Карнавал и илоты революции

Сочинение на конкурс «Революция в России: есть ли предпосылки, реальны ли угрозы» …

Человек достоин только ада - и никак не менее, если он не достоин небес.

Иеромонах Серафим (Роуз)

...Пьяный илот, как идеал! До чего мы дожили! Не лучше ли было оставаться при старых законах Ликурга?

Лев Шестов

Человеческое общество XXI века живет в каком-то странном, для предыдущих эпох, измерении. Прошлое сокрылось за спиной и не всегда различимо в туманной дымке, будущее маячит где-то, как «прекрасное далеко» или «всемирная пагуба», а настоящее рассматривается в виде мига, с каждым порывом урагана истории, уносимое во вчерашний день.

Прежде люди жили и мыслили все же не так. Времена перед их глазами расстилались в виде трех дорог: левая - прошлое, правая - будущее, настоящее - стезя центральная. И человек, двигаясь в настоящем, ощущал прошлое и будущее рядом, а не за тридевять земель.

Можно было бы, конечно, улыбнуться взглядам древности и средних веков, посетовать со снобизмом и некоей толикой гордыни на малообразованность поколений предков, но, когда сталкиваешься с революцией 1917 года, то смеяться от превосходства что-то не хочется. Век не пропал в безднах минувшего. Он лежит на наших плечах, не спеша растворяться и исчезать. И мы постоянно рассуждаем о Феврале и Октябре 1917-го не случайно. Мы пытаемся понять не только ошибки, просчеты, заблуждения и достижения наших предшественников, но и разобраться с тем, что приключается с нами сейчас.

Символом революции в России, которая началась не позднее 1905 года, а в разгар вступила в 1917 г., является знаменитейшая картина Бориса Кустодиева «Большевик». Полотно страховитое: некий чудовищный великан прет через храмы и дома, держа в руках кумачовый флаг. Лицо совершенно бессмысленное, дикое. А сапоги увязают в массе людей. И, что важно, может быть Кустодиев хотел отобразить революционного рабочего, но получился приват-доцент, вышедший на прогулку... по человеческим головам. Лучше карнавальную суть революции в живописи и не показать. Напяливай карнавальную маску или не напяливай, но скрыть сокровенную истину не удается: революцию делают «верхи» общества и государства, а народ для них - муравьи, коих после использования легко и растоптать, и превратить в кровавую кашу... Кашу «из топора», где топор всегда остается в чугунке, когда и каши не осталось ни грамма...

В моей семье хранится предание о том, как в 1918 году прадеды спасли зерно от отряда интернационалистов-«чоновцев». Потеря запасов зерна могла привести к голодной смерти две семьи. Тогда прадед мой Антон Ефремович со своим братом пытались спрятать зерно, но священник не разрешил и дал совет.

Когда ЧОН пришел на двор моих предков, то ничего не обнаружил. А по двору бегал мальчик 4-5 лет (двоюродный брат деда). Командир отряда предложил ему «господскую» конфетку, чтобы ребенок рассказал о зерне. Мальчик и ответил, что зерно спрятано «у собаки под хвостом». «Комиссар в пыльном шлеме» не поверил, посчитав, что ребенок просто над ним издевается. «Чоновцы» ушли не солоно хлебавши. А между тем была сказана чистая правда. Зерно закопали под собачьей будкой.

Ситуация для времени после 1917 года вполне рядовая, тогда деревню грабили все, кому не лень и под любыми идеологическими лозунгами. Но, если ее рассматривать в религиозно-культурологическом плане, то обнаружится некая карнавальность в русле теории карнавала М. М. Бахтина. Верх оборачивается низом, а священный для крестьянина или казака хлеб как бы подвергается осквернению обращением с ним.

«Мертвая вобла» хочет быть живой

Революция сама является отражением карнавала и издевательского ругательного глумливого смеха над тем, над чем принципиально потешаться нельзя.

Если в трактовке карнавала ориентироваться на труд М.М. Бахтина «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса», то неизбежно вырисовывается чрезвычайно любопытная панорама и революционного, и современного социального космоса как упорядоченного пространства.

По Бахтину: «Материально-телесный низ и вся система снижений, перевертываний, травестирований получали существенное отношение к времени и к социально-исторической смене. Одним из обязательных моментов народно-праздничного веселья было переодевание, то есть обновление одежд и своего социального образа. Другим существенным моментом было перемещение иерархического верха в низ: шута объявляли королем, на праздниках дураков избирали шутовского аббата, епископа, архиепископа, а в церквах, непосредственно подведомственных папе, - даже шутовского папу. Эти шутовские иерархи и служили торжественную мессу; на многих праздниках обязательно избирались эфемерные (однодневные) короли и королевы праздника, например, в праздник королей («бобовый король»), в праздник св. Валентина... От надевания одежды наизнанку и штанов на голову и до избрания шутовских королей и пап действует одна и та же топографическая логика: переместить верх в низ, сбросить высокое и старое -готовое и завершенное - в материально-телесную преисподнюю для смерти и нового рождения (обновления)...

Акцент лежит всегда на будущем, утопический облик которого всегда присутствует в ритуалах и образах народного праздничного смеха».

На самом деле Бахтин лукавит. Карнавал не имеет никакого отношения к глубинам народной традиции. Карнавал разрушителен и служит опрокидыванию любых иерархических структур, а ведь без них общество не существует. Карнавал лишь средство для маргинала, если уж и не опрокинуть власть и порядок, то хотя бы поиздеваться над ними. Бахтин сам признает это: «Активными участниками народно-площадных праздничных действ в средние века были низшие и средние клирики, школяры, студенты, цеховики, наконец, те различные внесословные и неустроенные элементы, которыми так богата была эпоха».

Приурочивание бытия карнавала к средним векам никого не должно обманывать. Карнавал - категория, находящаяся вне эпох. Это болезнь разъедающая человеческие общности.

Карнавализация общества происходит после упадка религиозности. Игра, карнавал и театр наступают, заставляя отодвигаться в сторону храм. На смену таинству и обряду приходит нечто иное.Пространство таинства и ритуала разомкнуто, оно соединяет в себе и горний мир, и дольний, оно связывает, а не разделяет. Чтобы возникли и игра, и карнавал, и театр необходимы выделение и отъединение. Революция, карнавал и театр разобщают и раздробляют, превращая народ в публику. А публика - это онтологическая реализация одной из форм толпы, состоящей из атомизированных личностей, потерявших свои самости.

Но без толпы не бывает карнавала. И без нее же невозможна революция. Поэтому не даром веет лицедейством в обоих случаях. По сути, если отбросить частности, то карнавал - это массовый театр, а театр - это профессиональный карнавал. Революция же и то, и другое, одновременно.

А человек? Что с ним происходит здесь. Это понял Василий Розанов: «Фабрика в голове моей работала. Я был смущен, но это второе. Больше всего я был испуган какой-то метафизической тайной, мне вдруг замигавшей из-под обыкновенного зрелища «переодевающегося актера».Правда, я впервые видел такого, я не приучался к этому с детства. Смута вышла из-за того, что я зрелым, старым взглядом, - ну, и образованным, развитым, - увидал то, к чему, вероятно, постепенно привыкают, и еще с лет неразмышляющей, незрелой юности.

- Сущность человека в том, что делается человек. Ах, черт возьми, черт возьми!

«Делать человека» смеет только Бог. Кощунство заключается в том, что он «сам приделал себе голову». Свою снял и поставил в угол, а из угла взял другую, рыцарскую, и приставил себе. И так может - королевскую, мудреца и т. д. «Сколько угодно голов, и каких угодно»...

Мертвая вобла. Пустое «нет». Лица нет. Человека нет. Вовсе ничего нет, только видимость. Страшная видимость человека, когда человека вовсе нет!

Тогда огненно он хватается за чужие одежды, чужие «роли». Гений. Темперамент. Страсть. Все увлечены. «Какое неподражаемое сходство». Но под этим великая метафизическая тайна «возможности актера», какую в какой-то малой и редкой дроби вложил же Бог в человека при создании его. И почти хочется сказать: когда Бог сотворял человека, то ненавидевший и смеявшийся над Ним дьявол в одно место «массы», из которой Бог лепил Свое «подобие и образ», ткнул пальцем, оставил дыру, не заполненную ничем. А Бог, не заметив, замешал и эту «дыру» в состав человека, и вот из нее и от нее в человечестве и получились «актеры», «пустые человеки», которым нужно, до ада и нетерпения, в кого-нибудь «воплощаться», «быть кем-то», древним, новым, Иваном Ивановичем, Агамемноном, но ни в каком случае не собою, не прежним, не урожденным».

Отсюда и вытекает неизбежное и ничем не отменимое преследование революционерами верующих и священников. Театрально-карнавально-актерское естество революционера требует этого. Революционная Франция конца XVIII века - с ее гильотиной, Мексика 1910-1920 гг. - с «войной кристерос», Россия 1917-го и далее - с репрессиями против Православия наглядно иллюстрируют борьбу театра с жизнью, карнавальных масок с подлинными человеками, актера и публики его боготворящей с народом.

И когда в России карательные органы объявляли христиан контрреволюционерами, то на физическом уровне они лгали, а вот на духовном - излагали абсолютную правду.Для христианина карнавал-революция неприемлема, - человек - образ и подобие Божие! Бог не играет с человеком, человек не должен играть с другими людьми и самим собой. Ю. Лотман замечательно раскрывает неигровую, внетеатральную и антикарнавальную сущность христианства: «Игра словами, обнажающая условную природу знака и превращающая договор в обман, возможна в отношении к черту, змею, медведю, но немыслима в общении с Богом и миром святости».

Древнегреческие философы любили играть словами и идеями (и научили этому последующие поколения философов), а в античном театре (прямом предке современного!) шли представления, на которых боги выглядели хуже и глупее людей. Такую философию и такой театр (шире - жизнь и быт!) христианство принять не могло. А.Ф. Лосев писал: «В подлинной античности человек является театральным актером, изображающим на сцене не самого себя и не свою собственную жизнь, но того героя, которого судьба предписала ему исполнять и который с ним самим не имеет ничего общего. Но это актерство совершенно исключается в религиях персонализма (в т.ч. и христианстве - прим. А.Г.), в которых человек если и играет что-то, то только самого же себя, свою собственную личность и потому, если говорить точно, вообще перестает быть актером».

С.Е. Кургинян (и не он один) справедливо полагал, что книга М.М. Бахтина представляет собой «инструкцию» по развалу любой идеологической монополии, по замещению Мира Идеального Миром Материального, с соответствующим сдвигом в сфере ценностей и идеалов. Но Бахтин, фактически, описал и театрально-карнавальную душу любой настоящей революции, которая переворачивает иерархию смыслов, меняет структуру общества и реальность замещает кажимостью...

«Перестройка» до «перестройки»

Когда мы на том или ином уровне углубляемся в недра истории, то вольно или невольно связываем дела, вершившиеся много веков назад со временем нашим, ибо только с помощью прошлого познается настоящее. И революция 1917 года тоже.

1453-1648 гг. рассматриваются рядом исследователей как кризис «длинного XVI века», в результате которого произошло перерастание феодального общества в капиталистическое. При этом «...90% семей, находившихся у власти в Европе в 1453 году, сохранили свои позиции и в 1648 году. Перед нами системный трансгресс, при котором верхушка прежней системы, трансформируясь, мутируя, создавая (естественно, неосознанно) новую систему, сохраняет свои позиции, устраивая прогресс для себя и регресс для основной массы населения» (А.И. Фурсов).

После падения Константинополя в 1453 г. из двух проектов развития культуры в рамках европейской цивилизации сохранился всего лишь один. «Византийский проект» умер, «западноевропейский» же занял доминирующие позиции. Перед элитой Европы возникли великолепнейшие условия для захвата «культурной гегемонии» и перестройки экономико-политической системы по своему вкусу. До этого перспективы были отнюдь не блестящими. Естественная цепь исторических событий («Черная смерть», Столетняя война, Реконкиста, Гуситские войны) плюс неустойчивый климат Малого Ледникового периода могли привести к совершенно непредсказуемым последствиям, например, к возникновению экономико-политического союза королевской власти с крестьянством, ремесленниками и частью выходцев из земельной аристократии.

Политическая и экономическая верхушка изначально обладала немаловажным преимуществом перед крестьянством. Она была единой и космополитичной, а, следовательно, отлично осознающей свои тотальные интересы, как в материальной, так и духовной сферах. Аристократы заключали браки по всей Европе и имели владения в разных странах. Купцы и финансисты (в т.ч. ростовщики) вели свои дела вне зависимости от границ. А интеллигенция легко перемещалась по континенту, используя возможности Католической церкви и государственных структур, причем применяя в качестве общения единый латинский язык, незнакомый простонародью.

На рубеже XV-XVI вв. сложилась парадоксальная ситуация: крестьянство было заинтересовано в сохранении общего Христианского мира, а космополитичная элита, по чисто экономическим соображениям, желала его распада на государства-нации (отсюда и тяга к патриотизму как идеологии и жажда ограничения деятельности Католической церкви). Нам кажется, что нельзя обойти молчанием такой вопиющий факт, что после 1648 г. наиболее раздробленными в Европе остались Италия (оплот католичества) и Германия, доставившая немало волнений верхушке в период Крестьянской войны (1524-1526 гг.): и там, и там государства-нации не сформировались. Вопрос остается открытым: «Случайно ли?»

Элита XVI в. великолепно понимала, что кроме внешних угроз «перестройке» (затеянной ею), таких как сопротивление крестьян (т.е. основной массы населения) и проекта глобальной католической империи императора Карла V, есть еще и существенная проблема абсолютно внутреннего характера: переформатирование образованных слоев общества, способных порождать или сокрушать идеологические системы.

Книга Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» (1533-1564 гг.) появилась на свет весьма своевременно и стала, чуть ли не первой, в наборе инструментов переформатирования (где определенные по ранжиру места заняли: и «Похвала глупости» Эразма Роттердамского, и целый ряд прочих литературных произведений, созданных авторами: Томасом Мором, Томмазо Кампанеллой, Никколо Макиавелли, Джордано Бруно, Ульрихом фон Гуттеном, Жаном Деперье, представителями «Бригады» (позже «Плеяды») и др.).

Большинство перечисленных нами писателей и публицистов, пользовалось покровительством властных или церковных кланов, а иногда просто находилось на содержании могущественных и богатых элитариев (например, Рабле помогали и король Франции Франциск I, и кардинал Жан дю Белле, Эразму - император Карл V, Деперье - Маргарита Наваррская и т. д.).

Если вспомнить тезисы Антонио Грамши о «гегемонии в культуре» и «органической» интеллигенции, то вырисовывается прелюбопытная картина. Оказывается, что правящий слой на излете эпохи Ренессанса стихийно создает свою «органическую» интеллигенцию (то бишь революционную интеллигенцию!), призванную ослабить редуты традиционной интеллигенции и значительно изменить культурную среду Европы...

«Гаргантюа и Пантагрюэль» сложно отнести к какому-нибудь литературному жанру. В данном случае наблюдается некая гремучая смесь из сатирической народной сказки, рыцарской повести, эпоса, нравственного трактата, памфлета и фельетона. Если бы Франсуа Рабле жил в XX веке, то его смело следовало бы причислить к писателям-постмодернистам.

Однако у Умберто Эко есть высказывание о том, что каждая культурная эпоха строит свой постмодернизм. Рабле же - создатель текста ведет себя как истинный постмодернист и революционер. Он разрушает иерархию ценностей и, фактически, путает серьезное со смешным. Он карнавализирует мир, меняет местами духовное и материальное, «Верх» и «Низ», выворачивает наизнанку христианскую идеологию и открыто издевается над католическим вероучением...

Карнавальный революционер Франсуа Рабле

Франсуа Рабле проявляет себя в качестве креатуры элитариев-«перестройщиков». Христианский монастырь - базисный элемент управленческой машины и единица экономической системы Римо-католической церкви подвергается беспощадному осмеянию, при этом выдвигается и альтернативный ему антагонистический идеологический образ - Телемская обитель.

Но для того чтобы захватить «культурную гегемонию» необходимо контролировать образование и воспитание. Наш автор и тут обнаруживает свое подлинное лицо. Главный европейский центр образования - Сорбонна становится в книге объектом едких насмешек и открытого глумления. Сорбоннские учителя Гаргантюа награждаются такими именами как Тубал Олоферн и Дурако Простофиль. Результат обучения Рабле описывает в следующих строках: «Между тем отец стал замечать, что сын его, точно, оказывает большие успехи, что от книг его не оторвешь, но что впрок это ему не идет и что к довершению всего он глупеет, тупеет и час от часу становится рассеяннее и бестолковее. Грангузье пожаловался на это дону Филиппу де Маре, вице-королю Папелигосскому, и услышал в ответ, что лучше совсем ничему не учиться, чем учиться по таким книгам под руководством таких наставников, ибо их наука - бредни, а их мудрость - напыщенный вздор, сбивающий с толку лучшие, благороднейшие умы и губящий цвет юношества».

А вот какими эпитетами награждает своих коллег из университета магистр Ианотус: «Ах, подлецы вы этакие, дрянь паршивая! Свет еще не видел таких мерзавцев, как вы. Уж я-то знаю вас как свои пять пальцев, - чего же вы припадаете на ногу перед хромым? Ведь я делал всякие пакости вместе с вами. Вот, отсохни у меня селезенка, донесу я ужо королю о тех страшных беззакониях, которые вы здесь замышляете и творите, и пусть на меня нападет проказа, если он не велит всех вас сжечь живьем, как мужеложцев, злодеев, еретиков и соблазнителей, отверженных самим Богом и добродетелью!».

Кроме того «медонский кюре» придает опоганиванию привычные качественные учебники (из коих целые поколения черпали первоначальные знания) и монастырские библиотеки.

Новый наставник Гаргантюа - Понократ резко отказывается от традиционных методов воспитания и образования. Жизнь принца из размеренной и неторопливой превращается в строго упорядоченную (в соответствии со специальным расписанием). Религиозный компонент подвергается наиболее серьезной перекройке. Если ранее Гаргантюа «выстаивал от двадцати шести до тридцати месс», «проборматывал все ектеньи» и «прочитывал столько молитв, сколько не могли бы прочитать шестнадцать отшельников», то теперь он занимается чтением Священного Писания и прослушиванием религиозных текстов. «Затем Гаргантюа отправлялся в одно место, дабы извергнуть из себя экскременты. Там наставник повторял с ним прочитанное и разъяснял все, что было непонятно и трудно». Понократ убирая религиозную практику из процесса воспитания подопечного, замещаетее формированием чисто светских навыков, при этом совершенно не отказывается от принципов обычного обучения будущего феодального властелина.

Гаргантюа, получив доступ к власти, приближает к себе людей, в полной мере, оторванных от высоких нравственных императивов Средневековья и Ренессанса. Типичным для его окружения является монах - брат Жан. Почему-то известный советский исследователь творчества Рабле - А. Дживелегов считает Жана деревенским плебеем. Сам текст произведения вообще не позволяет сделать такого вывода. Единственная фраза, дающая хоть какие-то намеки на крестьянское происхождение этого монаха: «Он трудится, пашет землю...». Но работами на земле занимались и обыкновенные монастырские насельники и мелкие (часто родовитые) обедневшие дворяне.

Если внимательно прочитать книгу, то можно отметить удивительные черты, характеризующие брата Жана Зубодробителя как выходца из аристократических кругов. Он воспитан на дворянском понятии чести («Живи я во времена Иисуса Христа, - вот как Бог свят, я бы не дал евреям схватить его в Гефсиманском саду! Черт побери, да я бы господам апостолам поджилки перерезал за то, что они испугались и убежали после сытного ужина... Хуже всякой отравы для меня, те люди, которые удирают, когда нужно взяться за ножи. Эх, побыть бы мне французским королем лет этак восемьдесят или сто! Ей-богу, я бы выхолостил всех, кто бежал из-под Павии!.. Разве не лучше, разве не почетнее - умереть, доблестно сражаясь, чем остаться жить, позорно бежав?..»). Он умеет сражаться лично и управлять вооруженным отрядом. Он владеет морской терминологией и навыками судовождения. Он любит охоту, охотничьих собак и разбирается в починке охотничьего снаряжения. Он не любит образования («Мы в нашем аббатстве ничему не учимся - боимся свинкой заболеть. Наш покойный аббат говорил, что ученый монах - это чудовище...»). И, в конце концов, он хвастает, что имел свой дом в Париже. Хорош «деревенский плебей»! А Телемское аббатство, где брат Жан становится первой фигурой, основывается на государственные деньги, «монахи» мужского и женского пола ведут праздный светский образ жизни, положение же прислуги ничем не отличается от статуса рабов или крепостных. Телема - идеальное общество, которое бы привело в восторг и «новых русских»!

Наследник Гаргантюа - Пантагрюэль с юных лет получает воспитание «прогрессивное». Поэтому, встретив Панурга (бывшего студента-недоучку), он приходит в восторг от поверхностной образованности последнего.

Панург, по своим качествам, напоминает представителей попсовой медиа-элиты России XXI века. Рабле явно любит этого героя и в отношении его чрезвычайно мягок (смех здесь скорее юмористический, чем сатирический!). «Панурги» (разрушители старой морали!) ведь были очень и очень необходимы европейской элите XVI в.

Любопытен и образ Пантагрюэля, представляемого в виде идеального правителя. Пантагрюэль гуманен, терпим и честен, но только по отношению к лицам своего круга. Когда дело касается врагов, этот государь новой генерации легко переходит к «двойным стандартам» в политике.

Грангузье и Гаргантюа после разгрома Пикрохола отказываются присоединить его владения к своим, ограничиваясь временным контролем над правительством государства-противника. Пантагрюэль же идет гораздо дальше, он, уничтожив воинство Анарха, захватывает всю землю дипсодов. А чуть позже переселяет на оккупированную территорию своих подданных - утопийцев. Естественно, дипсоды (по свидетельству Рабле) от такого мероприятия пришли в восторг и стали затем чище, лучше, добрее и цивилизованнее от общения с переселенцами. (Видимо Смердяков из «Братьев Карамазовых» Ф.М. Достоевского был уроженцем Дипсодии!)

Пантагрюэль раздаривает поместья в чужой стране сподвижникам. Панургу достается во владение кастелянство Рагу. «И так хорошо и так разумно вел хозяйство новый владелец замка, что менее чем в две недели он растранжирил постоянный и непостоянный доход от своего именья на три года вперед... Вырубались леса, сжигались толстенные деревья только для того, чтобы продать золу, деньги забирались вперед, все покупалось втридорога, спускалось по дешевке, - одним словом, хлеб съедался на корню».

«Доброго» же короля поведение Панурга не ввело во гнев, он стал увещевать непутевого владельца Рагу, предлагая изменить способ ведения хозяйства, чтобы стать богатым. Пантагрюэля судьба крестьян (к тому же дипсодов!) не волнует, он беспокоится только о своем любимце...

Книга Франсуа Рабле в XVI веке пользовалась популярностью, а в XVII-ом все постепенно начинает меняться: раблезианство в чистом виде становится бесполезным, ибо задачи захвата «культурной гегемонии» были решены. А потом его снова подняли как флаг, но уже в конце XIX - начале XX веков. И, к сожалению, в нашей стране тоже.

Задумаемся хотя бы о том, что первые советские правительства состояли из типажей удивительно схожих с раблезианскими Панургом, Жаном Зубодробителем и Понократом. Панург Октября сверг власть Пантагрюэля Февраля.

Карнавал абсурден. А его главными персонажами выступают: маска «беременной смерти» и человек, прыгающий на руках, вниз головою. На верх выносится, таким образом, все то, что находится ниже пупка, а ум и сердце оказываются внизу. Людская толпа в карнавале, и в революции впадает в озверение и уже ориентируется не на дух, а на позывы желудка. И никто иной, как Кутон 1917 года - Л.Д. Троцкий, чуть кокетничая и перевирая символы, пробалтывается: «Но ведь что же такое наша революция, если не бешеное восстание против стихийного, бессмысленного, биологического автоматизма жизни, т.е. против мужицкого корня старой русской истории, против бесцельности её (нетелеологичности), против её «святой» идиотической каратаевщины - во имя сознательного, целесообразного, волевого и динамического начала жизни?» Органическое развитие общества Троцкого не волнует. Он приветствует его разрушение во имя «сознательного, целесообразного, волевого и динамического» театрального представления, за коим прячутся: режиссер-постановщик, сценарист и декоратор...

Литература и скот

Но откуда же произрастают корни карнавальной, театральной революции? Кто расшатал православную Российскую империю, да так что она упала лицом в грязь междоусобицы Гражданской войны?

Для того чтобы засветились как «лампочки Ильича» революционеры на потолке русского дома-государства необходим был целый ряд условий, первейшим из которых является воспитание и образование, а вторым постоянная подпитка с помощью тогдашних «властителей дум», то есть писателей, поэтов и отчасти философов.

В.В. Розанов грубо и без экивоков заявил: «Еще никогда не бывало случая, «судьбы», «рока», чтобы «литература сломила наконец царство», «разнесла жизнь народа по косточкам», «по лепесткам», чтобы она «разорвала труд народный», переделала «делание» в «неделание» - завертела, закружила все и переделала всю жизнь... в сюжет одной из повестей гениального своего писателя: «Записки сумасшедшего».

Розанов проник в карнавальную природу революционной и вроде бы не очень революционной литературы, поступенчато переворачивающей все слои общества к тротуару ушами и носом, а за одно и поднимающей к небесной лазури и трепыхающиеся ноги, и валенки в навозе, и лакированные туфли.

А ведь все зачиналось с захвата карнавальными литераторами образования в земских школах, гимназиях и университетах. И раблезианство тут воплощается в полной мере! Депутат тогдашней Думы - монархист Пуришкевич с ужасом обнаружил, что в хрестоматиях для чтения, предназначенных учащимся, произведен странный отбор произведений: множество революционеров-демократов от писательства, вездесущий Лев Толстой и скверное отношение к Церкви и православному христианству. Известнейшей оде Державина скромного места не нашлось, зато ученикам предназначили читать стишок о каком-то «боженьке с божьими коровками». Господу Иисусу Христу составители не уделили ни строчки, но пропихнули откровенную подделку. Не отсюда ли произрастает кощунственный стих Владимира Маяковского:

«Я думал - ты всесильный божище,

а ты недоучка, крохотный божик.

Видишь, я нагибаюсь,

из-за голенища

достаю сапожный ножик.

Крыластые прохвосты!

Жмитесь в раю!

Ерошьте перышки в испуганной тряске!

Я тебя, пропахшего ладаном, раскрою

отсюда до Аляски!»

Светское образование и науку в Российской империи поглощало безверие. Это еще Алексей Константинович Толстой подметил, достаточно почитать его балладу о богатыре Потоке, заснувшем на пиру и очнувшемся через сотни лет:

«...Но Поток из их слов ничего не поймет,

И в другое он здание входит;

Там какой-то аптекарь, не то патриот,

Пред толпою ученье проводит:

Что, мол, нету души, а одна только плоть

И что если и впрямь существует господь,

То он только есть вид кислорода,

Вся же суть в безначалье народа...

В третий входит он дом - и объял его страх:

Видит, в длинной палате вонючей,

Все острижены вкруг, в сюртуках и очках,

Собралися красавицы кучей.

Про какие-то женские споря права,

Совершают они, засуча рукава,

Пресловутое общее дело:

Потрошат чье-то мертвое тело.

Ужаснулся Поток, от красавиц бежит,

А они восклицают ехидно:

«Ах, какой он пошляк! Ах, как он неразвит!

Современности вовсе не видно!»

Но Поток говорит, очутясь на дворе:

«То ж бывало у нас и на Лысой горе...»

Боже Правый, а ведь дата написания - 1871 год!

Примерно, в это же время (1873 г.) философ В.С. Соловьев рассуждает в письме к знакомой: «Ты, конечно, понимаешь, что уменье читать, писать и считать не есть еще просвещение; важно, что читать. А что можно предложить теперь? Современную литературу? Если ты не знаешь, то я тебе скажу, что нельзя найти лучшего средства для умственного опошления и нравственного развращения, как современная литература...

Вся мудрость века сего сводится к очень простому положению: человек есть скот.

Вот тот свет, которым мы можем просветить наш темный народ! Правда, нравственное состояние этого народа очень низко, он упал почти до скота; но пока он сохраняет великое понятие о «грехе», пока он знает, что человек не должен быть скотом, до тех пор остается возможность подняться; но, когда его убедят, что он по природе своей есть скот, и, следовательно, живя скотски, поступает лишь соответственно своей природе, тогда исчезнет всякая возможность возрождения».

Однако же! Это предчувствие наступление карнавала революции.

И полноте, даже атеизм интеллигентов и тогда, и сейчас был не безбожием, а противобожием. Атеизм тоже карнавальная маска. Федор Михайлович Достоевский додумался и нам сообщил, но разве мы поняли его? Вот эти слова поняли? «И Бога отвергнет, так идолу поклонится - деревянному али златому, аль мысленному. Идолопоклонники это все, а не безбожники, вот как объявить их следует».

И еще у Федора Михайловича есть четкая «справка» о том, что происходит с человеком, впадающим в состояние одержимости революционной идеей. Бесовщина проникает в него. Ставрогина посещает черт (см. журнальный вариант «Бесов»): «...Я опять его видел, - проговорил Ставрогин почти шепотом, отвертываясь в сторону.

- Боже мой!

- Сначала здесь, в углу, вот тут, у самого шкафа, а потом он сидел всё рядом со мной, всю ночь, до и после моего выхода из дому...

- Не входи, Алексей Егорович! - крикнул он старику, показавшемуся в дверях с подносом в руке.

- Этого уже три месяца с вами не было!

- Да, три месяца; больше. (Беспокойство и тревога всё сильнее и сильнее овладевали им.) Что вы так засматриваете мне в лицо? Теперь начнется ряд его посещений. Вчера он был глуп и дерзок. Это тупой семинарист, самодовольство шестидесятых годов, лакейство мысли, лакейство среды, души, развития, с полным убеждением в непобедимости своей красоты... ничего не могло быть гаже. Я злился, что мой собственный бес мог явиться в такой дрянной маске. Никогда еще он так не приходил. Я, впрочем, всё молчал, нарочно; я не только молчал, я был неподвижен. Он за это ужасно злился, и я очень рад, что он злится. Я теперь даже рад.

Даша в совершенном испуге схватила его за руку.

- Николай Всеволодович, опомнитесь! - вскричала она.

- Что вы? - как бы удивился он ее волнению. - Ведь вы знаете, что у меня такая болезнь. Я вам одной только и открыл про нее на свете, и никто этого не знает. Постойте, неужели я вам не открывал? - смотрел он на нее в недоумении, как бы что-то припоминая.

Если так, то я действительно брежу или... с ума сошел, - прибавил он в невыразимой тоске, ожидая ответа.

- Нет, нет, не пугайтесь, вы мне открыли, одной мне, в Швейцарии. Я не того испугалась сейчас, а того, как вы о нем говорили.

Вы так говорите, как он самом деле есть. Боже сохрани вас от этого! - вскричала она в отчаянии.

- О нет, я в него не верю, успокойтесь, - улыбнулся он. - Пока еще не верю. Я знаю, что это я сам в разных видах, двоюсь и говорю сам с собой. Но все-таки он очень злится; ему ужасно хочется быть самостоятельным бесом и чтоб я в него уверовал в самом деле. Он смеялся вчера и уверял, что атеизм тому не мешает...

Знаете его вчерашнюю тему? Он всю ночь утверждал, что я фокусничаю, ищу бремени и неудобоносимых трудов, а сам в них не верую».

Ставрогины существуют и сейчас. Никуда они не уходили, как и Смердяковы. Они продолжают фокусничать, без веры и любви, не то на политических, не то на театральных подмостках. И чертовщину свою ни признали и не опечалились. Списали все на болезнь и временную лихоманку.

И не раскаялись...

«Певцом» Революции признают Александра Александровича Блока. Его «Двенадцать» в советской школе читали и учили. Но с чего же начал Блок - интеллигент и «старосветский» дворянин до мозга костей? Он ведь почитал себя учеником Владимира Соловьева, цитату из письма коего, мы привели выше. Поэт и недурственный мыслитель Блок эволюционирует так. Сперва уходит от Бога, затем и от безбожия, а завершает богоборчеством.

Еще в 1904 г. Блок пишет другу своему - Е.П. Иванову письмо. А там строки: «Я ни за что, говорю Вам теперь окончательно, не пойду врачеваться к Христу. Я его не знаю и не знал никогда».

А в 1908 году Александр Блок отправляется на собрание «хлыстов» (самой карнавальной из сект тогдашней Руси). О чем и сообщает матери: «...пошли к сектантам, где провели несколько хороших часов. Это - не в последний раз...»

Блок - типичная революционная карнавальная фигура, а за плечами ее маячит смерть. Недаром в одном из писем Александр Александрович высказывается достаточно откровенно: «...со мною - моя погибель, и я несколько eй горжусь и кокетничаю...». Карнавальное кокетство с «беременной смертью» до добра не доводит.

Блок чувствует надвигающую катастрофу и пишет в поэме «Возмездие»:

«Двадцатый век... Еще бездомней,

Еще страшнее жизни мгла

(Еще чернее и огромней

Тень Люциферова крыла).

Пожары дымные заката

(Пророчества о нашем дне),

Кометы грозной и хвостатой

Ужасный призрак в вышине,

Безжалостный конец Мессины

(Стихийных сил не превозмочь),

И неустанный рев машины,

Кующей гибель день и ночь...»

А затем и сам идет на поклон к катастрофе.

Этапы революции: от «Двенадцати» к «Мастеру и Маргарите»

Поэма «Двенадцать» - это карнавальное шествие, открытая пародия на крестный ход. Во главе тех, кто «эх, без креста» шествует антихрист. Венчик из роз - это не терновый венец Господа, но антихристово карнавальное убранство. Фактически, Александр Блок иронизирует, смеется над Христом. Христос Блока никого не спасет. Он не останавливает ни тех, кто хочет убить, ни тех, кто хочет поблудить. Этот псевдобог не осуждает революционных солдатиков за грехи. В тексте напрямую об этом ни слова.

Но возглавить шествие такое может только богоборец, тот кто искони ненавидел род людской. И ревут смех и хохоты «детей революции», которых она пожирает.

А ведь сам Блок задолго до 1917 года знал, что готовится России. Какие люди спешат разбудить «разум возмущенный» красноармейцев и «матросиков». Дореволюционная статья «Ирония»: «Самые живые, самые чуткие дети нашего века поражены болезнью, незнакомой телесным и духовным врачам. Эта болезнь -сродни душевным недугам и может быть названа «иронией». Ее проявления - приступы изнурительного смеха, который начинается с дьявольски-издевательской, провокаторской улыбки, кончается - буйством и кощунством.

Я знаю людей, которые готовы задохнуться от смеха, сообщая, что умирает их мать, что они погибают с голоду, что изменила невеста. Человек хохочет - и не знаешь, выпьет он сейчас, расставшись со мною, уксусной эссенции, увижу ли его еще раз?..

Пьян иронией, смехом, как водкой; так же все обезличено, все «обесчещено», все - все равно.

Какая же жизнь, какое творчество, какое дело может возникнуть среди людей, больных «иронией», древней болезнью, все более и более заразительной? Сам того не ведая, человек заражается ею; это - как укус упыря; человек сам становится кровопийцей, у него пухнут и наливаются кровью губы, белеет лицо, отрастают клыки».

Впрочем, на счет «самых живых» и «самых чутких» Блок покривил душою. Ведь не напрасно в качестве эпиграфа он сам избрал слова Некрасова:

«Я не люблю иронии твоей.

Оставь ее отжившим и нежившим,

А нам с тобой, так горячо

любившим,

Еще остаток чувства сохранившим, -

Нам рано предаваться ей».

Смех и ирония мертвеца, отринувшего Бога, видится Блоку, но он не жаждет это признавать. Боится. И играет самого себя.

Булгаковский роман «Мастер и Маргарита» явно перекликается с «Двенадцатью» Блока и революционными стихами, и прозой Валерия Брюсова («Огненный ангел» и «Гора Звезды», сразу же приходят на ум).

Иешуа Га-Ноцри Михаила Булгакова близок Исусу Христу (а, именно так, по-старообрядчески звучит имя в поэме «Двенадцать») Александра Блока. Если за вторым маячит «тень Люциферова крыла», то за первым примечается тросточка Воланда. Игры с именем Бога были характерны для древнего «лжеименного гнозиса». В эти игры играют и Блок, и Брюсов, и Булгаков. И эти русские литераторы (как будто не прошли столетия!) продолжают путь Франсуа Рабле

Но, если карнавал революции у Блока в разгаре, хотя от него и веет безысходностью, то у Михаила Афанасьевича Булгакова она уже наступила и все поглощает. Пир у сатаны и карнавален, и театрален. И Маргарита надевает маску королевы Марго. Она совершает свою собственную революцию, отказываясь от самой себя...

Маргарите и Мастеру все равно к кому падать в ноги. Хоть демонам. И уж, извините, но кажется, что Мастер - это Александр Блок, не умерший в 1921 году и дотянувший до более позднего времени. И, конечно, для него, не достойного рая и сконструировал Булгаков в романе область покоя (вполне в стиле гностиков), где приятно писать гусиным пером на пергамене. Но туда Мастер - Блок отправляется в сопровождении Воланда и слуг его, сбросивших карнавальные маски. Рабле, кстати, если бы ему предложили подобное посмертие, наверняка был бы доволен.

Блок, Брюсов, Булгаков - это памятники и жертвы распада обезбоженного сознания образованных групп Российской империи, запустивших маховик революции.

«Когда трясет державу»

Если принимать революцию как «бахтинский» карнавал, то с неизбежностью вытекает вывод - мы не вышли из революционного процесса, как, впрочем, и из Мировой войны (запустившейся в 1914 г. и не утихнувшей до сих пор, ибо не было ни одного года после выстрела в Сараево, чтобы человечество где-нибудь, да и не воевало, причем со столкновением интересов нескольких стран).

Как же не вспомнить стихи пречудного русского поэта Юрия Поликарповича Кузнецова:

«В этот день, когда трясет державу

Гнев небес, и слышен плач, и вой,

Назовут друзья тебя по праву

Ветераном третьей мировой.

Бесам пораженья не внимая,

Выпьем мы по чарке горевой,

Потому что третья мировая

Началась до первой мировой».

В XXI столетии Мировая война не окончена, она приобретает другие лица, формы, то есть продолжается в карнавальном континууме, охватившем всю планету.

В современном мире генеральным дегенеративным оружием Мировой войны и революции являются средства массовой информации. Карнавал - постмодернистский базис их мифологии, в которой поднимается на щит Низ, когда поступки людей объясняются через инстинкт и эмоции, когда навязывается отказ от Господа нашего Иисуса Христа и традиции в пользу псевдотрадиций, когда вера и нравственность большинства объявляются более примитивными, чем представления о них различных «меньшинств». Все это насильственно впихивается в молодежную культуру, вызывая дробление последней. Молодежи СМИ навязывают добродетели из «липовых» идеологий: феминизма, гомосексуализма, «вечной юности» молодежных субкультур. Карнавал надевает культурные маски, при этом совершая перевертывание реальности в виртуальность и наоборот.

Сейчас транснациональная элита (владеющая природными ресурсами и финансами) старается переделать капитализм, преобразовать его в нечто иное (неофеодализм, неоантичность и т. д.). Так как молодежь всегда была самым активным демографическим слоем, то необходимо ввести ее возможные действия в некоторые заранее прогнозируемые формы (это спокойно можно достичь, навязывая определенные идеологические штампы и стереотипы!). Кроме того, необходимо разорвать связь поколений на национальных уровнях, а ради этого нужно убить Историю, заместив ее псевдоисторией (отсюда повышенное тиражирование произведений в стиле «фентэзи»). Религию же важно новоявленным «человекоделам» заместить оккультизмом («Новым веком» вкупе с Эпохой Водолея или «суррогатным исламом»). Карнавал великолепно помогает решению настоящей задачи и ведет к смерти человеческий род.

Революция 1917 года, фактически, уничтожила «священное русское царство» (по Н.А. Бердяеву), что затем привело и к Гражданской войне, и к репрессиям против сословий-хранителей традиции. Карнавал обернулся всеобъемлющей трагедией.

Мы не выйдем из революции, переживая ее ожесточение всех против всех снова и снова, пока не поймем, что Высокое нельзя путать с Низким, а средства для жизни превращать в цели жизни. Революция с ее приоритетом материального над духовным должна быть повернута вспять. Мудрость материального и потребительство - это не более, чем соблазн, вылупившийся из недр революционного карнавала-театра.

Но когда рассуждаешь о революции (о возможности оной в наши дни) нельзя обойтись без Николая Васильевича Гоголя. Но следует обратиться не к пронзительному революционному «Ревизору» и не к карнавальным «Мертвым душам», но заглянуть чуть ранее - в «Вечера на хуторе близ Диканьки».

«Ночь перед Рождеством». Кузнец Вакула с мешком (в коем тихо лежит бес) заявляется к Пацюку с просьбой помочь найти черта (иначе обещанные красавице Оксане черевички, с ножек самой императрицы, никак не достать): «...Пацюк взглянул и снова начал хлебать галушки. Ободренный кузнец решился продолжать:

- К тебе пришел, Пацюк, дай Боже тебе всего, добра всякого в довольствии, хлеба в пропорции! - Кузнец иногда умел ввернуть модное слово; в том он понаторел в бытность еще в Полтаве, когда размалевывал сотнику дощатый забор. - Пропадать приходится мне, грешному! ничто не помогает на свете! Что будет, то будет, приходится просить помощи у самого черта. Что ж, Пацюк? - произнес кузнец, видя неизменное его молчание, - как мне быть?

- Когда нужно черта, то и ступай к черту! - отвечал Пацюк, не подымая на него глаз и продолжая убирать галушки.

- Для того-то я и пришел к тебе, - отвечал кузнец, отвешивая поклон, - кроме тебя, думаю, никто на свете не знает к нему дороги.

Пацюк ни слова и доедал остальные галушки.

- Сделай милость, человек добрый, не откажи! - наступал кузнец, - свинины ли, колбас, муки гречневой, ну, полотна, пшена или иного прочего, в случае потребности... как обыкновенно между добрыми людьми водится... не поскупимся. Расскажи хоть, как, примерно сказать, попасть к нему на дорогу?

- Тому не нужно далеко ходить, у кого черт за плечами, - произнес равнодушно Пацюк, не изменяя своего положения».

Уговорить Вакулу утопить мешок с чертом в проруби так же сложно, как и выйти из революционного карнавала. Революцию готовили долго, по крайней мере, еще со второй половины XIX века, захватывая и илотизируя культуру, литературу, образование и прессу. Выход из революции возможен, но на это потребуется не один день и даже не одно десятилетие. Только вернув «гегемонию в культуре» можно и возвратиться на путь естественного национально-государственного развития, которое не мыслимо без Самодержавия, Православия и создания солидарного общества. А пока необходимо не допускать обострения революционной хронической болезни. И терпеливо изготавливать лекарство от нее, занимаясь просвещением всех слоев населения России. Иной колеи нет. Быстрые радикальные решения проблемы - это самообман и не более того. И подступать к этому надо с любовью подлинной, а не декларируемой и мнимой, к Богу, к человеку, к Родине, ориентируясь на слова Апостола Павла: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий.

Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви,- то я ничто.

И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.

Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.

Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится» (1 Кор 13, 1-8).

Список использованной литературы

1. Аверинцев, С. С. Бахтин, смех, христианская культура[Текст] / С. С. Аверинцев // М.М. Бахтин как философ. - М.: Наука, 1992. - С. 7-19.

2. Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса [Текст] / М. М. Бахтин. - 2-е изд. - М.: Художественная литература, 1990. - 543 с.

3. Бойцов М. А. Выживет ли Клио при глобализации?[Текст] / М. А. Бойцов // ОНС. - 2006. -№1. - С. 91 - 109.

4. Видоевич З. Либеральный тоталитаризм[Текст] / З. Видоевич // СОЦИС. - 2007. - № 12. - С. 39 - 49.

Грамши, А. Искусство и политика: в 2-х т. [Текст] / А. Грамши; пер. с итал. - М.: Искусство, 1991. - Т. 1. - 432 с.

5. Кургинян, С. Кризис и другие... [Текст] / С. Кургинян // Завтра. - 2009. - 11 ноября.

6. Лосев, А.Ф. История античной эстетики: Итоги тысячелетнего развития: В 2-х кн. Кн. 2.[Текст] / А.Ф. Лосев. - М.: Искусство, 1994. - 604 с.

7. Лосев, А.Ф. Эстетика Возрождения [Электронный ресурс] / А.Ф. Лосев.- Режим доступа: http://www.lib.rus.ec/

8. Лотман, Ю.М. О роли типологических символов в истории культуры[Текст] / Ю.М. Лотман // Семиосфера. - СПб. : Искусство - СПБ, 2000. - С. 371 - 385.

9. Пинский, Л.Е. Отзыв о книге М.М. Бахтина «Творчество Рабле и проблема народной культуры средневековья и Ренессанса» [Текст] / Л.Е. Пинский // Диалог. Карнавал. Хронотоп. - 1998. - №4. - С. 102 - 117.

10. Постмодернизм. Энциклопедия [Текст]. - Минск: Интерпрессервис : Книжный Дом, 2001. -1040 с.

11. Рабле, Ф. Гаргантюа и Пантагрюэль [Текст] / Ф. Рабле; пер. с франц. - М.: Правда, 1981. - 560 с.

12. Фурсов, Андрей. Капитал(изм) и Модерн - схватка скелетов над пропастью [Текст] / Андрей Фурсов // Наш современник. - 2009. - №8. - С. 188 - 213.

13. Фурсов, Андрей. Накануне «Бури Тысячелетия» [Текст] / Андрей Фурсов // Москва. - 2007. - № 1. - С. 173 - 202.

14. Хейзинга Й. Homoludens. В тени завтрашнего дня [Текст] / Й. Хейзинга ; пер. с нидерл. ; общ. ред. и послесл. Г. М. Тавризян. - М.: Прогресс : Прогресс - Академия, 1992. - 464 с.

***

Александр Иванович Гончаров родился в 1965 году. Кандидат филологических наук. Корреспондент Информационного митрополичьего центра «Православное Осколье» (г. Старый Оскол, Белгородская обл.)