АХ, ВОЙНА, ЧТО Ж ТЫ СДЕЛАЛА, ПОДЛАЯ…(Кабаргины)

Из пяти братьев Кабаргиных в Великой Отечественной войне участвовали трое младших – Николай, Михаил да Ефим. Кузьма был уже старый, а Фёдора, того и в живых уж не было. Служили они в кавалерии. Кавалерийская дивизия формировалась в Ростове-на-Дону. Две дивизии донских 15-я и 16-я и две кубанских 12-я и 13-я входили в сводный корпус, которым командовал Кириченко Николай Яковлевич. В каждом взводе по 50 кавалеристов-сабельников.

Весельчаки да балагуры Михаил и Ефим служили в одном взводе, даже при одном пулемёте. Так и возили его с собою – один вёз станину, а другой ствол. А Николай - в этом же эскадроне, но в другом взводе. И у всех Кабаргиных было прирождённое чувство долга, уважение к воинской службе, потому что все мужчины в родне, уходя далеко в века, были воинами.

В сорок втором году не щадя себя, они дрались за каждую пядь родной земли, не желая оставлять её врагу, но отходили всё дальше и дальше на восток. Уже дошли почти до Краматорска. Но немцы вдруг повернули на Ростов. А на Ворошиловградском направлении продолжались бои местного значения. Это была позиционная война, когда немцы постреливали, а русские отстреливались, потихоньку сдавая позиции. Так попеременно, но почти непрерывно, и стреляли друг в друга.
Ночной короткий отдых перед завтрашним боем. Обессиленные бойцы бросали попавшиеся под руку ветки на слякотную, зябкую, мартовскую землю и валились на них, хоть чуточку передохнуть.
- Эх, горюшко-гореваньице, доля-долюшка казачья. Иде беда-тревога, туда казаку и дорога, - запричитал Ефим.
- Да уж. Эх, щас бы на моём Воронке по шляху промчаться, да на выгоне погарцевать, да в луку на травы сочные… - размечтался Михаил.

- Только воротись, так тебя твоя Клашка и отпустить. Привяжить к своему подолу. Не вырвешься.
- Ты за Клавушку не боись. Она сама за мною повсюду пойдёть. Куда грива, туда и хвост. Нешто сам не знаешь?
- Знаю то, знаю. Но не отпустить. Поистосковалась, небось, до смерти, - замотал головою Ефим.
- Тьфу, на тебя. Про смерть вспомнил. Не телебень языком попусту.
Так, перебрасываясь шутками-прибаутками, они поднимали дух себе и бойцам.

Ефим вспомнил, как рожала его Дуняша. Он пришёл к брату, чтобы послать ей на помощь невестку. А сам, хотя обычно за словом за пазуху не лез, никак не мог объяснить, что там дома происходит.
- Пойди, Клаша, Евдокия засобиралась.
- Куда?
- Ну, засобиралась она, понимаешь?
- Не.
- Ну, приспичило ей.
От волнения у него перемешалось всё в голове. На свет Божий просился его первый ребетёнок, а он никак не мог вспомнить слова, которые жена велела передать: «Что-то хватаить али тянеть»? - он аж вспотел от замешательства.
- Да рожаить она, рожаить. Чего туточки не понятного?
- Во, пустобрёх, так бы сразу и сказал, - махнула на него рукою Клавдия и поспешила на помощь Дуняше. -

Как давно это было, как будто в другой жизни. А теперь вот пучок веток под головой.
- «Недолго пушки грохота-а-али…», - уже засыпая, заурчал Ефим.
Но брат его не поддержал. Он уже забылся коротким тревожным сном. И приснился Михаилу родной курень в балочке на самом берегу Северского Донца. Он из конюшни на своём любимом Воронке скачет прямо в воду. Девчонки увидали отца, бегут следом, пытаются взобраться на лошадь. Он помогает, а они, визжа и смеясь, ныряют с коня прямо в облака, покачивающиеся на воде, и поднимают фонтаны весёлых брызг, яхонтово сияющих под солнцем. Солнечные лучи игриво плетутся на глади реки, вплетаются в мокрую гриву коня. И так легко на душе, омытой водами родной с рождения реки.

А ещё увидел во сне Михаил день, когда они с Клавдией нашли на пороге своего куреня мальчонку, что подкинула его, Михаила бывшая подружка, оставила ребёнка и никогда больше им не поинтересовалась. Младенец орал, что есть мочи. Клаша молча взяла малыша, занесла в курень и растила его как родного, никогда не попрекнув Михаила за «подарочек». Сквозь сон промелькнула мысль – а легче было бы ей сейчас с одними девчоночками.

И сменилась во сне эта картинка другой, привиделся солдату день, когда его провожали на фронт. У Сельсовета – сельпо. Завёл туда детишек и на последние деньги накупил им гостинцев. Сын - он старший, ему уже 8 лет - попросил конфет. Сладости тогда перепадали детям редко. Ему Михаил набрал горошка – сладкого, разноцветного, яркого. А девоньки захотели «настоящих» кукол. Игрушки ведь дома были только самодельные.
- Ну, что же! Настоящих так настоящих. Играйте на здоровье, родимые, да папаню вспоминайте.
Ребятишки с сияющими от радости мордашками повисли на нём. Ниночка обняла его за шею, прилипла к нему и никак не хотела отпускать. А рядом тихо стояла его Клавдия с уже заметно округлившимся животом, и по щекам её медленно и непрерывно текли тихие и горькие ручьи.
Прогремел взрыв. Последняя мысль Михаила, промелькнувшая во сне: «Как там жинка? Кого же родила Клаша?»

Фашисты открыли стрельбу. Миномёт братьев гремел без умолку: «Вот тебе, фрицяра, мать твою…» Новый заряд для нового выстрела. И…
Немецкий наводчик был точен. Его снаряд угодил прямо в миномёт братьев Кабаргиных. Взорвался не только немецкий снаряд, но и свой, тот, что братья только что зарядили. Миномёт разворотило и отбросило назад. А ребята были при нём. Взрывной волной их откинуло в разные стороны.
Земляк и однополчанин братьев Кабаргиных Иосиф Растеряев, вернувшийся живым домой с той страшной войны, рассказывал об этом так:
- Жалко, погибли браты. А тут, как назло, немец попёр. Надо отступать. Но негоже бросать тела солдат на растерзание зверью и на поругание врагу. Погибших снесли в одну воронку, что осталась опосля взрыва, и закопали у села Яковлево Донецкой области.

Михаил и Ефим Кабаргины погибли 15 марта 1942 года при обороне Донбасса. Ефиму Евсенгеевичу не было ещё сорока, а Михаил не дожил и до возраста Христа.
Так и не узнал казак, что у него родилась дочь. И с верой в то, что война скоро закончится, и Михаил, вернётся домой живым и невредимым, Клавдия нарекла девочку Верой.

Погиб солдат. А его вдова красавица Клавдия одна с четырьмя детьми после тяжёлой работы на колхозной ферме шла в лес, собирала сушняк и, надрываясь, волокла вязанку дров, чтобы истопить печь и отогреть, сидящих на ней, голых ребятишек мал-мала меньше. Она тянула ветки и сквозь сжатые зубы плакала, застрявшею в ней костью, песню: «Ах, война, что ж ты сделала, подлая…»

Нина Дернович (г.Молодогвардейск, ЛНР)