"Максимка" (рассказ). Станислав Сахончик

Этот рассказ я написал со слов моего старого друга Сергея Молодова, в прошлом начальника радиостанции на судах 31-й бригады судов обеспечения ТОФ.

В двадцать лет, когда всем существом ощущаешь радость жизни, когда зовут и тревожат дальние дороги - многое в эти годы кажется легко достижимым и простым. Романтика, которой я неизлечимо болен до сих пор, провела меня по многим странам, морям и океанам, оставив свой неизгладимый след в моей памяти.

И вот, по прошествию многих лет, хочется поделиться с читателями некоторыми событиями из той далекой морской жизни, в основном прошедшей у берегов Африки.

Тогда, в далеком 1975 году, наше судно пришло в сомалийский порт Бербера, где начиналось оборудование советской военно-морской базы, предназначенной для контроля района Африканского рога. Нужно было ставить рейдовое оборудование, плавпирсы и плавучий док для базирования боевых кораблей.

Сам по себе порт Бербера, расположенный в Аденском заливе на северо-востоке Африки - это забытый (в то время) Богом и людьми уголок пустынного побережья, за которым, сквозь пустынное песчаное марево, просматривались неясные очертания далеко расположенных гор, начисто лишенных всякой растительности. Небольшая бухта среди пустынных берегов, где располагался порт, состояла из единственного причала, где могли пришвартоваться не более десятка судов, порт был огорожен металлическим сетчатым забором с будкой КПП, где постоянно дежурили местные полицейские. На причал никого, кроме портовых рабочих, не пускали. Впрочем, было одно исключение…

Расположенный рядом городишко напоминал, скорее всего, какой-нибудь среднеазиатский аул и с глинобитными домишками. Современных строений не было и в помине, лишь только несколько мечетей, с куполами минаретов, увенчанных полумесяцами, стояли, окруженные какими-то экзотическими деревьями, скрашивая беспросветную убогость этого неприглядного места.

На окраине городка располагался квартал для бедных, застроенный низкими, сплетенными из веток, шалашами, покрытыми фанерой или картоном. Квартал был захламлен всяким мусором и источал зловоние, а густая пыль от проезжающих изредка грузовиков накрывала все непроницаемым облаком. Крупные, зеленые мухи густо летали вокруг, словно пчелы на пасеке. При одном взгляде на такую «экзотику», напрочь пропадало всякое желание поближе познакомиться с такими достопримечательностями. Почему-то в нашем экипаже этот район носил ироническое название «Черемушки», а наши крайне редкие там появления, воспринимались аборигенами весьма недоброжелательно, вплоть до прицельного метания камней и гнилых фруктов.

Иногда, будучи в увольнении мы сталкивались с местной ребятней, которая с протянутыми руками сопровождала нас от лавки до лавки, постоянно что-нибудь выпрашивая, чаще всего мыло. Но стоило кому-то что-либо дать, как другие, чувствуя себя обделенными, тут же затевали драку. Поэтому мы старались поскорее вернуться на борт судна, иногда лишившись очков или шиллингов в кармане. Поэтому слово «варья, сахиб» (эй, товарищ!) у нас как-то сразу ассоциировалось с нашим словом «ворье».

Наша основная работа по постановке плавучего дока проходила на внутреннем рейде бухты, и нам было выделено постоянное место на причале.

Сразу же мы обратили внимание на мальчишку лет десяти, который пристально рассматривал наше судно. Расспросив моряков, узнали, что это беспризорный парнишка и что все его зовут Максимкой. Наверное, в честь того Максимки из одноименного рассказа Станюковича. Он, кстати, и внешне на него поразительно походил. Жил Максимка сразу за оградой порта в каком-то шалаше, больше напоминающем собачью будку.

Со временем мы привыкли к Максимке, и он, чувствуя наше к нему теплое и доброжелательное отношение, стал все чаще появляться у нашего трапа. Смотреть на него без жалости было невозможно, худенькое тельце с выступающими ребрами и впалые щеки говорили сами за себя. Максимку красила только белоснежная детская улыбка. Необычайно ровные, как белый жемчуг, зубы и правильные очертания лица придавали ему почти аристократический вид, отличавший его от обычных сомалийских пацанов. Из одежды на нем была только какая-то грязная простыня вокруг бедер и рваные сандалии.

На свое новое имя Максимка откликался с каким-то необычайным удовольствием, при этом преданно и вопросительно смотря в глаза.

Наш боцман, опытнейший моряк, имевший троих своих сыновей, проявлял к Максимке особую симпатию. Взяв на себя роль наставника, он показывал Максимке как правильно вязать морские узлы и метать выброску, обучал морским терминам, указывая на какой-либо предмет, не стесняясь применять крепкие флотские выражения, которые не по годам смышленый Максимка потом повторял к месту и не к месту, вызывая бурную радость у моряков.

Сначала нас с это радовало, потом заставило призадуматься, а потом народ и вовсе прекратил «выражаться» при Максимке. А матросы боцманской команды, решив, что пацану негоже бродить как оборванцу, сшили для него морскую форму, обули в кожаные тапочки и поставили его на довольствие.

С тех пор Максимка, усвоив распорядок дня, всегда подходил к трапу с ложкой и алюминиевой миской за обедом. Он заметно округлился и стал разбираться в пище. Консервы он прятал у себя в домике и иногда убегал в город подкормить своих товарищей, но обычно к подъему флага всегда возвращался.

Но однажды его не было дня три, мы уже начали беспокоиться, когда Максимка появился весь избитый и в лохмотьях от формы. Он радостно, вприпрыжку, подбежал к трапу и звонко крикнул: «Малин сахиб уванаксан!» (Добрый вечер товарищи!).

Затем начал взахлеб рассказывать о своих приключениях, демонстрируя свои синяки и используя чисто русские выражения. Стало понятно, что его здорово поколотили завистливые соплеменники.

На радостях мы сшили Максимке новую форму, выдали тельняшку и Максимка снова стал похож на заправского юнгу.

Он еще долго, после этого, не ходил в «увольнение». Максимка часто участвовал с нами во всех спортивных соревнованиях, азартно перетягивал канат, при этом звонким детским голосом выкрикивая все, чему мы его научили. Вместе с нами он бурно радовался, когда мы побеждали соперников.

Однажды, когда мы ходили на шлюпке под парусом, Максимке доверили посидеть рядом с рулевым. Надо было видеть, каким торжеством светились его глаза, с какой серьезностью он держался за руль и, как заправский впередсмотрящий, вглядывался в даль.
Мы молча переглядывались и испытывали при этом прямо – таки отцовские чувства.

Максимка здорово сдружился с нашим судовым псом Джоном, они часто носились вместе по пирсу, при этом Максимка кричал во все горло, а пес лаял, стараясь стащить у него с ног тапочки. Иногда ему это удавалось, и он во всю прыть несся к трапу со своей добычей. За ним с визгом летел и Максимка. Пес, еще щенок, был черного цвета с белой «манишкой» на груди и Максимка тоже был, как ему и положено, темнокожим. Поэтому черная парочка, с детской непосредственностью носящаяся по пирсу, нас просто умиляла.

Тем временем прошло уже четыре месяца нашего пребывания в Сомали. Работа шла по плану, порт постепенно преображался, превращаясь в военно-морскую базу. Появлялись склады, подходили вспомогательные суда и боевые корабли.

В бухте стояла неимоверная жара, дождей не было и только горячий ветер из пустыни, называемый здесь «харифом», нес тучи мелкого песка. И, как бы плотно мы не задраивали иллюминаторы, песок проникал повсюду.

Он хрустел на зубах, был в простынях, покрывал палубу и проникал на камбуз. Кондиционер не тянул, вентиляторы в каютах от непрерывной работы просто поплавились и, хочешь- не хочешь, пришлось к этой жаре приспосабливаться.

Как мы скучали по Родине, как жалели, что так мало ценили ее неброскую красоту, ее рощи, речки и зеленые поля, и легкий ветерок с запахом свежескошенной травы…

От жары спасались в заливе, ныряли, доставали ракушки и кораллы, иногда охотились на рыб или лангустов. Часто бродили по берегу во время отливов, собирая всякую экзотическую мелочь и составляя конкуренцию местным пеликанам и розовым фламинго.

Работа заканчивалась, судно собиралось домой, и нам дали несколько дней отдыха. Почти весь экипаж, прихватив Максимку, за исключением вахтенных отправился в горы.

По дороге встречались стада одногорбых верблюдов, пробегали стаи обезьян,
По обочине дороги парами носились страусы. Остановившись в оазисе среди гор, мы искупались в горячем целебном источнике, полюбовались буйством зеленых лиан и разнообразием цветов. Усталости сразу как не бывало!

Настала пора прощания с Берберой и Сомали.

Максимка потерянно бродил по причалу, с трудом скрывая слезы, старался помочь боцману, таская по его указаниям всякую мелочь.

Мы все дружески простились с ним, оставили ему консервов, кое-что из одежды и мелкой домашней утвари. Да и на причалах порта было много русских моряков, пропасть не дадут.

Вот, наконец, отдали швартовы, загремели выбираемые якорные цепи, и все расширяющаяся полоска воды отделила от нас нашего Максимку. Вся его худенькая фигурка в матросской форме выражала отчаяние, в глазах были слезы. Он еще долго, с тоской и надеждой, смотрел нам вслед.

Но вернуться нам было не суждено – через несколько лет сомалийское правительство поменяло свой политический курс и нашу базу пришлось срочно переводить в Эфиопию.

Думал ли я в то время, что буду часто вспоминать этого сомалийского мальчишку и рассказывать о нем …. И думал ли Максимка, что о нем будут вспоминать на другом конце планеты, да еще через столько лет….

Кто знает, где он сейчас, какова его судьба среди всех этих войн и революций.

Но в моей памяти и на выцветшей от времени фотографии навсегда осталась хрупкая мальчишеская фигурка в тельняшке, его детские чистые глаза и белозубая улыбка на темнокожем лице…