Бегство с препятствиями

15 октября 1941 года Государственный комитет обороны СССР принял постановление "Об эвакуации столицы СССР г. Москвы". Историю эвакуации, больше похожей на паническое бегство, восстановил обозреватель "Власти" Евгений Жирнов.

"В кабинетах аппарата ЦК царил полный хаос"

Текст совершенно секретного постановления Государственного комитета обороны #801 был подписан Сталиным 15 октября 1941 года. Из столицы немедленно эвакуировались Генеральный штаб и Наркомат обороны вместе с Наркоматом военно-морского флота. В Куйбышев в тот же день отправлялся дипломатический корпус и высшие органы власти — президиум Верховного совета Союза и Совнарком СССР. Сталин, как говорилось в документе, "эвакуируется завтра или позднее, смотря по обстановке". Главе НКВД Лаврентию Берии и первому секретарю Московского комитета ВКП(б) Александру Щербакову было отдано распоряжение: "В случае появления войск противника у ворот Москвы... произвести взрыв предприятий, складов и учреждений, которые нельзя будет эвакуировать, а также всего электрооборудования метро (исключая водопровод и канализацию)". Опытные аппаратчики поняли постановление однозначно: руководство страны, по сути, сообщало о невозможности защитить Москву.

Первыми, опережая дипломатический корпус и правительство, из столицы рванули сотрудники ЦК ВКП(б). Несколько дней спустя опустевшее здание на Старой площади осмотрели сотрудники правительственной охраны. Первый замначальника охраны старший майор госбезопасности Дмитрий Шадрин докладывал замнаркома внутренних дел Всеволоду Меркулову:

В октябре 1941 года советские зенитчики (вверху) не подпускали немецкие бомбардировщики к Кремлю

"В результате осмотра помещений обнаружено:
1. Ни одного работника ЦК ВКП(б), который мог бы привести все помещение в порядок и сжечь имеющуюся секретную переписку, оставлено не было.
2. Все хозяйство — отопительная система, телефонная станция, холодильные установки, электрооборудование и т. п. — оставлено без всякого присмотра.
3. Пожарная команда также полностью вывезена. Все противопожарное оборудование разбросано.
4. Все противохимическое имущество, в том числе больше сотни противогазов 'БС' валялись на полу в комнатах.
5. В кабинетах аппарата ЦК царил полный хаос. Многие замки столов и сами столы взломаны, разбросаны бланки и всевозможная переписка, в том числе и секретная, директивы ЦК ВКП(б) и другие документы.
6. Вынесенный совершенно секретный материал в котельную для сжигания оставлен кучами, не сожжен.

ФОТО: РГАКФД/РОСИНФОРМ

7. Оставлено больше сотни пишущих машинок разных систем, 128 пар валенок, тулупы, 22 мешка с обувью и носильными вещами, несколько тонн мяса, картофеля, несколько бочек сельдей, мяса и других продуктов.
8. В кабинете товарища Жданова обнаружены пять совершенно секретных пакетов".
Про молниеносную эвакуацию сотрудников Московского комитета партии вспоминал его второй секретарь Георгий Попов:
"Я поехал в Московский комитет партии. Однако и там было безлюдно. Навстречу мне шла в слезах буфетчица Оля, которая обычно приносила нам чай с бутербродами. Я спросил ее, где люди. Она ответила, что все уехали.
Я вошел в кабинет Щербакова и задал ему вопрос, почему нет работников на своих местах. Он ответил, что надо было спасать актив. Людей отправили в Горький. Я поразился такому ответу и спросил: а кто же будет защищать Москву?"

Последними из партийных функционеров покинули Москву работники райкомов. А на следующую ночь из Москвы побежали все.

"Уехав с большой поспешностью, они захватили с собой всю наличность"

Но на всю Москву зениток не хватало (на фото — разрушенное здание Театра имени Вахтангова на Арбате)

За партийными работниками последовали сотрудники правительственных учреждений. Начальник отдела Всесоюзного комитета по делам физической культуры и спорта Б. Мечик докладывал в Совнарком:

"Согласно решению Совета по эвакуации при Совнаркоме СССР от 15/Х-1941 г., Комитет должен был выехать в гор. Свердловск. В ночь на 16/Х-41 г. заместители председателя Крячко, Андрианов и секретарь партбюро Толченов уехали из Москвы в Свердловск с тремя сотрудниками комитета, не поставив в известность об отъезде и об эвакуации комитета ни членов парторганизации, ни ответственных работников.

Уехав с большой поспешностью, они захватили с собой всю денежную наличность в сумме 100 тыс. рублей, печати и не оставили даже оформленных чеков в банк на получение денег для расчета со всеми сотрудниками комитета.
Не было оставлено также никаких указаний и не назначен ответственный работник по руководству дальнейшей эвакуации сотрудников и материальных ценностей комитета..."

Чтобы сбить с толку немецкую авиацию, самые приметные московские здания (на фото — Манеж) перекрасили до неузнаваемости

Точно так же — с узким кругом приближенных, прихватив наличность,— исчезали и другие руководящие товарищи. К примеру, директор Первого московского медицинского института и будущий академик АМН СССР Василий Парин.
"Парин,— говорилось в решении о нем Фрунзенского РК ВКП(б) Москвы,— бросившись в панику, забрал с собой своих заместителей по учебной части т. Лихачева и административно-хозяйственной части т. Липского, директора клиник т. Вольпяна и его заместителя т. Мазо, главного бухгалтера т. Ионову и секретаря парторганизации т. Пащинцева, на автомашинах бежал из Москвы, оставив без руководства госпиталь с ранеными (около 200 человек), ряд клиник с больными, коллектив профессорско-преподавательского состава и студентов. Кроме того, Парин из кассы института взял себе 20 тыс. руб., выдал также Липскому 20 тыс. руб., Лихачеву 10 тыс. руб., главному бухгалтеру 6 тыс. руб., в общей сумме 78 тыс. руб., имея при этом разрешение Наркомздрава израсходовать на эвакуацию только 10 тыс. руб.".

"Аппетиты у каждого наркомата были очень большие"

В октябре враг занял ближнее Подмосковье

Утром 16 октября вереницы машин поползли по Горьковскому шоссе. Начался штурм вагонов в поездах, уходивших на восток. Современники описывали столпотворение на привокзальных площадях и носильщиков, соглашавшихся пробиваться с вещами в давке лишь за неслыханные пятьдесят рублей с места. Но вещи удавалось вывезти далеко не всем. Начальник управления Ленинской железной дороги Ф. В. Ростовцев вспоминал:
"Аппетиты у каждого наркомата были очень большие. Каждый наркомат, каждый завод требовал для себя максимума, и потому приходили к нам и заявляли: давайте лишние вагоны для меня, для Сидора Ивановича, для моей жены! Привозили пианино, диваны, столы. А мы с этим не могли считаться. Происходили у нас большие скандалы с ответственными работниками, но мы все же добивались, чтобы аппетиты были урезаны...
В каждом вагоне должно было разместиться до 30-35 человек. И тут надо было учесть стремление каждого захватить с собой побольше вещей: и машинку швейную, и кровать, и зеркало. А тут мы заставляли их с этим расстаться. Крепко мы уплотняли и с большими скандалами".

Далеко не все легко расставались с собственностью. Секретарь Союза писателей Александр Фадеев, отвечавший за эвакуацию писателей, "имеющих какую-нибудь литературную ценность", докладывал в ЦК о прискорбном случае: автор слов "Священной войны" Василий Лебедев-Кумач "привез на вокзал два пикапа вещей, не мог их погрузить в течение двух суток и психически помешался".

Вагонов не хватало даже для дипломатического корпуса, который Сталин приказал вывезти в первую очередь. И вместо 15 октября дипломаты уезжали на сутки позже. Не всем из них достались пассажирские вагоны. Начальник грузовой службы Московско-Рязанской железной дороги А. С. Лычев вспоминал:

"16-е число. В 9 часов, я только лег, вызывают меня: 'Езжайте на ст. Москва-Товарная, там будет уезжать английский, кажется, дипломатический корпус. Пока все не оформите, пока не уедут, вы там побудьте'. Все-таки как же ехать в вагонах из-под угля? Нужно сказать, что они сами все очистили, быстро погрузились и уехали".

ФОТО: РГАКФД/РОСИНФОРМ

Оказаться в товарном вагоне было еще не так плохо. Куда хуже было эвакуированным в электричках, которые тянули на восток паровозы: в них не было отопления. "Некоторые возражали против дальних рейсов в электричках,— свидетельствовал Ростовцев,— но так как другого выхода не было, садились и ехали. Надевали по две шубы и ехали".
Но были и такие, кто ехать отказывался. В те дни наблюдались огромные очереди в женских парикмахерских. Прихорашивавшиеся москвички особо и не скрывали, что с нетерпением ждут галантных немецких офицеров. Но куда больше власть волновали отказывавшиеся эвакуироваться деятели науки и искусства. По подсчетам Моссовета, в Москве оставалось почти три тысячи ученых и членов их семей. Дополнительная проверка, порученная Академии наук СССР, показала, что в их числе два академика, 10 членов-корреспондентов, 36 докторов наук и 367 квалифицированных научных сотрудников. И, как докладывал в ЦК и Совнарком парторг аппарата АН СССР С. М. Файланд, их эвакуация крайне затруднена.

"Некоторые из находящихся в Москве ученых,— писал он,— под различными предлогами, иногда формально убедительными, не хотят выполнять решение об эвакуации. Поведение этих ученых в окружающей их среде является политически сомнительным. Так, например, академик Лазарев... заявил: 'Лучше погибнуть от немецкой бомбы, чем ехать на медленную смерть в Казань'. Через два дня академик Лазарев заявил, что он болен воспалением легких, и ехать отказался. 22 октября удалось убедить жену академика Лазарева в том, что выезд необходим. За два часа до отъезда поезда лечащий врач Лазарева профессор Фромгольд заявил, что Лазарев по состоянию здоровья выехать не может. Вечером я был у Лазарева; он не производил впечатление столь тяжело больного, каким его изобразил проф. Фромгольд. Надо заметить, что поведение проф. Фромгольд крайне подозрительно..."

Физику Лазареву, по всей видимости, в конце концов разъяснили последствия непродуманного поведения. Но отъезд в эвакуацию стоил ему жизни — он умер в Алма-Ате в 1942 году.

Но и тем, кто оставался, было не лучше.

"Рабочие растащили до 5 т. колбасных изделий"

Осенью 1941-го было решено эвакуировать из Москвы детские дома. Однако летом 1942-го, когда опасность миновала, выяснилось, что более 3 тыс. детей вывезти просто забыли (фото января 1942 года)

После того как 16 октября Государственный комитет обороны принял решение о прекращении работы на московских заводах, в Москве наступил настоящий ад. Второй секретарь МК ВКП(б) Попов вспоминал:

"Мне позвонил Щербаков и предложил поехать с ним в НКВД к Берии. Когда мы вошли в его кабинет в здании на площади Дзержинского, то Берия встал и сказал: 'Немецкие танки в Одинцове'. Одинцово — дачное место на расстоянии 25 км от центра Москвы, значит, от границы города всего 16-17 км... Берия объявил нам, что ГКО считает необходимым минировать заводы, фабрики, мосты, дороги и важнейшие сооружения. Я ответил, что минировать нельзя, когда на заводах и фабриках сотни тысяч людей, так как может произойти большое несчастье — мы сами перебьем своих советских людей, что для минирования заводов и фабрик надо прекратить работу и вывезти людей в безопасное место. Тогда Берия и Щербаков встали и сказали, что это надо доложить товарищу Сталину, а меня просили подождать... Они привезли решение ГКО. В нем говорилось, что в связи с приближением немецко-фашистских войск и необходимостью проведения мероприятий по минированию важнейших объектов города решено прекратить работу на заводах и фабриках с 16 октября 1941 г.".

Уволенным и брошенным на произвол судьбы рабочим не выплатили денег, обещанных в качестве выходного пособия. Причем не по злому умыслу — Госбанк эвакуировался вместе с наличностью строго по графику. И по всей Москве начались грабежи магазинов и складов. Московское управление НКВД докладывало:

"Группа лиц из числа рабочих завода #219 (Балашихинский район) 16 октября с. г. напала на проезжавшие по шоссе Энтузиастов автомашины с эвакуированными из г. Москвы и начала захватывать вещи эвакуированных. Группой было свалено в овраг шесть легковых автомашин. В рабочем поселке этого завода имеют место беспорядки, вызванные неправильными действиями администрации и нехваткой денежных знаков для выплаты зарплаты. Бойцы вахтерской охраны завода напились пьяными...

16 октября с. г. в 7 часов утра рабочие колбасного завода Московского мясокомбината им. Микояна, уходя из цехов в отпуск, растащили до 5 т колбасных изделий. Беспорядки были прекращены с помощью партактива, сторожевой охраны комбината и бойцов истребительного батальона...

17 октября на Ногинском заводе #12 группа рабочих в количестве 100 человек настойчиво требовали от дирекции завода выдачи хранившихся на складе 30 тонн спирта. Опасаясь серьезных последствий, директор завода Невструев вынес решение спустить спирт в канализацию. Группа рабочих этого же завода днем напала на ответственных работников одного из главков Наркомата боеприпасов, ехавших из города Москвы по эвакуации, избила их и разграбила вещи...

Группа рабочих совхоза 'Коммунарка' (23-й километр Калужского шоссе) пытались разграбить имущество, принадлежавшее поселку 2-го спецотдела НКВД".

"Я думал, будет хуже!"

Еще через три дня ГКО ввел в Москве осадное положение и отдал распоряжение расстреливать нарушителей порядка на месте. В следующие дни из разных концов страны в Москву перебросили необходимое количество наличных, и рабочие получили выходные пособия. Правда, не все. На многих предприятиях производство восстановили, а часть рабочих отправили в армию и на строительство оборонительных сооружений. Пришло время подсчитывать потери.

Проверки, проведенные в конце октября и начале ноября, показали, что во время эвакуации многим объектам нанесен ущерб, о котором враг мог только мечтать. А о количестве брошенного имущества НКВД непрерывно докладывал в Совнарком и ЦК. Сотрудники ОКБ Наркомата боеприпасов, например, уезжая, выбросили опытные бомбы на берег Москвы-реки. И это был не самый вопиющий случай.

"В Центральном Научно-Исследовательском Дезинфекционном Институте,— докладывал замнаркома внутренних дел Богдан Кобулов,— выявлено большое количество различных ядов... Так как научные сотрудники Института эвакуировались, яды, использовавшиеся ранее для научных целей, находятся в помещении Института без соответствующего присмотра, в производстве не используются и представляют опасность в смысле отравления окружающего населения".

Все это докладывали Сталину, который не выполнил собственноручно подписанное постановление ГКО от 15 октября и не эвакуировался. Он приехал на вокзал, походил вдоль поезда и потом вернулся в Кремль. И когда ему в октябре 1941 года в очередной раз докладывали о беспорядках в Москве, сказал: "Я думал, будет хуже!"

Евгений Жирнов