴. При этом удивительно, что в нынешнее время «расцвета православия» в Российской Федерации, упоминание данной цитаты Константина Леонтьева стало такой же редкостью, как и факт его глубокой истинно православной религиозности, который совершенно ясно раскрывал для него смертельную опасность: «Свободы, равенства и благоденствия».

Упредив выкрики лукавых «реалистов-материалистов», Константин Леонтьев приступает к детальному рассмотрению триединого процесса бытия государств.

Особое место в общественной жизни государства К.Н. Леонтьев отводит, так называемому «эталитарно-либеральному прогрессу», который по своей сути является антитезой процесса развития. На его примере он показывает ход старения и разрушения общества: «При последнем (развитии) внутренняя идея держит крепко общественный материал в своих организующих, деспотических объятиях и ограничивает его разбегающиеся, расторгающие стремления. Прогресс же, борющийся против всякого деспотизма — сословий, цехов, монастырей, даже богатства и т.  п., есть не что иное, как процесс того вторичного упрощения целого и смешения составных частей, о котором я говорил выше, процесс сглаживания морфологических очертаний, процесс уничтожения тех особенностей, которые были органически (т. е. деспотически) свойственны общественному телу. Явления эталитарно-либерального прогресса схожи с явлениями горения, гниения, таяния льда (менее воды свободного, ограниченного кристаллизацией); они сходны с явлениями, например, холерного процесса, который постепенно обращает весьма различных людей сперва в более однообразные трупы (равенство), потом в совершенно почти схожие (равенство) остовы и, наконец, в свободные (относительно, конечно): азот, водород, кислород и т.  д. …При всех этих процессах гниения, горения, таяния, холерного поступательного движения заметны одни и те же общие явления. A) Утрата особенностей, отличавших дотоле деспотически сформированное целое дерево, животное, целую ткань, целый кристалл и т. д. от всего подобного и соседнего. Б) Большее против прежнего сходство составных частей, большее внутреннее равенство, большее однообразие состава и т.  п. B) Утрата прежних строгих морфологических очертании: все сливается, все свободнее и ровнее» (стр. 130).

Сравнения, предложенные автором почти полтора века назад, естественным образом, находят свое отражение в современности. Сегодня трудно не заметить глобальные процессы, происходящие во всем мире. Лейтмотивом этих процессов служит то самое болезненное однообразие, которое некогда считалось завидным веянием моды и насаждалось ее поклонниками по всему миру, в том числе в Российской Империи. В настоящее время ничья инициатива уже не требуется, единообразие сегодня выставляется жестким требованием «международных контролирующих организаций» для всех региональных властей единого мирового пространства и является лишь базовым фундаментом создания уникального человеческого общества без рода, пола, нации и т.  д.

Дальнейшие объемные размышления Константина Леонтьева тщательно рассматривают множество подробностей, вплоть до малейших деталей, устроения человеческих сообществ. Периоды расцвета, цветущей сложности и предсмертного единообразия, являющиеся законами природы, оказываются неотъемлемыми этапами существования мировых империй, в том числе автор определяет общий период продолжительности существования государств: «…наибольшая долговечность государственных организмов, это 1000 или много 1200 с небольшим лет» (стр. 134). Здесь К.Н. Леонтьев поясняет, что культуры большей частью переживают своих носителей, поэтому факт наличия остатков прошлых культур имеет место быть, но не является доказательством продолжения реальной полноценной самостоятельной жизни, бывших государств: «Культуры же, соединенные с государствами, большей частью переживают их. Так, например, эллинская образованность и эллинская религия боролись с Христианством еще долго при византийских императорах, тогда как последние черты эллинской государственности стерлись еще до Р.  X., отчасти во времена римского триумвирата, отчасти еще прежде. Религия индусов и связанный с ней быт живут давно без государства и в наше время, не поддаваясь англичанам. Византии как государства нет давно, а некоторые Византийские уставы, понятия, вкусы и обычаи даже под турецким владычеством отстаивают себя до сих пор от натиска космополитического европеизма. В семейной жизни, в разговорах, в литературе, в постройках, в одеждах, во взглядах на приличия на Востоке еще много византийского» (стр. 134–135).

Интересно, что сегодня манипуляции с культурами являются эффективным инструментом управления массовым сознанием людей и одним из основных способов поддержания мифов о якобы единой неразрывной исторической связи современных государств с их территориально-географическими предшественниками.

Далее, предварительно, разграничив культурное наследие с продолжительностью жизни самого государства Константин Леонтьев рассматривает жизненные циклы различных империй мировой цивилизации.

Египет, Китай, Халдейские и вообще семитические государства (древний Вавилон вместе с Ассирией, новейший Вавилон, Карфаген, Еврейское государство), Персо-мидяне, Греческие республики (Афины, Спарта, Фивы, Сиракузы, Царство сирийских Селевкидов, Пергамское Царство, Египетское Царство Птолемеев, Македонское Царство), Рим, Византия. На примерах этих империй автор проводит исторический анализ и обосновывает свои предположения о существовании строгих, временных сроков продолжительности жизни всех перечисленных государств.

Отдельное место Константин Леонтьев отводит рассмотрению исторических «долгожителей» — Египта и Китая. Он разделяет периоды их существования на отдельные независимые государственные системы, которые в результате тщательного объемного анализа их отличительных, характерных личных особенностей оказываются схожими во временных сроках продолжительности своей жизни со всеми остальными империями. В заключении он делает вывод: «Я полагаю поэтому, что ни Египет древний, ни современный Китай, вследствие своей обособленности, не могут служить опровержением того, что в наших краях, по крайней мере, и с тех пор как у древнего Египта явились образованные соперники в лице халдеев и персо-мидян, — ни одно государство больше двенадцати веков жить не может. Значительное же большинство государств проживало гораздо меньше этого. Демократические республики жили меньше аристократических…» (стр. 137–138).

В ходе всего исследования, Константин Леонтьев неизменно расширяет доказательную базу отношения к общественным формам жизни, как живому организму, имеющему определенные сроки существования, и постепенно переводит свой взгляд на Европу.

Размышляя о возрасте европейских государств, К.Н. Леонтьев замечает: «IX и X века поэтому, а никак не V, надобно считать началом собственно европейской государственности, определившей постепенно и самый характер западной культуры, этой новой всемирной цивилизации, заменившей и эллино-римскую, и византийскую, и почти современную последней непрочную цивилизацию аравитян» (стр. 139). Здесь же, вместе с основной темой, автор дает краткую характеристику отдельных черт европейской цивилизации в целом: «Вместо христианских загробных верований и аскетизма явился земной гуманный утилитаризм; вместо мысли о любви к Богу, о спасении души, о соединении с Христом, заботы о всеобщем практическом благе. Христианство же настоящее представляется уже не божественным, в одно и то же время и отрадным, и страшным учением, а детским лепетом, аллегорией, моральной басней, дельное истолкование которой есть экономический и моральный утилитаризм» (стр. 139).

Факт известных отступлений европейской цивилизации от истин православия упомянут здесь по нескольким причинам, отдельные из которых будут нам необходимы для дальнейших выводов. Сейчас же отметим, что вышеприведенная цитата ярчайшим образом подчеркивает контраст двух принципов, двух целей построения человеческого общества. В случае с Европой небесное было принесено в жертву земному, практическому благу. Очевидно, что этот эпохальный факт произошел не вдруг, а явился результатом долгой, сознательной политики.

Рассматривая Европу, Константин Леонтьев выделяет три этапа ее существования:

• Первый этап: «Начиная с IX и приблизительно до XV, XVI и XVII и отчасти XVIII веков она разнообразно и неравномерно развивается. Со времен Карла Великого, с IX и X веков, объединившего под своим скипетром почти всю материковую Европу, за исключением самых северных стран и самых южных частей ее, определяются приблизительнее прежнего будущие границы отдельных европейских государств. Католическая схизма выясняется резче. Вскоре по смерти Карла Великого появились те норманны, которых вмешательство в Англии, Италии и Франции способствовало окончательному выяснению государственного строя, политической формы этих стран» (стр. 140).

• Второй этап развития Европейской цивилизации, который К.Н. Леонтьев называет периодом «сложного цветения» датируется: «От XIV и XV до конца XVII и кое-где до половины XVIII, а частью даже и в начале нашего века Европа все сложнеет и сложнеет, крепнет, расширяется на Америку, Австралию, Азию…» (стр. 140).

• Третий этап характеризуется угасанием периода расцвета, который постепенно сменяется вторичным смешением, упрощением. Начинается процесс старения. К сожалению, в случае с Европой этот процесс облачен в ризы бесстыдства и позора. Богохульство и цинизм к истинному духу христианских ценностей поставили Европу в положение сознательного, не раскаянного грешника. Европа обрекает себя на полный позор и безчестие: «сложность выцветает, начинается смешение, сглаживание морфологических резких контуров, религиозные антитезы слабеют, области и целые страны становятся сходнее, сословия падают, разнообразие положений, воспитания и характеров бледнеет, в теориях провозглашаются сперва: “les droits de 1’homme”, которые прилагаются на практике бурно во Франции в 89 и 93 годах XVIII века, а потом мирно и постепенно везде в XIX. Потом в теории же объявляется недостаточность этого политического равенства (упрощения) и требуется равенство всякое, полное, экономическое, умственное, половое …Практику политического гражданского смешения Европа пережила; скоро, может быть, увидим, как она перенесет попытки экономического, умственного (воспитательного) и полового, окончательного, упростительного смешения» (стр. 141).

Удивительно, насколько точен образ! Сама окружающая реальность стала убедительным доказательством прогноза позапрошлого века. Что, если не исполнение вышеприведенных слов Константина Леонтьева, сегодня можно наблюдать в Европе?! Самые худшие предположения автора не просто сбылись, а стали лейтмотивом современной мировой цивилизации. Бесстыдство нынешнего общества, культивируемое временем и его духовными ценностями, явно превзошли самые смелые предположения автора.

«Итак, вся Европа с XVIII столетия уравнивается постепенно, смешивается вторично. Она была проста и смешанна до IX века: она хочет быть опять смешанна в XIX веке. Она прожила 1000 лет! Она не хочет более морфологии. Она стремится посредством этого смешения к идеалу однообразной простоты и, не дойдя до него еще далеко, — должна будет пасть и уступить место другим!» (стр. 141).

В результате, Европа, ознаменовав содомским позором конец своего тысячелетнего жительства, оказалась еще одним печальным доказательством теории К.Н.Леонтьева: «Везде одни и те же более или менее демократизированные конституции. Везде германский рационализм, псевдобританская свобода, французское равенство, итальянская распущенность или испанский фанатизм, обращенный на службу той же распущенности. Везде гражданский брак, …, везде надежды слепые на земное счастье и земное полное равенство! Везде ослепление фаталистическое, непонятное! Везде реальная наука и везде не научная вера в уравнительный и гуманный прогресс. …Сложность машин, сложность администрации, судебных порядков, сложность потребностей в больших городах, сложность действий и влияние газетного и книжного мира, сложность в приемах самой науки — все это не есть опровержение мне. Это все лишь орудия смешения — это исполинская толчея, всех и все толкущая в одной ступе псевдогуманной пошлости и прозы; все это сложный алгебраический прием, стремящийся привести всех и все к одному знаменателю. Приемы эгалитарного прогресса — сложны, цель груба, проста по мысли, по идеалу, по влиянию и т.  п. Цель всего — средний человек…» (стр. 141).

Увы, но даже эгалитарный процесс не бесконечен. Временные рамки, отведенные той или иной государственности беспощадны к попыткам продлить существования погибающих, состарившихся империй. Кардинальные меры по организации или реорганизации внутренней жизни общества разбиваются о сроки его существования. Как человек (праведник или грешник) пытающийся продлить свою жизнь по средствам заботы о душе и теле в любом случае рано или поздно умирает, так и государство пройдя свой жизненный путь неизбежно стареет и погибает. Земная жизнь временна и для большинства, в случае отсутствия патологии, имеет равные сроки: «Ясно одно: Европа в XIX веке переступила за роковые 1000 лет государственной жизни. Что же случилось с ней? Повторяю, она вторично смешалась в общем виде своем, составные части ее стали против прежнего гораздо сходнее, однообразнее, и сложность приемов прогрессивного процесса есть сложность, подобная сложности какого-нибудь ужасного патологического процесса, ведущего шаг за шагом сложный организм к вторичному упрощению трупа, остова и пpaxa. Вместо организованного разнообразия больше и больше распространяется разложение в однообразие. Факт этот, кажется, несомненен; исход может быть сомнителен, я не спорю; я говорю только о современном явлении, и если я сравню эту картину с картинами всех древних государств перед часом их гибели, я найду и в истории Афин, и в истории Спарты, и всей Эллады, и Египта, и Византии, и Рима одно только общее, именно под конец: уравнение, всеобщее понижение, смешение, круглые, притертые взаимно голыши, вместо резких кристаллов, дрова и семена, годные другим новым мирам для топки и для пищи, но не дающие уже прежних листьев и цвета» (стр. 142).

Время оказалось лучшим доказательством слов Константина Леонтьева. Сегодня останки давно погибшего тела Европы перенесли несколько исторических перезахоронений. В результате политического глумления над покойником прах Европы был развеян по всему миру, удобрив тем самым многие почвы для окончательного глобального смешения всего во всем: «Нынешний прогресс не есть процесс развития: он есть процесс вторичного, смесительного упрощения, процесс разложения для тех государств, из которых он вышел или который крепко усвоился… Иногда… кажется и для всего мира — Япония, например, тоже европеизуется (гниет)» (стр. 142).

Наглядным образом, процесс европеизации автор сравнивает с «вторичным смешением» (гниением) государства. Он замечает, что этот процесс не есть возвращение к прежним формам, свойственным первоначальному зарождению, это процесс природного, животного старения: «И дабы еще раз убедиться, что приведенные мною многократно примеры из жизни не политической, а из явлений природы и из истории духа человеческого употреблены были не как риторическое уподобление, а в виде попытки объяснить реалистическими всеобщими законами историю развития и в особенности падения государств, упомяну здесь о том, что и во всем существующем мы встречаем то же. Именно мы видим, что при процессе разложения и смерти остаются до последней минуты некоторые черты, выяснившиеся в период цвета или сложности. Так зародыши всех животных очень схожи между собой, очень просты и разнообразны; плоды утробные всех млекопитающих крайне однородны и схожи вначале; но остатки разных животных довольно еще различны, пока не распадутся в прах (например, внутренний скелет позвоночных, наружные покровы умерших суставчатых, раковины моллюсков и т. д.). Так деревья, высохшие и лишенные листьев, хранят еще следы своей прежней организации: они проще, однообразнее, малосложнее прежнего, но опытный, внимательный глаз по рисункам коры, по общим контурам ствола и ветвей, по росту различает, который дуб, которая яблоня, который тополь или маслина» (стр. 144–145).

Известный факт. Абсолютизм Константина Леонтьева пришелся не по душе многим его аналитикам. Его трезвый, православный потенциал заставлял увидеть то, что не желал или был не способен разглядеть и тем более принять практичный, материалистический взгляд оппонентов Константина Леонтьева. Его критики рано или поздно оказывались у черты, за которую трудно было переступить и тогда можно было услышать массу необоснованных упреков и возражений в адрес писателя, вроде обвинений в злоупотреблении натурализмом и т.  п. Идеи Константина Леонтьева объявлялись «простым перенесением на историческое бытие его воззрений, как натуралиста»⁵.

Кстати сказать, помимо прочего, не способствовали популярности К.Н. Леонтьева его критические мысли о личностях — «двигателях прогресса»: «…наивный и покорный авторитетам человек оказывается, при строгой поверке, ближе к истине, чем самоуверенный и заносчивый гражданин уравненного и либерально-развинченного общества. Русский безграмотный, но богомольяный и послушный крестьянин эмпирически, так сказать, ближе к реальной правде житейской, чем всякий рациональный либерал, глупо верующий, что все люди будут когда-то счастливы, когда-то высоки, когда-то одинаково умны и разумны» (стр. 146).

Подобного рода мысли ставили писателя в оппозицию многим псевдопатриотам того времени, в том числе личностям вроде Л.Н. Толстого, для которых забота о народе служила поводом раздувания общей паники и разного рода провокаций, а не призывом своих сограждан к пробуждению от летаргии ересей и массовых духовных заболеваний. Примером таких провокаций можно вспомнить известную толстовскую компанию по сбору средств для голодающего российского народа, внесшую немалую лепту в раскачивание предреволюционной истерии. Ситуацию аналогичную толстовской сегодня можно встретить повсеместно. Например, в делах современных сердобольных страдальцев-благодетелей, которые вместо того, чтобы обличать лукавую беспомощность государства в неспособности лечить собственных детей, используют все доступные способы выдавливания слез доверчивых сограждан для сбора средств на лечение лишь единиц из тысяч больных детишек. При этом ставя в совершенно глупое положение само государство, нагло разбазаривающее на глазах собственного народа, национальные сырьевые ресурсы. Цинизм данного положения еще более усугубляется безжалостным приговором остальным тысячам родителей, которые даже во сне не видывали сумм, требующихся на лечение их больных чад.

И так: «Натурализм»! А, что как не натурализм и трезвый взгляд на окружающую действительность соответствовали религиозному настрою К. Леонтьева видеть и скорбеть о надвигающемся будущем, разбившем в прах сомнения всех его оппонентов: «И, наконец, как бы то ни было, на розовой ли воде ученых съездов или на крови выросла бы эта новая республика, во всяком случае Франция, Германия, Италия, Испания и т. д. падут: они станут областями нового государства, как для Италии стали областями прежний Пиемонт, Тоскана, Рим, Неаполь, как для все-Германии стали областями теперь Гессен, Ганновер и самая Пруссия; они станут для все-Европы тем, что для Франции стали давно Бургундия, Бретань!.. Мне скажут: «Но они никогда не сольются!» Я же отвечу; «Блажен, кто верует: тепло ему на свете!» (стр. 152).

Свои размышления о продолжительности жизни государств, Константин Леонтьев завершает анализом исторической ситуации в России: «Разве мы в самом деле так молоды? С чего бы мы ни начали считать нашу историю, с Рюрика ли (862) или с крещения Владимира (988), во всяком случае выйдет или 1012 лет или 886. В первом случае мы нисколько не моложе Европы; ибо и ее государственную историю надо считать с IX века. А вторая цифра также не должна нас слишком обеспечивать и радовать. Не все государства проживали полное 1000-летие. Больше прожить трудно, меньше очень легко» (стр. 153).

И так тысячелетний рубеж: «Цифра эта представляется гранью, через которую не перешло ни одно из прежде бывших государств славянских. «Государство чешское» и т.  д. «семью годами не дожило до 1000-летия, польское жило 935 лет, сербское 800, болгарское с перерывами 725…» (стр. 154).

Все наблюдения Константина Леонтьева, все его исследования, помимо фундаментального значения, были наполнены совершенно ясным практическим, важнейшим, в первую очередь для Российского Государства, охранительным смыслом.

Судьба России, вот что в первую очередь беспокоило Константина Леонтьева. Его дальнейшие, итоговые размышления представляются симбиозом двух внутренних переживаний. С одной стороны, совершенно очевидно, что Россия подошла к тысячелетнему рубежу оставив в прошлом: период своего возрастания — взросления; период бурного сложного цветения и переживала болезненный процесс европеизации, что было равнозначно вторичному смешению и не минуемой гибели. С другой стороны, душа Константина Леонтьева, переполненная чувством любви к России, к Русскому Православию, к Русскому народу не имела ни малейшего права бездействовать в эти сложные, трагические моменты русской истории. Он отмечал, что методы необходимые для поддержания Империи должны были быть радикальны. Они требовали сильного, жесткого руководства и мощной поддержки всего народа. Более того, они могли оказаться во многом успешны лишь при условии греко-славянского объединения, что, по сути, означало создание новой православной империи, как оппозиции европейскому смешению⁶. В то же время, здравый взгляд Константина Леонтьева подсказывал, что реальных поводов и четкого осмысленного желания для столь кардинальных перемен в обществе не было, поэтому заключительные мысли автора больше похожи на философские размышления и одновременно предупреждения о судьбах России, Славянского и Греческого миров.

Сергей Роднов

1  Ю.Н. Говоруха-Отрок. «Во что веровали русские писатели?» Т. II, стр. 182. Изд. «Росток», 2012.

2 Здесь и далее: К. Леонтьев. «Восток, Россия и Славянство». Москва. Изд. «Республика» 1996.

3 См. Мф. 13, 3.

4 Ап. Павел (1 Сол. 5, 3).

5 Зеньковский В.В.

6 Приложение данных мыслей писателя можно было увидеть в образе Союза Советских Социалистических Республик, а также легко узнать в сегодняшнем интернациональном проекте Евроазиатского союза, но, естественно, все эти геополитические реконструкции не имеют никакого отношения к реальной идее возрождения Русского Православного Государства и являются лишь промышленно-сырьевыми элементами глобализма последних времен.

Продолжение следует