ЛИТВИНЫ ПРОТИВ БЕЛОРУСОВ?

Литвинизм трудно назвать массовым явлением и полноценной сложившейся идеологией, однако определенные его черты и теории так или иначе влияют на мировоззрение новых поколений белорусов, среди которых заметны ориентированность на Запад и оппозиционность общему курсу своей страны, пусть и не всегда активно выраженная. Как псевдоисторическая категория и идеологическое направление, литвинизм возник давно, но он дает о себе взять в переломные моменты эпохи, когда народ оказывается на развилке выбора или перед лицом масштабных потрясений; ведь основное предназначение подобных течений в том, чтобы обозначить «кто мы, с кем мы, против кого мы». Средневековая польская шляхта и аристократия в период польского мессианства увлеклись сарматизмом, начав искусственно выводить себя из древнего иранского рода кочевников, противопоставляя себя как остальным славянам, так и Европе в целом. После краха Речи Посполитой возникла новая романтическая волна сарматизма, во многом обусловленная желанием поляков отмежеваться от славянских народов Российской Империи, и особенно от русских, под власть которых они попали. И даже нет ничего парадоксального в том, как европейской внешности актриса Наталия Белохвостикова в советском фильме «У озера» читала строчки А. Блока: «Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы, //С раскосыми и жадными очами!» Хотя вынесенный поэтом в эпиграф панмонголизм не стал основой коммунистической идеологии, здесь тоже очевиден посыл Европе, которой автор противопоставляет революционную Россию.

В современном понимании литвинизм основывается на представлении об определяющей, главенствующей роли эпохи Великого княжества Литовского (ВКЛ) в истории Белоруссии, культурными наследниками которого считают себя литвины. Некоторые также выделяют наличие балтского фактора в этногенезе белорусов, таким образом подчеркивая, что они являются особенной нацией – синтезом славян и балтов со своей уникальной культурой, оформившейся при расцвете ВКЛ и отличающейся от украинской и тем более от русской (в смысле великоросской) более европейской природой – без тюркских влияний Дикого поля и Поволжья, без финно-угорских компонентов севера и востока России. Другие течения, наоборот, доказывают изначальный славянский характер ВКЛ, большинство населения которого составляли жители западнорусских княжеств, и утверждают, что литвины – это правильное историческое самоназвание белорусского народа, собственно к литовцам не относящееся. В любом случае для идейного литвина или ориентированного на европоцентризм белоруса ВКЛ превращается в оплот культуры на востоке Европы, где и обрел белорусский этнос свои уникальные характеристики, делающие его более свободолюбивым, инициативным, прагматичным и талантливым, чем восточные соседи.

В этой же канве рождаются зачатки исключительности, будь то балто-славянская или чисто славянская концепция литвинизма. Влияние последней прослеживается в исторической науке Республики Беларусь, когда ее представители называют свою страну самым чистым и сохранившимся осколком Древнерусского государства. И если Украине они не отказывают в происхождении от Киевской Руси, хотя отмечают и тюркский след гулявших по степям кочевников, и своеобразие гуцулов, и мадьярский элемент на западе, и валахо-сербо-греко-болгарские элементы Новороссии, то Россию, или Московию, в некоторых интерпретациях не только называют утративший свою славянскую доминанту при «татаро-монгольской ассимиляции», но и вообще отделяют от истории Древней Руси, аргументируя тем, что Владимиро-Московское княжество – это начало российской государственности, а это уже не Русь, не союз восточнославянских народов и отдельный этнокультурный синтез славян и финно-угров, которые после ордынского ига выбрали восточный вектор государственного развития. Таким образом, прослеживаются те же тенденции и модели исторического ревизионизма, что и у украинских националистов, которые стремились доказать отсутствие общего этнокультурного ядра с русскими, и не сложно догадаться, к чему они ведут. Поэтому особенно опасно, когда такие теории укореняются в головах молодых людей через официальную академическую науку дружественной, братской страны, более того, части Союзного государства. Все это, как и процветающий культ радикального польского националиста Константина Калиновского, превращенного советской историографией в национального белорусского героя, имело и сохраняет антирусскую направленность. Белорусская история до сих пор не отказалась от советского пропагандистского взгляда на этого борца с русским самодержавием, поднимавшего районы Белоруссии и Литвы за «Польское дело – дело свободы» и повесившего Виленского генерал-губернатора – графа М.Н. Муравьева, сделавшего для процветания края очень много, но ненавидимого либералами и народниками за верную службу государству и впоследствии оболганного советской историографией. Говоря о настоящих героях белорусской земли, историки могли бы чаще вспоминать Светлейшего князя Варшавского, графа Ивана Федоровича Паскевича-Эриванского, полного кавалера одновременно двух орденов – Святого Георгия и Святого Владимира, упокоившегося в семейном склепе в Гомеле. Вместе с ним полными кавалерами Св. Георгия были Михаил Голенищев-Кутузов, Михаил Барклай-де-Толли и Иван Дибич-Забалканский – наиболее прославенные полководцы начала ХIX века.

Как и тяготеющие к «цивилизованному Западу» белорусские либералы, так и националисты литвинского толка едины в видении антипода идеализированного ВКЛ – России и любой связанной с ней формы государственного устройства, будь то Российская Империя или даже Советский Союз, который в действительности и построил белорусскую государственность, подготовив республику к суверенитету, и собственно белорусскую нацию, в первые десятилетия проводя активную коренизацию западнорусских губерний. Литвины винят Россию в том, что она «оторвала Беларусь от европейского мира». В воссоединение триединого Русского народа, состоящего из белорусов, малороссов и великороссов, они не верят, называя приход «московцев» и последующее развитие под властью царей оккупацией. Редкими позитивными моментами дальнейшей истории они рассматривают попытку создания в 1918 году Белорусской Народной Республики (под немецкой оккупацией, но это не смущает) и период независимости с 1991 года до прихода Александра Лукашенко. Характерно, что оба периода национальным флагом Белоруссии стал бело-красно-белый, а гербом – «Погоня», отсылающая к ВКЛ. Кстати, эти символы были и Белорусской Центральной рады 1943–1944 годов – тоже под немецкой оккупацией, а двойной крест Ягеллонов с рыцарского щитка перекочевал на черный щиток 1-й белорусской бригады ваффен СС, но это сейчас не к теме вспоминать. Таким образом, устремления литвинов, независимо от их философско-идеологических интерпретаций, предельно ясны: подальше от «дремучего, деспотичного, отсталого» русского мира – к «просвещенному Западу», от которого их якобы оторвали.

Идеологи литвинизма не хотят замечать даже исторические факты и работы своих же земляков, указывающих, что во времена ВКЛ великий князь Литовский изначально указывал в качестве своих подданных «Литву и Русь», или же литовцев и русских. Сами они обозначали себя «рускими» (с одной «с») или «русинами». Понятие «литвин» возникло в конце XVI века как собирательный термин, обозначающий подданство с акцентом на социальную принадлежность. По мере интеграции ВКЛ в Польшу и католический мир возникала трещина между православным западнорусским и принявшим католицизм литовским населением, ведущая к отчуждению православных князей и бояр от политической жизни государства. Принимавшие католицизм и перенимавшими литовские культурные черты русские и становились литвинами, многие знатные роды, ведущие свое происхождение еще от ветвей Рюрика и его современников, стали переписывать родословные, чтобы официально иметь литовское происхождение, т. е. этот термин в определенный момент обозначал еще и лояльность. Так было впоследствии войти в польскую шляхту. Когда окончательно сформировалась Речь Посполитая, не перешедшие в католицизм и не сменившие культурную идентичность православные жители ВКЛ чаще именовались просто «хлопами», и участь их была незавидна – стать самой дискриминируемой категорией населения страны под сиятельной властью польских панов. Как известно, самые непримиримые подданные ушли за пороги Днепра, основав запорожскую казацкую вольницу, а вот на территории Белоруссии освобождения от власти шляхтичей и магнатов пришлось ждать до прихода Екатерины Великой сначала политическим путем, а потом с помощью войск стремившейся уравнять права православных и католиков, а в итоге воссоединившей древнерусские земли и расколотые народы. «Политические» литвины предпочитают не замечать фактор угнетения и дискриминации при власти польской короны, ну, или оправдывать местные «перегибы» тем, что «зато стали ближе к Риму и великой европейской культуре», к коей через смену идентичности приобщались белорусские подданные польского короля.

Но даже в нынешние сложные времена, когда концепция триединого народа сильно пошатнулась и даже в России все меньше хотят в нее верить, остается напомнить об историческом факте, стоящем выше всех квазиисторических теорий, приписывающем нашим общим предкам любое экзотическое происхождение: наши пращуры вышли из Древней Руси, и они были русскими. Внутренние и внешние потрясения, чужая культурная экспансия и власть, столетия в разных границах и условиях разделили нас, дав основания для дальнейшего размежевания, отчуждения и разобщения ставших самостоятельными великороссов, малороссов и белорусов. Но тысячу лет назад истина была одна, а что ждет нас в будущем, рассудит время. Как говорил А.В. Суворов: «Мы – русские! Какой восторг!»

Филипп ЛЕБЕДЬ