Коллективизация крестьян была принудительным административным способом перехода от мелкого натурального хозяйства к крупному товарному, для приведения в соответствие пропорций между промышленностью и сельским хозяйством при отсутствии сложившихся экономических предпосылок для такого перехода. За этой формулировкой стоит трагедия десятков миллионов сроднившихся с собственностью крестьян, пребывавших в счастливом единстве хозяина и работника.
Как всегда, первым следствием администрирования стали дезорганизация хозяйства и разруха. К зиме 1932 года не успели заготовить кормов для скота, а дальше пришел в действие механизм домино: весной от бескормицы пало семь миллионов тягловых лошадей, отчего затянулась посевная: не посеяли и половины площадей, а того, что уродилось, крестьяне, потерявшие интерес к труду, толком не собрали.
Как спасение от голода, распространилось воровство, что породило жестокий «закон о колосках», и с тех пор во главу угла советского уголовного законодательства, вплоть до принятия в 1997 году нового уголовного кодекса, была поставлена охрана государственной и общественной собственности, и посягательства на нее карались строже, нежели убийство.
Но хлеба от закона не прибавилось. В наши дни о голодоморе тридцать третьего года в спекулятивных целях вспомнили политики - националисты, но никто его умышленно не организовывал. Массовый голод, смерть миллионов людей, людоедство, бегство крестьян в города, военные патрули на дорогах, возвращавшие их обратно умирать, - так обернулась поспешная перестройка сельского хозяйства. Времени на постепенность не было: через десять лет должна была начаться война, и тогда, как сказал Шолохов, колхозы спасли страну. Они долго еще ее спасали, пока село не вычерпали до дна, и тогда пришел конец Советской власти, державшейся экономически на неравноценном товарообмене между городом и деревней; а новая власть оседлала углеводородную трубу.
Факт голода замалчивался, из соображений престижа правительство отказалось от международной помощи продовольствием: что крестьяне наработали, то и должны были получить. Резервный фонд зерна тоже не тронули: он был нужен для города, для будущих посевов, для продажи за границу средств на индустриализацию, которую ничто не могло остановить.
Коллективизация и голод заставили многих содрогнуться. Колебались непричастные к оппозиции Ворошилов, Калинин, Блюхер. В беседе с нежданно-негаданно ставшим союзником Черчиллем после войны Сталин признался ему, что не ссылка за Полярный круг и не бои за Царицын, а коллективизация - несправедливая и необходимая война против своего народа - была для него самым тяжелым делом.
Возмущенная происходящим, его жена публично обозвала Политбюро сборищем карликов-людоедов (они все как на подбор были маленького роста), и после продолжения бурной ссоры дома, к чему добавился личный повод, в знак протеста застрелилась, что было воспринято им как измена общему делу под влиянием правого уклона. То был еще один случай разувериться в людях. В нем боролись трагические, противоречивые чувства: он собирался на похороны, но оттолкнул от себя гроб, повернулся и ушел прочь, но рана в душе -скорбь о погибшей жене и обида за ее предательство - на всю жизнь сохранилась; а жалости к врагам - настоящим или мнимым - не осталось.
Владимир Петропавловский