Валерий Яков: Я был заложником Басаева. Добровольно.

20 июня поздним вечером ровно 25 лет назад 139 заложников Басаева были отпущены террористами на свободу. Мы были последними из почти двух тысяч человек, освобождённых ранее. Но у ста тридцати девяти были все шансы пополнить список убитых. Я был в их числе. И я знал, что нас всех в итоге спас Виктор Степанович Черномырдин. Поэтому уже тогда, 20-го июня 95-го, ещё до конца не веря, что мы целы, свободны, и что весь этот ужас, наконец, закончился, я впервые произнёс: «Спасибо Черномырдину! Спасибо, что живём!»

Сегодня, четверть века спустя, вспоминать о тех событиях не хотелось. И не стал бы. Но все ленты запестрели фотографиями, воспоминаниями и оценками. Оценки возмутили. И не то, чтобы они были неожиданно новыми, примерно то же самое звучит не первый год. Но на этот раз как-то уж очень слаженно все официозные каналы и пропагандистские шоу хором затрубили о вине Черномырдина и о слабой власти России 90-х. Эксперты-завсегдатаи, перебивая друг друга, до хрипа в голосе возмущались тем, что премьер-министр России позволил себе унизиться до переговоров с Басаевым, что не разрешил силовикам штурмовать отряд террористов. И что сделал все, чтобы мы, заложники, остались живы. В этом хоре мужей, не нюхавших пороха, свежим глотком разума пробивались редкие голоса профессионалов, знающих цену человеческой жизни. Один из них, бывший сотрудник группы «Альфа» ФСБ России подполковник Алексей Филатов, принимавший участие в штурме больницы в Буденновске, пытался доказать оппонентам, что во всех странах мира с террористами, захватившими заложников, власти вступают в переговоры. И в любой стране главной целью переговоров является освобождение захваченных людей. Просто у всех структур свои задачи и методы. Спецслужбы готовят силовую операцию, переговорщики и представители власти пытаются добиться освобождения миром… Подполковник Филатов, как настоящий профессионал, знал о чем говорил. Но его голос утонул в общем гуле «экспертных» осуждений и Черномырдина, и всей российской власти 90-х «за слабость» и за то, что «пошли на поводу у террористов».

Мнение этих так называемых экспертов меня особо не волнует, потому что я знаю им цену. Но для людей доверчивых и особенно молодых, которые ни Черномырдина не знают, ни Басаева (а за 25 лет выросло новое поколение) мне все же хотелось бы уточнить некоторые детали событий в Буденновске. Я в этих событиях принимал непосредственное участие в качестве репортера, и в роли добровольного заложника – единственного журналиста, который провёл почти сутки в больнице, а затем уже с группой коллег ещё сутки в автобусах с заложниками.

В России 95-го была в разгаре первая чеченская война. Сепаратисты во главе с генералом Дудаевым пытались создать независимую Ичкерию. Федеральные войска в ответ вели «антитеррористическую операцию по восстановлению конституционного строя». Вели изо всех доступных сил и средств. Авиация безжалостно утюжила города и села, артиллерия не жалела снарядов, морская пехота осваивала горные хребты… Многотысячные жертвы, особенно среди мирного населения, никто не считал. Точные цифры всех потерь неизвестны и сегодня, да и дела до них никому уже нет.

В самый разгар всего этого «антитеррора» отряд полевого командира Басаева колонной из четырёх КАМАЗов выезжает из плотно окружённой войсками Чечни, преодолевает несколько сот хкилометров и 68 блок-постов, и почти доезжает до МинВод. Но почти, потому что лишь на 69-м посту за Буденновском оказались честные сотрудники ГАИ, которые отказались брать взятку, и потребовали показать, что везёт колонна военных грузовиков. Мрачные мужчины в камуфляже, сопровождающие колонну, отказались это делать, и тогда сотрудники ГАИ развернули КАМАЗы в Буденновск, велев следовать к зданию УВД. Когда колонна туда подъехала, из машин вдруг высыпало более ста пятидесяти боевиков, которые открыли шквальный огонь и по милиционерам, и по прохожим. В мирный тихий степной городок внезапно ворвалась война. Захватив на улицах, на рынке, в магазинах и работающих учреждениях сотни людей, террористы погнали их к городской больнице. Тех, кто пытался убежать или укрыться, безжалостно расстреливали. Пациенты больницы и роддома, врачи и медсёстры тоже оказались в числе заложников. Поначалу никто и не знал, сколько их там всего. Официальные власти заговорили о десятках, потом о сотнях заложников. Но вскоре стало понятно, что их значительно больше полутора тысяч…

Я тогда работал в газете «Известия», был спецкором по «горячим точкам». Воюющую Чечню уже изъездил вдоль и поперёк. На информацию из Буденновска о захвате 30-ти заложников поначалу особо не отреагировал, зная, что у газеты в Ставропольском крае отличный собкор, который вполне мог тему отработать. Но уже на следующий день эта цифра выросла до полутора тысяч, и я понял – надо лететь. Отправились мы туда с Володей Машатиным, одним из лучших российских фоторепортеров и моим давним другом, с которым мы прошли немало зон ЧС. В Буденновск приехали 16-го июня. Город уже двое суток жил в состоянии войны и страшной трагедии. По улицам носились военные машины, все кварталы вокруг больницы были забиты бойцами внутренних войск, отрядами спецподразделений, машинами «скорой помощи», бронетехникой… Городская баня была превращена в морг, и там вперемешку лежали тела убитых солдат, офицеров и боевиков. Нельзя сказать, чтобы эта картина меня уж очень поразила, подобные импровизированные общие морги для ещё недавно живых противников мне приходилось видеть и в других «горячих точках» на просторах нашего бывшего Союза. Но тут уже шёл третий день противостояния, а наши убитые по-прежнему лежали среди боевиков, и их родные, вероятно, ещё не знали о потере. А начальникам, как всегда, было не до убитых.

Буденновск в это время уже хоронил своих погибших. И в глазах до сих пор эти картины: изрешеченные пулями стены, гильзы на тротуаре, распахнутые настежь ворота, посреди двора на табуретках открытый гроб, рябом плачущая пожилая женщина. А в гробу – девочка, школьница Лена пятнадцати лет, бабушка послала её в магазин за хлебом. Лена случайно столкнулась с колонной заложников, которых по улице вели боевики, испугалась и побежала домой. Но террорист полоснул вслед очередью и убил…

На улицах города царило отчаяние, растерянность и страх. Никто не знал точной информации о происходящем, и это множило слухи, и провоцировало новые страхи. Пробиться к оперативному штабу было невозможно, журналисты бродили неприкаянно по городу, путаясь в слухах и пытаясь хоть что-то выяснить и перепроверить. Основная масса коллег группировалась на подступах к больнице за спинами милицейского оцепления. Пробраться через это оцепление никто не стремился, понимая, что можно нарваться на пулю с обеих сторон. Но и ожидать бесконечно неизвестно чего тоже было малопродуктивно. Поэтому, когда ближе к ночи мы случайно узнали, что штаб формирует группу журналистов на пресс-конференцию с Басаевым, то тут же рванули с Володей к штабу. Успели в самый раз. И услышали условие – по одному журналисту от каждого СМИ, потому что в группе будет всего десять человек. Мы от «Известий» записали Володю, чтобы он снял для газеты ситуацию внутри больницы. Мне в списке места не досталось. Но пока в темноте у армейского медицинского увзика шла перекличка участников, я юркнул в открытую дверь, и присел в глубине салона, благо света там не было. В машине никого больше не пересчитывали, и мы все вместе благополучно доехали до оцепления у больницы, а уже там, подхватив с Володей медицинские носилки с хлебом для заложников, зашагали в ночи к зданию. Боевики обыскали всех журналистов, проверили сумки с аппаратурой, и повели нас на второй этаж. Там и состоялась известная пресс-конференция Басаева и экстрасенса Кашпировского. Депутат Госдумы Кашпировский по согласованию с оперативным штабом в больницу пришел ещё днём и пытался вести там переговоры об освобождении заложников. Но Басаев согласился освободить небольшую группу женщин с детьми лишь в обмен на пресс-конференцию. Так мы оказались в больнице, а тридцать женщин с детьми на свободе.



Выступление Басаева было не очень долгим. Он потребовал остановить боевые действия в Чечне, остановить бомбардировки, начать мирные переговоры… Признал, что дал команду расстрелять пять летчиков из числа заложников (их боевики захватили в городе по пути в больницу), пригрозил, что будет расстреливать дальше, если его условия не примут…

А Кашпировский, чтобы успокоить и поддержать заложников, которые толпились в глубине темного коридора и внимательно слушали этот разговор, пообещал, что останется в больнице до утра, чтобы не допустить повторного штурма и быть рядом с захваченными людьми до полного разрешения ситуации. Но как только осветительные приборы погасли и камеры были выключены, депутат в темноте присоединился к журналистам и незаметно покинул больницу, благо на все экраны он уже попал… Хорошо помню, как тогда и меня, и заложников этот его поступок предельно возмутил за цинизм и трусливость. Но теперь, по прошествии времени, я все же отдаю должное его решению побывать в больнице, и, главное, тому, что он все же способствовал организации пресс-конференции, ради которой Басаев выпустил группу женщин с детьми.



Когда эта пресс-конференция завершилась, я понял, что не могу уйти из больницы, не поговорив с людьми, не записав их, не прочувствовав на себе их переживания. Одних заявлений Басаева для полноценного и объективного материала было явно недостаточно. Поэтому, как только погас последний софит, и журналисты потянулись к выходу, я подошёл к Басаеву и спросил: «Вы не будете возражать, если я останусь среди заложников?». «А кто ты такой?», – спросил он. – «Журналист газеты «Известия» Валерий Яков». – «Оставайся, если хочешь. Одним больше – одним меньше, какая мне разница». И что-то на чеченском бросил одному из вооруженных боевиков. Тот молча ощупал мои карманы, пошарил в сумке и встал рядом. Тем не менее я проводил коллег до выхода, давя в себе соблазн присоединиться к ним, но на пороге все же сказал Володе, что остаюсь, и остановился. Володя быстро щелкнул в мою сторону пару раз фотовспышкой, пошутил, что моя последняя карточка будет теперь эксклюзивно только у него, и, пожелав удачи, растворился в ночи. Нашу с ним первую задачу мы выполнили – он повёз в редакцию фоторепортаж из больницы, а я остался с заложниками, чтобы собирать объективный материал из первых уст. И видеть все своими глазами.



Ночь была ужасной. Все коридоры больницы были пронизаны страхом. После первой попытки штурма, которую силовики предприняли сутки назад, погибли десятки заложников. Террористы заставляли их стоять в окнах, махать простынями и кричать «Не стреляйте!». А сами из-за их спин вели огонь по спецназу. Люди погибали у окон, погибали от шальных пуль, от осколков. И теперь их тела, некоторые обгоревшие так, что их невозможно было опознать, лежали в разных углах, наводя ужас на оставшихся в живых.

Я сидел среди врачей в коридоре второго этажа напротив кабинета, в котором Басаев устроил свой штаб. Заложники мне шепотом посоветовали оставаться в простенке меж дверей, потому что так в случае повторного штурма больше шансов уцелеть и не попасть под шальную пулю. Некоторые из заложников написали у себя на руках своё имя и телефон родных, чтобы их потом могли опознать — если убьют во время штурма. Сидели мы молча на полу, тесно прижавшись плечами. Вздрагивали от одиночных выстрелов за окном. Спать совершенно не хотелось. Страх разгонял сон. Боевики тоже молчали. Им тоже явно не хотелось повторного штурма. Но между нами была какая-то незримая стена. Мы – со своими страхом и надеждой. Они – со своим. И в этой ночной звенящей тишине, пронизанной острой тоской по рассвету, никто ни с кем не мог говорить. И ни хотел. Мне тоже стало не до интервью, ради которых, вроде, и остался.



Восход солнца принёс облегчение и тихую радость в наши мрачные коридоры. Заложники стали в полголоса общаться, террористы начали бродить по зданию, меняя позиции и переговариваясь на своём. Я попросил у Басаева разрешения походить по больнице и поснимать заложников, он возражать не стал, отправив присматривать за мной того же боевика, который меня всю ночь караулил. Мы долго ходили по этажам, по кабинетам, спускались в подвал… Я видел повсюду десятки измученных людей, которые уже более трёх суток находились между жизнью и смертью, голодные, запуганные, уставшие, с ужасом в глазах и с искрами надежды при виде моей камеры… Один за другим они умоляли меня передать на волю, чтобы больницу больше не штурмовали, чтобы договорились миром о их освобождении, чтобы не стреляли по своим. И показывали мне лежащие рядом трупы заложников, погибших от огня спецназа. Молчали только дети. Но ужасом кричали их глаза. Глаза, смотрящие в мою камеру. Эту съемку я не пересматривал много лет. Но глаза детей, прижавшихся к взрослым и старавшихся не смотреть на трупы, помню до сих пор.

Потом был долгий разговор с Басаевым. Мы сидели в его штабной – в кабинете главврача. Он ждал группу депутатов для переговоров, никуда не торопился, говорил немногословно, вполголоса, но на вопросы отвечал порою не без юмора. Когда я спросил его о слухах по поводу того, что он, якобы, сотрудничает со спецслужбами, и что его давно курирует ГРУ, он усмехнулся: «Правильные слухи. Конечно, курирует, и не только ГРУ. Я готов сотрудничать со всеми спецслужбами, включая Моссад, если это поможет мне остановить войну в Чечне», – ответил он.

И рассказал, что в Буденновске они оказались случайно, из-за «глупых гаишников», которые не захотели брать денег. А целью была Москва. На мое недоумение – как это они собирались добраться до Москвы, ответил опять с усмешкой – что уж если прошли сотни километров, где повсюду десятки блок-постов, то оставшуюся часть дороги, где уже никаких блок-постов, точно бы проехали. Или долетели бы на самолете из МинВод. Опыт угонять самолеты у него уже был, причём успешный…

Не смутил его вопрос и о том, как же они – кавказские мужчины – могли взять в заложники женщин и детей. Похолодев голосом и взглядом, он рассказал о том, как под бомбами российских штурмовиков погибла его жена, дети и многие родственники в Ведено. «Вы же убиваете наших женщин и детей, почему этого не можем делать мы?» – говорил он. И я понимал, что дискутировать с этим профессиональным боевиком и безжалостным террористом бесполезно. Да и опасно, учитывая мое незавидное положение и его богатый кровавый опыт.

Нашу беседу прервал долгожданный приход группы депутатов во главе с Сергеем Адамовичем Ковалёвым. В ту пору он возглавлял комиссию по правам человека при президенте России, активно выступал против войны в Чечне и был очень известным человеком. Вместе с ним пришли депутаты Валерий Борщев, Юлий Рыбаков, Михаил Молостов, Александр Осовцов, Виктор Курочкин и помощник Ковалева Олег Орлов. Для всех заложников это стало настоящим праздником, я впервые увидел на их лицах улыбки, услышал, как они поздравляют друг друга с тем, что пришёл Ковалев, и что теперь их точно освободят…

Но до освобождения было ещё очень далеко. В кабинете главврача начались долгие переговоры по телефону с Москвой. Басаев требовал, чтобы гарантии остановки боевых действий в Чечне и начала мирных переговоров дал кто-то из руководства страны. Ковалев звонил Тимуру Гайдару и просил добиться хоть какого-то ответа от Черномырдина, чтобы спасти почти две тысячи человек, Москва тянула время… И вдруг в какой-то момент на экране постоянно работающего телевизора возник Виктор Черномырдин с телефоном в руке. Зазвонил телефон и в нашем кабинете. Какой-то боевик, сидящий за столом, подхватил трубку и передал её Басаеву. Начался тот самый множество раз показанный позднее разговор, который начался со слов Виктора Степановича: «Шамиль Басаев, говори громче…» Голос премьера был жесткий, суровый и требовательный, а Басаев на глазах вдруг словно сник от этого мощного авторитета, давящего на него и в трубке, и с телеэкрана. Я только и успевал переводить свою камеру с террориста на телеэкран и обратно, снимая совершенно эксклюзивные кадры (они с тех пор постоянно мелькали на экранах центральных телеканалов, только автора съемки там упоминать «забывали»).

Потом долго – в решительных спорах Ковалева с Басаевым, составлялся текст Договора об условиях освобождения заложников, писали его на листке бумаги почему-то красной шариковой ручкой, зачитывали по телефону в Москву (мобильных, скайпа и Ватсапа тогда ещё не было), уточняли, правили, и, наконец, подписали. Басаев обязался отпустить всех заложников за исключением группы, которая будет служить ему прикрытием до Чечни, а власти обязались остановить боевые действия, начать подготовку мирных переговоров и предоставить колонну автобусов для того, чтобы террористы вернулись в Чечню.



Когда я сказал об этом заложникам, выйдя в коридор, радости там не было предела. Но им ещё сутки предстояло провести в больнице, потому что штаб силовиков всячески тянул с автобусами, пытался убедить Черномырдина в необходимости повторного штурма. А уже потом, когда автобусы все же пригнали – убеждать, что колонну можно будет атаковать в полях и уничтожить там террористов.

Но в этих автобусах было 139 заложников. И в их числе – группа Ковалева, которая согласилась заменить собою часть людей, измученных долгими днями в больнице. Было и одиннадцать журналистов, которые так же добровольно решили сесть в автобусы вместо заложников. При этом каждому из нас силовики выдвинули условие, что пустят в автобус только после того, как мы подпишем специально заготовленную бумагу. Пока коллеги спорили, делать это или нет, я её молча подписал, прекрасно понимая, что от этой бумаги ничего не зависит – если решат штурмовать, то все равно это сделают. В бумаге было написано: «Я, Яков Валерий Васильевич, добровольно присоединяюсь к бандитской группе Ш.Басаева и выезжаю с ней в Чеченскую Республику, осознавая все возможные последствия своего решения. Дата. Подпись». Осознавал. Подписал. И выехал. Вместе с моими коллегами – Алёшей Самолётовым, Наташей Медведевой, Федей Гладких, Толей Барановым, Алёшей Дитякиным, Ильясом Богатырёвым, Серёжей Плужниковым, Сергеем Тополем и Толей Стреляным. За нашей колонной «на хвосте» ехали в «жигуленке» Андрей Бабицкий и Юля Калинина.

В автобусах террористы посадили нас вдоль окон, сами расселись рядом, прикрываясь нами, как живым щитом, на случай штурма. Последним в автобус поднялся Басаев. Выходя из больницы он вдруг попросил прощения у заложников, и я, снимая это, едва не выронил камеру от цинизма и нереальности всего происходящего. «Бог простит, – кричали ему вслед заложницы в белых халатах. «Езжайте с Богом!» – кричали они уже не столько ему, сколько всем нам.



19 июня в 15.45 мы поехали… Это был самый долгий путь в моей жизни. И не только в моей. Дело было не в сотнях километров по пустынным полевым дорогам, не в долгих часах, растянувшихся более чем на сутки. Дело было в том, что все это время мы ехали между жизнью и смертью. И мы все это прекрасно понимали. А я ещё – точно знал, потому что перед тем, как попал в автобус, увидел в Буденновске группу бойцов спецназа «Витязь» и её легендарного командира Героя России Сергея Лысюка, с которым был хорошо знаком по многим «горячим точкам». «Ты куда бежишь?» – спросил он меня. «В заложники к Басаеву», –ответил я. «Смотри там будь поосторожнее, когда начнём вас освобождать», – предупредил он меня со своей фирменной полуулыбкой.

Этого освобождения мы боялись больше всего. Всем было ясно, что у окон нам никак не укрыться от огня освободителей. И упасть на пол автобуса было нереально, потому что рядом с каждым из нас сидел боевик с автоматом или пулеметом. Мне «повезло» чуть больше, потому что мною прикрывалась молодая террористка Рая Дундаева, медсестра из детского сада. Но это не сильно улучшало мои перспективы…



Колонну долго мотали по полям, то и дело меняя утверждённый первоначально маршрут – нас явно уводили подальше от населенных пунктов. Я сидел в первом автобусе на втором сидении, без устали снимал камерой любую напряженную ситуацию, и видел как спокойный ранее Басаев откровенно психует. Он пару раз даже остановил автобусы, потребовал у сопровождающих нас сотрудников ГАИ связать его со штабом, чтобы отказаться от разворотов. Особенно ситуация накалилась, когда нам вдруг перекрыли дорогу, в поле сел вертолёт, и мы увидели среди травы каски спецназовцев. В автобусе защелкали затворы, раздались крики боевиков на чеченском, кто-то из них поднял гранатомёт, нацелив его на вертолёт. Чем бы мог закончится это выстрел из салона автобуса, страшно было представить… Но обошлось. От вертолета к нашему автобусу пришёл какой-то генерал, поговорил о чем-то с Басаевым, и мы поехали дальше.

А ближе к ночи – снова разворот. И снова крики. Тогда Сергей Ковалев просит у Андрея Бабицкого, представляющего «Радио Свободу», спутниковый телефон, разворачивают этот чемодан на обочине дороги и дозванивается до Гайдара. И требует доложить Черномырдину, что оговоренный маршрут уже не раз изменили, что нас постоянно готовятся штурмовать, и что в случае штурма у заложников нет шанса спастись. Гайдар обещает передать это Черномырдину. И мы снова едем куда-то в ночь. Едем, изнемогая от жажды. В дорогу на каждый автобус дали по пару ящиков воды, за окном была жара под сорок градусов, у нас внутри – как в сауне. Последние бутылки пили по глотку из горлышка, передавая бутылку из рук в руки от террориста к заложнику, и дальше – к следующему террористу… Лишь где-то за полночь нас спасла пожарная машина, которую подогнали к очередной остановке и из ее цистерны залили все имеющиеся емкости водой.



На другой день в Хасавюрте колонну встречали овациями. Автобусы остановились на площади, местные жители обнимали боевиков, со всех сторон к автобусам несли еду, воду, фрукты… И это было странно и поразительно, потому что овациями встречали террористов, проливших кровь невинных людей, и даже сюда, на эту аплодирующую площадь, приехавших с заложниками. Но как раз на заложников никто не обращал внимания. Басаев с местными силовиками в очередной раз оговаривал время и маршрут движения в Чечню. Террористка Рая отдала свой автомат журналисту газеты «Правда» Толе Баранову и ушла в город покупать туфли. Я же отправился искать в каком-нибудь доме телефон, чтобы позвонить в редакцию. Телефона не нашлось, но гостеприимные хозяева меня тут же отвезли на городской переговорный пункт, заявили там, что я заложник, и меня надо срочно связать с Москвой. И меня срочно связали, столпившись всем переговорным пунктов вокруг будки, из которой я говорил. Набирали, вроде, стенографистку редакции, но она сразу переключила на главного редактора, и Игорь Голембиовский, всеми нами любимый и почитаемый лучший главный «Известий», стал выяснять, как я себя чувствую, и чем он мне может помочь. «Все нормально, Игорь Несторович, мне бы только репортаж продиктовать, и в автобус вернуться, пока колонна не уехала». «Хорошо, – ответил Голембиовский. – А вы не могли бы диктовать нам, и сразу на «Эхо Москвы», они мне звонили и просили вывести вас в к ним в эфир, если проявитесь». И я начал передавать свой репортаж сразу и в «Известия», и на «Эхо».

К вечеру к автобусам собрались и террористы, и заложники. Нас никто уже не проверял, и любой вполне мог не вернуться. Но, как ни странно, все оказались на своих местах. И ближе к вечеру колонна двинулась в сторону Чечни. Где-то высоко над нами урчал федеральный вертолёт. Тревога снова поползла по автобусу. Боевик Мовсаев, бывший офицер милиции, сидевший передо мной на первом сидении, повернулся к нам и предупредил, что перед границей с Чечней по нам могут нанести удар с воздуха. Нас всех это очень «вдохновило». Но прогноз не оправдался. И на территорию Чечни мы въехали без проблем. Колонна сразу остановилась, Басаев вышел из автобуса и пересел в «Ниву», которая нас встречала. Одним из встречающих был Шервани Басаев – брат главного террориста. Их машина скрылась в сумерках, а наша колонна поехал в горное село Зандак. Там снова был праздник победы терроризма, боевиков снова встречали как героев, а заложники устало наблюдали из окон автобусов за этим чужим праздником победившего насилия. Кто-то из террористов писал на джинсах заложника «прости Буденновск», кто-то просил, чтобы я прислал фотографии и записывал мой номер телефона… Я бродил с камерой между теми и другими, снимая странную историю, которая для нас завершалась совершенно не по-российски – хэппи-эндом. Затем мы, свободные от боевиков, расселись по местам, автобусы загудели, стали разворачиваться и медленно поехали из Зандака. Террористы стояли вдоль дороги, махали нам вслед, и недавние заложники махали им в ответ. Так сюрреалистично завершалась эта трагическая история, которая стоила жизни 129 человек, убитых в Буденновске.



Некоторое время спустя я встретился с одним из руководителей оперативного буденновского штаба, очень серьёзной фигурой в спецслужбах. Он мне рассказал, что борьба за штурм длилась на всём протяжении этой истории. Что готовился повторный штурм больницы, готовился штурм нашей колонны, в которой первый и последний автобус были заминированы. Он убеждал меня, что эти штурмы были бы успешными, террористы были бы уничтожены, и многие из нас были бы спасены. Не все конечно, но, возможно, многие. Однако помешал Черномырдин. Он категорически запрещал штурмовать. И переубедить его силовикам не удалось. А в результате – мы остались живы. И я в том числе, хотя ехал в первом автобусе. И не только я, а многие. И не просто многие – около двух тысяч человек спас Виктор Степанович Черномырдин, который в этот критический момент думал не о своём рейтинге, он думал о людях, которых надо спасти. Он был последним из политиков такого масштаба. Человеческого масштаба. Надо сказать, что глава ФСБ Сергей Степашин и глава МВД Виктор Ерин тоже были последними из силовиков, которые поступили по-офицерски: после трагедии в Буденновске они подали в отставку. Потом случилось Первомайское, потом Норд-Ост, Беслан… И силовики уже были важнее гуманистов, и власть уже спасала не заложников, а своё самолюбие. И главы спецслужб, допустивших эти теракты, не в отставку подавали, а получали ордена. Ну а про количество жертв и про результаты и так все знают.

Черномырдин о самолюбии не думал. Он думал о людях. С тех пор его имя склоняют десятки пропагандистов, обслуживающих власть и, якобы, лепящих её имидж. Но тысячи человек, спасённых премьер-министром, и десятки тысяч их родных, друзей и товарищей – с уважением и благодарностью уже 25 лет вспоминают о нем, о по-настоящему сильном лидере, для которого жизнь людей была важнее имиджа власти. Я тоже в их числе. И каждый год 20 июня поднимаю бокал за Виктора Степановича и мысленно ему говорю: «Спасибо, что живой!»

Валерий Яков