РУССКАЯ СВЕРХМАСШТАБНАЯ ГЕКАТОМБА. Большевики, захватив власть, узаконили геноцид славян

Прошлое столетие ознаменовалось колоссальными по масштабам и целенаправленности ударами по славянским народам. Систематическое и массовое истребление представителей славянских народов в войнах и лагерях с помощью голода и различных запрещенных видов оружия прослеживается в течение всего ХХ века. Если в международной практике закрепилось использование термина «Холокост» (с прописной буквы) исключительно в отношении истребления евреев в рамках политики нацисткой Германии, а холокост (в широком смысле) – как обозначение массового уничтожения нацистами различных представителей этнических и социальных групп, то вопрос причисления к ним славян до сих пор является дискуссионным ввиду отсутствия расового обоснования истребления всех славян и наличия славянских стран и организаций среди союзников Третьего рейха. При этом многие славянские историки убеждены в правомерности рассмотрения славянского холокоста, масштаб которого выходит за рамки Второй мировой войны и является следствием многоступенчатой программы уничтожения, расчленения и замещения славянских народов в течение всего столетия. Что касается русских как самого многочисленного славянского народа, то он, безусловно, понес самые огромные потери, причем русская гекатомба началась не с вторжения внешнего врага, а с революции. Февраль 1917 года низверг органическую форму российской государственности и под видом построения «самого свободного государства в мире» разрушил все виды общественной иерархии, погрузив Россию в хаос. Октябрь 1917-го под лозунгами о власти трудового народа сначала обезглавил нацию, физически ликвидируя аристократию, военную и интеллектуальную элиту, а затем принялся и за сам трудовой народ. Наследники террористов, большевики, после захвата власти официально узаконили террор как механизм государственного управления, сделав его также инструментом подавления общественного сознания и легимитизации своего режима. Попав в жернова новой власти, русский народ систематически подвергался геноциду и этноциду, чтобы из национального субъекта превратиться в материал для социальных экспериментов апологетов мировой революции.

Большевики разработали и эффективно применяли целый набор инструментов для истребления и деформации русского народа. Это – институт заложников, массовые расстрелы, спровоцированный продразверсткой голод, средневековые пытки и многое другое, что составляло красный террор. Но еще до его официального введения они своей пропагандой подготовили атмосферу вседозволенности и ненависти, которая способствовала превращению человека в бешеного зверя. Недаром в первые годы они давали волю выпущенным в феврале 17-го уголовникам, потворствовали анархистам и другим бесчинствующим силам революции, чтобы своим «грабь награбленное» и сатанинским постулатом «все дозволено» пробудить в бесчинствующей толпе самое низменное. Они поощряли грабежи и насилие со стороны этой толпы, чтобы создать охватывающий все вирус расчеловечивания и ввести в норму безнаказанную расправу тех, кто пока ощущал себя новыми хозяевами жизни, над теми, кого объявили «бывшими». Доведя этот разгул до предела и умело пользуясь им, они впоследствии жестко подавят его, когда идеологических врагов не останется. Но этот разгул принесет свои кровавые плоды, и на протяжении всей Гражданской войны в приказах и официальных распоряжениях будет регулярно фигурировать формулировка о гневе трудящихся, по инициативе которых проводится очередная расправа. Трансформация народа, скрепленного вековыми христианскими традициями, в обезумевшую толпу мародеров, насильников и убийц, руками которой первое время совершались якобы бесконтрольные преступления, – это тоже серьезный инструмент большевиков, которым они и начали перекраивать русский народ. Это уже было испытано в 1905 г., когда агитаторы со сладострастием писали об «иллюминации пылающих дворянских гнезд».

Официально начало красного террора принято оправдывать убийством главного петроградского чекиста Моисея Урицкого рукой социалиста Леонида Каннегисера и покушением на Владимира Ленина, совершенным анархисткой и эсеркой Фанни Каплан. И хоть исполнители не относились ни к белогвардейским организациям, ни к русским вообще, карающий меч обрушился в первую очередь на русских дворян, офицеров и инженеров, профессоров и докторов, публицистов и издателей. Начались захваты заложников и расстрелы по спискам, которые часто публиковались, чтобы устрашать граждан и демонстрировать непрерывную работу системы. По мере того как расширялся фронт Гражданской войны и росло сопротивление населения, разгоралась и жажда крови. За все поражения РККА Ленин призывал казнить как можно больше представителей враждебных классов. Отсюда выводилась формула: за голову одного коммуниста полетят сотни голов враждебных классов. И она приводилась в действие по волостям и губерниям. Любое неповиновение должно было в назидание караться десятикратно. За попытку не отдать все запасы хлеба сжигались крестьянские хозяйства и целые деревни. Рабочие демонстрации встречали пулеметным огнем и забрасывали ручными гранатами. Методы чекистов в застенках обрастали пытками и жестокостью, которую не знала даже Средневековая Русь. Большевикам требовались лишь формальные поводы, чтобы превратить массовые человеческие жертвы в каждодневную практику, часть быта и новой реальности. Как писали в революционном бюллетене в Моршанске 1918 года: «Произведена противозаразная прививка, т.е. красный террор... Прививка эта сделана по всей России... Мы должны ответить на удар – ударом в десять раз сильнее». Как обращает внимание в своем знаменитом исследовании «Красный террор в России» С.П. Мельгунов, после взрывов, совершенных эсерами и анархистами, почему-то причисленных большевиками к белому террору, председатели региональных ЧК немедленно откликнулись на заявления Лациса и Каменева о наказании казнями не имеющих к этому акту отношения людей. В самой Москве Ф.Э. Дзержинский одним приказом распорядился расстреливать всех «кадет, жандармов... и разных там князей и графов, находящихся во всех местах заключения Москвы», обрекая одновременно на смерть тысячи людей. На следующий день он отменил приказ, но сколько невинных жизней его аппарат отобрал за одну ночь? В списках часто смешивались все, кто попадал в тюрьму: фальшивомонетчики и помещики, проститутки и священники, юристы и грабители – главное, что красное колесо было запущено.

Позже был официально введен институт заложников, и большевики стали мстить политическим противникам или перебежавшим к белым офицерам убийствами их жен и детей, а порой и дальних родственников, даже учителей и прислуги. Впоследствии, уже во время Тамбовского восстания, станут брать в заложники крестьянских жен и детей. Мельгунов также вспоминал о расстрелах гимназистов 8–14 лет в Москве, совершаемых М.С. Кедровым. Часто детей расстреливали на глазах родителей, а родителей – на глазах детей. И важно отметить, что создатель Всероссийской Чрезвычайной комиссии Ф.Э. Дзержинский только систематизировал красный террор, цинично прикрываясь гневом пролетариата, который следовало упорядочить. По утверждению того же Мельгунова, красный террор фактически начался с разгула насилия против всех «бывших» сразу после прихода большевиков к власти, а после августа 1918 г. обрел систематичность и новые инструменты, когда вся страна покрылась сетью чрезвычайных комиссий, работающих параллельно с различным трибуналами и штабами, также выносящими смертные приговоры.

Не оправданная ничем, но явно поощряемая комиссарами свыше гипертрофированная жестокость стала отличительной чертой ЧК по всей стране. Наиболее известны документальные кадры деникинской комиссии, снятые после освобождения Харькова в 1919 г., на которых запечатлены обезображенные тела жертв чрезвычайки, снятая с рук кожа, следы хирургических операций, размозженные черепа и т. д. Следы пыток находили и раньше. Например, знаменитый Дроздовский полк пользовался репутацией особенно ожесточенного в связи с проводимыми им расстрелами коммунистов, но это стало следствием увиденных его чинами по возвращении из Ясс весной 1918 г. трупов русских офицеров с прибитыми гвоздями и кольями погонами, снятыми скальпами и чудовищными увечьями в области половых органов. Узнав, каким мукам красные подвергали обреченных офицеров перед смертью, дроздовцы на какое-то время перестали брать пленных и прослыли очень жестокими. Зато для их противников изощренная жестокость была частью методики подавления масс, а для множества комиссаров – потребностью извращенного сознания.

Широко известна резня в Крыму 1920–21 гг., после эвакуации Русской армии барона П.Н. Врангеля, за которую главные каратели Бела Кун и Землячка (Розалия Залкинд) получили ордена Красного Знамени и названия множества улиц в свою честь. Несмотря на обещанную М. Фрунзе амнистию для оставшихся белогвардейцев, в течение нескольких месяцев чекисты по всему Крыму забирали людей и определяли их судьбу по заветам Лациса, т. е. основывая приговор на происхождении и образовании, а не на факте открытой борьбы против советской власти. Несколько дней после захвата Крыма шел разгул толпы – с грабежами, убийствами раненых в лазаретах и насилием над сестрами милосердия. Потом началось системное уничтожение всех, кто олицетворял прежнюю Россию. Черное море помнит баржи с потопленными в них офицерами и связанные колючей проволокой семьи, сброшенные с камнем на дно. Овраги и сады помнят стоящий неделями запах крови и гул недобитых белогвардейцев из-под земли. Чудом выжившие или бывшие служащие помнили подвалы ЧК, залитые кровью и с раздробленными мозгами настолько, что по полу нельзя было ходить, а также многочисленные изобретения для пыток, такие как прессы для черепов или кресла для садистских операций над обреченными. Массовые казни, проводившиеся «тройками», шли параллельно с кровавыми оргиями Землячки. Бульвары Севастополя демонстративно «украшали» трупами. Использовались столбы, деревья и даже памятники. Военных вешали в мундирах – в назидание, гражданских чаще раздетыми – после мародерства. На берегах скапливались горы обнаженных трупов, к которым сбегались красные курсанты, чтобы выбивать из челюстей золотые коронки.

После офицеров и казаков, дворян и интеллигенции очередь дошла до крестьян. Все население Крыма «переваривали», как указал Ленин. От нескольких десятков до 150 тысяч жизней унесли действия чекистов к весне 1921 г., что соответствовало требованиям свыше. Оставшихся еще будет выкашивать созданный властями голод.

Тех, кого миновала немедленная казнь, ждали концентрационные лагеря. Печально известны Соловки и Холмогоры. Причем Мельгунов отмечает, что Холмогорский лагерь сразу обрел статус лагеря смерти: до мая 1921 г. его фактически не существовало, но отправки в него уже шли, и всех прибывавших просто расстреливали в 10 верстах от Холмогор. В тюрьмы и лагеря уже после обещанных амнистий отправлялись бывшие офицеры с Дона и Кубани, из Крыма и Туркестана. Во всех бывших белых окраинах действовали одинаково: офицеров вызывали на регистрацию, на месте арестовывали и без вещей погружали в поезда. Такая участь не обошла даже командный состав Балтийского флота, за все годы Гражданской войны показавший лояльность новой власти, но остававшийся фактически инородным для центрального аппарата. В других северных лагерях были созданы условия, способствующие скорой гибели заключенных.

Архивные материалы, составленные из докладов комиссий правительства А.В. Колчака и отчетов советских служащих, показывают, что даже при определенных региональных различиях по всей территории бывшей Российской Империи большевики действовали схожими методами – с культивируемым садизмом, безжалостно и беспощадно.

Документы по Перми и Уралу, Северу и Сибири, Забайкалью и Дальнему Востоку содержат схожие эпизоды, по кусочкам составляющие ужасающую картину бесконечной бойни. Везде, где есть моря и крупные реки, имели место затопление живых арестантов или сбрасывание людей, которым монотонно пробивали головы молотками. Везде, где был лед, специально разрубали проруби для сбрасывания человеческих тел. Везде сначала проводилась регистрация «бывших», затем следовали репрессии, сопровождающиеся пытками и изнасилованиями членов семей и заканчивающиеся казнью – мгновенной или мучительной. Везде разнузданные победители рубили и кололи лежавших на больничных койках врагов, порой вместе с ними после глумления убивали и сестер милосердия, порой сжигали всех заживо, как сжигали целые вагоны с семьями колчаковских офицеров в Сибири. Отрубленные конечности, вырезанные из животов младенцы, выдавленные и выжженные глаза, операции над половыми органами, снятие кожи с рук и ног – все это встречается в «послужном» списке большевиков в разных концах России; все это применяется одинаково к военным и гражданским – мужчинам и женщинам, старикам и детям. Жизнь русского человека не ставилась ни во что. Таким образом, действия Землячки и Белы Куна в Крыму не стали чем-то экстраординарным – это был лишь апофеоз завоевания большевиками России.

До сих пор на Урале, в Сибири и Дальнем Востоке можно встретить памятники и топонимику, воспевающую «освобождение» этих регионов красными. Но освобождали они Русскую землю не просто от белых, а от русских, поскольку так поступают не освободители, а завоеватели – с ненавистным ему народом. После ухода белых повсюду вспыхнут восстания: сибирские партизаны, помогавшие убивать белых, зеленые, кронштадтский гарнизон, даже разочаровавшиеся красные – разные силы бросят вызов советской власти в 1921–23 годах. Подавляя эти восстания, карающая длань прокатится новой мощной волной репрессий и чисток по крестьянам, стремясь преумножить число жертв. Подавление Тамбовского восстания с помощью химического оружия – наиболее известный и вопиющий эпизод. Разграбление крестьянского хлеба доведет некоторые области до случаев людоедства, а картины лежащих в разоренных дворах детей кулаков с вздутыми животами надолго запомнятся строителям военного коммунизма.

Последствия пережитого русским народом нельзя переоценить. Их отголоски можно найти практически во всех ключевых проблемах современности. Те преступления должны быть открыты для исследований и, наконец, признаны. Однако сейчас происходит обратный процесс, и мы продолжаем существовать в искаженной реальности, где одновременно прославляются страстотерпцы и маньяки, их убивавшие.

Филипп ЛЕБЕДЬ