"Василий Андреевич Жуковский". Портрет работы художника О.А.Кипренского (1816 г.).

В истории русской литературы Жуковский – явление необычайное. Как Державин и Крылов, он стоял у истоков не только национальной поэзии, но и русского литературного языка, он не только одушевил поэзию тончайшим внутренним миром мысли и чувства, но и обозначил нравственные искания личности: Бога в душе, границ добра и зла, гармонии природы, общественного долга, гражданственности, патриотизма…

Но памятник Жуковскому не только в этом – он навсегда останется «старшим братом» и другом-наставником, своеобразной литературной Ариной Родионовной для русской славы - Александра Пушкина. Запись в лицейском дневнике Пушкина в ноябре 1815 года: «Жуковский дарит мне свои стихотворения». Великий Жуковский – неизвестному лицеисту… Разгадка проста. В том же году автор баллады «Светлана», с восторгом встреченной современниками, делится необычайной для него радостью с другом-поэтом Петром Вяземским: «Я сделал ещё приятное знакомство! С нашим молодым чудотворцем Пушкиным… нам всем надо соединиться, чтобы помочь вырасти этому будущему гиганту, который всех нас перерастёт». Напомним: Пушкин младше Жуковского на шестнадцать, Вяземского – на семь лет.

«В борениях с трудностью силач необычайный», - так дважды в письмах повторит зрелый Пушкин, имея в виду Жуковского – поэтическую «кормилицу нашу», по его определению. Шутливым прозвищем Жуковского в дружеском обществе «Арзамас» было «Светлана» – не только по одноименной балладе, но и по светоносности самой личности поэта.

Василий Андреевич Жуковский родился 29 января (9 февраля) 1783 года в селе Мишенском Белевского уезда Тульской губернии. Отцом его был помещик Афанасий Иванович Бунин, к древнему дворянскому роду которого принадлежал и русский писатель И.А. Бунин, матерью – пленная турчанка Сальха (в крещении Елизавета Дементьевна Турчанинова) – нянька и экономка в семье Буниных. Чтобы спасти новорожденного от участи изгоя, его усыновил крестный отец, «приживальщик» Буниных мелкопоместный дворянин Андрей Жуковский. По обычаю тех лет для получения дворянства мальчика зачислили на военную службу, и в шесть лет (!) он был произведен в прапорщики – необходимый для табеля о рангах низший чин.

Первого его учителя – немца Якима Ивановича – изгнали из дома Буниных за невежество и жестокость, самого же девятилетнего ученика отчислили из Главного народного училища в Туле – «за неспособность». Вечная история с одаренными детьми! Домашнее образование воспитанника Буниных взяла на себя его сводная сестра и крестная мать В.А. Юшкова. В её доме будущий поэт нашел то, о чём только мог мечтать: живую непринужденную атмосферу культурных интересов, не чуждую литературного творчества.

Образование своё он продолжил в Благородном пансионе при Московском университете: он изучает русскую и всемирную историю, древности, право, языки, «словесность» и «сочинения» с поощрением самостоятельного творчества, принимает участие в издании университетского альманаха «Утренняя заря». Закончил он пансион в конце 1800 года с серебряной медалью. Наиболее серьезный его творческий опыт – перевод элегии английского поэта Грея «Сельское кладбище» (1802) – публикуется в лучшем по тем временам русском журнале - карамзинском «Вестнике Европы», через несколько лет он сам станет его редактором. В 1800-1810 годы Жуковский – признанный, популярный поэт, непременный участник дружеских сходок «Арзамаса».

Жуковский привнёс не только в лирику, но и в эпос личное переживание, у него и природа «заговорила языком человеческих состояний». Многие из его стихов положены на музыку. Опубликованное им в конце 1807 года в «Вестнике Европы» стихотворение «Песня» с подзаголовком «Перевод с французского» можно назвать одним из первых русских романсов, не отправленных временем в свои запасники:

Когда я был любим, в восторгах, в наслажденье,

Как сон пленительный, вся жизнь моя текла.

Но я тобой забыт, - где счастья привиденье?

Ах! счастием моим любовь твоя была!

Когда я был любим, тобою вдохновенный,

Я пел, моя душа хвалой твоей жила,

Но я тобой забыт, погиб мой дар мгновенный:

Ах! гением моим любовь твоя была!

Когда я был любим, дары благодеянья

В обитель нищеты рука моя несла.

Но я тобой забыт, нет в сердце состраданья!

Ах! благостью моей любовь твоя была!

В военных действиях Отечественной войны 1812 года Жуковскому, поручику московского ополчения, не довелось участвовать из-за длительной болезни. И всё же – чего не смог увидеть поручик, увидел поэт Жуковский. Его впечатления от близкой Бородинской битвы, от осознания общенародного патриотического подъёма отразились в стихотворении «Певец во стане русских воинов». Патриотизм в нём впервые в русской поэзии спустился с заоблачных высот и предстал душевным переживанием:

Отчизне кубок сей, друзья!

Страна, где мы впервые

Вкусили сладость бытия,

Поля, холмы родные.

Родного неба милый свет,

Знакомые потоки,

Златые игры первых лет

И первых лет уроки,

Что вашу прелесть заменит?

О родина святая,

Какое сердце не дрожит,

Тебя благословляя?

В доме своей сестры по отцу Екатерины Афанасьевны Протасовой, урожденной Буниной, Жуковский был учителем двух ее дочерей, своих племянниц, старшую из которых, Марию, полюбил – не без взаимности. Православная этика запрещает подобные браки, и мать Маши со всей страстностью свой натуры запретила обоим встречи. Уходя в ополчение, Жуковский напрасно просил руки Маши.

Страшный для России год нашествия Наполеона принес поэту и другие потери: почти одновременно умерли его родная и приемная матери – турчанка Сальха и Мария Григорьевна Бунина…

Когда муж младшей сестры Марии Протасовой, Александры, стал профессором Дерптского университета, все семейство Протасовых-Воейковых переехало в Дерпт (г. Тарту). Вскоре за ними последовал и Жуковский, чтобы хоть изредка, на правах родственника, видеться с Марией Андреевной. Живя через стену, они могли лишь переписываться друг с другом. Обстановка в доме накалялась. Жуковский решил уехать из Дерпта, приняв «приглашение ко двору», сделанное императрицей Марией Федоровной после прочтения его стихотворений «Певец во стане русских воинов» и «Послание к императору Александру 1, спасителю народов».

В последнем письме к Марии Андреевне поэт дает волю чувству: «… Я никогда не забуду, что всем тем счастием, какое имею в жизни, обязан тебе, что ты давала лучшие намерения, что всё лучшее во мне было соединено с привязанностью к тебе, что наконец тебе же я был обязан самым прекрасным движением сердца… Всё в жизни к прекрасному средство!..».

Освобождаясь от невыносимой опеки матери, от подчиненного положения в доме Воейкова, Мария Андреевна, как в прорубь, «бросилась в брак» с профессором медицины Мойером, человеком рациональным и даже прекраснодушным, признающим ее право на чистое чувство к Жуковскому. Мужу она мысленно признавалась: «Я счастлива, видя тебя довольным; позволь же мне быть печальной».

Всё для Марии Андреевны сосредоточилось в переписке с любимым: «… Друг мой, тебе обязана прошедшим и настоящим хорошим, и если заслужу когда-нибудь награду в том мире, то твоя же вина. Ты не можешь вообразить, как ты мне бесценен…», «… я пишу тебе верно два раза в неделю, но в минуту разума деру письма…Если в моих эпистолах тебе что не понравится, то не бранись и не задумывайся об этом; думай просто, что это последний отголосок в старину вами избалованного сердца, которое всё еще плачет о своих игрушках… Пиши только иногда, ангел! ты мне этим должен! Ты там узнаешь, что ты дашь мне – рай или ад. Душенька, не рассердись за это письмо! крепилась, крепилась, да и прорвалась, как дурная плотина, вода и бушует, не остановишь!»…

Литературное творчество питалось подземными токами жизни. В 1817 году вышли его стихотворения, за которые Жуковский высочайше пожалован пожизненной пенсией в 4000 рублей, по тем временам значительной. Поэт становится душой созданного в 1815 году литературного общества “Арзамас”, куда вскоре за стихотворцем-дядей В.Л. Пушкиным придет его великий племянник. В шутливом “арзамасском” творчестве Жуковского находит выход его дар веселости, тем более безудержной, чем меньше поводов дает для этого жесткая действительность.

Главной мишенью “Арзамаса” была деятельность общества “Беседа любителей русского слова”, возглавляемого писателем, адмиралом, президентом Российской академии А.С. Шишковым. “Шишковисты” брали на себя часто неблагодарный и порой самопародийный труд ограждать жизнь и литературу от новых веяний. “Арзамасцы” не упускали возможностей ответить остроумной шуткой или пародией на “пакость Беседы”. Впрочем, спустя почти полвека, размышляя о славянофильстве Шишкова, устами своего персонажа (“Разговор в Подмосковной”) А.С. Хомяков напоминал, что “Грибоедов считал себя учеником Шишкова, что Гоголь и Пушкин ценили его заслуги, что сам Карамзин отдал ему впоследствии справедливость и что самый русский по языку изо всех русских прозаиков (С.Т. Аксаков. - В.К.) вышел, по собственному признанию, из школы Шишкова”.

Но в русской литературе Жуковский остался, в основном, автором баллад – сюжетных стихотворений с преобладанием “чудесного”, “таинственного”, иррационального. Переводя главным образом из немецких поэтов, Жуковский сообщал переводам такую индивидуальную неповторимость, что персонажи иноязычного мира становились нарицательными, близкими и понятными для русского читателя. Например, перевод английского гимна “Боже, храни короля” как молитва русского народа “Боже, царя храни” звучал в России до отречения Николая II в 1917 году.

Можно лишь попытаться предположить, чем для него, напряжённого мистического романтика, стремившегося “жить, как пишешь”, стала потеря самого дорогого. Его “тихий ангел”, его Маша, Мария Андреевна Мойер, “страдавшая грудью”, в 1823 году умерла от вторых родов.

Европейски образованного поэта, человека внимательного, добродушного, глубокий ум и остроумие которого смягчалось чувством такта, Жуковского заметили при дворе еще после его “Певца во стане русских воинов”. Бывший чтецом при императрице Марии Федоровне, в 1817 году он стал учителем русского языка у великой княжны Александры Федоровны, жены великого князя Николая Павловича, будущего Николая I. С его воцарением поэту, одному из идеологов монархизма, в 1826 году предложили возглавить обучение наследника, будущего Александра II.

«Самодержавие, - писал Жуковский, - высшая форма правления, если оно соответствует смыслу своего слова. Сам держу и самого себя держу». В подготовленной им хрестоматии для наследника он дает своеобразное наставление царям: «Уважай закон и научи уважать его своим примером; люби и распространяй просвещение; уважай общее мнение; люби свободу, то есть уважай и личную безопасность, и право мысли каждого; владычествуй не силой, а порядком; исправляй, не разрушая…». Эти правила, воплощенные в государстве, и сегодня сделали бы честь любому правительству.

В письме к Александре Федоровне у поэта хватило мужества поставить главные вопросы своего времени: «Когда же мы будем с уважением рассматривать то, что составляет истинные нужды народа, - законы, просвещение, нравы?». Николай I выговаривал Жуковскому, что его «называют главой партии, защитником всех тех, кто только худ с правительством».

По словам поэта Вяземского, Жуковский был «представителем русской образованности перед троном безграмотным» - отстаивал перед царем А.И. Герцена, помогал поэту Алексею Кольцову; с его участием выкупили из неволи Тараса Шевченко. Как опытный царедворец, знающий мстительный характер Николая I, Жуковский вмешался в попытку Пушкина освободиться от оскорбляющих его камер-юнкерских обязанностей при дворе – он убедил поэта забрать просьбу об отставке. По просьбе семьи Гончаровых, не говоря уже о велениях дружбы, Жуковский выступил посредником в переговорах между Пушкиным и приемным отцом Дантеса – нидерландским посланником Геккереном. Главной целью было во что бы то ни стало не допустить поединка. После смерти Пушкина Жуковский взял на себя все заботы о его семье и его рукописях.

Летом 1837 года, сопровождая наследника в его путешествии по России и Западной Европе, Жуковский проехал по необозримым просторам Оренбургской губернии – южной окраине Российского государства. От тех дней в архиве поэта остались лишь отрывистые дневниковые записи «для памяти», опубликованные в журнале «Русская старина» за 1902 год, и пейзажные зарисовки, – как многие русские писатели, Жуковский был хорошим рисовальщиком.

Оренбургский краевед, заслуженный учитель России М.М. Чумаков подсчитал: за время путешествия в свите наследника Жуковский сделал 176 графических зарисовок увиденных мест, 37 из них посвятил Уралу и Оренбургскому краю. Теперь, более чем за полтора века, эти зарисовки и короткие назывные фразы дневника приобрели значение, выходящее далеко за рамки этнографии.

На пути из Сибири экспедиция достигла верховьев Урала и через казачьи крепости и станицы двинулась на юг. Вот запись от 10 июня (старого стиля): «Переезд из Верхнеуральска. Начало степи. Конвой. Спасская крепость. Прекрасное впечатление степи: необъятность, зелень, по всему пространству пение птиц. Облака. Пост сторожевой. Инвалидные (старослужащие. – В.К.) казаки. Магнитная станица (г. Магнитогорск. – В.К.). Слева отдельные горы за Уралом. Справа за горизонтом голубая гряда гор. Вероятно, Губерлинские горы в большом отдалении; дорога ровная, усыпанная мелким хрящем (песком с галькой. – В.К.). Два ряда кольев. Степь, прерываемая возвышениями, покрытыми травою. В одном месте к голым горам примкнуто несколько прекрасных берёзовых рощ. Огромный камень посреди равнины, на вершине погребенной горы…Обедали в Сыртинской с ужасным множеством мух. Ночевали в Таналыкской (ныне дно Таналыкского залива Ириклинского водохранилища. – В.К.) с великим множеством тараканов».

На следующий день: «Переезд из Таналыкской до Ильинской… Кочевья киргизских пастухов. Обедали в Орской крепости. Партия казаков. Дорога вся в порядке… Между Хабарской и Губерлинской как будто в малом виде большие горы со всеми их деталями. Но ни куста, ни капли воды. Всё покрыто ковылем и пусто. Взволновавшаяся и окаменевшая пустыня. Чудный вид с высокого пункта, который я срисовал».

Перед рекой Губерлей дорога нырнула в небольшое ущелье, и путешественников приветила ледяная вода родника, собирающего влагу из трещин скалистого обрыва.

Такого поезда – восемь шестиконных экипажей и три тройки – эти места ещё не видали, хотя летом 1769 года родник «поил» проезжающего здесь академика Петербургской Академии наук Петра Палласа.

Отдохнувшие, освежённые студёной водой, путешественники, выезжая из ущелья, вряд ли думали о том, что отныне родник этот будет называться «Царским», это же название получит и питаемый им ручей, через три версты впадающий в реку Губерлю.

Жители бывшей станицы Ильинской до сих пор показывают «царскую дорогу». Путь здесь сжимается между почти отвесной стеной с выходами горных пород – и вытянутым озером. Место это получило название «Перила». Перед приездом державных гостей местные власти обследовали дорогу и нашли ее опасной: лошади могли понести и опрокинуть экипажи в воду. Так появилась каменная стена - «перила» полутораметровой высоты. Время и люди оставили от неё лишь отдельные камни… Так «по камешку» растаскивается история…

Продолжение записи 11 июня: «переезд из Верхнеозерной в Оренбург. Крутой спуск при выезде. Степь ровная, но более плодоносная, разнообразие трав… Прекрасная дорога по крутому берегу Урала. Приезд в Оренбург в три часа пополудни: тотчас с Далем на берег. Роща за Уралом…» Можно уверенно предположить, что главной темой их бесед: патриарха русской поэзии и будущего великого лексикографа была общая боль – Пушкин.

Живущий на широкую ногу военный губернатор Перовский сделал всё, чтобы поразить воображение необыкновенных гостей. 13 июня Жуковский занёс в свой дневник детали экзотических представлений, устроенных в их честь: «…После обеда азиатский праздник. Киргизское кочевье (кибитка)… Скачки вокруг холма. Скакали лошади некованные и некормленные… Скачки на верблюдах. Пляска башкирская. Борьба башкир с киргизами. Музыка башкирская. Музыкант: курайчи; инструмент: курай – или чебызга. Юрлаучи – певец. Баксы или колдун киргизский; змеи, прыганье на саблю. Исступление. Чай в кибитке. Театр в галерее. Возвращение домой и разговор с Далем».

Заметки от 15 и 16 июня напоминают о переезде в Уральск, входивший тогда в Оренбургскую губернию. Дальше: «17 июня. Переезд из Уральска в Бузулук… Дорога прекрасная. Дождь. Холодный день. Степь сменяется небольшими возвышенностями. Бузулук – бедный город с большой площадью, на которой находятся полуразрушенные присутственные места… Удвоенное население уезда от переселенцев, коих состояние бедственное».

О пути из Бузулука: «Приятная дорога. Богатые поляны, зеленые горы. Дубы и берёзы. Сурковые бугры… Обед в Бугуруслане. Живописное местоположение на полугоре на берегу Кинеля…»

Кроме этих записей и нескольких десятков рисунков не осталось художественного отображения увиденного и почувствованного поэтом в Оренбургском крае. Но и эти моментальные наброски говорят о силе впечатлений от вольных просторов степи в пору её цветения, от горных ландшафтов «в малом виде» на востоке края, от бесконечного этнографического разнообразия губернии. Все это не могло не питать воображения поэта, не могло не сказаться на его творческом самочувствии.

В 1841 году наследник достиг совершеннолетия, и его воспитатель Жуковский получил почётную отставку. Казалось, ничто теперь не мешало поэту отдаться творчеству, общению с друзьями, книгами. Жизнь распорядилась по-иному, снова, как тридцать лет назад, предложив ни на что не похожий вариант. Поэтом, достигшим на родине апогея славы, увлеклась дочь его немецкого друга - художника из Дюссельдорфа Герхардта Рейтерна.

Не образ ли Маши Протасовой – незаживающей его боли и не знак ли судьбы увиделись поэту в юной Елизавете? Ему было 58 лет; решиться на брак с 18-летней влюбленной и возлюбленной мог только художник. Не остановили и экзальтированность, неуравновешенность невесты, легко переходящие в душевное страданье.

После рождения дочери и сына Елизавета фон Рейтерн уже не выходила из душевных недомоганий, длительно лечась на немецких курортах. Выезд в Россию откладывался с года на год.

Восемь из двенадцати лет, проведённых Жуковским в Германии, он посвятил переводу гомеровской «Одиссеи», «стараясь заткнуть уши от сатанинского визга нашего времени». К изданным в 30-х годах сказках о царе Берендее, «Спящая царевна» он, воспитатель собственных детей, добавил сказки: «Кот в сапогах», «Тюльпанное дерево», о Иване-царевиче и Сером Волке, составил педагогический «курс предварительно учения, которым могут воспользоваться… отцы матери семейства».

Все эти годы он вел доверительную, духовно напряженную переписку с Гоголем, переживающим мировоззренческий и творческий кризис. Гоголь подолгу гостил в семействе поэта. За месяц до собственной кончины Жуковский оплакал смерть гениального современника, оставившего в своих «Выбранных местах из переписки с друзьями» духовное завещание, не понятое ни многими из друзей, ни потомками. И здесь, в свои последние земные дни, Жуковский остался верен себе в письме к П.А. Плетневу: «Надобно нам, его (Гоголя. – В.К.) друзьям позаботиться о издании его сочинений, о издании полном, красивом, по подписке в пользу его семейства (у него, кажется, живы мать и две сестры)».

В одном из последних стихотворений «Царскосельский лебедь» Жуковский раздумывал о своей судьбе:

Лебедь благородный дней Екатерины

Пел, прощаясь с жизнью, гимн свой лебединый.

Назначенному на лето 1851 года отъезду в Россию, в Дерпте помешала внезапная слепота. И слепой, поэт не прекращал творчества и «незаметно скончался» 12 апреля 1852 года в Баден-Бадене (Германия). По завещанию его перевезли в Петербург и похоронили в Александро-Невской лавре рядом с прахом Карамзина. Отпала одна из главных опор «золотого века» русской поэзии.

«Одухотворив русскую поэзию романтическими элементами, он сделал её доступною для общества, дал ей возможность развития», - писал о нем Белинский.

Поэтический памятник оставил ему Тютчев:

Поистине, как голубь, чист и цел

Он духом был; - хоть мудрости змеиной

Не презирал, понять её умел, -

Но веял в нём дух чисто голубиный.

И этою духовной чистотою

Он возмужал, окреп и просветлел;

Душа его возвысилась до строю:

Он стройно жил, он стройно пел.

Валерий Кузнецов