«В СТРАНЕ ПРОИЗВОЛА И КНУТА». Митрополит Симферопольский и Крымский Тихон (Шевкунов)

Весной 2021 года Телеканал «Россия 24» показал 18-серийный документальный фильм митрополита Тихона (Шевкунова) «Гибель империи. Российский урок». Фильм, посвященный революционным событиям Февраля 1917 года, оказался настолько актуальным в наше непростое время, что, учитывая многочисленные просьбы читателей, автор подготовил одноименную книгу, которая выйдет в свет в конце этого года в Издательстве «Вольный Странник».

Мы представляем читателям портала Православие.Ru отдельные главы новой книги: «Хлеб» и «В стране произвола и кнута».

ХЛЕБ

Очереди за хлебом в революционные дни

Принято считать, что спусковым крючком Февральской революции стал кризис с дефицитом хлеба в столице. Время было военное, и проблемы с продовольствием по сравнению с мирными годами временами ощущались. В Англии и даже в нейтральной Швеции действовала карточная система, введение которой в России долго обсуждали, да так и не приняли. В Германии и Австро-Венгрии попросту голодали. Более миллиона немцев и австрийцев умерли от недоедания^[1].

Об уровне же продовольственных проблем в Петрограде можно судить по публикации в столичном «Коммерсанте» от 7 февраля 1917 года:

«Лимонов на рынке совсем нет. В крайне ограниченном количестве имеется на рынке мороженый лимон, причем цены назначаются от 65 до 70 рублей за ящик в 330 штук. Мандаринов на рынке нет. Отсутствуют ананасы»^[2].

Совсем скоро в столице начнется такой голод, что жителям будет очень сложно понять, чем же они совсем недавно были недовольны.

Сразу следует сказать, что дефицит черного хлеба (белого было достаточно) в Петрограде и других крупных городах России действительно существовал. Временные перебои объясняли нерадением властей, перегрузкой железных дорог военными поставками и снежными заносами. Но, с другой стороны, зима в Россию пришла, что называется, не впервые. И со снегом железнодорожники обычно справлялись без особых задержек.

Еще с января в либеральной прессе стали раздуваться слухи о неминуемом голоде. Волнения вызвали ажиотажный спрос: черного хлеба брали помногу и про запас. «Хвосты» у булочных тянулись на сотни метров. И хотя всякий, кто имел терпение, мог купить ржаной хлеб без ограничений, ситуация из накаленной переходила в паническую.

Вспомним процитированные уже слова Франклина Рузвельта: «В политике ничего не происходит случайно. Если что-то случилось, то так было задумано». Имеются все основания полагать, что не просто стечение обстоятельств, а манипуляции и прямой саботаж на железной дороге привели к проблемам с подвозом хлеба в столицу. Ведь совсем скоро именно заговорщики из руководства железных дорог не допустят поезд Императора и составы верных присяге войск, посланные на усмирение бунта в охваченный восстанием Петроград.

23 февраля (8 марта по новому стилю), уже на следующее утро после отъезда Императора в Ставку в Могилев, на улицы Петрограда высыпали тысячи женщин, колотивших половниками по пустым кастрюлям, а толпы подростков принялись громить булочные: левые партии в России отмечали «день работницы», или женский день. Негодующие женщины и дети — прекрасное начало для революции, не правда ли?

Петроградский градоначальник генерал Балк сообщал:

«Густая толпа медленно и спокойно двигалась по тротуарам, оживленно разговаривала, смеялась, и часам к двум стали слышны заунывные голоса: “Хлеба, хлеба…” И так продолжалось весь день всюду. Причем лица оживленные, веселые и, по-видимому, довольные остроумной, как им казалось, выдумкой протеста»^[3].

«В СТРАНЕ ПРОИЗВОЛА И КНУТА»

В тот же день к своим женам и детям присоединились и мужчины. Поднялся самый крупный в Петрограде Путиловский завод, где уже несколько дней бастовала одна из мастерских. Забастовки в России, даже на военных заводах в разгар войны, были обыденным явлением. Требования стачечных комитетов поступательно росли, и никто не собирался принимать во внимание военные трудности. Путиловцы, к примеру, в феврале 1917 года требовали повысить зарплату сразу в полтора раза и в два раза увеличить бесплатный продуктовый паек.

Из сообщений Охранного отделения от 23 февраля 1917 года:

«23‑го февраля с 9 часов утра, в знак протеста по поводу недостатка черного хлеба в пекарнях и мелочных лавках, на заводах и фабриках района Выборгской части начались забастовки рабочих…»^[4]

К слову сказать, в Англии или Франции, не говоря уже о Германии, любая забастовка на оборонном заводе в военное время была бы немедленно пресечена силой. Вот что пишет историк-эмигрант Антон Керсновский, комментируя забастовку, вспыхнувшую на Путиловском заводе:

«В демократической Франции завод, работавший на оборону и забастовавший в военное время, был бы оцеплен сенегальцами, и все зачинщики поставлены к первой попавшейся стенке. В “стране произвола и кнута” не сдвинулся с места ни один городовой… Всего за десять месяцев до того — в апреле 1916 года — Англия подавила в море крови ирландское восстание Роджера Кеземента, разгромив Дублин артиллерией, убив тысячи мужчин и женщин и казнив сотни мятежников»^[5].

Дублин после подавления восстания. 1916 г.

Однако в «деспотической» России с рабочими было принято считаться. Руководство согласилось поднять зарплаты на 20%, и инцидент, казалось, был исчерпан. Но вдруг утром все того же злополучного 23 февраля произошло нечто совсем неожиданное: на воротах Путиловского завода появилось объявление, извещавшее, что завод закрыт и все рабочие уволены!

Тридцать шесть тысяч рассерженных мужчин, привыкших к хорошей зарплате и освобожденные от военной службы, в один момент оказались без средств к существованию и под угрозой отправки в окопы.

Закрыть на неопределенный срок в разгар войны крупнейшее оборонное предприятие страны можно было лишь по согласованию с очень высокими чинами.

А. А. Маниковский

Есть одна важная деталь. Путиловский завод к тому времени подчинялся Главному артиллерийскому управлению, начальник которого, Алексей Алексеевич Маниковский, был примечательной личностью: образцовый генерал, прекрасный специалист, он был известен своими открытыми связями с оппозицией и значительным влиянием в военных масонских кругах. Маниковского будут даже прочить на роль революционного диктатора, а в правительстве Керенского он получит Военное министерство. Правда, ненадолго. После октябрьского переворота Маниковский возглавит Управление снабжения Рабоче-Крестьянской Красной армии.

Не вызывает никаких сомнений, что забастовка 23 февраля была тщательно спланирована. Как опять‑таки справедливо писал Г. М. Катков:

«Невозможно было массовое движение такого масштаба и размаха без какой‑то направляющей силы»^[6].

А. И. Путилов

Алексей Иванович Путилов как член масонской ложи был тесно связан с Бродвейcким банкирским сообществом. Один из его лидеров, Герман Леб, в 1912 году призывал «посылать в Россию сотни наемников-боевиков »^[7]. В это сообщество входил также банкир Абрам Животовский, дядя Льва Троцкого. По воспоминаниям лидера эсеров В. М. Чернова:

«В Америке были собраны большие фонды для русской революции. И в ожидании близких событий мы решили предпринять крупное дело по технической подготовке к будущему стихийному восстанию»^[8].

После Февральской революции Путилов активно способствовал движению финансовых потоков сначала в поддержку Керенского, а затем и большевиков.

Массовые увольнения путиловцев сыграли роль спускового крючка. Десятки тысяч рабочих других предприятий хлынули на улицы и присоединились к демонстрациям. Начались погромы хлебных магазинов. Командующий Петроградским военным округом генерал С.С. Хабалов, чтобы снять неожиданное напряжение в городе, приказал немедленно выдать ржаную муку из военных запасов. Казалось, спасительное решение было найдено. Но тут (как по заказу?) забастовал завод «Айваз», на котором как раз выпекали хлеб для петроградских рабочих окраин!

Волнения разрастались как снежный ком. В дополнение к хлебу и дополнительным пайкам протестующие теперь требовали — свержения самодержавия. Появились красные флаги. К толпе присоединились студенты и демобилизованные солдаты.

Появились первые раненые. Но не из демонстрантов, а из числа избитых толпой полицейских и городовых. При этом в более чем двухмиллионном Петрограде насчитывалось лишь три с половиной тысячи городовых. Да и им начальство категорически запрещало применять оружие.

Татьяна Мельник-Боткина напишет в мемуарах:

«Рабочие бастовали, ходили толпами по улицам, ломали трамваи и фонарные столбы, убивали городовых. Причины этих беспорядков никому не были ясны. Пойманных забастовщиков усердно допрашивали, почему они начали всю эту переделку. “А мы сами не знаем. Нам надавали трешниц и говорят: бей трамваи и городовых. Ну, мы и били”, — говорили они»^[9].

Число демонстрантов на улицах Петрограда росло с невероятной быстротой. 23 февраля их насчитывалось 128 тысяч, 24 февраля — 214 тысяч, а 25 февраля на улицы вышли уже 305 тысяч человек. Остановилась работа 421 предприятия^[10].

Столичный градоначальник Балк доложил генералу Хабалову, что полиция не в состоянии остановить скопление народа. С 24 февраля столица перешла под контроль военных.

В разгар восстания в городе присутствовали и большевики. Впрочем, крайне немногочисленные. Их руководители — Шляпников, Молотов (Скрябин), Залуцкий — не предпринимали никаких попыток к восстанию, зато предложили протестующим заранее приготовленные хлесткие лозунги: «Долой войну!», «Да здравствует всемирное братство трудящихся!», «Даешь 8‑часовой рабочий день!», «Помещичью землю — крестьянам!», «Долой самодержавие! Да здравствует демократическая республика!».

В те дни в Петрограде и окрестностях было собрано небывалое количество армейских подразделений. Перед ними стояла прямая задача — защитить столицу в случае возможных внутренних беспорядков. Так и должно быть в критические моменты: в сердце страны — самые надежные, преданные трону полки.

Но вот беда: по чьему-то приказу в Петрограде оказались солдаты сплошь как раз самые неиспытанные, нестойкие, из так называемых запасных полков — то есть только что мобилизованные, еле обученные, перепуганные крестьяне. В придачу к этому их содержали не просто в переполненных помещениях, в казармах предельные нормы расселения бойцов были превышены в пять раз (!).

Такое продолжалось не неделю, не две, а месяц за месяцем! При этом выход в город солдатам был запрещен. В этой невыносимой среде свободно действовали агитаторы, внушавшие измученным несчастным мальчишкам, что они — пушечное мясо и их вот-вот отправят на бойню погибать неизвестно за что.

Группа солдат направляется к Таврическому дворцу

24 февраля на Знаменской площади — ныне площадь того самого Восстания — собралась многотысячная толпа под красными флагами, только уже с политическими лозунгами: «Долой войну! Свобода! Республика!». Митингующие не расходились всю ночь, а на следующий день здесь же было положено начало кровавого действа революционного маховика смерти: толпой был растерзан пристав Крылов. Ответным огнем солдаты убили и ранили несколько человек.

Николая II упрекают в том, что он не подготовился к массовым беспорядкам. Но факты говорят о другом.

5 февраля 1917 года Петроградский военный округ был обособлен от Северного фронта, которым командовал Рузский: этот генерал не пользовался доверием Императора. Для усиления ненадежного Петроградского гарнизона был утвержден срочный план ротации гвардейских частей. Испытанные в боях фронтовики должны были регулярно прибывать на отдых в столицу.

Министр внутренних дел А. Д. Протопопов в кабинете

Но высокопоставленные саботажники тоже делали свое дело. Министр внутренних дел Протопопов вспоминал, что накануне отъезда в Ставку Николай II вызвал его в Царское Село.

«Первый раз я видел Государя в таком волнении. — Знаете, что сделал Гурко?! (заместитель начальника штаба Верховного главнокомандующего) Он прислал сюда вместо четырех полков гвардейской кавалерии три экипажа матросов.

Кровь бросилась мне в лицо: я инстинктивно почувствовал что‑то опасное.

— Государь! — воскликнул я. — Это невозможно, это больше, чем непослушание. Все знают, что матросы набраны из рабочих и представляют самый революционный элемент.

— Да, да, — ответил Николай II. — Гурко я дам головомойку и кавалерию пришлю»^[11].

Генерал Гурко дважды (!) саботировал приказ Императора о переводе в Царское Село Гвардейского экипажа. А ведь это был один из лучших царских генералов, командующий Особой армией, идейный монархист… Но и он в полнейшем помрачении и при этом в восторге от самого себя — спасителя России — не ведал, что творит.

Легко задним числом упрекать Николая II в бездействии. Но посмотрим на февральские события, как их видел сам Император, на те решения, которые он принимал. Заодно перед нами предстанет хроника переворота.