ВЕРНЫЙ. ПОЭМА. Геннадий Пантелеев

Моим побратимам - ветеранам Афганской войны 1979-1989 посвящаю

Свеча горела. Свет ее колыхался всегда неожиданный, натыкающийся на предметы, являя из тьмы, то графин с водой, то прорезь окна, похожего на бойницу, контрастно выбивая в нем переплет кованного железа. А за переплетом свет отражался в язычке неяркого пламени.

Думно. Очень думно и тихо было рядом с этой свечой. Одно время, которому велено самим БОГОМ, никогда не остановиться, вызванивало в этой тишине ему лишь ведомые вехи человеческих судеб. Часов рядом не было. Никакие часы в мире не могут с такой точностью и правдой сказать сколько песка просыпалось из верхней чаши с того момента, когда человеческая рука провидением господним зажгла эту свечу на столе и в душе своей.

Свеча горела... Горела,потрескивая черным фитилем, горела ясным пламенем, горела ярким светом. Горела, освещая чистый лист бумаги и лицо человека без возраста, держащего шариковую ручку и задумчиво глядящего на неверный пламень.

Смотреть на огонь нужно. Он дает человеку силы жить, мечтать, достигать мечты и опять возвращаться к нему за теплом и новыми мечтами. Живи вечно огонь!

Человек пододвинул ближе лист бумаги, тронул ручкой бегущую каплю стеарина, что-то забормотал про себя и вывел на бумаге:

В сентябре 1987 года от рождества Христова, Великая истина еще не явилась мне, но подлетая к конечной цели моего маршрута,я чувствовал душою, что ждет меня совсем другое и неожиданное сознание моего «Я». Тогда это «Я» не знало, что на горных вершинах, в чистых снегах, жарких пустынях, в ничем не передаваемой зелени долин, в звенящем горном воздухе, задымленном гарью наших бронемашин,оно увидит огонь не дающий тепло, а огонь мстительный и убивающий.

Там в горах, где прыгал поток, пенясь на острых камнях, там, где в узких ущельях прилепились к скалам жилища непокорных людей, там где краснел снег на закате, где быстрее мысли пролетал над бездной рогатый тур и свистали черные птицы, по ущелью прокаталась автоматная очередь.

– "Это бьют по нашим !" – донесся ко мне голос из тумана.

Туман вставал со дна пропасти густой и непроглядный белесой зыбкой стеной кутал скалы, был из каких-то хлопьев и ваты, но очень влажный и именно тот, от которого ломит в суставах.

Лунный свет от огромной Луны, какую не увидишь у нас на Украине, скользил по белым облакам, из которых выстреливали каменные пики. Там было прозрачно и по лунному светло.

– "Это наших бьют!" – не шепот, нет! Движение губ где-то справа от моего уха. Поджав ноги, невидимый мною, рядом привалился к скале натруженной спиной мой товарищ, которому как и мне все это было впервой. И шептал, шептал….

Не проглотив ком в горле, не узнавая своего гремящего на все горы шепота, я не сказал, выдавил: –"Может нет?"

– "Что ж, духи по твоему на баранов охотятся?" – движения губ стали свистящими.

Очередь, а затем взрыв гранаты развеял сомнения – Тарас нарвался. Снизу раздавался мат, автоматные очереди, гортанные крики и перед нами выросла огромная фигура. Фигура споткнулась и упала нам в ноги. Большое тело хрипело и, к моему ужасу, рвало прямо на мой кроссовок. Черный паук совершенно безобидный, но спустившийся перед лицом с потолка внушает ужас. Паника, охватившая меня оправдана. Дергающееся лицо умирающего на кроссовке затмило все примеры героизма, заученные ранее. Боясь, что труп откусит ногу, втираясь в стенку и забыв напрочь об оружии, сначала отдернув, а затем по журавлиному поджав ногу, стоял я обливаясь холодным потом.

Далеко внизу откуда мне только, что шептали, донеслось:

– "Кто это?Лейтенант! Кто это?"

Запах свежей крови ударил в ноздри и уплыл в туман. Он был такой же, как у той свиньи, которую резали в моем далеком детстве.

Хрип легких, плевок, шум осыпающихся камней, поставили ногу на место.

Две тени вынырнули из тумана. Левая споткнулась о еще агонизирующее тело, упала и прохрипела голосом Тараса: –

– "Это дух! А где же наши?"

– "Здесь! Товарищ прапорщик! И лейтенант здесь" – громко сказал мой товарищ.

Рука Тараса нащупала меня возле стенки и как два бокала стукнулись наши каски. Его лицо даже вблизи не узнавалось.

– "Во бля, влипли! " – Тарас говорил в полный голос, – "Душары нас тут давно ждали. Давай ходу в верх лейт. Группа! За мной! Бегом!"

Повинуясь сильной воле сильного человека, группа рванулась вверх, туда, где прозрачно и по-лунному светло.

Мускулистые тела, хрипя, последним усилием взмахнули на кручу, и вот на пик из тумана взлетели 16 бойцов, залитых Луною. Внизу была смерть. Жизнь и спасение только вверху и только с той стороны скал, где Луна не светила.

Спасительную темень достигли быстрее, чем даже мечталось, и упав в темноте, я увидел циферблат своих часов, светящийся ярче прожектора.

– "Два тридцать два". – И эта жуткая, быстро бегущая секундная стрелка.

Десять минут тишины, как колокола вечности, звучали очень долго. Гортанные голоса затихли. Голос рядового Макарова донес до сознания: – "Прапор велел ползти к нему!"

Мы лежали головами в середину круга, составленного из наших плеч, и лишь четверо из 16 не были на этом совещании под огромной Луной, освещавшей горы Афганистана. Эти четверо нас охраняли! Двенадцать человек, как те двенадцать апостолов ждали своего ХРИСТА-СПАСИТЕЛЯ, а те четверо, держа на прицеле залитую Луной местность, готовы умереть за это тайное собрание.

– "Короче по ущелью не пройдем. Духи обложили нас конкретно. Какая-то сука сдала нас, наш рейд. Никому верить нельзя! Мамеды хреновы! Ниче, вернемся, наведем особому отделу резкость! Давай под утро попробуем по потоку. Лейтенант! Посылаем вперед дозор. Старший Ташкулов. С ним Гула, Геращенко, Тимановский. Ты с основной группой в серединке. Я, как всегда, толкусь в заду. Со мной Гулик, Брєжнєв, Куцепал." –Тарас говорил убежденно, зная, что я буду согласен.

– "Добро"– и стало легче на душе.

–"Сейчас всем пожрать, а то у Тимановского в животе урчит– на все горы слышно. Сержант, порубаешЬ, смени боевое охранение. Остальным спать. Кто захрапит – сгною в расположении!"– Тарас вздохнул, и мы подумали – "Добраться бы до этого самого расположения."

Мы лежали рядом с Тарасом, а над нами висели звезды, данные небу за исключительную храбрость. Шестнадцать человек были страшно дружны и очень одиноки перед величием вселенной, на лоне родной планеты, но чужой земли.

– "У тебя русская фамилия, а зовут Тарас. Да и живешь в Якутии. Чего так?

–"Бабка ссыльная, родом из ваших краев. Бережаны. Слышал? Мать Одарка. Я Тарас. А вот на Украине не был. Да и мои не были. Бабка после смерти реабилитирована. Так что... хочу в Сочи!"

– "Что был в Сочи?"

– "Да нет. Просто раньше уже хотелось."

Чуть свет, продрогшая и мокрая от росы разведгруппа, начала спускаться вдоль потока. Поток шумел.

Бойцы дозора шли в пределах видимости; прижимаясь к камням. Поддержки ждать неоткуда. Рацию никто не услышит. Вертушек не предвидится.

А дальше был бой. Четверо и раненый в живот Тарас– все что осталось от разведгруппы, прижаты к отвесной стене и только две большие глыбы спасали остатки от пуль и гранат душманов.

Тарас изредка приходил в себя. Сизо-фиолетовые внутренности его живота перемешались с землей, но он жил! Он жил! Кишки вздрагивали при взрывах.

Боекомплект на исходе. Отстреливались экономно. А уж о карманной артиллерии – гранатах и говорить не хочется.
Духи притихли, наверное подбирались ближе.

– "Командир"– я услышал голос Тараса – "не дай надругаться над нами! В плен попадем, на коленях смерть просить будем. Я не жилец. Добей, лейтенант!"

Его глаза полные боли, неумолимо требующие и дружески верящие, смотрели мне прямо в душу.

Я понял. Это надо сделать.

Поцелуй был короток. Выждав, когда поднялась стрельба, я нажал на курок «Макарова». Солдаты ничего не заметили...

Вертушки появились неожиданно и именно тогда, когда мы приготовились стрелять друг в друга. Лишь на это хватало у нас патронов.

Жизнь опять возвращалась к нам. Наверное, еще не все сделали на этой измученной войной земле четверо, раз БОГ не остановил наши сердца и красная кровь не облила скалы этой страны, которая так жестоко открыла мне великую истину и навсегда изменила меня.

На базу летели молча. Я держал руку мертвого Тараса, из виска которого тек в вечность ручеек засохшей крови. В груди рыдало моё обезумевшее «Я», сжимашее мертвую руку друга, мною же и убиенного.

Вернувшись в Союз, более служить не стал. На гражданке себя не нашел и запил горькую. Пил, что бы снова увидеть Тараса и тех одиннадцать, и еще раз услышать: "Командир! Не дай надругаться над нами!" – А потом они улыбались и протягивали мне фляги с водой, тушенку, сигареты.

Кругом цвели маки и это был совсем не Афганистан – дивное поле, где стоял я и двенадцать мучеников с терновыми венцами на головах и улыбками на лицах. Потом они отступали, а я бежал за ними, но не мог догнать.

Душа моя успокоилась лишь в стенах этой обители; вдали от суеты и тех трех спасенных, которые будут мне вечным укором в той постылой и ненужной жизни.

Зная цену воде, коленно просил игумена и братию об имени Пегасий, что значит «источающий воду». В чем и был удовлетворен. С благословления настоятеля нашего отца Нила подвижничаю. Ложась же после молитвы на покой, потираю рукой область груди в районе ноющего сердца. А на груди под рясой, по-прежнему, бело-синяя тельняшка – гордость спецназа. БОЖЕ! УТОЛИ МОИ ПЕЧАЛИ.

Человек с грустными глазами положил перо и губы задули свечу.

В кромешном мраке, гремя громовыми раскатами, разливаясь во всю мощь божественных сил, сметая все черное и злое, тихо звучала молитва инока, бывшего офицера спецназа, ныне раба-добровольца БОЖЬЕГО «источающего воду», с военным позывным ВЕРНЫЙ.

– ОТЧЕ НАШ, иже еси на небеси. Да святится имя Твое…

Геннадий ПАНТЕЛЕЕВ