Самый кровавый нарком

Репрессии конца 1930-х годов окрестили «ежовщиной» – по имени их главного исполнителя Николая Ежова. Партийная пропаганда это одобряла: ей было выгодно обвинить в смерти и страданиях миллионов людей не Сталина и его соратников, а главу НКВД, хотя он ни по статусу, ни по общему уровню развития не подходил на роль архитектора репрессий

Блестящая карьера Ежова для многих стала загадкой: он был начисто лишен выдающихся качеств и, несмотря на это, занял ключевую позицию во властной иерархии.

«НЕЗАКОНЧЕННОЕ НИЗШЕЕ»

Конечно, в карьерном продвижении Ежова свою роль сыграло пролетарское происхождение. В том смысле, что не было бы «правильного» происхождения – не было бы и сколько-нибудь удачной карьеры. Впрочем, тут Николай Иванович схитрил: его отец являлся не питерским литейщиком, как сын указывал в анкетах и автобиографии, а военным музыкантом, служившим в Литве и женившимся на местной девушке.

Будущий нарком внутренних дел был старшим сыном в семье. Он родился в 1895 году. Когда Николай повзрослел, его отправили в Петербург учиться портновскому ремеслу. Хозяин-пьяница не только бил ученика, но и вступил с ним, как позже признался сам Ежов, в «педерастическую связь». В школе будущий глава НКВД учился урывками и впоследствии описал свое образование как «незаконченное низшее». Да и весь он был какой-то незаконченный: рост – метр пятьдесят два, большеголовый, с кривыми ногами. Хотя у него имелись и достоинства: Ежов был трудолюбив, отличался завидной памятью и… хорошо пел, даже ходил на прослушивание к известному тенору. Тот сказал: «Голос можно поставить, но с таким ростом вам певцом не стать. Пойте-ка лучше в хоре, за спинами других».

Николай Ежов (справа) – солдат 5-й артиллерийской мастерской Северного фронта. Витебск, 1916 год

До поры до времени Ежов в самом деле не высовывался из-за чужих спин. И в Первую мировую, и в Гражданскую пробыл на передовой недолго, в основном занимаясь канцелярской работой в тылу – почерк у него был отличный. Вовремя вступил в партию, где всегда ценились рабочие кадры. Стал комиссаром радиотелеграфной школы в Казани, где был арестован – за то, что в школу проникли представители «эксплуататорских классов». В страхе он тут же сдал с потрохами своего начальника. Того посадили, а Ежов получил новый пост. Вскоре он уже достиг должности секретаря парткома Марийской автономии.

К тому времени будущий нарком женился. Жена тоже оказалась такой, за спиной которой удобно прятаться, – статная высокая казачка Антонина Титова. Она ездила с Ежовым везде, куда его бросала партийная работа, была искренне к нему привязана. А он без колебаний бросил ее, когда на пути его появилась другая женщина. Антонина, окончившая Сельскохозяйственную академию и аспирантуру, ушла в науку: она тогда не подозревала, что предательство мужа спасло ей жизнь.

В столицу Ежова вытащил Иван Москвин, известный партийный деятель, тоже «правильного» происхождения, выхлопотавший для скромного провинциала должность инструктора ЦК. Ежов часто бывал в доме Москвиных. Жена хозяина Софья Александровна опекала его, подкладывала лучшие куски: «Вы такой маленький, прямо воробушек, вам надо больше кушать». Она не думала, что ранит гостя в самое сердце. Позже, когда Москвин уже был расстрелян, Ежову пришлось решать судьбу его супруги. Обычно жен «врагов народа» ждал лагерь, но в данном случае сам глава НКВД велел записать в протокол, что Софья Александровна пыталась его отравить. Ее расстреляли.

Как-то зять Москвина Лев Разгон, в будущем известный писатель, спросил тестя, что он думает о Ежове. «Хороший работник, – сказал тот. – У него только один недостаток. Во всяком деле есть предел, когда надо остановиться. А Ежов никогда не останавливается». Так, довольно скоро исполнительный коротышка подсидел самого Москвина, сменив его на посту заведующего Организационно-распределительным отделом ЦК. Не выходя из-за спины начальства, он одной рукой одарял – пайками, дачами, путевками на курорт, а другой карал – мог вычистить из партии, что автоматически лишало доступа к кормушке. Недовольным Ежов говорил, широко улыбаясь: «Да разве я что решаю? Я человек маленький», с чем трудно было не согласиться.

ЛЮБОВЬ КАРЬЕРИСТА

Карьерному росту Ежова не мешали и его любовь к выпивке и слабость к женскому полу. Будучи женат, он завел роман с молодой журналисткой Евгенией Гладун, в девичестве Фейгенберг. Дочь гомельского купца, красивая и веселая, она обожала кружить головы мужчинам. Ее первый муж – слесарь Лазарь Хаютин – быстро был отставлен, зато второй – красный командир Александр Гладун – оправдал ожидания и перевез жену в Москву. Началась жизнь, о которой Женя всегда мечтала: шикарные платья, заграничные поездки, встречи со знаменитостями. В берлинской командировке она познакомилась с известным писателем Исааком Бабелем. Позже он показывал на допросе: «Я пригласил Гладун покататься по городу в такси, убедил ее зайти ко мне в гостиницу. Там произошло мое сближение с Гладун». Были у нее и другие любовники: академик Отто Шмидт, светило журналистики Михаил Кольцов, издатель Семен Урицкий… Наконец был найден нужный объект – скромный партийный работник Ежов, в котором наметанный глаз Евгении угадал большое будущее. В 1931-м они поженились, наскоро разведясь с прежними супругами.

Жена наркома внутренних дел Евгения Ежова (урожденная Фейгенберг) с приемной дочерью Натальей. До 1938 года

Не избалованный лаской Ежов с удовольствием принимал заботу, которой его окружила супруга. Казенная квартира с голыми стенами украсилась коврами, портретами в рамках и милыми дамскими безделушками. Вечером уставшего Колюшеньку всегда ждал горячий ужин. Жена упросила его взять дачу, на которой – невиданное дело – развела павлинов. Себя тоже не обижала: впоследствии при обыске в квартире Ежова нашли больше сотни платьев, десятки кофточек и шляпок, пять меховых шуб. Стараниями Евгении Соломоновны у них дома образовался настоящий салон, куда захаживали деятели партии, писатели, артисты. Некоторые, включая того же Бабеля, на глазах у Ежова ухаживали за его супругой. Почему «патологический садист», как его потом называли, покорно сносил такое поведение? Может быть, думал, что новые знакомства помогут его карьере. А может, тосковал по нормальной семье и вопреки всему верил, что обрел ее. Детей у Ежовых не было, и в 1933 году они взяли из детского дома годовалую Наташу. Василий Гроссман, описавший эту историю в рассказе «Мама», выдумал, что девочка была дочерью расстрелянного дипломата. На самом деле – обычным подкидышем. Она была счастлива в новой семье, отвечала любовью на любовь.

Карьера Николая Ивановича между тем продолжала идти в гору. В 1935-м он стал председателем Комиссии партийного контроля, а через год Иосиф Сталин из Сочи, где находился на отдыхе вместе с Андреем Ждановым, прислал телеграмму: «Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение тов. Ежова на пост наркомвнудела». К тому времени вождь выдвинул тезис об усилении классовой борьбы, согласно которому все беды страны связывались с кознями «врагов народа». Прежний главный чекист Генрих Ягода оказался не на высоте и расстался с должностью, а потом и с жизнью. «Корчеванием вражеских гнезд» предстояло заняться Ежову.

«ЕЖОВЫЕ РУКАВИЦЫ»

Надо сказать, что на Лубянке новоявленный нарком внутренних дел освоился еще до назначения на этот пост: помогал Ягоде разоблачать «антисоветские элементы», заодно собирая на него компромат. Заняв 26 сентября 1936 года кабинет главы ведомства, он заявил чекистам: «Вы не смотрите, что я маленького роста. Руки у меня крепкие. Буду сажать и расстреливать всех, кто посмеет тормозить дело борьбы с врагами».

Так и случилось: один за другим в «ежовых рукавицах» оказывались те, кто еще вчера представлялся опорой большевистской власти, – наркомы, военачальники, ветераны революции. Многих выводили на открытые процессы, заставляя признаваться в самых немыслимых злодействах. Чтобы признания поступали исправно, Ежов с санкции Политбюро приказал применять к подследственным «меры физического воздействия», проще говоря – пытки. Он сам бегал по этажам лубянского здания, тут и там показывая, как нужно бить – резиновой дубинкой, кулаками. Не гнушался принимать участие в расстрелах и даже хранил дома пули, извлеченные из тел самых именитых жертв (их потом нашли при обыске).

В июле 1937 года Ежова «за выдающиеся успехи» наградили орденом Ленина. Вскоре появился приказ НКВД № 00447, вводивший для каждой республики, края, области разнарядки – расстрелять и отправить в лагеря столько-то «врагов народа». Планы прилежно перевыполнялись. В суматохе чекисты сводили личные счеты, а тут и граждане принялись доносить друг на друга. Сотрудники органов были завалены работой. И нарком подавал пример, трудясь по 18 часов в сутки: подписывал ордера на арест, отсылал на утверждение Политбюро смертные приговоры, составлял докладные Сталину. За два года он провел в кабинете вождя 850 часов – больше, чем кто-либо, за исключением Вячеслава Молотова. Всего, по подсчетам историков, в 1937–1938 годах по обвинению в антисоветской деятельности было расстреляно 681 692 человека, и всем этим конвейером смерти управлял Ежов.

Климент Ворошилов, Вячеслав Молотов, Иосиф Сталин и Николай Ежов (слева направо) на канале Москва – Волга имени Сталина. 1937 год

После назначения наркомом он переселился в Кремль. Домой возвращался за полночь, принимал душ и закрывался в кабинете. Там напивался и швырял пустые бутылки в стены: при обыске нашли следы таких бросков. Возможно, Ежову мерещились лица тех, кому он подписал приговор. При своей удивительной памяти глава НКВД помнил их всех – старых и молодых большевиков, которым прежде выписывал ордера на квартиры, которых отправлял в санаторий. Теперь они оказались врагами, ведь Сталин не мог ошибаться…

Манией преследования Ежов страдал, так сказать, по должности. Позже на следствии говорил: «Я почистил 14 000 чекистов, но огромная моя вина заключается в том, что я мало их почистил. <…> Кругом меня были враги народа, мои враги».

Чтобы забыться, он не только ежедневно пил, но и до одури развратничал. На суде признался: «Часто заезжал к одному из приятелей на квартиру с девочкой и там ночевал». И еще во время попойки у себя дома вступил в интимную связь с женой одного из подчиненных, а потом и с ним самим. Подруга жены Зинаида Гликина жаловалась: «Н.И. Ежов в разное время в безобразно пьяном состоянии приставал, пытаясь склонить к сожительству, ко всем женщинам из обслуживающего его квартиру персонала». Самой Евгении Соломоновне ее положение нравилось все меньше. Не могла не угнетать и та атмосфера, что царила вокруг: ежедневно исчезали знакомые люди, а оставшиеся шарахались от женщины, над которой нависала страшная тень ее мужа. Один Бабель продолжал ходить в гости к Ежовым: он говорил писателю Илье Эренбургу, что хочет «разгадать загадку» маленького человека, ставшего чудовищем.

Страдая от измен мужа, жена решила ответить тем же. В августе 1938-го она завела роман со знаменитым писателем Михаилом Шолоховым. Их интимную встречу в гостинице «Националь» подслушали и записали – вплоть до таких деталей, как «идут в ванную» или «ложатся в постель». На следующий день запись была вручена Ежову, который, явившись домой, заставил жену прочитать документ, а потом, по словам той же Гликиной, «начал избивать ее кулаками в лицо, грудь и другие части тела». В скором времени он предложил Евгении развестись – еще и потому, что в ее адрес послышались обвинения в троцкизме, а это бросало тень на самого наркома. Супругу главы НКВД отправили лечиться в Крым, причиной чему послужило сильное нервное расстройство, а она забрасывала оттуда мужа письмами: «За что же, Коленька, я обречена на такие страдания, которые человеку и придумать трудно… Очень, очень сильно любя тебя, потерять тебя и остаться одной, запятнанной, опозоренной, живым трупом. Все время голову сверлит одна мысль: «Зачем жить?»». Обеспокоенный нарком перевез Евгению в подмосковный санаторий, где в ноябре 1938-го она скончалась от отравления люминалом. Скорее всего, это было самоубийство, хотя позже Ежова заподозрили в отравлении жены.

КАЗНЬ ПАЛАЧА

Осенью 1938 года положение Ежова еще казалось незыблемым. Ежедневно его славили газеты, в его честь переименовали город Черкесск. А казахский акын Джамбул Джабаев сочинил песнь «Нарком Ежов» с такими строками:

Всех змей ядовитых Ежов подстерег

И выкурил гадов из нор и берлог.

Разгромлена вся скорпионья порода

Руками Ежова – руками народа.

Но в воздухе уже витали признаки скорой опалы. В августе первым заместителем Ежова назначили сталинского земляка Лаврентия Берию. Стало ясно, что «хозяин» недоволен работой наркома внутренних дел и ищет ему замену. «За что?» – недоумевал Ежов. Может быть, он «выкорчевывает» мало «врагов народа»? И на места летели новые разнарядки арестов и расстрелов. Однако цель Большого террора к тому моменту была достигнута: истреблены старые кадры, привыкшие вольничать, подчищены все «бывшие» и оппозиционеры, а остальные на десятилетия скованы страхом. Настало время избавляться от слишком усердных исполнителей. Почуяв ослабление позиций Ежова, подчиненные начали писать на него доносы, и Политбюро – что удивительно – обсуждало их. В ходе одного из таких обсуждений Сталин назвал прежнего любимца «мерзавцем» и демонстративно не подал ему руки.

Сообщение об освобождении Ежова от должности наркома внутренних дел (будто бы по его собственной просьбе) было опубликовано в «Правде» и «Известиях» 9 декабря 1938 года. НКВД возглавил Берия, тут же начавший аресты «ежовских» кадров. Однако час главного фигуранта еще не пробил: ему оставили должность наркома водного транспорта (на этот пост Ежов был назначен в апреле 1938-го). Впрочем, если он и появлялся на этой службе, то бледный, опухший от пьянства. Трясущейся рукой писал письма Сталину, просил дать возможность исправиться, учесть ошибки, но все было напрасно. Его арестовали в кабинете одного из сталинских соратников Георгия Маленкова в апреле 1939-го. Ежов хорошо знал, что его ждет, и во всем сознавался. Да, он был немецким шпионом. Да, еще и польским. Да, готовил убийство лидеров партии во главе со Сталиным. Да, совершал «в антисоветских и корыстных целях» акты мужеложства. На суде, произнося последнее слово, он от этих признаний отказался: «…тех преступлений, которые мне вменены обвинительным заключением по моему делу, я не совершал и в них не повинен. <…> Я не отрицаю, что пьянствовал, но я работал как вол…»

Ежову пришлось пройти тем же путем, по которому он отправил сотни тысяч «врагов народа». Несмотря на все признания, его подвергали «сильнейшим избиениям». Месяцами держали в каменном мешке Сухановской тюрьмы. 3 февраля 1940 года его привезли в здание Военной коллегии Верховного суда СССР, проштамповали готовый приговор, а на следующее утро расстреляли. Перед казнью бывший нарком в последний раз блеснул вокалом: спел «Интернационал». Кремированные останки Ежова были брошены в ту самую общую могилу на Донском кладбище, в которой уже покоились тысячи его жертв. Сталинское «Министерство правды» искусно убрало экс-наркома с фотографий, где он когда-то оказался запечатлен рядом с вождем. О Ежове было приказано забыть, и советский народ сделал это с удовольствием.

Перед смертью «кровавый карлик» просил только об одном – не трогать старуху мать и приемную дочь. Как ни странно, эти просьбы выполнили. Наташа, получившая фамилию Хаютина (по первому мужу ее приемной матери), выросла в детском доме. Окончив музыкальное училище, уехала на Север, жила в поселке Ола под Магаданом, где и умерла в 2016 году. Несколько раз она подавала прошения о реабилитации отца, но получала отказ. Должно быть, она была единственным человеком, который любил самого ненавистного из деятелей сталинской эпохи.

Вадим Эрлихман, кандидат исторических наук