Иерей Георгий Селин. Ольгин Псков и град Петров: сравнение описаний.

Пир на берегу

У этих городов не только 800 лет разницы (в 903 году основан Псков, и в 1703 — Санкт-Петербурга), у них различны начала и цели возникновения, как они описаны в «Степенной книге царского родословия» и в поэме А. С. Пушкина «Медный всадник». Но прежде, чем сравнить эти описания, скажу несколько слов об источниках.

«Медный всадник» представлять не нужно в отличие от «Степенной книги»», хотя самое её название говорит о непреходящей ценности для истории Российского государства. Книга повествует о духовных и гражданских правителях России со времён Рюрика, но, к сожалению, практически неизвестна. О «Степенной книге» можно говорить много, 1 но в рамках этой статьи приходится быть кратким. Книга написана, по мнению историков, между 1555 и 1563 годами, а её авторами считаются митрополиты Макарий и Афанасий. Лучше же назвать их так, как и подобает им быть названными. Составителями Степенной книги являются иже во святых отец наш Макарий, митрополит Московский и всея Руси († 31 декабря 1563) и его преемник на первосвятительской кафедре митрополит Афанасий Московский († между 1568-1575 гг.). Им же помолившись и их святительского благословения испросив, приступим к чтению Жития святой блаженной равноапостольной великой княгини Ольги.

Еще бо граду Пскову не сущу, но бяше тогда начальный град во стране той, зовомый Избо́реск, идеже преже господствуя Труво́р, брат перваго рускаго великаго князя Рюрика, иже бе свекор сея блаженныя Ольги, ея же молитвою и проречением наздася преславный град Псков. Блажен еси и преблажен Богом препрославленный граде Пскове, яко всесильный Бог от страны твоея́ произведе́ и породи нам таковый чюдный плод благоцветущий, блаженную Ольгу.

Итак, молитвою и проречением блаженныя Ольги наздася город Псков. Как это происходило в подробностях, можно узнать из дальнейших слов Степенной книги: И прии́де блаженая Ольга близ реки, глаголемыя Великиа, и бывши ей на конец реки Псковы, и ту бяше тогда велик лес и многиа дубравы. И на том месте святая Ольга чюдно и преславно виде́ние виде: место оно пресветлыми лучами осиаваемо бе, яко от трисиателнаго света. Блаженая Ольга бе радующися душею, удивляяся неизреченнаго света блистанию, благодать Богу воздая, яко таково обрадованно зна́мение предъявляше ей на уверение хотящая быти благодати просвещения земли Рустей. И пророчествуя, глаголаше ко всему синкли́ту, иже бяху с нею: «Разумно да будет вам, яко волею Божиею на сем месте церковь имать быти во имя Пресвятыя Единосущныя и Животворящиа Неразделимыя Троицы, Отца и Сына и Святаго Духа. Еще же и град зде велик будет, и славен и изобилен». И по глаго́лех сих довольно помолися на месте том и крест постави, иже и доныне есть крест той.

«Прииде блаженая Ольга близ реки, глаголемыя Великиа, /…/ и ту бяше тогда велик лес и многиа дубравы», — начинает свой рассказ царский летописец об основании города Пскова. Интересно отметить, что первые стихи «Медного всадника» также говорят о реке и лесе:

На берегу пустынных волн

Стоял он, дум великих полн,

И вдаль глядел. Пред ним широко

Река неслася; бедный чёлн

По ней стремился одиноко.

По мшистым, топким берегам

Чернели избы здесь и там,

Приют убогого чухонца;

И лес, неведомый лучам

В тумане спрятанного солнца,

Кругом шумел.

«Велик лес» («Степенная книга») «кругом шумел» («Медный всадник»). Сходство, конечно, любопытное, но не удивительное, потому что ничего другого кроме леса на местах этих городов быть не могло. Продолжим сравнение.

И на том месте святая Ольга чюдно и преславно видение виде: место оно пресветлыми лучами осиаваемо бе, яко от трисиателнаго света. Блаженая Ольга бе радующися душею, удивляяся неизреченнаго света блистанию, благодать Богу воздая, яко таково обрадованно знамение предъявляше ей на уверение хотящая быти благодати просвещения земли Рустей.

Чудесное видение видит Ольга — Божественный свет, льющийся с неба. А что видит Пётр? Какие мысленные картины предстают перед его умным взором?

Отсель грозить мы будем шведу,

Здесь будет город заложён

На зло надменному соседу.

Выходит, что, если место будущего Пскова «осиаваемо бе яко от трисиятелного света», то Петербург был заложён «на зло надменному соседу». Читатель, вы не задумывались над этими словами? Я потому вас об этом спрашиваю, что, зная эти стихи с юношеских лет, никогда не обращал на них должного внимания. Оказывается, город Санкт-Петербург заложён на зло. Вы скажете, что я вырываю слова из контекста, и что, согласно Пушкину, Петербург заложен не на зло как таковое, а на зло надменному соседу. Да, конечно, для защиты российской земли от снедаемых гордостью и завистью чужых народов был построен Санкт-Петербург, но всё же на зло, а не на добро им он был построен. Что это? Как понимать этот стих? Это пушкинский гений проговорился.

Сравниваем далее. Ольгины слова «разумно да будет вам, яко волею Божиею на сем месте церковь и́мать быти во имя Пресвятыя Троицы» с мыслями Петра, как они озвучены поэтом Пушкиным.

Природой здесь нам суждено

В Европу прорубить окно,

Ногою твердой стать при море.

Сюда по новым им волнам

Все флаги в гости будут к нам

И запируем на просторе.

Слышите разницу? Волею Божией заложен Псков, и волею природы («природой здесь нам суждено») — Санкт-Петербург. «Здесь будет церковь во имя Пресвятые Троицы и град велик, славный и изобильный», — говорит святая Ольга. «Сюда по новым им волнам / Все флаги в гости будут к нам / И запируем на просторе», — думает о будущем своего города основатель Санкт-Петербурга. Как понять смысл последнего стиха? Кто запирует на просторе? Чужеземцы, съехавшись на русскую землю? О чём идёт речь в этом стихе? О гостеприимстве? Или о чём-то ином, что называется словом настолько страшным, что я боюсь его произнести — о предательстве? Если речь о хлебосольстве, то неужели нельзя оказать его в уже имеющихся русских городах? Зачем для этой цели строить новый город, и даже самые волны вокруг него делать новыми? Может, затем и нужно было делать новыми и город, и волны, что в старых городах, в той же Москве, например, с чужеземцами шибко не попируешь? Так? Или как-то иначе надо понимать эти мысли Петра Алексеевича Романова, вернее сказать, речи поэта Пушкина?

Сравниваем далее житие и поэму. На месте основания Пскова чудесный свет видит блаженная Ольга и радуется, благодаря Бога, или как замечательно говорит житие, «благодать Богу воздая за хотящее быти просвещение земли Руской». Что же видит царь Пётр, закладывая Петербург, вернее сказать, что пишет об этом Пушкин? «Природой здесь нам суждено / В Европу прорубить окно». Город Санкт-Петербург тоже для света задумывался. Только свет этот будет не с Неба, он будет из окна в Европу, и будет он светом не Божественного, но европейского просвещения. «Все флаги будут в гости к нам». Это пушкинское предсказание полностью исполнилось уже в наши дни. Все флаги, все народы, все веры, все фирмы хлынули на российскую землю. Только не в гости, но по-хозяйски. «И запируем на просторе». Вот-вот, и запировали они на русском просторе…

Мечта осуществилась. Впрочем, если бы она не осуществилась, интересно было бы спросить основателя Санкт-Петербурга и его певца, поэта Пушкина: «И это всё? Окно в Европу, все флаги в гости, запируем на просторе, — и это всё, что вы хотели, господа́? А где же высший смысл жизни, где вечное спасение, где хвала Богу? Ничего этого не нашлось в мыслях основателя Санкт-Петербурга, как они описаны в поэме «Медный всадник».

Нет, Ольга так Пскова не ставила. Другие дали, куда более широкие, открылись её взору на берегу реки Великой. И радость, которая овладела её душой при виде лившегося сверху трисиятельного света, была выше всякой земной радости. В Небесном свете она увидела Божие уверение о духовном просвещении Руской земли, которое можно сравнить с духовным пиром.

Слова Степенной книги, обращённые к святой Ольге: «пресладкий вкус Богоразумия» приводят на ум стихи Псалтыри: Коль сладка гортани моему словеса Твоя: паче меда устом моим (Пс. 118:103). Поэтому можно предположить, что святая Ольга, когда видела блистанье неизреченнаго света, тоже предвкушала пир, уготовлявшийся на месте града Пскова. Но не тот всемiрно-торговый пир, который воображался самодержцу Петру Алексеевичу, и не тот словесно-художественный пир, который сервируется поэтом Пушкиным в поэме «Медный всадник», не эти пиры предвкушаются святой Ольгой, познавшей пресладкий вкус Богоразумия, но тот единственный пир, о котором некто из возлежащих с Господом сказал: Блажен, иже снест обед в Царствии Божии (Лк. 14:15).

Не этот ли обед проразумела святая Ольга в увиденном ею чудесном свете? Не его ли предрекла она всем жителям Руской земли, хотящим наследовать спасение? А если так, то к похвале, которую возносят основательнице града Пскова авторы Степенной книга, не может не присоединиться всякое благодарное русское сердце. «Блажен еси и преблажен Богом препрославленный граде Пскове, яко всесильный Бог от страны твоея произведе и породи нам таковый чюдный плод благоцветущий, блаженную Ольгу. Блажени есмы и мы, сподобившеся от Бога получити таковый благоплодный царственный зрелый сад, /…/, им же мы вси, яко благосенноли́ственным древом покрываеми, от всякаго вре́да вражия избавляемся душевне и телесне, от него же и пресладкаго вкуса Богоразумия насыщаеми веселимся».

Уте́шительная палица

Мы прочли зачало из «Степенной книги царского родословия», в котором говорится об основании града Пскова святой Ольгой, и сравнили его с теми стихами поэмы «Медный всадник», где Пушкин описывает основание Санкт-Петербурга. Отметив сходство этих описаний, мы указали на их различие. Сходство касалось реки, леса и пира, а различие касалось существа пира, который виделся воодушевленным взорам первооснователей Санкт-Петербурга и Пскова.

Пир на берегу… Что вспоминается, какая картина рисуется в голове воцерковлённых христиан при этих словах? Мне, например, вспоминается 10-е воскресное зачало: Егда убо излезоша [Петр и другие ученики Христовы] на землю [из моря], видеша огнь лежащь, и рыбу на нем лежащу, и хлеб (Ин. 21:9). Какой здесь пир? Только печёная рыба и хлеб. Но они становятся пиршественными яствами, потому что предложены Самим Христом. А ещё помимо этого Евангельского зачала мне при словах «пир на берегу» вспоминаются стихи Псалтири: Господь пасет мя, и ничто́же мя лишит. На месте зла́чне тамо всели́ мя, на воде поко́йне воспита мя. /…/ Угото́вал еси предо мною трапе́зу, сопротив стужа́ющым мне; ума́стил еси еле́ом главу мою, и чаша Твоя упоява́ющи мя яко державна (Пс.22:1, 2, 5-6). Эти стихи читаются готовящимися ко Святому Причащению, к таинственному духовному пиру, к таинству Богообщения.

На месте злачне, на воде покойне, угото́вал еси предо мною трапе́зу… Эти псаломские стихи близки к прочитанным нами словам «Степенной книги» и поэмы «Медный всадник». В поэме о воде покойне и трапезе говорят стихи: «Сюда по новым им волнам / Все флаги в гости будут к нам / И запируем на просторе». А в «Степенной книги» о месте злачне 2, то есть о земле, поросшей злаками, говорит сравнение святой Ольги с садом: «Благоплодный царственный сад, им же мы вси, яко благосеннолиственным древом покрываеми…». Сад на берегу, пирующие люди, злачное, или наполненное благоухающими растениями место возле воды, и трапеза… В Псалтири, в Евангелии, в Степенной книге, в «Медном всаднике» говорится об всём этом как о чём-то высоком и желанном. Похоже, мы обнаружили архетип.

Греческое слово «архетип» можно перевести как «первообраз». Этим словом в психологии и в литературоведении называются изначальные образы, или прообразы, которые лежат в основе человеческой культуры. В словаре литературоведческих терминов читаем: «Архетипы наследуются обществом подобно тому, как отдельным человеком наследуется строение тела. Архетипы определяют последовательность образов, всплывающих в сознании при пробуждении творческой активности, поэтому духовная жизнь несёт на себе архетипический отпечаток». Я бы сказал проще: архетипы это то, что Адам видел в раю.

Однако ещё одного символа к перечисленным трём: растительности, воде и трапезе не хватает для полноты найденного нами архетипа. Этот символ назван в Псалме, есть он и в Степенной книге, есть он и в поэме «Медный всадник». Да, да, опять мы видим сходство пушкинской поэмы с Боговдохновенными произведениями. Это говорит о том, насколько высок (или глубок?) был дух, водивший пером поэта Пушкина, но опять это «но». Сходство, едва начавшись, заканчивается, потому что пушкинский символ схож с церковными символами только по внешности, не будучи схож с ними по существу. О чём речь?

А́ще бо и пойду посреде́ се́ни смертныя, не убоюся зла, яко Ты со мною еси: жезл Твой и палица Твоя та мя уте́шиста (Пс. 22:4). Вот стих, стоящий между прочитанными нами стихами о месте злачне, воде покойне и трапезе, сопротив стужающым мне. Вот четвёртый, недостающий символ нашего архетипа, который необходимо должен присутствовать в нём — жезл. Действительно, необходима сила, оберегающая как трапезу, так и пирующих за ней людей. Нужна власть, охраняющая спокойствие райского сада. Символы же этой власти — жезл и палица.

Обратим внимание, как сказано о них во Псалтири: жезл Твой и палица Твоя та мя утешиста. Удивительное дело: жезл и палица названы уте́шительными, т.е. то, что должно устрашать и повергать в трепет, служит к утешению. Впрочем, смысл псаломского слова «утешение» отличен от смысла, вкладываемого русским языком в это слово. Утешением в Священном Писании часто называется учительное слово. Му́жие бра́тие, — просят начальники антиохийской синагоги апостолов Павла и Варнаву, — аще есть в вас слово утешения (ло́гос паракли́сеос) к людям, глаголите (Деян. 13:15). Ждал утехи Израилевы и праведный Симеон Богоприимец. Человек сей праведен и благочестив, чая утехи Израилевы (пара́клисин ту исраи́л) (Лк. 2:25). «Царю́ Небесный, Уте́шителю (Пара́клитэ)», — обращаемся мы к Богу Духу Святому, называя Его своим Уте́шителем, т.е. единственным истинным учителем.

Эти примеры говорят о том, что под «утешением» в церковнославянском языке понимается не то сладенькое состояние, когда кто-то кого-то по голове гладит и причитает: кто ж тебя, такого хорошего, обидел… Нет, не такое «утешение» подразумевается в церковнославянском языке, но утешение как назидание, когда оно говорится Святым Духом. Уте́шительное слово это такое слово, которое не льстит, не обманывает, но несёт в себе горькую правду, однако при этом обнадёживает и укрепляет. Утешение (пара́клисис) 3 бо наше, — пишет апостол Павел солуняном, — не от прелести, ни от нечистоты, ни лестию (1 Сол. 2:3). Христианское учение не льстит в отличие от других вер и учений. Потому и сказано во Псалтири, что жезл Твой и палица Твоя та мя утешиста (парека́лесан). Здесь употреблено двойственное число. Местоимение «та» значит по-русски «те», т.е. жезл и палица меня утешили, поскольку вразумили и научили.

Этот символ мы видим и в поэме «Медный всадник», однако он наполнен иным смыслом. Четвёртый символ нашего архетипа, знак могущества и власти, знак ограждения и удержания, знак наставления и вразумления имеет в пушкинской поэме отличное от псаломского содержание. С этим символом случилось в поэме то же, что и с символом пира. Архетипический образ имеется, но он оказывается наполненным не тем содержанием, каким наполнены образы Псалтири и Степенной книги. Какое же это содержание? Неутешительное. Объяснюсь. Во-1-х, что это за образ? Это памятник императору Петру.

И обращен к нему спиною

В неколебимой вышине,

Над возмущенною Невою,

Стоит с простертою рукою

Кумир на бронзовом коне.

Что же? Утешает он Евгения? Указывает путь? Наставляет? Ничуть, он преследует и губит. Может ли Евгений сказать о медном всаднике, что жезл твой и палица твоя та мя утешиста? Ни за что. Может ли он сказать другие слова Псалтири: жезл правости жезл царствия Твоего (Пс. 44:7), или в переводе Юнгерова: жезл правоты — жезл царства Твоего? Не может. Что же олицетворяет собой этот образ поэмы? Какую силу он описывает? Силу отнюдь не наставляющую и учащую, но наказывающую и преследующую, подчиняющую и ломающую всё, несогласное с ней. Что, собственно говоря, мы и видим по ходу развития петербургской повести. Вокруг Евгения — «вода и больше ничего». Ни злачного места, ни уготованной трапезы, ни тех добрых ожиданий, каким предавался герой в начале повести. Вошёл в неё четвёртый, необходимый для полноты райского архетипа символ и вместо того, чтобы укрепить собою три первых, разрушил всё, и вместо псаломской покойной воды бушуют вокруг Евгения волны наводнения.

Поставив рядом с Псалтирью и Степенной книгой поэму Пушкина «Медный всадник», мы видим, что их образы, совпадая по внешности, различны по существу. Трапеза, которую готовит святая Ольга, указывая место Пскову, и пир, уготовляемый на месте Санкт-Петербурга, различны изначально. Ольгина трапеза заключается в послушании воли Божией. Как понять эти слова? Именно так, как сказано в Евангелии: Иисус говорит им: Моя пища есть творить волю Пославшего Меня и совершить дело Его (Ин. 4:34). А Петров пир состоит в своеволии и в угождении плоти. И поскольку цели у трапез разные, постольку разными оказываются их итоги. Правительственные жезл и палица становятся орудиями разрушения на берегах Невы, тогда на реке Великой они служат охране и сбережению руского народа.

Судьбы Господни истинны, оправданны вкупе, вожделенны паче злата и камене честна многа. и слаждше паче меда и сота. Ибо раб Твой хранит я: внегда сохранити я, воздаяние много (Пс. 18:10-12) 4 , — поет Псалмопевец и вместе с ним святая основательница Пскова. В случае же Петербурга судьбы Господни оказываются грозными и карающими. Почему? Потому что не свет Богопознания светил Петру и его певцу поэту Пушкину, но свет плотского мудрования застил им духовные очи.

И последний вопрос в связи с символом власти возникает. Может ли быть жезл утешающим, а палица милующей, если самое назначение палицы — сокрушать? Оказывается, может. Во-1-х, палица названа утешающей во Псалтири, а во-2-х, мы читаем о милующем жезле в Житии святой Ольги, в последнем предложении подзаголовка «О проречении бытиа града Пскова, идеже и света облистание виде блаженная Ольга»: «И по глаголех сих довольно помолися на месте том и крест постави, иже и доныне есть крест той». Этим-то, водружённым святой Ольгой крестом, то бишь утешающей палицей, лучше же сказать, единственной неложной надеждой всех христиан и самым верным знаком всеобъемлющей Божией любви и власти, красуется и стоит доселе Богоспасаемый город Псков.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1

Подробнее об этой книге говорится в статье «Степенная книга: чтение и беседы».

2

К сожалению, в русском языке значение выражения «злачное место» вывернуто наизнанку. Например, я до воцерковления связывал слово «злачное» со словом «зло» и понимал его как место грязное и зловонное, вроде пивнушки. Оказывается, всё наоборот. Злачным называется место, поросшее злаками (растениями). «В месте све́тле, в месте зла́чне, в месте поко́йне упокой, Господи, души усопших раб Твоих…». То же самое произошло с выражением «затрапезный вид», которое в русском языке говорит о неряшливом и грязном виде. На самом деле, монастырская братия должна приходить на трапезу в чистой и опрятной одежде, поскольку трапеза является продолжением Богослужения. Я отношу такие выражения к лукавым перевёртышам. Это он, лукавый, постарался вывернуть их смыслы.

3

В синодальном переводе здесь стоит слово «учение». Ибо в учении нашем нет ни заблуждения, ни нечистых [побуждений], ни лукавства…

4

^ Синодальный перевод: Суды Господни истина, все праведны; они вожделеннее золота и даже множества золота чистого, слаще меда и капель сота, и раб Твой охраняется ими, в соблюдении их великая награда.