Преподобный Макарий Оптинский: духовный путь от дворянина до иеродиакона

Духовная жизнь, святые отцы, Иисусова молитва… Эти слова вызывают у нас уважение, благоговение, даже, может быть, восхищение. Но все же почти неизбежно с этим соединено подсознательное чувство старинности, удаленности вглубь веков, невозможности в наши дни. Это – из дивных, но очень давних времен, когда были египетские подвижники, чудеса, когда люди были сильнее и лучше. В чем-то, наверное, такое чувство и справедливо: как пишет игумен Никон (Воробьев), в наши дни уже «не будет никаких собственных подвигов у ищущих Царствия Божия»^[1], потому что нет опытных духовников, старцев, которые могли бы руководить христианином, ищущим спасения. Но это вовсе не отменяет самой духовной жизни, необходимости ежедневного, ежечасного обращения к Богу с молитвой и покаянием; меняется образ жизни, но не суть и содержание его, не самая цель – спасение души. И даже, в утешение нам, игумен Никон напоминает притчу евангельскую «о хозяине, нанимавшем работников», где «пришедшие в одиннадцатый час получают плату с проработавшими весь день и даже раньше их»^[2]. Велика наше немощь, но все покрывает милосердие Божие.

…А о времени – да, сейчас все иначе, жизнь, тем более в миру, неизбежно суетна, нет простоты, свою специфику создает научное, светское образование (конечно, когда читать учились по Псалтири, было несколько иное восприятие мира), невоцерковленное окружение – на работе, а порой и в семье. А ведь с кем поведешься, как известно… Все это абсолютно справедливо; но не только для нашего времени. Точно так же могли сказать и люди, скажем, начала XIX века, сказать с полным правом, ведь вокруг было общество, пережившее тяжелейший для Церкви XVIII век, общество, увлеченное «достижениями науки» и равнодушное к Церкви, жажду духовности удовлетворявшее членством в масонских ложах, увлечением искусством, философией разного толка… Но и среди этого мира те, кто искренне искал Бога, находили Его. Кто-то – в монастыре, а кто-то и в миру. Поэтому и нам в наши дни доступно все богатство и счастье жизни с Богом. Нужно только желать этого, желать постоянно и неотступно, и внимательнее вглядываться в примеры тех, кто в сходных обстоятельствах обыкновенной жизни обрел жизнь истинную, христианскую. Один из них – молодой дворянин Михаил Николаевич Иванов, впоследствии – прп. Макарий Оптинский.

Михаил Николаевич родился 20 ноября 1788 года в сельце Железники Калужской губернии, принадлежавшем его родителям. С детства будущий о. Макарий отличался тихим нравом и богобоязненностью (отчасти от природы, отчасти – благодаря стараниям благочестивых и любящих родителей и близких родственников), но в то же время очень любил чтение и музыку (в которой хорошо разбирался), играл на скрипке. Когда ему было всего четырнадцать лет, ему пришлось начать работать – он поступил бухгалтером в уездное казначейство в г. Льгове родной Курской губернии, а помощниками его стали два его брата – родной и двоюродный, оба Алексеи. Двоюродный, Алексей Передельский, вспоминал впоследствии: «Три нас малолетка управляли канцеляриею казначейства с особенною исправностию»^[3]. И это правда – совсем юные чиновники так старательно и успешно вели дела, что были замечены начальством (хотя порой, по свидетельству самого отца Макария, это было очень непросто: «Бывало, из-за одной копейки, по случаю недочета, приходилось просиживать по целой ночи, дабы свести приход с расходом»^[4], и это при слабом здоровье, тревожившем его с самого детства!). В 1805 году семнадцатилетний Михаил Николаевич был назначен начальником стола счетной экспедиции Курской казенной палаты. Новый начальник его, Н.М. Ленивцев, человек добрый и верующий, очень расположился к молодому Иванову, поэтому те три года, что Михаил провел в Курске, были для него спокойными и тихими.

Однако вскоре пришли перемены: скончался отец Михаила Николаевича, и ему вместе с тремя братьями пришлось решать семейные дела. Впрочем, дружные братья решили все просто и без споров: родовое имение оставили Михаилу как старшему, а между остальными распределили оставшееся денежное наследство. Михаил Николаевич, не ожидавший совсем такого поворота, противиться не стал: надо думать, он увидел в этом возможность к уединению, которого давно желал. Итак, он вышел в отставку и поселился в имении.

Русская деревня, прекрасная и уединенная, тишина, природа, которую с детства и до конца жизни, уже оптинским старцем, он очень любил – все это теперь принадлежало Михаилу Николаевичу, и он с радостью предался любимым занятиям – музыке и чтению, причем «в книгах, по воспоминаниям, искал ответа на самые серьезные жизненные вопросы»^[5], а не простого развлечения. Но вот с хозяйством дело не пошло: для управления имением требовалась немалая решительность и даже строгость, которые Михаил Николаевич не мог и не хотел проявлять. Крестьяне, поняв это его устроение, стали работать из рук вон плохо, а порой и подворовывать; однажды вышло уж совсем нехорошо: по рассказу Пелагеи Тихоновны Макаровой, двоюродной сестры Михаила Николаевича, «мужички, видя, что нет за ними надлежащего присмотра, покрали большое количество гречихи. Михаил Николаевич призвал их к себе и долго уговаривал и вразумлял словами Божественного Писания, а мы, домашние, втихомолку смеялись над ним»^[6], понимая всю бесполезность подобного метода в таком вопиющем случае. Но неожиданно дело приняло совсем иной оборот: мужички, выслушав эти искренние и правдивые слова добрейшего юного барина, вдруг «упали пред Михаилом Николаевичам на колени, сознались чистосердечно в своем проступке, просили прощения и, конечно, были прощены»^[7].

Но все равно Михаил Николаевич, трезво оценивая создавшуюся ситуацию, говорил родным: «Испытавши себя, вижу, что не могу быть хозяином»^[8]. Братья было надумали его женить; Михаил не отказывался, но и желания не имел к супружеству. Братья, перебрав всех знакомых невест, остановились наконец на одной благочестивой, хорошей девушке и поехали свататься; но родители невесты, не зная толком жениха, дали весьма уклончивый ответ. Узнав об этом, Михаил Николаевич очень обрадовался, приняв такой исход дела как указание Божие на то, что ему предназначен иной путь; он накупил книг, преимущественно духовного содержания, и углубился в изучение их, с духовным трудом сочетая и физический: Михаил Николаевич устроил себе столярную мастерскую и работал там очень усердно, порой до изнеможения, через это стараясь подчинить плоть духу. А в середине осени 1810 года отправился на богомолье в Площанскую Богородицкую пустынь, которая была в сорока километрах от его имения.

Ему было тогда неполных 22 года. И обратно в мир он уже не вернулся…

Площанская пустынь была тогда не очень древняя (она основана вскоре после Смутного времени, в начале XVII века), но успела пережить за эти два столетия много бедствий, вплоть до полного разорения. Но к моменту приезда Михаила Николаевича это была сравнительно небольшая (в ней подвизалось около пятидесяти иноков) обитель, не очень богатая, но простая и скромная. Эта вполне монашеская обстановка так пришлась по душе новому послушнику, что он, вспоминая об этом после, говорил, что «не знал, где находится: на земле или на небе, и все монашествующие казались ему как ангелы Божии»^[9].

Поначалу Михаил Николаевич трудился на заготовке дров, в трапезной, на сезонных сельскохозяйственных работах. Вскоре, однако, были замечены его музыкальные способности, и молодому послушнику было поручено изучать устав и церковное пение. Скоро он стал канонархом, а затем и уставщиком левого клироса.

Всего через два месяца по приезде в обитель, в декабре 1810 года, послушник Михаил был пострижен в рясофор с именем Мелхиседек. Первыми наставниками его в монашеской жизни стали братский духовник иеромонах Иов и настоятель обители о. Иоанникий. Оба они постарались помочь новоначальному иноку, поощряя его к неукоснительному посещению церковных служб, подвигам телесным, молитвенному правилу и прочим условиям монашеской жизни. Но, к огорчению молодого подвижника, все это делание ограничивалось одними почти внешними проявлениями, без постоянной борьбы со страстями. Он, хоть и слабый здоровьем и привыкший к совсем другому образу жизни, с усердием исполнял все ему повелеваемое (и впоследствии с благодарностью вспоминал своих наставников), но душа его жаждала гораздо большего, вернее – гораздо высшего.

Прошло пять лет по приезде о. Мелхиседека в обитель; пробыв все это время в послушании, он удостоился пострижения в мантию с именем Макария (в честь прп. Макария Великого), а вскоре был и рукоположен во иеродиакона. В том же 1815 году произошло и еще одно очень важное для о. Макария событие: в Площанскую пустынь пришел старец схимонах Афанасий (Захаров). О. Афанасий, так же, как и о. Макарий, дворянин по происхождению, в молодости служил в гусарах, имел чин ротмистра (приблизительно капитана по современным меркам), но тридцати лет от роду ушел в монастырь – Молдавскую Нямецкую обитель, где в то время жил прп. Паисий (Величковский; возродитель старчества в славянских землях), принял постриг и стал верным учеником старца Паисия. Только семь лет довелось ему пожить подле этого великого святого, но о. Афанасий успел многое перенять у своего учителя.

Иеродиакон Макарий, познакомившись с о. Афанасием, увидел в нем человека трезвенного, любвеобильного и смиренного и, по благословению настоятеля (к тому времени ушедшего на покой о. Иоанникия сменил иеромонах Павел), вскорости перешел в келлию о. Афанасия и стал его учеником. Схимонах Афанасий привез с собой довольно много духовных книг – святоотеческих творений в старых славянских переводах, исправленных самим прп. Паисием и переведенных заново им же: прпп. Макария Великого, Иоанна Лествичника, Симеона Нового Богослова, Максима Исповедника и многих других. Все это богатство было доступно теперь о. Макарию, тем более что его новым послушанием стало переписывание этих святоотеческих трудов. О. Макарий нарочно для этого дела выучился уставному письму и с великой радостью углубился в святые книги.

Впрочем, не оставлял о. Макарий и некоторых прежних послушаний, в том числе клиросного. В 1818 году вновь переменился настоятель Площанской пустыни, иеромонах Павел ушел на покой по причине телесной немощи, а на его место поставлен был иеромонах Серафим, прежде бывший настоятель Белобережской пустыни, откуда новый строитель принес и обычай замены столпового (знаменного) пения киевским распевом. Во введении его в Площанской пустыни принял участие и иеродиакон Макарий.

Между тем, много времени изучая и переписывая святоотеческие творения, о. Макарий возжелал научиться описываемой в них умной Иисусовой молитве. Но тут случилось препинание: учитель его, схимонах Афанасий, имел от своего духовного отца прп. Паисия запрещение постигать эту степень и «проходил, по его наставлению, лишь устную Иисусову молитву»^[10]. Он, о. Афанасий, был человек строгой монашеской жизни, смиренный, кроткий; но духовная жизнь очень сложна, и в ней есть вещи, постигнуть которые мы не в состоянии. Почему-то для о. Афанасия это было неполезно… Может быть, тому причиной – его вынужденная ранняя разлука со старцем Паисием, ведь проходить умную молитву без опытного руководителя святые отцы запрещают, ибо это искусство великое, и очень легко, не имея духоносного наставника, впасть в прелесть.

Сам, таким образом, не дерзая приступать к умной молитве, о. Афанасий не мог и ученика своего, иеродиакона Макария, наставить в ней. Очень жалел об этом о. Макарий; сохранились даже некоторые сведения, что он пытался постигать умную молитву, руководствуясь книгами и редким общением с проходившими ее, но «можно с достоверностью полагать, что прохождение умной молитвы по степени тогдашнего его духовного возраста было преждевременно и едва не повредило ему»^[11]. Впоследствии, уже будучи старцем, прп. Макарий всячески предостерегал обращавшихся к нему за духовным советом от прохождения умной Иисусовой молитвы прежде очищения от страстей, «указывая всем как на верное оружие против врагов невидимых и собственных страстей и помыслов греховных на молитву Иисусову, только произносимую устами со вниманием и усердием, или, по выражению епископа Игнатия (Брянчанинова), с участием сердца»^[12].

…Читаешь такие слова – и невольно думаешь: как же велика наша вера и как же мало мы о ней знаем, насколько отдаленное понятие мы, «хорошие и правильные», ходящие в храм и читающие правило утром и вечером, имеем о христианском совершенстве…

Но Господь сохранил Своего искреннего слугу от большой беды; а по прошествии некоторого времени послал ему и человека, способного наставить в этом великом деле – иеромонаха Льва (Наголкина), будущего его духовного отца и сотаинника, великого старца Оптинского…