Шары над Переславлем-Залесским
Воздухоплаванье над Горицким, Никитским,
Никольским, Соколиною горой,
и что-то от Ривьеры в нем, от Ниццы,
игры Господней с вечной детворой.
Снуют стрижи. Полны уловом сети.
Странноприимен свет могильных ям
и в трапезной в скудельном этом свете
бродячий люд расселся по скамьям.
Алеши, Ферапонты и Зосимы.
В замшелой вязи плиты-валуны
застряли между зримым и незримым.
И, иже Херувимы, не вольны
сойти с орбит, плывут, богохранимы,
из века в век мальчишеские сны.
По гаснущим эонам
Разбег галактик, зелени побег,
и вот в луче прожектора бессонном
роится над бараком черный снег
во времени ином – не том, а оном,
где сгинул, разрушаясь, человек,
рассыпался по гаснущим эонам.
Волна, частица, Дантовы круги,
огнь несветящий, скважины и норы,
а что до настоящего – беги,
беги в себя – в немыслимые горы,
где ни ночного виденья приборы,
ни спутники не высмотрят ни зги.
Левкои
Памяти Николая Клюева
Проступит даль забеленною кровью,
занявшиеся жатвой небеса
сойдут на землю, смолкнут голоса,
и для рубах небесного покроя
впотьмах исходит нитями зерно.
Расстрел в затылок, как заведено,
но наконец оставили в покое
и в избяном раю твоем левкои
впрядает солнце в мерзлое рядно.
Москва
1
Какой Нью-Йорк? – Нью-Васюки,
турецкоподанные сплошь.
Смести фигурки бы с доски
да по мозгам, да вдоль реки,
в какую дважды не войдешь.
2
Кто жил и мыслил, тот не может
в душе не презирать людей
и сам себя, конечно, тоже.
Но вот беседка, а левей –
площадка детская, вот яблонь
вся как в рождественских шарах.
Переливаются в нам ямбы
и что с того, что дело швах?
Вывоз
Мешок из полиэтилена –
о черный полиэтилен
и оседающая пена
и расползающийся тлен!
И неужели там геенна
мерзей, чем здешняя, скажи?
Несет поток обломки лиры,
снуют над папертью стрижи,
мешок выносят из квартиры
и лифт считает этажи.
Тет-а-тет с Георгием Ивановым
1
Вот выползаю, как зверь, из берлоги я…
Минуя Опера и синагогу,
Купая в звездах старое пальто,
Выходишь на кремнистую дорогу,
Не видя ни прохожих, ни авто,
Не помня о России – что, ей-богу,
Нам горевать о том, чего уж сто,
Сто лет как нет? Вползай в свою берлогу
И дно обозревай как Жак Кусто.
2
Как я завидовал вам, обыватели…
Всех обывателей сны золотые –
Все, что намыли мы, все, что утратили,
Горе-сновидцы и горе-старатели,
Тщательно ставя, как встарь, запятые…
Жертвенный дым из трубы крематория
В церкви соборной, и зрелище то еще –
Вся, прости Господи, наша история…
Впрочем, подробности здешнего гноища
Золотоносными водами вешними,
Черными водами, протуберанцами
Что-то смывает со всеми скворечнями,
Плясками смерти и прочими танцами.
3
И Россия как белая лира…
Забей, не гоношись, не реагируй
На фазы разложения никак!
Вот луч с лучом — с рапирою рапира —
Сошлись, и губы сблизились, и сиро
Горит ночник, хоть свет давно иссяк.
Сквозь русский снег белеет твоя лира
И вездесущий мрак уже не мрак.
***
Какая странная задержка с холодами!
Предзимний свет, он, кажется, у тьмы
нас выкупить решил, забытый нами,
за что-то зацепиться в нас, хоть мы
кто, как не тьма забвенья и распада?
Припарки оживят ли мертвеца?
Нет пастыря, а значит, нет и стада.
Блуждай себе, пропащая овца.
Куда ни глянь – сплошная заграница,
но в обшем те же – улица, фонарь...
Не примириться учат, но смириться
Великие Княжны, Императрица
и прозванный кровавым Государь.