Луганский парижанин Владимир Смоленский

Имя этого известного эмигрантского поэта почти неизвестно нам, луганчанам, его землякам. Оно вернулось в Россию, там издаются его книги, а стихи – включаются в многочисленные антологии литературы русского зарубежья.

Кто же он, Владимир Смоленский

Вряд ли современный луганчанин может себе представить еще тот, старый Луганск. Нищий, вдавленный в степь городок, пыжившийся и жавшийся от зноя к реке. Немногочисленные многоэтажные здания, огромная базарная площадь, Никола Златые главы на Романовской. Четырехэтажный дом Васнёва казался нелепым Гулливером среди ничтожно бедных, придавленных домиков-лилипутов… Современный луганчанин уже никогда не увидит в перспективе Казанской улицы (ныне – ул. Карла Маркса) величественный и суровый облик Казанского собора, снесенного в 30-е годы.

Уездный город

Что думал о нем, родном Луганске, юный Володя Смоленский, сын полковника жандармерии, «начальника Луганского отделения Екатеринославского жандармского полицейского управления железных дорог»? Помнил ли о нем в эмиграции? Наверное, этот вопрос не так был важен для зрелого Смоленского: уж слишком юным покинул родной город, да и для потомственного донского казака, каким он являлся, куда памятнее был Великий Дон. «…Родился 24 июля [6 августа по новому стилю – А.Ч.] 1901 года в имении моего отца на Дону», – сообщал впоследствии Владимир Смоленский Зинаиде Шаховской.

А у нас на Дону

Ветер гонит волну

Из глубин голубых в вышину,

И, срываясь с высот,

Он над степью плывет,

И тогда степь как лира поет.

Имение Смоленских находилось под Луганском (в двадцати верстах от города). Именно там рос хрупкий тонкорукий юноша-брюнет, которого в детстве близкие называли Коша. Неизвестно, как бы сложилась жизнь молодого дворянина Смоленского, однако едва Володе исполнилось 16 лет, Россию поглотила безжалостная стихия, имя которой – Революция.

Отец Смоленского был схвачен большевиками в своем имении и тут же, на глазах заплаканного сына – расстрелян.

Солдат ребёнка хлещет по лицу,

А у ребёнка щечка золотая.

Забудь, забудь… Но как забудешь ты

Увиденное этими глазами, –

Небесный луч, срываясь с высоты

Земными преломляется слезами.

«…Мы уходили за море с Врангелем»

Известный русский эмигрантский прозаик Гайто Газданов в романе «Вечер у Клэр» приводит интересный диалог (кстати, носящий автобиографический характер) между дядей и племянником, который в 15-летнем возрасте собирается уйти в Добровольческую армию. Дядя убеждает племянника, что за Белой гвардией нет народа, а значит она неизбежно проиграет. Племянник соглашается. И прибавляет: именно потому, что проиграет, я и иду.

Думаю, что Смоленский, как и многие-многие тысячи, также это понимал. Но всё же: брали оружие и шли на смерть, смерть и неся. Бессмысленное братоубийство… Кровавая мельница Гражданской войны уносила жизни сотен тысяч дочерей и сынов Отечества. За что боролись? За идеалы? За чье-то богатство? За царя? Кажется, в этом Судном дне России не было истины иной, нежели собственная жизнь.

Для Владимира Смоленского не могло быть примирения с новой властью: ни в Гражданскую войну, ни после, в эмиграции, когда так активно работал Союз возвращения на Родину. Расстрел отца навсегда перечеркнул возможность примирения.

С большевиками был народ. Именно потому провалился Ледовый поход на Москву, рухнули марионеточные «царства» и «республики», поддерживаемые Антантой. Трагедия Ипатьевского дома лишила Белую гвардию одного из важнейших символов борьбы – царя и наследника престола. Наверное, самые пронзительные строчки о царской фамилии написал Георгий Иванов (также поэт-эмигрант):

Эмалевый крестик в петлице

И серой тужурки сукно…

Какие печальные лица

И как это было давно.

Какие прекрасные лица

И как безнадежно бледны –

Наследник, императрица,

Четыре великих княжны.

…Долгие годы обескровливающего Россию противостояния. Но исход был предрешен. Последний бастион – Крым – пал в 1920 году. С остатками армии барона Врангеля Смоленский покидает Россию. Навсегда.

Великий исход. Сотни тысяч детей России рассеялись по всему миру (некоторые исследователи считают, что Россию в первую волну эмиграции покинуло до 2 миллионов человек).

Чаще бежали в Европу: в бывшие российские провинции Финляндию, Польшу, страны Прибалтики. Достаточно радушно встречали русских эмигрантов славянские государства: Болгария, Чехия, Югославия. У кого было побольше денег – ехали в Германию (Берлин до 30-х годов был сильным эмигрантским центром) либо во Францию, в столицу мира –Париж. У кого же не было денег, как, например, у обыкновенных солдат и офицеров Белой гвардии, оставивших в России всё, кроме собственного достоинства – тех принимали в лагеря беженцев страны-члены Антанты. В один из таких лагерей, находящийся во французской колонии Тунисе, попал и Владимир Смоленский.

О двух годах, проведенных им в лагере в Тунисе, почти ничего не известно, кроме, пожалуй, того, что именно в Тунисе он начал писать стихи. В 1923 году Владимир Смоленский переезжает в Париж – город, который станет ему родным.

Русский Монпарнас

Междувоенный (1919 – 1939) Париж претендовал на роль столицы русской эмигрантской литературы. В этом городе вели активную деятельность многочисленные русские писательские организации, издавались русские газеты и журналы, в том числе и литературные. Любопытен следующий факт, приводимый эмигрантским критиком Марком Алдановым: «Согласно произведенному в 1925 году подсчету, за границей существовало 364 периодических издания на русском языке…» Да, эмиграция была целым миром, Россией в изгнании. Пускай многие газеты и журналы эмиграции выходили непродолжительное время (иногда 2-3 номера), однако литературная жизнь эмиграции была чрезвычайно обширной. И в значительной степени она концентрировалась именно в Париже. Здесь жили Куприн, Бунин, Мережковский, Гиппиус, Адамович, Ходасевич, Саша Черный и многие другие литераторы, получившие признание ещё в России. И здесь же – молодые писатели, оторванные, как и Смоленский, от Родины еще в юности, но также стремящиеся сказать своё слово в литературе: Юрий Терапиано, Николай Туроверов, Борис Поплавский, Гайто Газданов, Владимир Набоков и многие, многие другие…

В своей массе эмиграция представляла собой дворянство и интеллигенцию, как правило, с достаточно высоким уровнем образования. Правда, приходилось бывшим адвокатам, врачам, инженерам и филологам очень нелегко: на иную работу, нежели тяжелую физическую, им было трудно устроиться. Это хорошо, если они успели получить образование в России, те же, кто приехал без образования, как Смоленский, были вынуждены работать где попало. Владимир Смоленский работал на металлургических и автомобильных заводах, после ему удалось получить стипендию и окончить в Париже русскую гимназию. Затем учился в Сорбонне и коммерческой академии, работал бухгалтером. На протяжении всей жизни, неся материальные лишения, ощущая весь неуют эмиграции, Смоленский не оставлял поэзии.

Естественно, что «молодая поросль эмиграции» стремилась в литературу, ей было что сказать и выразить: тягучую тоску по Родине, безысходность своего существования, ненужность ни своей жизни, ни творчества здесь, во Франции. Не зря литературный критик Владимир Варшавский назвал это поколение русских писателей эмиграции «незамеченным поколением»: хоть и была эмигрантская литература, но не было эмигрантского читателя. Однако, как писал Александр Блок: «Мы умираем, а искусство остается». Эмигрантская литература вернулась на свою Родину и стала неразрывной частью великой русской литературы.

Казалось, какая ещё может быть литература, когда нужно просто выжить? Зачем писать и издавать стихи и прозу? К чему? Ведь «ни денег, ни славы». Однако это была их жизнь. И они уходили из реальности не в литературу. Они уходили в Россию,их Россию, живую только в воспоминаниях. Уходили стихами и прозой.

После трудового дня, усталые, но полные неутомимой жажды творчества, они – молодые и не очень, опытные и совсем зеленые, собирались где-нибудь на Монпарнасе или в районе Латинского квартала, шли в дешевенькое кафе – «Селекту» или «Ле Болле». У многих денег хватало лишь на «аскетическую» чашку кофе, а иные не имели даже угла, где бы могли переночевать. Однако они собирались – монархисты и демократы, сменовеховцы и эсеры, и всю ночь проводили вместе, жадно прильнув всем своим естеством к Русскому Слову. Может быть, в минуты таких собраний они забывали, что находятся за многие-многие километры от Родины? «В Париже ночи сырые, темные, розовеет мглистое зарево на непроглядном небе, Сена течет под мостами черной смолой, но под ними тоже висят струистые столбы отражений от фонарей на мостах, только они трехцветные: белое, синее и красное – русские национальные флаги…». Пожалуй, Ивану Бунину невероятно емко удалось передать ностальгические ощущения русского эмигранта в Париже.

Именно на таких монпарнасских собраниях русских писателей изгнания в 20-е годы, когда еще так была сильна надежда на то, что большевизм падет и они смогут вернуться на Родину, возникали различные литературные объединения и писательские союзы. С одним из них, возникшим в 1925 году Союзом молодых поэтов и писателей (с 1931 года – Объединение поэтов и писателей), был тесно связан и Владимир Смоленский. Возглавлял Союз друг Смоленского Юрий Терапиано, а Смоленского называли одной из ключевых фигур этой писательской организации.

Путь к признанию

В 1929 году Союз молодых поэтов и писателей в Париже издал первый выпуск коллективного «Сборника стихов», в котором были напечатаны стихотворения Вадима Андреева, Александра Гингера, Юрия Мандельштама, Бориса Поплавского, Анны Присмановой, Ирины Кнорринг, Юрия Софиева и других поэтов «незамеченного поколения». В нём и стихи Владимира Смоленского (это была его первая серьезная публикация). Литературный критик Константин Мочульский, написавший рецензию на «Сборник стихов», дал такую характеристику первым литературным пробам Смоленского: «В стихахВ. Смоленского, скромных и неискусных, есть что-то настоящее. Между тем словесно они не блещут открытиями. Поэт «пьет от кубка» жизни «жадными глотками», пишет «до последней строчки жизни свиток», он «сладкою надеждою томимый»; не чувствуется усилия обновить эти давно стершиеся выражения – и все же стихи запоминаются. Быть может, именно потому, что в них не заметно натуги, намеренности, что они как-то по-своему непринужденны и естественны…

Недостатки бросаются в глаза – досадные и легко устранимые. Но эти стихи родились счастливчиками: они нравятся.

Сам себе читаю по ночам,

Как Ромео полюбил Джульетту…

Ненавязчивая запоминаемость простых «стихов-счастливчиков» В.Смоленского у многих поэтов вызывала зависть: как «обыкновенные» стихи, без литературных ухищрений и вывертов, могли так нравиться публике? Одно из ранних стихотворений Смоленского стало не просто популярным, «визитной карточкой творчества Смоленского», как метко заметил Виктор Леонидов, но и символом трагедии Гражданской войны:

Над Чёрным морем, над белым Крымом

Летела слава России дымом.

Над голубыми полями клевера

Летели горе и гибель с севера.

Летели русские пули градом,

Убили друга со мною рядом,

И Ангел плакал над мёртвым ангелом…

– Мы уходили за море с Врангелем.

«Об этом неожиданном удачном ассонансе – «ангелом – Врангелем» кое-кто из поэтов говорил с нескрываемой завистью.

«Большая удача», – писал в своих мемуарах Роман Гуль, один из наиболее именитых писателей эмиграции, сыскавший себе славу уже не в России, а за рубежом. И прибавлял: «Владимир Смоленский писал ясную, неусложненную поэзию, иногда сильную». Да, заполучить популярность среди немногочисленных эмигрантских читателей было нелегко. Всякого, кто смог её добиться, менее удачливые собратья по перу без всякого стеснения кололи в глаза «удачливостью». Не называть же эти «удачи» талантом!

После 1929 года стихотворения Смоленского более трех десятилетий регулярно публиковались в различных изданиях русского зарубежья. До Второй Мировой войны – в «Казачьем альманахе» и альманахе «Круг», в журналах «Станица» и «Современные записки», в сборнике «Перекресток» (2-й выпуск) и газете «Возрождение» (все – Париж), в литературном журнале «Вестник» (Брюссель). После войны – в парижском журнале «Возрождение», американских журналах «Новый журнал», «Опыты» и «Православная Русь», в альманахах «Содружество» (Вашингтон) и «Мосты» (Мюнхен). Добавим, что это далеко не полный перечень периодических и непериодических изданий, в которых публиковался поэт.

Нужно отметить, что Владимир Алексеевич Смоленский активно участвовал не только в русских эмигрантских писательских организациях, но и в объединениях донских казаков, каковым он и сам был. Так, в 1938 году Смоленский входит в парижский «Кружок казаков-литераторов». Сообщая о вступлении поэта в это литобъединение, журнал «Станица» (печатный орган Общеказачьей студенческой станицы в Париже) в апреле 1938 года подчеркивал, что хоть Смоленский и «молодой поэт», но «заслуженно имеет весьма значительное место в русской эмигрантской литературе, нутро и даже внешность которого свидетельствуют о полученной им «лире с неба» (см.: http://www.rusedina.org).

Первый сборник поэта – «Закат» увидел свет в 1931 году. Тоненькая книжечка включала лишь 40 стихотворений, однако она была замечена и оценена литературной критикой. Так, один из колоссов литературного Парижа Владислав Ходасевич в статье «Книги и люди» писал о «Закате»: «В небольшой книжке Смоленский сосредоточил то, что разрозненно бродит по стихам весьма и весьма многих его современников, а в той или иной степени присутствует, может быть, у всех… Можно сказать, что Смоленскому посчастливилось написать книжку, чрезвычайно показательную для его поэтической эпохи… Стихи Смоленского очень умелы, изящны, тонки, – по нынешним временам даже на редкость». А во второй половине 30-х годов Ходасевич даёт еще более высокую оценку творчества поэта: «В современной русской поэзии Смоленскому принадлежит одно из первых мест».

«Закат» и второй поэтический сборник «Наедине» (Париж, 1938) были книгами скорби русской эмиграции. Пронзительный трагизм, доходящий порой до пессимизма, обреченное одиночество, заостренное до степени «я в пустоте», злой сарказм и ирония над старавшимся казаться благополучным эмигрантским обществом, горько-грустный плач об утраченной навсегда Родине – вот что наполняло эти два сборника. И именно это нравилось эмиграции в лирике Владимира Смоленского. Всё это «ледяное отчаяние», напоминающее «врубелевского Демона», было характерно, как считал литкритик Георгий Федотов, трём известнейшим поэтам-«парижанам»: Георгию Иванову, Ирине Одоевцевой, Владимиру Смоленскому.

Что ж, таковы были настроения русской эмиграции, выбравшей лишения и свободу, а не рабство. Но ведь и нам, эмигрантам «русского порубежья», оказавшимся без Родины внезапно, без нашего на то спроса, разве не близки глубоко ностальгические строки стихотворения Смоленского, обращенного к России:

Зови не зови – нет ответа,

Не увидишь – гляди не гляди,

Но все же ты близко, ты где-то,

У самого сердца, в груди…

«И длится жизнь – глубокий, долгий сон души, что спит в объятьях тела…»

Однако жизнь не стояла на месте. Надежды на то, что большевизм падет, не оправдались, и нужно было тянуть лямку существования в европейской действительности. Стоял 1939 год, приближалась война, страшнее которой человечество еще не знало. Известие о войне Смоленский встретил в Аррасе, где работал на часовом заводе бухгалтером. Завод срочно перепрофилировали на производство стаканов для снарядов, город бомбили, у населении начинались шпиономания и паникерство. С большими трудностями поэт уезжает из Арраса в Париж, который также был в агонии: гитлеровская армия змеёй вонзалась в сердце Франции. О тех днях Смоленский оставил свои «Воспоминания»: «Париж был темен, сир, мутен. Начинался великий исход. Дикие толпы уходили неизвестно куда… Немецкие летчики иногда били по этим бегущим толпам. Моя первая жена, Магдалина Смоленская, пешком, на высоких каблучках, ушла в безвыходный поход. Спасла её, конечно, только бесконечная милость Господня к своим безумным детям».

Бомбежки Парижа и надвигающаяся оккупация заставляли совсем иначе смотреть на жизнь и смерть. В «Воспоминаниях» Владимир Смоленский описывает своё прощание с Буниным, уезжающим из Парижа: «…на rue de Passy встретил я Бунина. В Бийянкуре горели склады бензина. С неба падали черные клочья сажи. «Уезжаю на юг, – сказал он мне. – А что же вы, поэт, будете делать? Куда уезжаете?» – «Некуда мне уезжать, Иван Алексеевич, – сказал я. – Нет денег, да и нет желания. От смерти все равно не убежишь. Да и есть ли смерть?»

«Ну, ну, – сказал он, слабо и ласково улыбаясь. – Смерть-то, конечно, есть, но в чем-то вы, может быть, и правы».

Из окружающей реальности поэт все больше и больше погружался в «ненастоящий», выдуманный мир. Мир воспоминаний и тоски. Когда очевидно, что терять уже нечего (даже собственная жизнь висит на волоске!), неизбежно пересматриваешь всю свою жизнь. В такие моменты наступают важнейшие повороты и в судьбе, и в творчестве. В.А. Смоленский в своём творчестве военного и послевоенного периода переходит на позиции Православия. Это период глубокой философско-религиозной лирики. Смоленский больше не заигрывает со смертью – она больше не страшна ему,не непонятна.В этот период пишутся одни из сильнейших стихотворений поэта.

И верю, предвечное Слово,

Страдающий, изгнанный Спас

Любовно глядит и сурово

На руку, что пишет сейчас.

Недаром сквозь страхи земные,

В уже безысходной тоске,

Я сильную руку России

Держу в моей слабой руке.

Искренняя вера в Бога соединяется с верой в свое Отечество, в неизбежное прояснение мрака над ней. Не могут не вспомниться замечательные строки Ахматовой:

Так молюсь за Твоей литургией

После стольких томительных дней,

Чтобы туча над темной Россией

Стала облаком в славе лучей.

В 1947 году в Париже вышел альманах «Орион», ставший незаурядным событием в истории зарубежной русской литературы, поскольку был одним из первых послевоенных литературных сборников. Редакторами альманаха выступили поэты Владимир Смоленский и Юрий Одарченко. В альманахе приняли участие Иван Бунин, Георгий Адамович, Борис Зайцев, Гайто Газданов и др. Кроме стихов Смоленского в альманахе был опубликован и его перевод со старофранцузского первой главы «Тристана и Изольды».

Послевоенный литературный Париж подувял. Уже не было русского Монпарнаса, а среди литераторов появились представители второй волны эмиграции.

В 1957 году наконец-таки увидела свет третья книга стихотворений В.А. Смоленского – «Собрание стихотворений». Как оказалось, это была последняя прижизненная книга поэта. В неё вошли два предыдущих сборника и новый, названный «Счастье». Глубокая философичность лирики в «Счастье» подняла Смоленского до уровня одного из крупнейших и выдающихся поэтов России XX века.

Последние годы жизни замечательного сына Отечества, «луганского парижанина», были омрачены тяжким недугом – раком горла. В этом есть какая-то злая символичность – один из лучших парижских поэтов-декламаторов лишился голоса, умолк. Но стихи продолжали рождаться…

Я любил на земле Свободу,

Одиночество и стихи…

Свободолюбец, донской казак, воспитанный никогда и ничему не подчиняться, кроме Бога и царя, оказался прикованным к кровати:

Между жизнью и смертью прослойка –

Ледяная больничная койка.

…………………………….

И победное смерти жало –

Не конец уже, а начало.

Владимир Алексеевич Смоленский скончался 8 ноября 1961 года. Похоронен на последнем пристанище изгнанных сынов России – на русском парижском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

В 1963 году усилиями вдовы поэта издан посмертный сборник лирики Смоленского «Стихи», включивший 41 стихотворение. Почти столько же (на 1 меньше) включал его первый сборник «Закат».

Вернуться в Россию стихами

Реки, текущие вспять – сотни имен, колоссальное творческое наследие вернулось в постсоветскую Россию. Среди них – имя и творчество Владимира Смоленского. Первый сборник его увидел свет в 1997 году и моментально разошелся с прилавков. Второй сборник был издан к 100-летию со дня рождения поэта и назывался «О гибели страны единственной…» Ныне ни одна крупная антология зарубежной поэзии не выходит без подборки его лирики. Однако ни имя, ни творчество поэта не известны на его малой родине – в Луганске.

Сложно ответить на вопрос, почему имя Смоленского практически неизвестно на родной ему Луганщине? Мне лично думается, что это из-за отсутствия единого центра популяризации сведений о литературной жизни Донбасса. История литературы Донбасса очень богата и давно заслуживает полноценного изучения и широкой популяризации. Силами краеведческих музеев эту задачу не решить. Лишь создание настоящего литературного музея, призванного целенаправленно изучать и пропагандировать литературу Донбасса, может помочь делу возвращения наследий и Смоленского, и многих других писателей. И вполне разумным будет размещение такого музея в Луганске – давнем культурном центре Донбасса.

В свое время Зинаида Гиппиус заявила, что русской литературы нет в Советской России, что миссия эмигрантской литературы – сохранить традиции русской литературы для возвращения её на Родину. Этой точки зрения придерживались многие «парижане». Чувствуется она и в публицистических статьях Смоленского. Да, многие эмигранты утешали себя своим «мессианством». Конечно же, как показало время, эмигрантская литература выдохлась сразу после «молодой поросли» – тех, кто родился в России, но возмужал в эмиграции. Без читателя и, главное, без России, литература эмиграции исчерпала себя в 70-е годы ХХ века. Единственное, что спасало – эмигранты второй и третьей волн. Но ведь они тоже приехали из России…

В восприятии эмигрантской литературы у нас, в России, также формируется своеобразный тормоз: уж слишком отпугивает их антисоветскость, доходящая порой до абсурда. Неприятие реформированного алфавита, отрицание советской литературы, патриотизма, самого государства и народа в нем. Вспоминается такой факт. Дмитрий Мережковский, как только Гитлер вероломно обрушился на Советскую Россию, выступил по радио и в своей речи назвал Адольфа Гитлера Жанной д’Арк, которая освободит Россию от большевизма.

Слишком много было крайностей, бессмысленных и глупых, с обеих сторон. Однако пришло время понимания, что и Советская Россия, и рассеянная по миру русская эмиграция – это части одного целого, одного народа, одной культуры, одной цивилизации.

В 1938 году в парижской газете «Возрождение» была опубликована статья известного эмигрантского прозаика Бориса Зайцева «Слово о Родине». В рассуждениях этой статьи – настоящего документа эпохи – есть замечательная мысль о нашей Родине: «Истинная Россия есть страна милости, а не ненависти». А если это действительно так, то и нам надлежит понимать и прощать. И любить своё великое и многострадальное Отечество.

Андрей ЧЕРНОВ

Луганский парижанин Владимир Смоленский

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ:

Авторы