Немецкий профессор: "Русский язык спас мне жизнь"

НА ФОТО: В. Ка­зак во вре­мя бе­седы.

- Как я сумел там в течение нескольких дней достать русскую грамматику и словарь - не могу вам сказать, но я узнал, что у одного из пленных они были. Он находился в другом здании, но в том же городе. Кто-то мне эти книги принес на пару дней. Я переписал то, что мне было нужно, и стал учить русский язык самостоятельно. И редкие общения с медсестрами давали мне возможность хоть какой-то минимальной разговорной практики по-русски. А через шесть недель выяснилось, что освободилось место переводчика на кухне. Мне удалось на следующий день попасть в группу работающих на кухне. И к вечеру я вернулся уже как новый переводчик. Две или три недели я работал там, питался нормально, даже мог помочь друзьям своей пайкой...

Он уже не воз­ра­зит из скром­ности в от­вет на эту ре­аль­ную оцен­ку его тру­да: боль­ше не­го вряд ли кто еще на За­паде сде­лал столь­ко по­лез­но­го для рус­ской ли­тера­туры в XX ве­ке. Да, уже не воз­ра­зит… Круп­ней­ший из пос­ле­во­ен­ных не­мец­ких уче­ных-сла­вис­тов, тон­чай­ший зна­ток рус­ско­го язы­ка, ди­рек­тор Ин­сти­тута сла­вис­ти­ки Кёль­нско­го уни­вер­си­тета, ав­тор пер­во­го в ми­ре "Лек­си­кона рус­ской ли­тера­туры ХХ ве­ка", про­фес­сор ВОЛЬ­ФГАНГ КА­ЗАК скон­чался в сво­ём до­ме в рей­нском го­род­ке Му­хе, не до­жив де­сяти дней до 76-ле­тия.

А за два го­да до это­го мне по­вез­ло: про­фес­сор Ка­зак, обыч­но не очень-то жа­лу­ющий сво­им вни­мани­ем эмиг­рант­скую прес­су, сог­ла­сил­ся на бе­седу с рус­ским жур­на­лис­том.

Ни­же - от­ры­вок из этой бе­седы:

…Гос­по­дин Ка­зак, мы с ва­ми не смо­жем обой­тись без то­го, что­бы хо­тя бы в нес­коль­ких сло­вах не рас­ска­зать чи­тате­лю о ва­шей неп­ростой судь­бе, о том, как вы ста­ли че­лове­ком, пос­вя­тив­шим свою жизнь рус­ско­му язы­ку.

- По­жалуй­ста. Итак, я - 1927 го­да рож­де­ния. В 1943 го­ду ме­ня, как и дру­гих маль­чи­ков мо­его воз­раста, приз­ва­ли на во­ен­ную служ­бу: спер­ва в про­тивоз­душные вой­ска в ка­чес­тве "Luftwaffenhelfer", а в на­чале 1945-го - в ар­мию, где мне уда­лось стать са­нита­ром. И 24 ап­ре­ля я по­пал на фронт вбли­зи Бер­ли­на, а уже 30-го... ме­ня взя­ли в плен поль­ские вой­ска. По­ляки ста­ли ру­гать ме­ня за то, что я в них стре­лял, на что я от­ве­тил: как раз сов­сем не стре­лял, так как был са­нита­ром. Они взя­ли мою вин­товку, ко­торая ва­лялась ря­дом, и... на­чали ди­ко хо­хотать: ствол внут­ри весь был пок­рыт ржав­чи­ной. Это сра­зу же из­ме­нило мое по­ложе­ние, мо­жет быть, спас­ло мне жизнь. И да­лее я был пол­то­ра го­да в со­вет­ском пле­ну, ку­да ме­ня пе­реда­ли по­ляки...

- Как вы от­но­сились тог­да и от­но­ситесь сей­час к тем лю­дям, что дер­жа­ли вас в пле­ну? Ос­тался ли у вас пос­ле это­го ка­кой-то оса­док неп­ри­яз­ни?

- Это для ме­ня аб­сур­дный воп­рос! Та­кой проб­ле­мы не су­щес­тву­ет. Ес­ли хо­тите знать, са­мой сво­ей жизнью я обя­зан рус­ско­му офи­церу, "опе­ру" НКВД по фа­милии Гри­шеч­кин. Он выз­вал ме­ня из боль­ни­цы, по­лужи­вого, уз­нав, что я к то­му вре­мени уже нем­но­го вла­дел рус­ским язы­ком...

- Вы зна­ли это­го офи­цера до пле­на?

- Нет, от­ку­да же? Я ви­дел его впер­вые. На­до ска­зать, что мы все в этом ла­гере, плен­ные, прак­ти­чес­ки уми­рали от ис­то­щения. Как го­ворят у нем­цев, мёр­ли как му­хи...

- ...У рус­ских то­же так го­ворят...

-...так как по­луча­ли на пи­тание лишь треть или да­же чет­верть ми­ниму­ма, ко­торый не­об­хо­дим для то­го, что­бы прос­то вы­жить... Ко­неч­но, я в этой ла­гер­ной боль­ни­це все вре­мя пы­тал­ся най­ти ка­кую-ни­будь ра­боту. И она у ме­ня бы­ла, сна­чала на пол­то­ра ме­сяца - у зуб­но­го вра­ча, по­том на ме­сяц - в ком­на­те мед­сестер.

- Что это бы­ла за ра­бота?

- Са­нита­ром, убор­щи­ком. Так я иног­да по­лучал до­бавоч­ную пи­щу. Но в кон­це кон­цов я эти ра­боты по­терял: сре­ди на­ших плен­ных ока­зались лю­ди по­хит­рее ме­ня... Вот тог­да-то и ре­шил, что пусть они хит­рые, а я возь­му свое по-дру­гому, "по ли­нии го­ловы": бу­ду сроч­но учить рус­ский. На­ходясь в этом жут­ком сос­то­янии в пле­ну, я для се­бя чет­ко по­нял, что вы­жить смо­гу ско­рее все­го, ес­ли изу­чу рус­ский язык. При этом соз­на­вал, что та­ким пу­тем мо­гу сох­ра­нить свое здо­ровье, но, на­вер­ное, доль­ше бу­ду ос­та­вать­ся в пле­ну, мо­жет быть, да­же всю жизнь...

- Как вы ре­шились изу­чить язык в ус­ло­ви­ях пле­на? Без по­собий и сло­варей?!

- Как я су­мел там в те­чение нес­коль­ких дней дос­тать рус­скую грам­ма­тику и сло­варь - не мо­гу вам ска­зать, но я уз­нал, что у од­но­го из плен­ных они бы­ли. Он на­ходил­ся в дру­гом зда­нии, но в том же го­роде. Кто-то мне эти кни­ги при­нес на па­ру дней. Я пе­репи­сал то, что мне бы­ло нуж­но, и стал учить рус­ский язык са­мос­то­ятель­но. И ред­кие об­ще­ния с мед­сес­тра­ми да­вали мне воз­можность хоть ка­кой-то ми­нималь­ной раз­го­вор­ной прак­ти­ки по-рус­ски. А че­рез шесть не­дель вы­яс­ни­лось, что ос­во­боди­лось мес­то пе­ревод­чи­ка на кух­не. Мне уда­лось на сле­ду­ющий день по­пасть в груп­пу ра­бота­ющих на кух­не. И к ве­черу я вер­нулся уже как но­вый пе­ревод­чик. Две или три не­дели я ра­ботал там, пи­тал­ся нор­маль­но, да­же мог по­мочь друзь­ям сво­ей пай­кой. И тут ме­ня выз­ва­ли к "опе­ру" Гри­шеч­ки­ну. Я по­нятия не имел, за­чем ме­ня вы­зыва­ют...

- Бо­ялись, что на доп­рос?

- Это­го я как раз сов­сем не бо­ял­ся, так как у ме­ня, с точ­ки зре­ния по­лити­чес­кой (от­но­шения к на­цис­там и то­му по­доб­ное), бы­ла са­мая чис­тая со­весть, ка­кая толь­ко мо­жет быть: мой па­па в 1933 го­ду сра­зу же по­терял свою ра­боту. Я имел счастье вы­рас­ти в со­вер­шенно ан­ти­фашист­ской, ан­ти­нацист­ской семье! Мой па­па - Гер­ман Ка­зак - пи­сатель, он стал из­вес­тным пос­ле па­дения Треть­его рей­ха, а с 1953 го­да де­сять пос­ле­ду­ющих лет он был пре­зиден­том Не­мец­кой ака­демии ли­тера­туры и язы­ка. Его глав­ный ро­ман "Die Stadt hinter dem Strom" - "Го­род за ре­кой", - из­данный в 1947 го­ду, был пе­реве­ден вско­ре на мно­гие язы­ки, а на рус­ский - толь­ко при Гор­ба­чеве: со­вет­ская цен­зу­ра по­нима­ла, что его кри­тика на­цист­ско­го то­тали­тариз­ма пол­ностью под­хо­дит и к со­вет­ско­му... Па­па пос­ле вой­ны был для все­го ми­ра как бы до­каза­тель­ством то­го, что и под Гит­ле­ром су­щес­тво­вали нас­то­ящие "внут­ренние" эмиг­ранты, что под­линная, чес­тная ли­тера­тура про­дол­жа­ла жить да­же в это вре­мя, то есть бы­ли лю­ди, ко­торые не толь­ко не прис­по­саб­ли­вались, а про­дол­жа­ли соз­да­вать нас­то­ящую не­мец­кую ли­тера­туру.

Так вот, ког­да мед­сес­тра ве­ла ме­ня к ка­бине­ту "опе­ра", она пы­талась ме­ня под­бодрить: "Маль­чик, не бой­ся"... Толь­ко тог­да я по­нял, что по­ложе­ние опас­ное, на­до быть на­чеку. Доп­рос вел­ся по-рус­ски, я это­го офи­цера со­вер­шенно не бо­ял­ся, а он стал для ме­ня пер­вой от­личной воз­можностью до­казать преж­де все­го са­мому се­бе, мо­гу ли я уже об­щать­ся по-рус­ски. Ока­залось - мо­гу! А еще че­рез не­кото­рое вре­мя он спас ме­ня от "под­писки" (сог­ла­сия на сот­рудни­чес­тво в ка­чес­тве гэ­бэш­но­го сек­со­та - Г. К.).

- Как же это про­изош­ло?

- Од­нажды ме­ня, как вла­де­юще­го рус­ским, выз­ва­ли в ка­кой-то ка­бинет, где, кро­ме Гри­шеч­ки­на, си­дели еще нес­коль­ко офи­церов. Ме­ня эти офи­церы о чем-то спра­шива­ли, я что-то не­оп­ре­делен­но от­ве­чал... Все это вре­мя Гри­шеч­кин мол­ча и вни­матель­но смот­рел на ме­ня. Я не все по­нял, но чувс­тво­вал, о чем идет речь. Вдруг Гри­шеч­кин го­ворит офи­церам: "Вы что, не ви­дите, что он еще не­дос­та­точ­но вла­де­ет рус­ским, не сто­ит с ним те­рять вре­мени, на­до выз­вать его поз­же"... И вдруг - как за­орет на ме­ня: "Во-о-он от­сю­да!!!"... Это, как я сра­зу со­об­ра­зил, бы­ла по­каз­ная гру­бость, рас­счи­тан­ная на офи­церов. Прос­то он та­ким об­ра­зом ре­шил ме­ня спас­ти. И я, ко­неч­но, был ему в ду­ше очень бла­года­рен за это. А че­рез че­тыре ме­сяца был тран­спорт на ро­дину: часть са­мых сла­бых плен­ных от­пуска­ли в Гер­ма­нию. Но ме­ня... в ал­фа­вит­ном спис­ке не ока­залось. В это вре­мя я, кста­ти, был тя­жело бо­лен, на гра­ни смер­ти. Но... в спис­ке пос­ле ка­кого-то плен­но­го с фа­мили­ей на "Я" или "Ю", то есть в кон­це ал­фа­вита, бы­ли при­писа­ны я и еще трое плен­ных, от­прав­ля­емых в Гер­ма­нию (мне ста­ло яс­но, кто эту при­пис­ку сде­лал, за­щищая мою фа­милию еще тре­мя дру­гими). Сам Гри­шеч­кин ехал в этом эше­лоне на­чаль­ни­ком НКВД и... взял ме­ня в свой ва­гон. Ва­гон был то­вар­ный, как и все ос­таль­ные, но с печ­кой, кро­ватя­ми для офи­церов и... од­ни­ми ог­ромны­ми на­рами для ме­ня. И все две не­дели, по­ка мы еха­ли из Куз­нецка (под Пен­зой) до Фран­кфур­та-на-Оде­ре, я нем­но­го ра­ботал пе­ревод­чи­ком, ме­ня кор­ми­ли. Та­ким об­ра­зом, я был ос­во­бож­ден из пле­на, вер­нулся до­мой. То есть рус­ский язык спас мне жизнь…

Ду­маю, те­перь вы по­нима­ете, что в той си­ту­ации де­вят­надца­тилет­ний маль­чик ина­че пос­ту­пить не мог, кро­ме как по­луч­ше вы­учить рус­ский язык и во­об­ще пос­вя­тить свою жизнь это­му язы­ку. Я чувс­тво­вал в этом и по­дарок, и за­дание судь­бы, во­лю Божью. По­это­му я выб­рал про­фес­сию пе­ревод­чи­ка. Сдал сно­ва в Пот­сда­ме, мо­ем род­ном го­роде, эк­за­мен на ат­тестат зре­лос­ти, по­том пе­ре­ехал в Гей­дель­берг, где с по­мощью мо­его от­ца по­лучил мес­то в Ин­сти­туте пе­ревод­чи­ков уни­вер­си­тета, по окон­ча­нии ко­торо­го в 1951 го­ду сдал эк­за­мен на ус­тно­го пе­ревод­чи­ка. Че­рез два го­да в Гёт­тинген­ском уни­вер­си­тете по­лучил сте­пень док­то­ра фи­лоло­гии (по спе­ци­аль­нос­тям сла­вис­ти­ка, вос­точно-ев­ро­пей­ская ис­то­рия и тюр­ко­логия), на­писав ра­боту о Го­голе. Сло­вом, без мо­его пле­на в СССР и без ка­пита­на Гри­шеч­ки­на мы бы с ва­ми сей­час не си­дели здесь...

Ко­роче, у ме­ня нет и не бы­ло ни­какой неп­ри­яз­ни, тем бо­лее злос­ти не толь­ко к тем, кто дер­жал ме­ня в пле­ну, но и к тем, кто да­же в ме­ня стре­лял... Как нас зас­та­вили стре­лять, так и ва­ших сол­дат зас­та­вили стре­лять. Это по­лити­ки раз­вя­зали вой­ну, мы - обе сто­роны - ни­чего не мог­ли с этим по­делать. Это - с обе­их сто­рон - лишь ре­зуль­тат про­паган­ды. Всег­да и во все вре­мена враж­да од­но­го на­рода к дру­гому - вы­дум­ка по­лити­ков! Тер­мин "враг" для ме­ня аб­со­лют­но не су­щес­тву­ет...

В пле­ну я пе­режил по­доб­ные ощу­щения не толь­ко от об­ще­ния с офи­цером Гри­шеч­ки­ным. Но и, нап­ри­мер, с тем по­ляком, ко­торый ме­ня вел в плен: спро­сив, нет ли у ме­ня че­го-ни­будь по­доз­ри­тель­но­го, и ког­да я на­шел в сво­их кар­ма­нах пат­ро­ны, он от­вел ме­ня по­даль­ше в лес и про­сил обя­затель­но все их выб­ро­сить - спа­сал от воз­можных ос­ложне­ний в со­вет­ском пле­ну... Или еще та­кой слу­чай: мы, плен­ные, нап­равля­лись в то­вар­ном по­ез­де в Куй­бы­шев (ны­не Са­мара. - Г.К.), в мес­то рас­по­ложе­ния ла­геря. В один из дней нам поз­во­лили вый­ти из ва­гонов. Там, вбли­зи же­лез­но­дорож­но­го по­лот­на, сто­яли пять-шесть до­мов. Ес­тес­твен­но, об­щать­ся с на­ми мес­тно­му на­селе­нию бы­ло зап­ре­щено. Од­на рус­ская жен­щи­на, кресть­ян­ка, при­нес­ла два вед­ра во­ды, чтоб плен­ные уто­лили силь­ную жаж­ду. Это тут же за­метил один из на­ших кон­во­иров и прог­нал ее. Она ус­пе­ла раз­дать всю свою во­ду и ис­чезла. И тут же... воз­никла в дру­гом мес­те, на­по­ила дру­гих плен­ных нем­цев... Кон­во­ир сно­ва прог­нал ее, но, зна­ете, как-то вя­ло, как бы для про­фор­мы, не аг­рессив­но, мед­ленно, яв­но да­вая ей вре­мя ус­петь раз­дать всю во­ду... И в эту иг­ру они на пол­ном серь­езе иг­ра­ли нес­коль­ко раз, по­ка все плен­ные не на­пились. Я по­нял, что для рус­ских жи­телей мы бы­ли бед­ны­ми нес­час­тны­ми людь­ми, плен­ны­ми, ко­торые нуж­да­лись в по­мощи. Не­важ­но - не­мец­ки­ми, рус­ски­ми ли­бо ка­кими-то ины­ми нес­во­бод­ны­ми людь­ми. Я пе­режил это от­но­шение в пле­ну, в том чис­ле и со сто­роны мед­сестер, и со сто­роны мес­тных жи­телей, прос­тых рус­ских лю­дей... А раз­ве мож­но, нап­ри­мер, за­быть та­кую си­ту­ацию: по­дош­ла как-то к на­шему ла­герю с дру­гой сто­роны ко­лючей про­воло­ки жен­щи­на, ви­димо, кресть­ян­ка, и, ози­ра­ясь, мол­ча про­тяну­ла мне пу­чок зе­лено­го лу­ка и тут же уш­ла... Это ведь был жест ми­лосер­дия! Ду­шев­ное дви­жение че­лове­ка к че­лове­ку. И кон­крет­ная по­мощь. И имен­но на этом ос­но­выва­ет­ся, ес­ли хо­тите, все мое от­но­шение, воз­никшее тог­да к рус­ским. И я пе­режил, бу­дучи в пле­ну, нес­коль­ко по­доб­ных си­ту­аций, ко­торые за­рони­ли в мо­ей ду­ше до­верие и внут­реннюю бли­зость к рус­ским.

Григорий КРОШИН