Все жульем поросло

В 1920-е годы тротуары воровали в частном порядке: они были деревянными и шли на отопление

Уже через три года после захвата власти — к 1920 году — большевики превратились в партию жуликов и воров. Кумовство, откаты, махинации с ценами и обычные взятки стали массовым явлением, так что РСДРП(б) была вынуждена приступить к масштабным чисткам. Впрочем, довольно мягким — террора и репрессий в отношении классово близких товарищей большевики до поры избегали.

Таможенники и железнодорожники, чиновники, директора заводов и простые рабочие — на заре советской власти тащили все. Чтобы хоть как-то противостоять взяточничеству и хищениям, советским чиновникам законодательно запретили работать в одной конторе с родственниками, была создана профильная комиссия во главе с Феликсом Дзержинским, которая раскрутила ряд крупных дел. Впрочем, справиться с этой проблемой, как всегда, не удалось.

"Невеста — в тресте, кум — в ГУМ, брат — в наркомат..."

"Взятка — все же дело щекотливое и, главное, опасное,— отмечал в книге "Частный капитал перед советским судом" прокурор Иван Кондрушкин.— И вот, чтобы уменьшить эту опасность, опытные взяткополучатели окружают себя своими людьми, даже близкими родственниками. Всем им находятся нужные места. Как говорит Маяковский: "Каждый на месте: невеста — в тресте, кум — в ГУМ, брат — в наркомат". Вокруг себя — хвост своих, "сработавшихся", в нужных учреждениях — родственники до седьмого колена,— тогда все хорошо и надолго хорошо".

Невзирая на существующий с 1918 года законодательный принцип, указывавший на недопустимость "совместной службы родственников, связанных подчиненностью или подконтрольностью по службе", кумовство широко практиковалось в советских учреждениях до конца 1920-х годов. Например, в Северо-Западном торговом представительстве, по итогам обследования Рабоче-крестьянской инспекции в 1924 году, было обнаружено 100 родственников в пределах СССР и 130 родственников в заграничных отделениях Севзапторга. Похожая картина наблюдалась и в других учреждениях. Если же руководителю не удавалось пристроить родственников в свое учреждение, на их имя открывались частные фирмы, через которые проводились все поставки и подряды.

Кроме набора родственников в окружение, был распространен "порядок" приема на службу по запискам от знакомых, по телефонному звонку — часто людей случайных, совершенно непригодных к той работе, которая им поручалась. "До сих пор еще часть наших администраторов не исчерпала до дна вкус власти, возможности назначать, увольнять, росчерком пера создавать из вчерашней кондитерской продавщицы, девицы, приятной "во всех отношениях", управделами, секретаря",— заключал Иван Кондрушкин.

На этой почве появлялись целые коррупционные системы. Уже в 1921 году Владимир Ленин обозначил трех врагов коммунистов: "На мой взгляд, есть три главных врага, которые стоят сейчас перед человеком, независимо от его ведомственной роли... Первый враг — коммунистическое чванство, второй — безграмотность и третий — взятка".

В том же году состоялась большая партийная чистка — более 17 тыс. человек были исключены из партии за взяточничество. Однако коррупция прогрессировала стремительно, и уже в 1922 году обнаружилась тенденция своего рода легализации взятки. В появившейся в "Известиях" заметке говорилось, что Госбанк принимает к оплате счета о расходовании средств на ставшую привычной мзду железнодорожникам. "До такой откровенности мы все-таки еще не доходили,— вздыхал автор заметки.— ...Это явление уже таит в себе опасность большую, чем само взяточничество".

"Берут взятки со всех сторон..."

Железная дорога с ее "привычной мздой" оставалась лакомым куском для взяточников и "расхитителей социалистической собственности" всех мастей. Как сообщал "Еженедельник советской юстиции", на железной дороге в 1922 году было похищено "4,9 млн пудов разного рода багажа и грузов приблизительной стоимостью 23,5 млн золотых рублей". Недостача багажа и грузов составляла "18,9 млн пудов, иначе говоря, 18 903 полногрузных вагона, или 400 поездов с грузом". В среднем один пуд похищенного приходился на 380 верст пробега.

Впрочем, на железной дороге воровали не только багаж и грузы — тащили буквально все, вплоть до гаек. Первый прокурор РСФСР Дмитрий Курский в феврале 1924 года подписал циркуляр N34 "Об усилении борьбы с хищениями снеговых щитов": "Непрекращающиеся частые случаи хищения снеговых щитов на железных дорогах вновь ставят вопрос о необходимости усиления борьбы с этим явлением, нарушающим правильную работу транспорта". Народным судам рекомендовалось рассматривать дела о краже снеговых железнодорожных щитов немедленно по завершении дознания или следствия, вне всякой очереди, а прокурорам — установить систематическое наблюдение за приговорами нарсудов по преступлениям такого рода.

Воровали также новый ресурс — электричество, как напрямую из сети, так и путем установки нелегальных телефонных аппаратов. "Устраивая у себя тайно, без ведома управления сети, телефон и пользуясь им бесплатно, "абонент" совершает хищение электрической энергии телефонной сети,— писал инженер московской телефонной станции Митрофанов в "Еженедельник советской юстиции".— Наносится материальный ущерб этой сети, а так как такое хищение мыслимо лишь при применении орудий и инструментов, то, если телефонное предприятие является государственным, пользование нелегальным телефоном является преступлением".

В середине 1920-х большую тревогу вызывала ситуация с хищениями в лесном хозяйстве. Особенно плохо дело обстояло с лесами местного значения, переданными "в пользование трудовому населению", где сами же пользователи вырубали крупные участки. Здесь тоже не обходилось без взяток контролирующим органам. "Причина неуспешности борьбы с лесохищениями заключается не в мягкости репрессий, а в отсутствии системы по борьбе как в лесничествах, так равно и в народных судах, а самое главное — в халатном отношении лесников и объездчиков лесной стражи к своим прямым служебным обязанностям",— сообщал запасной судья Пензенского губсуда Кондратьев.

Но главные коррупционные операции проворачивались в многочисленных учреждениях со сложносокращенными названиями вроде "Главтоп", "Балтмортран" или "Трансмосторг". Взяткоемкость организации определялась востребованностью продукции, находившейся в его ведении. "Лаборанты Ленинграда в 1922 и 1923 гг. за взятки получали из Рауспирта денатурированный спирт, который затем частные торговцы употребляли на парфюмерию,— писал советский экономист Юрий Ларин.— Имея, таким образом, материал дешевле ТЭЖЭ (треста "Жиркость"), они били его на рынке, продавая свою парфюмерию на 15-20% дешевле".

По некоторым данным, в 1922 году милиция была коррумпирована на 95%. Например, милиционеры в добровольно-принудительном порядке продавали гражданам портреты Дзержинского по завышенной цене. В городах блюстители закона и порядка бесплатно закусывали и обедали в столовых (иногда с водкой), а в деревне — бесплатно снабжались продуктами.

Страдал от милицейских поборов "малый бизнес". Один начальник милиции для обеспечения "пышных вечеринок с широкой выпивкой" штамповал по "сорок-пятьдесят антисанитарных актов", и лавочники без конца перекрашивали не только вывески, но и трубы на своих заведениях. Всякая неточность в исполнении распоряжений облагалась штрафами. "Помимо этого,— писали жалобщики во ВЦИК,— берутся взятки со всех сторон и делают себе такие наряды, гораздо более красивые, чем наряды бывших помещиков".

Руководящие кадры в крупных городах находились в еще более выигрышном положении. Оказалось, что деньги можно делать буквально на всем. Хочешь, минуя очередь, получить на бирже труда направление на работу — плати. За взятку можно было улучшить жилищное положение, ускорить карьеру, всевозможные частные посредники за хорошую мзду помогали "открывать двери" в различные ведомства. Служащие госорганов опутывали паутиной поборов фабрики и заводы.

Известный историк Степан Веселовский в тот период отмечал в своем дневнике: "В провинции мелкие советские служащие, "работники", получающие жалованье и паек, едва достаточные для того, чтобы не умереть с голода, пропивают и проигрывают в ночь по 2-3 "лимона". А в Москве только и рассказов, что про многомиллионные взятки".

Барашек в бумажке

"Взятка царского времени разумелась прежде всего как "барашек в бумажке", которую давали как более удобную к передаче,— писал о взяточничестве экономист Юрий Ларин.— До революции у чиновников взятка была узаконенным видом добавочной зарплаты. Такова была царская система: наживались таможенники на контрабандистах, городовые на торговцах, приставы на евреях, инженеры на подрядчиках и т. д. Ко взятке привыкли и дающие, и берущие. В случаях денежных получений, таковые всегда во что-нибудь принаряжались. Прежде всего, и на суде взяточник никогда сразу и прямо не скажет: "Я дал взятку", а получивший: "Я получил взятку". Назовут "комиссионные, компенсация, заем, куртаж", но не взятка. Взятка — дама благовоспитанная и стыдливая и нагишом не ходит, хоть вуаль да накинута".

Никуда эта дама не делась и после революции. Подрядчик Лошинский, проходивший в 1924 году по делу "Мосмета", говорил на суде: "Я давал всем, кому нужно, это — моя система завязывать знакомство". А настоящий идеолог взятки, ленинградский спекулянт Пляцкий, на суде так классифицировал взяточников: "Существует три категории взяточников: получающие по условию комиссию, просто требующие взятку и добрые знакомые, обобранные революцией, которым помогаешь по неприязни к революции".

"Таким людям, как Лошинский, Пляцкий, не надо напоминать о том, что "мало данных", что "надо ж дать",— писал прокурор Иван Кондрушкин.— Они прекрасно помнят искони русские пословицы: "Сухая ложка рот дерет", "Не подмажешь — не поедешь". Пляцкому в кабинете у какого-нибудь зава не надо было начинать с Адама: понимали друг друга с первого взгляда".

Взяточничеству и другим злоупотреблениям также способствовало занятие одним лицом нескольких должностных позиций. Так, служащий Русевич совмещал следующие должности: замуполнаркомпути Северо-Западной железной дороги, председатель ревизионной комиссии той же дороги, председатель ликвидационной комиссии "Балтмортрана", начальник Ленинградского отделения "Трансмосторга", помощник уполнаркомпути Ленинградского округа путей сообщения. То есть Русевич сам у себя проводил ревизию, сам с собой торговал и осуществлял поставки материалов.

Крупные начальники получали взятку по чину в виде определенных процентов с суммы подряда и поставки (до 15%), в виде пая в предприятии частника, куда чиновник вкладывал только свое служебное положение. "Чиновная мелочь получала помельче: на папиросы, на марки, на извозчика,— анализировал уголовные дела Юрий Ларин.— Деньги передаются очень деликатно: кладутся "незаметно" в карман, передаются письмом, кладутся под бумаги, под пресс или в раскрытый начальнический ящик стола или оставляются "на хранение". Причем обычно в деле передачи взятки создается цепочка посредников".

Самый распространенный вид сокрытия взятки — с помощью покупок и продаж. Например, подрядчик покупает и привозит нужную вещь начальнику, а расчет идет за полцены: "столько заплатил, ни копейки больше". Или покупает у нужного начальника те или иные вещи — и сам назначает цену, поскольку начальник "не знает, сколько теперь это стоит". Или так: продает кому-то вещи начальника и приносят ему сумму в два-три раза больше вырученной. Или торговец продает нужному человеку свой товар за полцены, а еще проще — в долг без отдачи, как, например, это делали московские торговцы при контакте с фининспектором.

Был еще один своеобразный и довольно распространенный вид взяточничества — взятка от женщины натурой. Так оплачивались поступление на службу, сохранение за собой должности, освобождение мужа из-под ареста, прекращение дела, нередко устройство торговой сделки.

"И наконец, за последнее время усилился особый вид взятки — "за знакомство",— рассказывал Иван Кондрушкин.— Положим, отец арестованного Н. хочет освободить своего сына и надо пройти к прокурору. Но прокурор может его не принять. Он просит Марью Абрамовну, та Ивана Петровича, а Иван Петрович знаком с Михаилом Евсеевичем, который — хороший знакомый прокурора. Но Михаил Евсеевич хочет иметь свой кусочек хлеба с маслом и за знакомство "как своего приятеля" — отца арестованного с прокурором просит 500 рублей. Ну, что ж, хорошему человеку почему не дать? И Михаил Евсеевич очень хорошо зарабатывает на своем хорошем знакомстве с ничего не подозревающим прокурором. Конечно, от такой заочной эксплуатации не ограждены и самые ответственные работники, так как нас окружает тина мещанской обыденщины".

Историк Владимир Булдаков в книге "Утопия. Агрессия. Власть. Психосоциальная динамика послереволюционного времени" пересказывает популярный анекдот 1920-х годов: "Еврейчик попался за спекуляцию в чрезвычайку. За выкуп в несколько десятков миллионов его освободили... Был пойман вторично и после непродолжительного ареста освобожден за взятку в несколько сот миллионов... Был схвачен в третий раз — выкуп был назначен столь большой, что он принес в чрезвычайку целый мешок денег, бросил его на стол и сказал: "Вот вам деньги, а вот заодно и машинка, шабаш, печатайте сами, а я на вас не работник"". Не обходилось, конечно, и без прямого шантажа тех, с кого можно было урвать взятку, со ссылкой на вышестоящих силовиков, которым "тоже надо дать". Напуганный революцией обыватель легко шел на взятку.

За что же давали взятку? Фининспектору — за снижение налога, милиции и угрозыску — за свободную работу притона, беспрепятственное производство самогона, за уничтожение протоколов, тюремной администрации — за всякие послабления в режиме, судебным работникам — за прекращение дел, легкий или оправдательный приговор, освобождение из заключения, за членение дела на мелкие дела с целью их передачи в нарсуды, за изменение квалификации и проч. В материалах того времени отмечается, что в Чечне и Ингушетии процветает "прямое взяточничество" — это когда сельский сход решает, "сколько и кому дать".

В начальный период нэпа подрядчики и поставщики давали взятки на каждом шагу — соответствующим образом оплачивались участие в торгах без залога, ускорение расчетов, завышение стоимости работ, оплата подложных счетов подрядчика-поставщика, послабления при приемке, выдача всяких мандатов, удостоверений, сокрытие доходов подрядчика от обложения, фиктивная покупка у подрядчика материалов, в действительности принадлежащих тому или иному предприятию и перед тем фиктивно списанных.

На что расходовалась взятка? К середине 1920-х пошли первые процессы над взяточниками, были дела, где фигурировали коррупционные схемы, действовавшие годами.

"Сначала взяточник берет, сколько дадут, стесняется, затем смелеет, затем наглеет, начинается вымогательство взятки,— рассказывал прокурор Николай Крыленко.— Но вымогательство есть прямой показатель, что перед нами уже "профессор взяточничества". Даже и те размеры взяток, кои устанавливаются на суде, говорят о том, что тут было больше, чем "детишкам на молочишко"".

"Как в хищениях, так и в растратах деньги идут на содержание "милок", на кутежи, азартные игры в казино, на бега и т. д.,— указывал Иван Кондрушкин.— Так на суде и заявляют: "пропил, прокутил, проиграл, не виноваты мы, что есть игорные дома". Смешно, конечно, говорить о нужде, голоде, когда растрачиваются тысячи, десятки тысяч. Казино, бега — обычная и первая ступень для растратчика и взяточника. Здесь не только жажда развлечения для утомленного организма, здесь жажда свирепой наживы: выиграть, разбогатеть".

Система своих не сдает

Начало борьбе государства с коррупцией было положено осенью 1922 года, когда при Совете труда и обороны (СТО) была образована комиссия по борьбе с взяточничеством во главе с Феликсом Дзержинским и утверждено "Положение о ведомственных комиссиях по борьбе с взяточничеством". Была выстроена иерархическая антикоррупционная система: специальная комиссия при СТО — ведомственные центральные комиссии по наркоматам — ведомственные комиссии по губернским центрам — уполномоченный (он же секретный осведомитель) в каждом отделе уездного исполкома.

"Необходимо ударно обратить внимание на вопрос борьбы с хищениями,— писал Дзержинский в декабре 1922 года начальнику транспортного отдела ГПУ РСФСР Георгию Благонравову.— До сих пор мы к нему подходили односторонне и неправильно — увеличением чинов охраны. В результате попадали в заколдованный круг, надо было охранять груз от нашей охраны".

Впрочем, официальные документы, посвященные борьбе со взяточничеством, нередко носили откровенно пропагандистский и декларативный характер. Например, в приказе начальника Красноярской губернской милиции Фридмана, датированном декабрем 1922 года, отмечалось появление после Гражданской войны нового врага, "нападающего из-за угла и почти неуловимого", грозящего "расстройством с таким величайшим трудом налаживаемому государственному аппарату Республики". Борьба с коррупционерами осуществлялась на словах, а не на деле.

"Осенью 1922 г. на скамье подсудимых оказалось 133 мелких служащих железной дороги,— приводит данные Владимир Булдаков.— Учитывая классовый состав подсудимых, службу в Красной армии, в зале суда было освобождено 125 человек, остальные получили условное наказание. Приговор был встречен возгласами: "Да здравствует пролетарский суд!""

В 1923 году комиссия по контролю за партийной дисциплиной во главе с Ароном Сольцем сделала такой вывод: "Даже в тюрьмах взяточники, нэпманы имеют все привилегии... они отпускаются на работы в учреждения, заходят к себе на квартиру повидать семью, хорошо питаются".

"Не проходит несколько месяцев, как высланный, то есть социально опасный для нас человек, заводит на месте служебные знакомства и оказывается на ответственной работе,— подтверждал слова Сольца Иван Кондрушкин.— Ленинградские подрядчики Овсяник и Ландер, осужденные за дачу взятки на 5 лет концлагеря, тотчас по прибытии в Вологду устраиваются на советскую ответственную работу. Осужденный по делу Наццентра инженер Орлов в Вологде занимает ряд ответственных должностей".

В судах отдельные взяточники проходили по три-четыре раза, получая мягкие приговоры лишь потому, что кто-то за них просил, ходатайствовал по чьей-то просьбе, даже лично их не зная. Коррупционные нити вели на самый верх — к руководству страны. В подобных связях был заподозрен и сам Дзержинский, который лично ходатайствовал об освобождении нескольких проворовавшихся чиновников. Смерть в июле 1926 года избавила его от проверки.

Первый председатель Промбанка видный большевик Александр Краснощеков на средства банка содержал штат любовниц, которым оплачивал путешествия в Крым в отдельном купе, кредитовал на льготных условиях фирму своего брата и не брезговал "мелкими позаимствованиями из средств банка". Суммы растрат были колоссальными. Ему дали шесть лет тюрьмы, однако просидел он всего год, да и этот срок провел в больнице, после чего был амнистирован. Система своих не сдавала. А подконтрольная ей пресса описывала процессы мелких коррупционеров, крича о беспощадной борьбе со взяточничеством.

Сергей Селеев