Россия меня примет...

Совершился юбилей – 150 лет со дня рождения Ивана Сергеевича Шмелева –великого русского писателя, дважды номинанта на Нобелевскую премию, православного мыслителя.

Имя Ивана Шмелева говорит о целой эпохе в отечественной словесности. Один из его критиков Анри Труайя однажды написал: «В своих поисках России Иван Шмелёв, сам того не сознавая, ушёл дальше своей цели. Он хотел быть только национальным писателем, а стал писателем мировым». Замечание это справедливо даже не потому, что произведения Ивана Сергеевича переводились на многие иностранные языки, но основополагающим моментом стало то, что рассказанные им простые истории, находили искренний отклик и благотворно влияли на души людей, живущих в самых разных частях света.

В описании жизни нашего замоскворецкого мастера художественного слова отчетливо прослеживается процесс становления его как писателя. У Ивана Шмелева есть даже рассказ «Как я стал писателем». Оказывается, это получилось «непредумышленно», само собой, словно «я не делался писателем, а будто всегда им был». Из чего можно сделать вывод, что писателем все-таки рождаются. Вероятно, создавая человека Бог уже наделяет его талантом. Затем сама жизнь направляет в правильную сторону, расставляя указатели, посылая нужных людей, устраивая необходимые обстоятельства.

Иван Сергеевич Шмелев родился в Москве, в Кадашевской слободе 21 сентября (3 октября) 1873 года, в искренне верующей патриархальной купеческой семье. Неотъемлемой чертой этой патриархальности было и патриотическое чувство, пылкая любовь к родной земле и её истории, героическому прошлому.

До конца жизни в его памяти хранились картинки детства: складная азбука с буквой, похожей на топорик или жука, солнечный луч на стенке, ветка живой березки, выросшей вдруг в кроватке у образка, зеленой такой, чудесной, и нянька обзывавшая «балаболкой» маленького Ваню. Мальчик разговаривал с игрушками, с белыми звонкими досками, с зубастыми, как страшные звери, пилами, с блиставшими в треске топорами, которые грызли бревна. Писатель вспоминал: «Все казалось живым, все мне рассказывало сказки, – о, какие чудесные!»

В это время его окружали люди, жившие в их доме и собиравшиеся во дворе со всей России для работы у отца. Рассказывая мальчику чудесные сказки и жития святых, или сопровождая его в паломничествах, напевая душевные песни, они одарили его животворящим русским языком. «Это была первая прочитанная мною книга – книга живого, бойкого и красочного слова. Здесь, во дворе, я увидел народ… Здесь я почувствовал любовь и уважение к этому народу, который все мог». Как вспоминал Шмелёв впоследствии: «Двор наш, для меня явился первой школой жизни – самой важной и мудрой. Здесь получались тысячи толчков для мысли. И всё то, что теплого бьётся в душе, что заставляет жалеть и негодовать, думать и чувствовать, я получил от сотен простых людей с мозолистыми руками, и добрыми для меня, ребёнка, глазами».

Затем мальчик вырос и пошёл учиться. «Должно быть, за постоянную болтовню прозвали меня в первом классе гимназии «римский оратор», и кличка эта держалась долго». Это был «дописьменный» век литературной истории Ивана Шмелёва, а вскоре за ним пришел и «письменный». Шмелев-гимназист открыл для себя новый, волшебный мир – мир литературы и искусства. К слову сказать, этим вопросом в семье руководила мать писателя. После смерти мужа (горячо любимого отца Ивана, с сердечной теплотой вспоминаемого писателем на страницах его произведений), несмотря на пошатнувшееся материальное положение, она дала детям прекрасное образование.

Однако первый учитель словесности не принял творческих порывов юного дарования настолько резко, что однажды, не вытерпев, оставил его на второй год. Это событие оказалось провиденциальным для будущего писателя. Новый преподаватель «незабвенный Федор Владимирович Цветаев», дядя знаменитой поэтессы Марины Цветаевой, дал ученику полную свободу: пиши, как хочешь. Он ставил Ивану за «рассказы» пятерки иногда с тремя крестами-плюсами. Однажды торжественно изрек: «Вот что, муж-чи-на… у тебя есть что-то… некая, как говорится, «шишка». Притчу о талантах… пом-ни!» Это был первый указатель на дороге к литературе.

Другим человеком, оказавшимся для Шмелёва путеводной звездой к сочинительству, стал писатель Чехов. В дни их знакомства Антона Павлович был еще Антошей Чехонте, а Ваня – юным гимназистом. Однажды они вместе с другом Женькой, играя в индейцев, вместе с Чеховым ловили рыбу в Мещанских прудах. Это общение оказалось плодотворным для обеих сторон и отразилось в новелле Чехова «Мальчики», и рассказе Шмелева «За карасями». В другой раз Ваня выдержал неожиданный «экзамен», ответив на все вопросы Антоши Чехонте о недавно прочитанных книгах. Несколько пересечений во времени и пространстве будущих литературных гениев России оставили неизгладимый след в сердечной памяти Ивана Сергеевича. «Случайные встречи через много лет стали казаться Шмелеву судьбоносными в выборе пути писателя-страдальца, заступника народного».

Через несколько лет действительно произошел настоящий писательский дебют. Случилось это в пору подготовки к экзаменам на аттестат зрелости, среди упражнений с Гомером, Софоклом, Цезарем, Вергилием… По словам Шмелева: «Помню, – я отшвырнул все книги, задохнулся… и написал – за вечер – большой рассказ. Писал я «с маху»... Перечитал… – и почувствовал дрожь и радость». Рассказ опубликовали в журнале «Русское обозрение». В первых числах июля 1895 года будущий писатель получил по почте толстую книгу в зелено-голубой обложке, а через некоторое время ему вручили 80 рублей, деньги по тому времени большие. «Дома я вынул деньги, пересчитал. Во-семьдесят рублей… Взглянул на свою фамилию под рассказом, – как будто и не моя! Было в ней что-то новое, совсем другое. И я – другой. Я впервые тогда почувствовал, что – другой. Писатель? Это я не чувствовал, не верил, боялся думать…»

Однако молодому дарованию нужно было прорости и окрепнуть. В юности его страстную натуру бросало в крайности: от рьяной православной веры к сухому рационализму, затем последовало увлечение идеями опрощения и нравственного саморазвития Льва Толстого. После сочетания законным браком с Ольгой Александровной Охтерлони наступил очередной религиозный подъем. Молодые отправились в паломничество на Валаам, где родилась его первая книга «На скалах Валаама». Перед путешествием Иван побывал у старца Варнавы Гефсиманского, к которому Шмелевы часто приезжали за советом и благословением. Батюшка однажды через мать передал мальчику крест со словами: «а моему Ване – крестик, крестик…» Другим детям – кому образок, кому просвирку. «А тебе вот крестик велел, да всё повторял. Тяжелая тебе жизнь будет, к Богу прибегай!» - не раз говорила матушка. В тот раз, положив руку на голову Ивана, старец «раздумчиво» сказал: «Превознесешься своим талантом». У Ивана появилась робкая мысль: «Каким талантом… этим, писательским?» Страшно было подумать.

Однако литературный дебют получился весьма неудачным, и молодой писатель замолчал на целое десятилетие. Это была очередная веха в жизни Ивана Шмелева: с одной стороны, он несколько удрученно тянул воз чиновничьих трудов в Московской и Владимировской губерниях, а с другой, наблюдал реальную жизнь, набирался жизненного опыта, душевно формировался и мужал. В литературу писатель вернулся устоявшейся личностью.

Рассказы Шмелева "По спешному делу", "Гражданин Уклейкин", "В норе", "Под небом", "Патока" появляются в печати в начале двадцатого столетия. Всероссийскую известность приносит ему повесть «Человек из ресторана», связанная, как и многие предыдущие произведения, с событиями революции 1905 года. Иван Сергеевич входит в круг демократических литераторов того времени. Вступает в товарищеское «Книгоиздательство писателей в Москве» (1912-1923), которое объединяло современных авторов, группировавшихся вокруг литературного кружка «Среда». На события Первой мировой войны писатель отзывается сборником рассказов «Суровые дни», где пишет, что война – это зло для народа. В Февральской революции он сначала видит победу передовых идей. Но, ужаснувшись тому, что происходит в России после революции, очень быстро в ней разочаровывается.

Октябрьский переворот и последовавшую за ним гражданскую войну Иван Сергеевич совсем не принимает. В 1918 году Шмелев с женой Ольгой Александровной и сыном Сергеем, офицером, участником Первой мировой войны, уезжает в Крым, где живёт на даче Тихомировых. А в 1920 году покупает себе домик на берегу Алушты. Он поддерживает отношения с находящимися в это время в Крыму писателями.

В начале 1921 года Шмелевых постиг страшный удар – во время красного террора был расстрелян их единственный, горячо любимый сын Сергей. После эвакуации врангелевской армии из Крыма всем белым офицерам, не хотевшим покидать Родину, советской властью была предписана регистрация, подводящая их под расстрел. Вместе с офицерами арестовывались и гибли солдаты, представители аристократии, промышленники, духовенство, чиновники и многие другие люди, включая женщин, стариков и детей. Террор проводился по указанию высшего руководства из Москвы местными экстремистами Белой Куном и Розалией Землячкой. Как указывают различные источники, от него погибло до 120 тысяч человек. Бог тогда сохранил самого Ивана Сергеевича. Человек, проводящий регистрацию, узнав, что это тот самый писатель Шмелев, не сделал нужной пометки. Он сидел спиной, поэтому лица своего спасителя Иван Сергеевич не увидел.

«… Как пушинки в ветре проходим мы с женой жизнь. Почему в Берлине? Для каких целей? Неизвестно. Где ни быть – все одно… Мертвому все равно, колом или поленом», - с этими словами Иван Шмелев приехал в Европу. Однако, несмотря на состояние безысходного отчаяния, впереди у писателя была большая и плодотворная творческая жизнь. Наиболее известные вышедшие за границей его произведения: о России – повесть «Куликово поле»; о революции – эпопея-реквием «Солнце мертвых», о том, что случилось в Крыму, когда большевики стали чистить его «железной метлой». Об эмиграции был написан роман «Няня из Москвы»…

Описывая в «Солнце мертвых» голод и террор, автор подчас приглушает свои эмоции, передавая жестокость происходящего во внешне сдержанном, летописном тоне. «Не знаю, сколько убивают на чикагских бойнях. Тут дело было проще: убивали и зарывали. А то и совсем просто: заваливали овраги. А то и совсем просто-просто: выкидывали в море. По воле людей, которые открыли тайну: сделать человечество счастливым. Для этого надо начинать – с человечьих боен.

…в подвалы Крыма свалены были десятки тысяч человеческих жизней и дожидались своего убийства. А над ними пили и спали те, что убивать ходят. А на столах пачки листков лежали, на которых к ночи ставили красную букву… одну роковую букву. С этой буквы пишутся два дорогих слова: Родина и Россия. “Расход” и “Расстрел” – тоже начинаются с этой буквы. Ни Родины, ни России не знали те, что убивать ходят».

Но вершиной его творчества стали повести «Лето Господне» и «Богомолье». Сам Иван Шмелев говорил о своей работе над этими книгами так: «Я показываю лицо святой Руси, которую я ношу в своем сердце… Россию, которая заглянула в мою детскую душу…» У русских людей, вынужденных покинуть Родину, книги «Лето Господне» и «Богомолье» иногда лежали рядом с Новым Заветом. Скольким они помогали жить и выживать! Русские гимназистки из Белграда писали Ивану Сергеевичу, что учатся любить Россию по его «Лету Господню». Москвичи, изгнанные из России и поселившиеся в Париже, признали, что книги Шмелёва описали «вещи, события и лица не приблизительно сквозь поэтическую дымку прошлого, а во всей их живой реальности».

Автор и герой романа «Лето Господне» чувствуют себя неотъемлемой частью души России. Маленький Ваня смотрит на открывшуюся ему панораму кремлёвских храмов и башен: «Самое наше святое место, святыня самая... Кажется мне, что там – Святое... Святые сидят в соборах, и спят цари. И потому так тихо... Золотые кресты сияют – священным светом. Всё – в золотистом воздухе, в дымно-голубоватом свете, будто кадят там ладаном... Что во мне бьётся так, наплывает в глаза туманом? Это – моё, я знаю. И стены, и башни, и соборы... и дымные облачка за ними, и это моя река, и чёрные полыньи, в воронах, и лошадки, и заречная даль посадов... были во мне всегда. И всё я знаю. Там, за стенами, церковка за бугром – я знаю. И щели в стенах – знаю. Я глядел из-за стен... когда?.. И дым пожаров, и крики, и набат... всё помню! Бунты и топоры, и плахи, и молебны... всё мнится былью, моей былью... будто во сне забытом». Ваня Шмелёв осознаёт себя неразрывной частью православного мира, потому и кажется ему, что всё то, что стало историей России, было с ним самим. Не просто приобщение к истории, но присутствие в ней, ощущение себя её частью – это для детского сердца невыразимая радость. (Черников А.П. Песнь о России. Быт и бытие в романе И.С. Шмелева «Лето Господне»).

Когда Иван Сергеевич трудился над этими произведениями, Бог несколько раз сохранил писателю жизнь. Весной 1934 года во время тяжелой болезни его чудесно исцелил преподобный Серафим Саровский. Об этом Шмелев подробно поведал в автобиографическом рассказе «Милость преподобного Серафима». Приблизительно в это же время супруги Шмелевы наконец-то нашли себе постоянную квартиру (до этого момента они долгие годы кочевали по разным углам). Но только они осели, как в 1936 году после краткой болезни умерла Ольга Александровна. Тихая, спокойная, беззаветно любящая, она была другом его жизни, его помощницей, сестрой милосердия.

Только глубокая вера спасала писателя, особенно в годы Второй мировой войны, когда ему пришлось пережить огромные душевные страдания.

Здесь нужно притормозить течение нашего повествования. В жанре юбилейной статьи, вероятно, не принято писать о дискуссионных темах. Однако, в биографии Ивана Шмелева в военное время появились вопросы, которые становятся поводом для спекуляций людей несведущих, возможно, недоброжелательно воспринимающих творчество Ивана Сергеевича. Поэтому полагаю, что нам нужно уделить этой проблеме особое внимание.

К слову сказать, сейчас пошла дурная мода сочинять побасенки не только о великих деятелях русской культуры, но и обо всех героических, научных, трудовых, и иных замечательных людях нашей истории. Иногда читаешь очередную статью о выдающихся русских поэтах и мыслителях, например, Тютчеве или Пушкине и невольно изумляешься, что творится с головами авторов?

Обвинение русского писателя Ивана Сергеевича Шмелёва в пособничестве фашистам была давней почти всеми забытой историей. Эта тема всколыхнулась с новой силой, видимо, после издания переписки Шмелёва с его почитательницей и близким другом Ольгой Бредиус-Субботиной.

Заподозрить писателя Ивана Шмелёва, истинного патриота России, в коллаборационизме мог только человек никогда не читавший его произведений. Во время Второй мировой войны это уже был старый, больной и бесконечно одинокий человек. Собственно говоря, у писателя кроме России уже не было иного смысла жизни. Никто из его обвинителей почему-то не вспоминает, что Иван Шмелёв отказался подписать «от имени русских писателей и виднейших представителей русского искусства и науки протест против нападения СССР на маленькую героическую Финляндию». Иван Сергеевич вспоминал: «Я прочитал протест и – отказался дать подпись. Не мог. Мое отношение к советской власти известно. Но тут, когда вся иностранная печать поливала Россию грязью, – что о Ней писалось! – когда в газетах печатались снимки с "финских кривых ножей", которыми распарывали животы неповинным ни в чем русским парням, моим землякам, москвичам, калужским, тульским... когда Россия, какая бы она временно ни была! – в трудном историческом пути.., я не мог прибавить себя к числу обвинителей».

Однако во время оккупации Парижа имели места два события, которые впоследствии инкриминировались писателю как пособничество фашистам. Воспринимая все связанное с Россией горячо, Шмелёв в это смутное время занял активную позицию. У него была цель: докричаться до русских из СССР, рассказать им о подлинной христианской России. С ним захотела сотрудничать разрешенная фашистским режимом к изданию газета «Парижский вестник», доступная тысячам русских, угнанных немцами из оккупированных областей СССР. Шмелев согласился, потому что увидел, наконец, возможность общения с советскими русскими. Редакторы уверяли его, что газета издается на их собственные деньги, хотя, как оказалось, это была ложь. Надо сказать, что там издавались не только писатели-эмигранты, но и настоящие коллаборанты. Иван Сергеевич передал редакции главы «Лета Господня» и рассказ «Чертов балаган». «Рождество в Москве» также было опубликовано в «Парижском вестнике» – газетке, по выражению Шмелева, «поганой», «подъяремной». Публикация последнего рассказа вызвала недовольство гестапо. Цели редакции этой газеты и Шмелева не просто не совпадали, но по ряду позиций были враждебны. (Н. Солнцева. Иван Шмелев. Жизнь и творчество. Жизнеописание).

Шмелёв писал о духовном и материальном величии России, пытаясь опровергнуть ложь немцев, которые унижали нашу страну, считая ее историческим недоразумением. К этому добавим, Шмелев в декабре 1941 года стремился посетить лагеря для остербайтеров, увидеть всё своими глазами, подбодрить пленников. Но уже в начале января писатель, по-видимому, получил отказ: «О моих планах – посетить лагеря – нечего и думать: вчера получил точные справки» – сообщал он в одном из своих писем.

Другая история с молебном получилась по-настоящему трагической. Летом 1942 года Шмелева трижды просили товарищи его сына поддержать их обращение к крымчанам благодарственно помолиться за освобождение Крыма от Советов. Дважды он отклонял эту просьбу. На третий раз писатель услышал укор: ему напоминали о трагической гибели сына в Крыму. В этот период Шмелев страдал от приступов язвы, во время которых он терял волю, способность к психологическому сопротивлению. В тяжелом состоянии он находился всю вторую половину года, мучаясь болями и постоянными рвотами, потерял до десяти килограммов веса. Тяжко больной Иван Сергеевич не смог сопротивляться напористым уговорам, после слов "но ведь там же Сережа Ваш.., ведь это моление за погибших от богоборческой власти..." он дал согласие и на обращение, и на участие в молебне, где возглашалась вечная память всем замученным в Крыму большевиками. Являлось ли преступлением поминать в церкви павших в Крыму – жертв безбожной власти?! В двух этих эпизодах и заключаются все поводы для обвинения писателя Ивана Шмелёва в «сотрудничестве» с фашистами.

Правда, неожиданный факт открылся несколько лет назад, когда были изданы письма, свидетельствующие, что к нападению Германии на СССР Шмелев отнесся совершенно не так, как ранее к Советско-финляндской войне. В письмах к Бредиус-Субботиной в первые несколько месяцев войны Шмелёв называл Гитлера «Рыцарем, поднявшим меч на Дьявола» и даже считал наступление немцев – освобождением России, Божьим посещением, очищением. Вспомнив, безбожные пятилетки, взорванные храмы, конечно, согласишься, что Вторая мировая война была для русских людей вразумлением свыше. Однако нашествие немцев никак нельзя было приветствовать. Прискорбно: человек совершает духовную ошибку один раз, а страдает за нее всю жизнь. Но для того, чтобы понять причины и не судить слишком легковесно и жестоко автора романа «Солнце мертвых», надо сначала познакомиться именно с этим произведением. Признаюсь, я не смогла его прочесть до конца, потому что с первых строк началась невыносимая мука души. У меня никогда не хватит сил полностью осилить книгу «Погружение во тьму» Олега Волкова. Однако эти трагические страницы нашей истории надо помнить, чтобы никогда не повторить, как это на наших глазах совершается на Украине.

Отношение Ивана Шмелёва к началу Великой Отечественной войны, как мне кажется, необходимо рассматривать с учётом сложившихся исторических обстоятельств. Почему писатель не осознал катастрофичности вторжения немецких войск в Россию? Во-первых, не он один в эмиграции считал, что Германия воюет с большевизмом, а не с Россией. Для многих эта война стала продолжением Гражданской. Во-вторых, в тот момент Гитлер был популярной личностью как на немецкоговорящих территориях Европы, так и в Италии, Японии, Финляндии, Румынии, Венгрии, Испании, Хорватии и многих, многих других странах. Фюрером увлекались известные представители западной интеллигенции и даже аристократии: Король Британии Эдуард VIII, известный путешественник Стейн Гедин, лауреат Нобелевской премии писатель Кнут Гамсун, испанский живописец Сальвадор Дали, французский писатель, журналист и интеллектуал Люсьен Ребате, французский писатель Пьер Дриё ла Рошель, американский поэт Эзра Паунд, знаменитый кинорежиссёр Ингмар Бергман, а недавно нашли не изданный роман английской писательницы Агаты Кристи, где прототипом одного из героев является Адольф Гитлер, можно и дальше продолжать этот перечень, но у нас другая тема. Иван Шмелев был тоже человеком творческим и весьма впечатлительным. Однако потом, во время неудачной войны с СССР, когда все в фюрере разочаровались, а для русских он стал лютым врагом, Иван Сергеевич тоже пересмотрел свои убеждения. Гибель Гитлера у Шмелёва вызывала отвращение. Он написал: «…капсюль с циан-кали, – тарантелла людоедов на морде своего Вождя с его метрессой…».

Когда И.С. Шмелеву стали известны преступления нацизма, он писал той же Ольги Бредиус-Субботиной: «В такого зверя я не верил, чище о человеке думал»; «Страшно подавлен всеми ужасами, что ныне обнаружилось в “подвигах” проклятых наци-социалистов… <…> Конечно, — дьяволово действо!»

Некоторые критики высказываются о лицемерии писателя, когда возражая против обвинения в коллаборационизме, он утверждал: «Фашистом я никогда не был и сочувствия фашизму не проявлял никогда...» Да. Публично он никогда не сказал ни одного своего слова ни для фашистов, ни за фашистов. Утверждение Ивана Шмелёва: «Я писал только о России, о русском человеке, о его душе и сердце, о его страданиях. О его страшной беде. Только. Против России, за Ее врагов – ни единого слова не найдется. Это боль русского писателя о родном – для тех, кто читать умеет, – во всем творчестве", – истинная правда. Что можно ответить о его поменявшемся в конце войны отношении к нашествию германцев на Россию? Писатель признавался тогда, что чувствует полный тупик, ясно осознавая, что к заветному берегу он уже никогда не вернётся. О переосмыслении войны Отечества с «двунадесять языками» можно сказать, что мнения и взгляды у людей вполне могут изменяться с получением новой информации, и это ни для кого не секрет.

Помню себя в юности, когда в конце 1980-х годов только что поступила на работу в библиотеку. В это время толстые журналы начали публиковать материалы о ещё так недавно запретных темах, для меня открывались не очень приятные новости. Напротив кафедры, за которой я работала, на колонне висел портрет Ленина. Он, глядя на меня, как всегда лучисто улыбался. Потом в библиотеку стал заглядывать друг детства, ныне покойный, тележурналист Игорь Гриценко, иногда он зачитывал ужасные цитаты из стоящего на стеллаже в открытом доступе «Полного собрания сочинений» вождя пролетариата, рассказывал истории о ГУЛАГе. Неожиданно и загадочно у меня на глазах стали происходить метаморфозы с портретом Ленина: он вдруг помрачнел, и его улыбка начала превращаться в злобную ухмылку. Другой интересный парадокс на эту тему – наш искренне уважаемый народом, один из лучших русских режиссеров, мыслитель, патриот России Никита Михалков сделал с большим периодом во времени два абсолютно противоположных по своей глубинной сути фильма: «Раба любви» и «Солнечный удар». Но я уверена, что ни в одном из них наш прекрасный Никита Сергеевич не лицемерил. Человек имеет право на изменения своих взглядов и устремлений. Поэтому никто не может отказывать в этом и писателю Ивану Шмелеву.

О том, что Господь всегда хранил Ивана Сергеевича, свидетельствует его судьба. В 1943 году Он в очередной раз спас писателю жизнь. Утром 3 сентября в Париже началась бомбежка, в комнате Шмелева вылетели оконные стекла и обрушились на рабочий стол. А он «почему-то» залежался в кровати, хотя обычно в это время уже сидел за работой. Вместе с осколками откуда-то залетела репродукция итальянского художника «Богоматерь с Иисусом». Когда писатель посмотрел в календарь, то был поражен, увидев на обороте листка за 3 сентября отрывок из собственного очерка «Заступница Усердная».

Зато разномастные недруги писателя в этот момент нашли повод с ним поквитаться. В конце войны произошла настоящая трагедия – травля писателя Ивана Шмелёва, которая и сократила дни его жизни. В августе 1944 года, после поражения немцев, против Шмелева было выдвинуто обвинение в пособничестве фашистам. В первый раз писателя спас Виген Нерсесян, во время войны влиятельный участник движения «Сопротивления». Он вычеркнул Шмелева из черного списка, чем сохранил ему жизнь, как когда-то неизвестный его читатель в Крыму. Бог и здесь уберёг нашего писателя, так много потрудившегося для Него.

Однако дальше, как это часто бывает, подлости пошли из Америки. 5 ноября 1944 года в нью-йорской газете "Новое русское слово" (М. Слоним) появилась первая, весьма нейтральная заметка о Шмелёве. Вторая, уже обвиняющая писателя в коллаборационизме, - вышла там же 24 апреля 1947 года. 4 мая поэт и литературовед Г.П. Струве написал в эту газету, что "достаточных оснований для бойкотирования И.С. Шмелева не имеется". Однако через несколько дней "Новое русское слово" напомнило Г.П. Струве о "фотостате воззвания, в котором Шмелев приглашал русских людей на благодарственный молебен по случаю "освобождения немцами Крыма". А вскоре, 25 мая, вдруг каким-то «чудесным» образом Московское радио оповестило, что Шмелев "работал с немцами" во время оккупации. Уже на следующий день, 26 мая, в советской "Правде" писатель был назван "фашиствующим элементом". 31 мая парижская "Русская мысль" поместила шмелёвский "Необходимый ответ". 6 июня парижские "Русские новости" выступили против Шмелёва, процитировав материалы из разных статей, раннее опубликованных в периодике. Через год, на следующее выступление все той же американской газеты (15 июня 1948 года) Шмелев публично уже не отвечал.

В защиту писателя выступили Г.П. Струве, вдова генерала А. И. Деникина – К. В. Деникина, председатель Толстовского фонда А. Л. Толстая, генеральный секретарь «Союза писателей и журналистов» В. Ф. Зеелер, профессор А. В. Карташев, В. А. Маевский, Н. В. Борзов и многие другие. Сложилось мнение, что Шмелёв стал жертвой мелкой зависти и мести, так как инцидент был инициирован кругом эмигрантов, уехавших в сытую Америку, а спровоцирован Москвой – за неприятие Шмелевым большевизма.

Несмотря на письма сочувствия и ободрения друзей и читателей, Иван Сергеевич был подавлен и мрачен. Стал сильно болеть и успешно перенёс операцию. Однако вскоре умер в 1950 году неподалеку от Парижа, в Бюсси-ан-От, в небольшой женской обители, куда друзья привезли его для укрепления сил. Монахиня Феодосия, присутствовавшая при его кончине, написала: «Мистика этой смерти поразила меня – человек приехал умереть у ног Царицы Небесной, под Её покровом».

О жизни человека говорит его смерть. Раньше в России люди, знали, что у любого из нас до последних минут жизни есть возможность покаяться, и не спешили обвинять человека, даже если он оступался. Наши гениальные писатели, как правило, уходили к Богу по-христиански. Перед переселением в мир иной Александр Сергеевич Пушкин говорил: "Ну, подымай же меня, пойдем, да выше, выше, ну, пойдем". Предсмертная просьба Николая Васильевича Гоголя тоже была связана с восхождением: «Лестницу, поскорее, давай лестницу!» Гениальный Фёдор Иванович Тютчев по воспоминанию И.С. Аксакова: «Лежал безмолвен, недвижим, с глазами, открыто глядевшими, вперенными напряженно и в то же время необычайной торжественности на челе».

Даже разбойника, раскаявшегося уже на кресте, Спаситель простил и первым принял в раю. Разве мы имеем право, встав на место Бога, осуждать и выносить приговоры нашим великим людям?!

Высший суд над Иваном Шмелевым уже произошел, все уже свершилось. Прах писателя перенесён, как и было им завещано, в Москву, и теперь вместе с родственниками «жда трубы архангеловы» и грядущего Воскресения.

Его книги народ читает с упоением, радостно узнавая из них о жизни простых добрых людей, некогда живших в великой Российской империи. Зачем же очернять имя человека, чьи книги составляют сокровища русской литературы?

На ложь всех обвинений Ивана Сергеевича вскоре указал сам Советский Союз. Мало кто знает, что 1957 году вышла повесть Ивана Шмелёва «Человек из ресторана». Избранные главы «Лета Господня» впервые были опубликованы в журнале «Новый мир» за 1964 год под заглавием «Из прошлого». В 1983 году издательство «Художественная литература» напечатало сборник его произведений тиражом 100 тысяч экземпляр. Разве страна Советов могла сделать такое, если бы действительно считали писателя коллаборантом?

Видимо, наша государственная власть во все времена чувствовала в писателе Иване Шмелеве человека, чье творчество необходимо стране. Не так много писателей могли столь задушевно, сердцем вещать о России и быть «выразителем нравственных абсолютов народа». Иван Сергеевич ломал многовековые, утвердившиеся на Западе, отрицательные стереотипы о России. Видимо, европейцам интересно было узнавать о русских людях от писателя, предельно искренне и с теплой любовь рассказывающего о своём Отечестве. Тогда иностранцы, наверное, впервые услышали о «русском» Христе. Поэтому книги Шмелева были так востребованы зарубежным читателем. Кому еще из литераторов, как Ивану Сергеевичу, почитатели со всего света в голодные послевоенные годы присылали гречку, необходимую при его язве? Дама из Голливуда связала и отправила писателю свитер, а мама с дочкой, живущие в Париже, собирали в холодную зиму хворост для обогрева его комнаты. Это была поистине всемирная народная любовь к Ивану Шмелеву.

Однажды руководитель нашей страны Владимир Владимирович Путин увидел фотографии могил генерала А.И. Деникина, генерала-лейтенанта В.О. Каппеля, философа И.А. Ильина и писателя И.С. Шмелёва, которые находились в очень плохом состоянии. В 2009 он поручил изготовить новые надгробия и лично, вместе с Патриархом, утвердил эскизы. Мало того, сам же и оплатил все восстановительные работы. На торжественном мероприятии по случаю открытия мемориала, Владимир Владимирович поклонился могилам и сказал: «Трагическое время, трагические люди…» Потом, обращаясь к собравшимся, объяснил, что те, чей прах захоронен здесь, являлись настоящими государственниками. А наш президент – мудрый человек.

Политолог Сергей Михеев недавно высказал интересную мысль: «Не деньги и не политика являются нашей сильной стороной. Единственная драгоценность, которая у нас есть – это вера в Бога. Православное христианство и другие традиционные религии – это главное сокровище, которое у нас есть. Потому что всё остальное можно купить или продать. А вот веру в Бога нельзя купить или продать». Душу тоже за деньги не купишь. Об этом же писала философ Татьяна Горичева, читавшая в 1980-90-е годы на Западе лекции о православии: «Представьте себе, они (верующие на Западе) слушают рассказы о духовничестве и старчестве, как дети, затаив дыхание. Для них это что-то невероятное, какое-то живое чудо. Не случайно слово «старец» в числе немногих русских слов вошло в большинство европейских языков без всякого перевода как символ духовной мудрости и святости жизни…Они просто ждут, чтобы им рассказали о России, о нашей Церкви. Для современного Запада это явление поистине загадочное и уникальное». Хотя, кажется, за последние несколько лет на Западе в отношении христианства произошли тектонические сдвиги в сторону преисподней, но верующие люди там ещё проживают. Сейчас единственное, что осталось объединяющим Россию и традиционный Запад – это Христос. От русской культуры они уже отказались.

У Ивана Шмелева все произведения о душе, духе, православной вере, русском народе и человеческом братстве. «Это настроение я назову – чувством народности, русскости, родного», - так определял своё творчество сам писатель. Наверное, в какой-то мере он воспевал идеальную сторону русской жизни. Хотя, повторюсь, его современники, особенно москвичи, свидетельствовали: всё описанное в «Лете Господнем» живая реальность, а у автора «память ясновидца». Что касается идеала, то он необходим людям, всем без исключения, независимо от веры и места обитания, ведь душа человеческая стремится к прекрасному. Поэтому произведения Шмелева, как уже говорилось, были переведены даже на японский и китайский. Иван Сергеевич Шмелев – наш духовный «золотой запас». Мы, к сожалению, наверное, не очень понимаем и осознаем это.

Историк А. В. Карташев прекрасно сказал: "Как бы там ни судили академики от литературы о писательском наследстве Шмелева, это их право и компетенция, но есть и не избудет около Шмелева еще другой, массовый, читательский суд. И вот тут-то произошло нечто довольно редкое, я бы сказал, исключительное. В нашей новейшей литературе еще небывалое. Шмелев, и сам того не подозревая, попал в некую, не литературно-формальную, а духовно-биологическую точку. Он спустился в недра русского простонародного церковного благочестия и там попал во власть суда, ни от каких академий не зависящего, суда собора церкви народной. Суд этот не боится переоценки ценностей. Критерий его устойчив, тысячелетен, неизменен. Там Шмелева признали своим и почти уже канонизировали. Так массовая читательская оценка слилась с оценкой церковной. А это факт тяжеловесный. От него не отмахнешься ни замалчиванием, ни непризнанием. Соборно-церковная оценка лишь в последнюю очередь эстетическая, художественная. А в первую голову - учительная, назидательная, гopе-возносящая. Она признала Шмелева учителем. Так претендент на светского "учителя жизни" превратился в учителя церковного. У людей на ночном столике наряду с молитвословом и Евангелием лежат томики "Лета Господня", как прежде лежали "Жития святых" Дмитрия Ростовского. Это уже не литература... Это "душа просит". Это утоление голода духовного".

Слова эти оказались пророческими, потому что когда русский народ в 1990-х годах прошлого столетия стал возвращаться к родным берегам, то первым его встретил писатель Иван Шмелев.

В 1993 году в Алуште открылся музей писателя И.С. Шмелева. Его организовывали и сейчас там трудятся искренне жертвенные люди. Вокруг Ивана Сергеевича всю жизнь собирались именно такие, близкие по духу, замечательные творческие личности. В этом, 2023 году, у музея тоже юбилей, ему исполняется 30 лет.

Особо отметим, что одним из главных действующих лиц произведений Ивана Сергеевича стал наш златоглавый, белокаменный стольный град. Иван Сергеевич опоэтизировал и прославлял Москву по всей вселенной, так что невольно напрашивается сравнение с Гомером, воспевавшим потерянную Трою. Однако современная столица об этих преданиях, кажется, забыла или недооценила их.

В нашей современной Москве, к прискорбию, именем Ивана Шмелева назван пока только один скверик. Он расположен рядом со знаменитой усадьбой Демидовых в Большом Толмачёвском переулке, где находится научная педагогическая библиотека им. К.Д. Ушинского, бывшая некогда Шестой мужской гимназией. В ней Ваня Шмелев учился, тут его прозвали «римским оратором». А на пороге ХХI столетия, 29 мая 2000 года в углу сквера, напротив здания бывшей гимназии состоялось открытие памятника-бюста писателю. Сделан он был еще при жизни Ивана Сергеевича более полувека назад в Париже известным скульптором Лидией Лузановской.

На невысоком постаменте, выполненном в виде античной колонны, мы видим портрет утомленного, о чем-то глубоко задумавшегося человека. Бремя тягот жизни и перенесенных испытаний отразилось на его облике: исхудалое, осунувшееся лицо, впалые щеки и огромные глаза, полные страдания. Но выражение лица спокойно. Он безропотно принял и выдержал все попущенные свыше удары судьбы, пронес свой крест достойно и невозмутимо смотрит в будущее. На колонне памятника – простая лаконичная надпись: «Русский писатель Иван Шмелев». Интересно, что этот несколько необычный, оживотворенный образ писателя чуткое народное сознание наименовало – «голова Цезаря». По-другому и быть не могло: «римский оратор» вернулся к себе «Цезарем» – круг замкнулся.

Ещё одно запечатленное в Москве место, связанное с памятью Ивана Шмелёва, это улица Малая Полянка, дом 7 стр. 7 – последний московский адрес писателя. Мемориальную доску «В этом доме с 1915 по 1918 год и в 1922 году жил русский писатель И. С. Шмелёв», установленную в 2000 году, также выполнила скульптор Лидия Лузановская.

Недавно прошел торжественный юбилей: 150 лет со дня рождения Ивана Сергеевича Шмелева. Его творчество стало для нас живым путеводителем в русскую жизнь, в её неповторимые, складывающиеся тысячелетиями устои и традиции. По его книгам мы заново открываем для себя нашу, пока еще сокровенную, ушедшую Россию. Очень хочется, чтобы сбылись слова Ивана Сергеевича: «Знаю: Россия – придет срок! – меня оправит! Россия меня примет – память обо мне и мой труд во имя ея…»

Светлана Рыбакова