НАДЕНЬКА (рассказ). Михаил Голубов

НА ЗАСТАВКЕ: Картина Сергея Королькова "Выдача казаков большевикам англичанами в Лиенце 1 июля 1945 г."

Посвящается трагедии в Лиенце.

***

Мы только что пережили очередной налет на Вену, сидя в бомбоубежище, похожем скорее на мертвецкую, чем на место защиты от бомб. Попали мы туда с моим станичным писарем случайно, идя утром в Правление нашей Венской станицы. Собралось нас здесь 10 человек: два казака, остальные были австрийцы — обитатели этого здания. Налет на этот раз был не долгий и нашего района он не затронул. После отбоя зажгли свет и молчавшие до сего времени люди заговорили. Тема одна и та же: полуголодный паек, террор Гестапо и проклятие войны. Ввиду плохого знания немецкого языка, участия в разговорах мы не принимали, да и к лучшему - мы были нежелательным элементом, заклятыми врагами. Правда, один старик с перевязанной рукой хотел заговорить со мной, но я показал на язык и дал понять, что немой; мой писарь, испугавшись, что старик обратится и к нему, заранее показал ему на свои уши и почему - то развел руками. Старик от досады в свою очередь махну.и на нас обоих рукой и ядовито сказал: «Счастливцы, не говорят и не слышат. Вот если бы еще и глаз не имели — совсем счастливыми были!»

Перед тем, как нам выйти из убежища, туда пришла немолодая женщина в полурваной одежде и башмаках с деревянными подошвами, что выдавало ее, как иностранку, насильно увезенную на работы из одной из стран, занятых немцами. Она, путая немецкие слова с русскими, начала просить разрешить ей остаться в бункере, на что одна из бывших здесь дам, свысока на нее поглядев, бросила в ответ:

— Руссэ?

— Да, я... Руссэ ..

— Швейне, хераус (вон) — закричала дама.

Женщина съежилась, прижалась к стенке и зарыдала. На австрийцев это не произвело никакого впечатления. Никто из них не заступился за несчастную женщину, наоборот. Та же дама с искаженным от злобы лицом продолжала кричать «Хераус русски швайн!»

Я не выдержал, взял под руку женщину и, шепнув ей: «Успокойтесь, выйдемте наружу». Повел ее к выходу.

— Вы русский будете? — утирая рукавом слезы, быстро заговорила она. — Слава Тебе Господи! — она перекрестилась. — Во время посылает Господь добрых людей...

— Вам куда?

Она посмотрела на меня удивленно и ответила тем же вопросом на ходу. Нас догнал мой писарь, крича: «Бежите... бежите... Я плюнул в лицо этой негодяйке-австриячке, и меня хотели бить, но в свою очередь попробовали казачьих кулаков».

Добравшись до сада, мы благополучно скрылись и вскоре оказались у себя в правлении. Оно помещалось в большой табачной лавочке, хозяйка которой была ярой анти - гитлеровкой. У неё, при занятии немцами Вены, был расстрелян муж. Она нам очень сочувствовала и помогала во всём, в чём могла. Здесь мы чувствовали себя спокойно и нас никто не беспокоил, кроме зоркого глаза «Гестапо», агенты которого появлялись частенько, ища «ост-арбайтеров», на которых шла усиленная ловля. Но мы осторожны. У хозяйки было немало бывших клиентов, знакомых чинов полиции и она легко устраивала прописку приходящих к нам со всех концов Австрии казаков и иногородних с жёлтыми значками «Ост».

Через час новая знакомая, уже переодетая в подаренное ей хозяйкой платье, сидела у меня в «кабинете» и, время от времени утирая лившие у нее из глаз слезы, рассказывала мне свою грустную эпопею:

— Сами-то мы из станицы Константиновской, поди слышали о такой, а может и были когда в ней?

Я утвердительно качнул головой.

— Ну, вот значится и будете знакомы. Хотя я лично по рождению из станицы Нижне-Чирской, но детство и замужество провела в Константиновской. Оттуда мы с мужем, сыном и дочкой Наденькой попали в Новочеркасск. Присоединились к Походному атаману Павлову и с ним пошли в поход. В Новогрудках я потеряла мужа и сына, и вот с Наденькой, пройдя мытарства, попала сюда. Меня устроили прислугой к одному пожилому австрийцу, а Наденьку в лагерь. Работает на кирпичном заводе. Да куда ей! Она ведь у меня ученая! Семилетку с отличием кончила, а потом и в Медицинском институте была. Врачихой хотела быть, да помешала война. Хозяин мой, где я служила, погиб в позавчерашнем налете, дом наш разрушили. Два дня я провела на вокзале и вот сегодня встретилась с моими родными по крови казаками, я бы была Вам глубоко обязана, господин атаман, если бы Вы могли навестить мою Наденьку и сообщить ей, что я жива и здорова. А меня, если можно, устройте куда нибудь. Правда, силы-то у меня не так много, но все же есть-то надо.

Я ее успокоил: «Вы останетесь здесь. Будете помогать нам в хозяйстве. У нас общая кухня для членов правления. Готовим, правда, не только для себя, но и для случайных, как Вы, нежданных гостей...»

Так Анна Васильевна Морозова осталась у нас при станице. Бумаги её были не в порядке, но при участии доброжелательной хозяйки мы благополучно все устроили, даже добились разрешения у Арбайтсамта, грозного после «Гестапо» учреждения, оставить её, ввиду слабого здоровья, при станице в виде уборщицы. Это нам и по закону полагалось.

В лице Анны Васильевны нашли казаки мать родную. С раннего утра до позднего вечера, не чувствуя усталости, она готовила, стирала, шила, штопала. Сидеть без дела для нее было мученьем. Она неизменно отвечала:

— И чего ты беспокоишься обо мне, Атаман. Гляди свое дело. На то тебе и власть дана. А в мое дело не суйся. Я сама знаю, когда мне отдыхать надо. Не для отдыха я осталась у вас, а для дела. Кто знает, что с моим Никитушкой и сынком Колечкой сталось, может их уже и в живых нет. Правда, сердце мое не чувствует, что они убиты, но... Сам понимаешь... Ведь сам отец, и сына на фронте имеешь. Тяжка, атаман, казачья доля. Но мы ее терпеливо несем. Нас не изменишь. Наша борьба с кошюнниками не умрет. Умрем мы, на смену нам придут родные по крови другие — наша казачья молодежь. Сам знаешь, сколько ее в армии есть. Вот нас клянут за то, что мы пошли с Хитлером. А на кой ляд он нам сдался, этот Хитлер то самый. Мы пошли бороться с красной нечистью и ослобонять нашу дорогую родину и Казачьи края. Восстань тогда Россия против красной нечисти, мы бросили бы его — Антихриста с ликом человека и пошли бы сами освобождать свою родину от супостата. Так думала не только я одна — простая казачка, но со мной и миллионы других женщин — матерей. Поговори-ка с моей Наденькой, она тебе многое расскажет. Она еще молода, но в ней прирожденная горячая кровь предков, славных казаков нашего Тихого Дона. И сынок мой такой. Да, и что говорить: казак останется всегда казаком, где бы он ни был, его не изменишь.

В одно из первых воскресений я пошел разыскивать Наденьку. После долгих усилий попал в один из лагерей для остарбайтов. С трудом добившись пропуска, прошел в женский барак. Меня сразу обступили десятки девушек и начали закидывать вопросами: откуда? зачем? кого разыскиваете? Я отвечал, но глаза мои искали среди них Надю, которую я, не ошибаясь, сразу отличил. Невысокого роста, хорошо сложенная блондинка с голубыми умными глазами, смотрящими прямо на человека.

— Послушайте: Вы не Надя Морозова? — спросил я ее.

Она смутилась, о чем то на миг задумалась. Затем, проницательно взглянув на меня, спросила в свою очередь:

— Простите, а кто Вы будете?

— Я атаман общеказачьей Венской станицы, по поручению Анны Васильевны Морозовой, разыскиваю ее дочь Надю. И вот, судя по ее рассказам, я не ошибаясь скажу, что это Вы и есть.

Я заметил, как крупная слезинка покатилась из ее глаз, но она взяла себя в руки.

— Да, я Надя Морозова. Мама жива? Где она?

— У меня.

— То есть как у Вас?

— У меня, я же вам сказал — в станице.

— А Вы не шутите? Ну, не томите, говорите правду. У меня отняли отца, брата, отняли и мать, я одна одинешенька в этой стране «освободителей». Видите, в какой обстановке живем. Для чего нас привезли сюда? Чтобы сделать из нас даровых рабов! Да, мы были ими у нас на родине! Пусть бы лучше там оставались, чем привозить сюда на медленную смерть от непосильной работы и от ненависти к нам. А чем виноваты мы? Разве мы коммунисты? И наша ли это вина, что нам пришлось жить в проклятый Богом на век стране. Кто это поймет? Нас меряют одной меркой с коммунистами. Если ты из России — унтерменш! Грязная свинья. На тебя сыплется брань, сквернословие и зачастую побои. Вот недавно увезли в госпиталь девушку, избитую сторожем лагеря за то, что та без разрешения покинула на 5 минут лагерь. Сегодня мы узнали, что она этой ночью скончалась. И Вы знаете, что сказал начальник лагеря? «Собаке — собачья и смерть. Одним пайком станет меньше — кормить этих паршивых свиней.» А у нас вот у многих находящихся здесь — отцы и братья дерутся в их армии. Так, что же, и они, значит, свиньи? Зачем же их было принимать к себе?

Наш разговор мог иметь неприятные последствия — я его прекратил, сказав Наде, что иду к коменданту и попрошу для нее отпуск до вечера.

Комендант был в отсутствии, меня принял его помощник со злыми глазами, пожилой австриец. Не упоминая фамилии, я попросил для девушки разрешения отлучиться до вечера из лагеря. Он долго не соглашался, ссылаясь на то, что девушки должны сегодня отдыхать, т. к. завтра предстоит тяжелая работа. Кроме того, прогулки по городу в одиночку строго воспрещены для живущих в лагерях.

— Но почему же другим иностранцам это разрешается? — спросил я его.

— Да, но это ведь иностранцы, приехавшие к нам по добровольному найму на работу. А эти... эти, являются принудительными рабочими, без всяких привилегий. Их обязанность работать и работать, а о удовольствиях надо забыть. Это не для них. Вот когда завоюем всю вашу страну, тогда подумаем, что делать с вами.

Ни один из моих аргументов, представленных для получения отпуска, не помог. С досады я вынул пачку болгарских папирос и хотел закурить. И вот вижу, как жадные глаза коменданта впились в пачку.

— Что это у Вас за папиросы? Русские?

— Нет, болгарские.

— О, болгарские. Я ошень лублу болгарски папирос. - вдруг заговорил он со мной по русски. — Я ошень лублу русски казак...Я был в Сибире 1-ый война... Мне было не плохо...

Ничего не оставалось, как предложить ему папиросу, которую он не закурил, а сунул в карман.

— Это для моя фрау, она тоже любит болгарски папиросы...

— Ну, тогда берите всю пачку, — сказал я ему, протягивая коробку. Он не взял, а просто выхватил у меня из рук папиросы.

— Так Вы хотите отпуск для девке? Как ее звать? Надя Морозова? О, это Надька я знаю хорошо. Работница отличная, но язык... язык... О, ей будет плохо, если она так свободно будет ругать нас. Все же я Вам дам отпуск до вечера.

— А до утра не дадите?

— Что до утра? О, нет, и это много, что даю. Другой девка на час не дам. Что она вам родственница?

— Нет, знакомая. Наша казачка.

— Казачка? Ну, канешна — канешна... можно и до утра. Но, может быть у Вас найдется еще лишняя коробка папирос? Пришлите утром с ней. За это она будет получать отпуск не только в воскресенье, но и в субботу после обеда.

Слава Богу, лазейка найдена. Минут через десять мы были уже далеко от лагеря. Всю дорогу Надя оживлённая, болтала без умолку, рассказывая о жизни на Дону и пребывании здесь в лагере.

Встреча с матерью была трогательная.

Даже мой писарь, полный Георгиевский кавалер Иван Данилович Крючков, пролил не одну слезу при свидании Нади с матерью. С этого дня Надя сделалась нашей станичницей. Благодаря моим связям с влиятельными чиновниками Арбайтсамта, удалось ее вырвать из лагеря и устроить сестрой милосердия в один из лазаретов, где было немало русских, а также и раненых казаков, прибывающих с разных фронтов. Надя скоро очаровала всех, начиная с врачей. Только и было слышно: «Надя устроит — Надя поможет — Надя успокоит». Как-то срочно понадобилась кровь для одною тяжело больного казака — Надя предложила свою. Доктор отказался, ссылаясь на ее недомогание, но она настояла, сказав: «Разве не лучше спасти одного бойца, чем заботиться о том, что я потеряю часть своей крови? Ведь я казачка, умирающий тоже казак. Он более полезен будет Вам, чем я, скромная сестра милосердия. Ну, если Вы от этого откажетесь, то я сдаю свою кровь не как сестра милосердия, а как человек из любви к своему ближнему».

Доктор снова стал протестовать, а Надя настаивать, и Надя победила. Вместо ее крови, доктор дал свою, чем и спас умирающего казака. После предложения Надей своей крови для казака, доктор влюбился в нее по уши. Надя же, как будто не замечая его ухаживаний, относилась к нему более, чем холодно.

Как-то вечером, старшая сестра госпиталя вызвала к себе Надю. Она усадила ее рядом с собою и, посмотрев ей в глаза, спросила:

— Скажите, Надя, Вы не влюблены?

— Что? — вскочив со стула, крикнула Надя.

— Вы, что, сестрица, шутите или серьезно? Откуда у Вас взялась эта мысль?

— Ну, ну, кипяток, еще не выслушав меня, уже кипишь, — переходя на ты, сказала сестра.

— Пошли слушки, что доктор в тебя влюблен и думает сделать тебе предложение. Гляди-ка, какое тебе счастье привалило. Доктор с положением, впереди у него карьера. Кроме того, из хорошей богатой семьи и недурен собой. Правда, он старше тебя намного. Мой совет, если он сделает тебе предложение, не отказывайся! Чего ты теряешь? Не забудь, что ты остарбайка! Несмотря на то, что работаешь у нас в госпитале сестрой милосердия, завтра может случиться и так, что тебя могут отправить обратно в тот же лагерь, откуда ты пришла, и оттуда на фабрику. Идет война. Хитлер побеждает. Он старается прибрать весь мир к своим рукам. Ведь и мы, австрийцы — несмотря на то, что являемся теперь частью его Райха — не что иное, как его пленные. Все обещания его завоеванным странам, что они не потеряют своей независимости — мыльный пузырь. А о самостоятельности вашей родины и думать нечего. Вы были и останетесь рабами. Вот, в число этих рабов попадешь и ты. Подумай-ка, Надя, что лучше: быть женой немецкого доктора — победителя, или рабыней его родины. Ну, что ты мне на это скажешь?

— Ответ мой будет короткий. Замуж за иностранца я не собираюсь, а тем более за врага, который стремится не освободить от коммунизма мою родину, а сделать из нее колонию Райха. Предпочитаю такому счастью свободу, какая бы она для меня ни была.. Ни лагерь, ни фабрика меня не страшат. Я — Казачка! Потерпела немало, потерплю и еще. У нас есть пословица: «Бог не без милости, казак не без счастья!» Так вот я буду дожидаться такого счастья, которое мне пошлет Господь, а не люди. Если же придет время выйти замуж, то только за казака. Если у Вас будет разговор с доктором, можете ему сказать следующее: он мне симпатичен, но быть женой его я не желаю, так и скажите: не желаю. Если хотите, можете сказать и причину. Последствий я не боюсь. Моя мечта быть на фронте около моих братьев - казаков, и если надо будет, то я готова отдать свою жизнь за любимую родину и свое Казачество.

Старшая сестра, нахмурившись, не нашлась, что ответить Наде, но по глазам было видно, что она всецело на ее стороне.

— Можете итти, Надя, — сухо бросила на прощание.

Вскоре Надю перевели из заразного барака в хирургический, где она оставалась недолго, т. к. положение на фронте становилось все хуже и хуже. Начали поговаривать о полном поражении армии Хитлера и об эвакуации Вены. Участились бомбардировки городов, а вскоре стали и Вену засыпать бомбами не только днем, но и по ночам. Вена вымирала. Большинство жителей покидали столицу. Враги нацистов появились из подполья и начали свою подрывную работу.

Положение становилось серьезное. Отношение к иностранцам начало меняться. Их уже не считали за скотов и унтерменшей и относились прилично. В один из мартовских дней ко мне в бюро, где я служил, прибежала Надя и с волнением в голосе сообщила:

— Вчера один из больных украинцев моего барака передал мне по секрету, что вскоре сюда придут русские. Эти сведения он получил от советского агента — тоже украинца. Твоя станица в опасности: обрати внимание на принятого Кубанца, ничего общего с казаками не имеющего — агента подпольной организации «анконраза». За твоим каждым шагом давно следят. И ты у них стоишь одним из первых, которого ликвидируют. Мой совет: будь осторожен. Проверь своих членов и уничтожь из архива все то, что может быть ценным для советчиков. У нас уже говорят об эвакуации госпиталя открыто, не боясь Гестапо, который теряет свою силу. Я лично эвакуироваться не собираюсь. Сегодня буду у Е. и попрошу отправить меня в Италию к Доманову.

— А мать? — спросил я.

— О матери я уже давно побеспокоилась. Она едет с первым транспортом в Джемонну в Казачий Стан. Вместе мы пока быть не можем. Мой долг быть в боевой части, о которой я мечтаю со дня прибытия в Австрию. До сего времени мне это не удавалось, но вот пришел момент. Ты еще услышишь о Наде — Донской казачке. А погибну, так поминай меня в молитвах. Расскажешь потом казакам, что была такая казачка Надя, любившая свой Тихий Дон и отдавшая за него свою молодую жизнь.

Я не выдержал и прослезился.

— Стыдись, атаман, своих слез. А еще старый боевой офицер! Не плакать надо, а радоваться, что мы, казаки, как бы нам плохо ни приходилось, мы не теряем духа даже и тогда, когда видим, что всюду приходит конец. Но это еще не то, что мы складываем наше оружие. Мы еще имеем порох в пороховницах. Не иссякла еще казачья сила. Бог на помошь! Ну, прощай...

До конца марта я не видел Надю. Ее мать действительно через 4 дня выехала в Италию. И вот за день перед оставлением Вены я был вызван к телефону.

— Миша, ты? — слышу, чуть не шепот, чей то женский голос.

— Да, я, кто говорит?

— Я-я... Надя... Миша, бежи... ради всего святого, бежи... Сегодня не ночуй дома, я пришлю тебе адрес квартиры, где ты можешь быть спокоен... Я уезжаю через 2 часа автомобилем в Италию. Не поминай Надю лихом... Прощай.

Как сумасшедший, я бегал по телефонным будкам Вены в надежде позвонить Наде в госпиталь. Увы! Телефонная сеть не действовала. Тогда я чуть не бегом отправился в Надин госпиталь, до которого было не меньше 11 километров. Меня останавливали, грозили арестом, насильно тащили в убежище от бомб, но я все же добрался до госпиталя и палаты Нади.

— Где Надя? — спросил у первой сиделки.

— Надя уехала...

— Куда?

— А как же я знаю... Разве она кому нибудь сказала... Пришел автомобиль. Надя схватила пальто, бросилась из барака и след простыл. Даже ни с кем и не попрощалась. А Вы, простите, господин хороший, не Миша будете?

— А Вам зачем это знать?

— Да так... Беспокоилась она о Вас дюже... Хорошая сестра была... И девка не плохая. Да вот уж больно у нее этой казачьей гордости много было. Казаки для нее были все... Ну, дай ей Бог счастья!! Боюсь вот только одного... не силком-ли ее увезли... Агентов то ихних здесь побывало не мало...

С поникшей головой я оставил госпиталь. На следующий день покинул Вену.

В 1945 году, скрываясь в лесу от «союзников», которые занимались охотой за казачьими черепами, я встретился случайно с одним благополучно спасшимся от выдачи в Лиенце казаком. Он пристально посмотрел на меня и спросил:

— Кубыть, не Голубов вы будете?

— Да. Откуда меня знаете?

— Да, на одной фотографии Вас видел...

— На фотографии?

— Да, с одной сестрицей. Видите-ли, как оно, это самое, получилось-то. Нас англичане выдавали красным, после боя с ними в Лиенце. В число таких попала и вот эта самая сестрица, которая храбро дралась с английскими солдатами, до этого. Я сам видел, как она одному из них камнем раскроила поганую морду. Ну, здесь на нее напали еще 3-е. Она отбивалась, но куда там слабой девке справиться с тремя. Поволокли они ее к Джипу ихнему и как куль бросили в кузов. Девка не унималась, крича: «Предатели! Будь вы прокляты! Казачество вам вспомнит ваше предательство. Иуды!» Джип, где находилась она, поехал. Мы еще сопротивлялись. Но, настала и наша очередь, да к счастью, как оно это получилось и сам не знаю, мы спаслись, прорвав их кордон Бежал я с одним станичником по дороге, по которой проехал джип. Увидали лежащий на дороге бумажник. В нем нашли немного марок и фотографию, о которой я Вам и сказал. Значится, этот бумажник и был этой самой сестрицы, которую увезли англичане. Ребята рассказывали, что мало кого осталось в живых из увезенных в этот день из Лиенца. Их прикончили еще в дороге. Так что и сестрица видно погибла. Ну, что же, значит, ей такая судьба была. Вечная ей память!

Тайну смерти Нади я хранил долго. Уже в 1952 году, читая издающуюся в Аргентине газету «Наша страна», я натолкнулся на следующее объявление: «Разыскивается казак В. Д. Никита Иванович Морозов ст. Константиновской, его сын Николай, дочь Надежда — сестра милосердия. Лиц. знающих о их судьбе, прошу сообщить на имя газеты «Н.С.» для А. В. Морозовой».

Я тотчас же написал Анне Васильевне о Наде, скрасив немного то, что слышал от казака в лесу. Ответа я не получил. Вторично запросил редакцию и мне ответили, что А. В. Морозова скончалась от разрыва сердца в одном из госпиталей Буенос-Айреса.

Склоняясь до долу перед далекой могилой этой достойной казачки и матери — родившей и воспитавшей в духе любви и верности Тихому Дону, достойную предков своих, дочь Надежду, — я поминаю ее добрыми словами и за все то доброе, что она сделала для казаков Общеказачьей Венской станицы. Царство ей Небесное и вечная память.

Михаил Алексеевич Голубов (1896-1984)​.

***************************************

Казак Каменской станицы, партизан-чернецовец, войсковой старшина в Донской армии, атаман казачьей национальной станицы КНОД и атаман Общеказачьей станицы в австрийском Инсбруке, ревнитель памяти жертв Лиенца.