ДОГОНЯЙ

Я в трясину попал… Я - и этак, и так,
Но трясина трудилась, как помпа.
И, чтоб выжить, я отдал трясине рюкзак
И – что самое страшное – компас.

А дойти до села – десять верст по прямой.
Только где она, эта прямая?
Третьи сутки затянут зенит пеленой,
И октябрь – не преддверие мая.

Ну, короче: по ноздри увяз я в тайге,
Заблудился я насмерть, короче.
Ни еды, ни огня, только вывих в ноге,
Да часы, что остались до ночи.

И тогда я впервые воззвал к небесам:
«Боже Святый, спаси мою душу!»
Но в ответ – ничего, лишь по стылым лесам
Ветер гнал предвечернюю стужу.

А когда я уже окончательно сник,
Мысль о смерти приняв понемногу,
Я увидел его, и подумал: «Лесник!».
И подумал ещё: «Слава Богу!»

Седина в бороде, крепок, хоть невысок;
В черной, длинной, как будто, шинели;
И улыбка в глазах… «Заблудился, сынок?
Догоняй!» – и шагнул он под ели.

Я за ним похромал, словно раненый лось,
Спотыкаясь о корни и ветки.
Но чем дальше мы шли, тем уверенней шлось,
Как солдатам с удачной разведки.

И ещё до заката мы вышли туда,
Где тянуло дымком сладковатым,
Где меня ожидали тепло и еда…
И тогда повернул он обратно.

«Как зовут тебя, батя? – вослед я спросил, -
Ты ж отныне мне ближе, чем сродник!»
И услышал в ответ: «Тыщу лет на Руси
Меня кличут Никола-угодник».

И пропал… Боже мой! Мы ведь были вдвоём,
И я чувствовал, кто он: ещё бы!…
Не горело ли ревностью сердце моё,
Когда шёл я за ним сквозь чащобы?

И с тех пор он всё время встречает меня
В каждом храме и в каждой церквушке.
И всё время я слышу его: «Догоняй!» –
Как тогда, на болотной опушке.