"Революция 1917 года как цивилизационная агрессия Запада" (часть вторая). В.Ю. Даренский, канд. филос. наук, г.Луганск

В царствование императора Николая II необыкно­венного развития достигло и народное образование. В начале 1913 года общий бюджет народного про­свещения в России достиг по тому времени колоссаль­ной цифры, а именно 0,5 миллиарда рублей золотом. Первоначальное обучение было бесплатным по за­кону, а с 1908 года оно сделалось обязательным. С это­го года ежегодно открывалось около 10 000 школ. В 1913 году число их превысило 130 000. По количеству женщин, обучавшихся в высших учебных заведениях, Россия занимала в XX веке первое место в Европе и в мире. В то время как в США и в Англии, плата за учение в высших учебных заведениях колеблется от 750 до 1250 долларов в год, в царской России студенты плати­ли от 50 до 150 рублей в год, то есть от 25 до 75 долла­ров в год. При этом неимущие студенты вообще освобождались от платы за учение.

Поэтому вполне естественно, что по современным наукометрическим оценкам, с 1870-х годов, т.е. начиная с великого открытия периодической системы Д.И. Менделеева и вплоть до 1920-х годов русским ученым принадлежало 70 % всех мировых открытий в фундаментальной науке и важнейших технических изобретений. Открытие радио, телевидения, создание первого самолета и вертолета являются только общеизвестной «вершиной айсберга» многих сотен мировых открытий, сделанных русскими учеными и инженерами в этот период. Светила позднейшей советской науки академики Павлов, Королев и Курчатов также являются воспитанниками дореволюционных императорских университетов. Позднее советская наука начала сдавать свои мировые позиции в результате вымирания еще дореволюционного поколения ученых, не нашедших достойной смены.

Полная ликвидация неграмотности среди населения Империи в возрасте до 18 лет планировалась к 1918 году, но этому помешала революция и последующие за ней события. Вместо 1918 года та же самая цель была достигнута в СССР лишь к концу 1930-х.

Наконец, самое главное. Правительство П.А. Столыпина через государственный крестьянский банк скупало остатки помещичьих земель и перепродавало их крестьянам на исключительно льгот­ных условиях. Предоставлялся долголетний кредит, доходивший до 90 % стоимости земли при очень низком проценте (4,5 %). В результат в 1914 году более 80 % пахотной земли в Европейской России оказалось в руках крестьян. На одну дворянскую десятину приходилось крестьянских в 1894 году – 2, а в 1917-м – уже 5,5. К 1917 году никакого «помещичьего землевладения» уже почти не существовало – оно превратилось в маргинальное явление. «За землю» крестьяне пошли воевать в Гражданскую войну отнюдь не с помещиками, а в первую очередь друг с другом – это беднота, соблазненная большевиками на грех смертоубийства, захотела не заработать честным трудом, а силой отобрать землю у зажиточных, что и сделало Красную армию более массовой, чем ее противников. Поэтому когда во время коллективизации у них тоже отобрали эту землю – они получили свое воздаяние: «и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить» (Матф. 7:2).

До сих пор ходячее мнение, пущенное в оборот «революционерами», будто бы крестьяне были «обездолены землею», также является лживым. На самом же деле, царское правительство стремилось увеличить площадь крестьянского землевладения, причем эта аграрная политика особенно усилилась в царствование императора Николая II. «Столыпинский закон» от 9 ноября 1906 года позволял крестьянину выходить из общины и сделаться индивидуальным и наследствен­ным собственником земли, которую он обрабатывал. Закон этот имел огромный успех. Тотчас же было подано 2,5 миллиона прошений о выходе на отруба от семейных крестьян в 463 специальные комиссии, заня­тые проведением этой реформы. В 1913 году 2 миллиона семейств получили наделы, а в 1914 году уже 43 % земель, принадлежавших общинам, перешли в индивидуальную собственность крестьян. Накануне революции Россия уже стала страной зажиточных маленьких собственников. По свидетельству И.А. Бунина, один крестьянин ему говорил осенью 1916 года: «чего ему умирать, когда он дома облопался? Теперь у каждой бабы по сто, по двести целковых спрятано. Отроду так хорошо не жили»[1]. В 1917 году, как потом и в 1991-м, Россия рухнула вовсе не от «кризиса», а как раз наоборот, от резкого повышения благополучия, развратившего народ и создавшего ощущение полной вседозволенности. Этот психологический «механизм» антирусской революции лучше всего отражен в гениальном произведении А.С. Пушкина «Сказка о рыбаке и рыбке».

Даже краткий обзор этих данных со всей очевидностью показывает, что предпосылки революции 1917 года были прямо противоположными тем, о которых привыкла говорить как советская, так и западная историография. Суть этих предпосылок состоит в том, что накануне 1917 года Российская Империя была стремительно развивающейся сверхдержавой – и именно поэтому она была уничтожена Западом как его главный геополитический конкурент. Уничтожение самодержавной России не удалось в 1904-1905 годах путем организации внутренних беспорядков одновременно с агрессией Японии, вооруженной на англо-американские деньги именно с этой целью. Тогда мировой финансовой олигархией была организована намного более масштабная Первая мировая война, имевшая целью столкновение уже всех великих европейских держав между собою для их взаимоуничтожения и распада на мелкие «национальные государства» – марионетки Британской Империи и США. Эта цель в целом была достигнута, однако разрушенная Российская Империя неожиданно для «мировой закулисы» (И.А. Ильин) стала быстро возрождаться большевиками, и поэтому ею была организована следующая, Вторая мировая война с целью уничтожения СССР, но снова неудачно. СССР распался в 1991 году из-за внутренних причин – в первую очередь, из-за формирования здесь «потребительского общества» людей, ориентированных на «западные ценности» и поэтому ненавидевших собственную страну. Но и это саморазрушение СССР, как это ни парадоксально, было также самым прямым следствием 1917 года, когда были уничтожены религиозно-нравственные основы жизни русского народа. Материалистическая идеология, пришедшая к власти в результате событий 1917 года, сделала уже неизбежным становление «потребительского общества» в СССР и низкопоклонство перед Западом основной массы его населения.

Конкретные геополитические механизмы организации революции 1917 года были глубоко исследованы только в период после 1991 года русскими историками консервативно-патриотического направления. Среди научно-популярных работ в этом ряду стоит выделить книгу Н. Старикова «1917. Разгадка «русской» революции» (2013)[2], которая соединят в себе глубокую фактографическую аргументацию с четкими концептуальными выводами.

Понимание революции 1917 года как акта цивилизационной агрессии Запада против России впервые было раскрыто в работах вдающегося русского ученого профессора МГУ А.С. Панарина. Конкретный механизм этой агрессии он формулирует так: «Тоталитаризм в России шел из города в деревню, из столичных центров – в провинцию, от заем­ной западной теории – к политической практике, а не на­оборот. Победа большевизма, как и победа нынешнего “ли­берализма”, связана с превосходством организованного столичного меньшинства, к тому же пользующегося мощной зарубежной поддержкой, над разрозненным провинциаль­ным большинством… И больше­вистская модернизация, и нынешняя “либерализация” осно­ваны на русофобии, питающей их демоническую энергетику… это режимы гражданской войны меньшинства с большинством»[3].

Революция 1917 года имела три основные социальные группы в качестве своих основных «движущих сил» агрессивного меньшинства, навязывающего свою волю в основном пассивному большинству. Первая – это революционные идеологи, принадлежащие к типу социальных паразитов, в основе мировоззрения которых всегда лежит русофобия, независимо от конкретного типа их революционной идеологии. Вторая – это социальные маргиналы, также относящиеся к типу социальных паразитов, но низкого культурного уровня. (Главным психологическим признаком социального паразита является то, что ему всегда «не хватает свободы» – но именно потому, что он сам не хочет и не способен заниматься никакой общественно полезной деятельностью). Третья группа – это социальные пассионарии из трудового народа, соблазненные революционной пропагандой. Последние составляли наивное «пушечное мясо» Красной армии, победившей Белую исключительно по причине своего многократного численного превосходства. Точно такой же социальный состав имели, например, и киевские «майданы» 2004 и 2014 годов.

В событиях революции и гражданской войны более-менее активно участвовало – причем в сумме на стороне красных и белых не более 2-3 % процента населения – то есть фактически это была народная «пена», но абсолютное большинство народа, по выражению А.С. Пушкина, «безмолвствовало». Причем это безмолвие таило в себе острое неприятие всего происходящего и просто шок. Поэтому ни о какой «народной революции» не может быть и речи. Квинтэссенцией лжи о революции является известная пропагандистская фраза Ленина о том, что якобы «низы не хотят, а верхи не могут», поскольку в реальности все было прямо противоположным образом. «Низы» как раз были в шоке от потрясений, которые лишь усугубили их положение, и хотели, чтобы все было по-старому – воспоминания и документы того времени показывают, что именно это настроение в народе было абсолютно доминирующим, а тех, кто шел за красными, считали чем-то вроде юродивых. А «верхи», низвергнув Царя, ощутили вседозволенность, которая и довела страну до катастрофы.

Этот важнейший аспект революции отражен в размышлениях протоиерея Всеволода Чаплина: «“Красных террористов”, по сути, было не так много… Почему же хранители российских традиций потерпели поражение? Почему две-три сотни красноармейцев легко брали власть в городах, совершенно не настроенных их поддерживать? Выскажу парадоксальную мысль: так произошло из-за православного воспитания большин­ства народа. Люди, приученные любить, усту­пать и прощать, были попросту не способны стрелять сразу, без разбора и по всякому поводу, как это делали красные. В годы революции и Гражданской войны победила не народная воля, а наглость и дикая жестокость»[4].

Революция 1917 года действовала как «сверхточное оружие», в первую очередь, нанося «удар по штабам». Для захвата власти «революционерами» так называемая «поддержка широких масс» сама по себе не только не нужна, но даже мешает, поскольку организация масс требует больших денежных расходов, и что еще важнее, массы имеют свойство неожиданно выходить из-под контроля и даже резко переходить на сторону противника. Революция вынуждена создавать «массовку» в первую очередь в целях пропаганды своих действий, демонстрируя остальному населению и так называемому «мировому сообществу» якобы «народную поддержку» переворота. Однако сам переворот всегда совершают заранее подготовленные профессионалы, и массам в него ни в коем случае нельзя вмешиваться, иначе они своими стихийными действиями легко поломают любой план (так и произошло с деятелями Февраля!). В этом смысле любая революция принципиально антинародна, но всегда использует «народ» как свой пропагандистский инструмент.

Так называемое «недовольство властью», на которое всегда ссылается любая революция, не только создается искусственно путем подрывной пропаганды, финансируемой и направляемой из-за границы, но и вообще представляет собой глубоко парадоксальный феномен. Его парадоксальность состоит в том, что чувство недовольства в относительно широких масштабах удается создать вовсе не в периоды настоящих трудностей, а как раз наоборот, в периоды стремительного развития страны и ощущения открывшихся новых возможностей. В частности, «недовольство», на которое ссылались заговорщики февраля 1917 года, было вызвано отнюдь не «усталостью от войны» (она была во всех странах, но там к революции не привела), а как раз наоборот, уверенностью в скорой победе, которой многие уже предвкушали воспользоваться в своих целях. В период же настоящих трудностей – в начале войны и отступления 1915 года – массовое сознание, наоборот, было патриотически мощно консолидировано вокруг Царя и государства, как никогда – и попытки каких-то революционных действий в этот период максимальных трудностей были совершенно немыслимы, и их никто даже не пытался предпринимать.

Особой лживостью и откровенной глупостью отличаются позорные советские мантры о якобы «прогнившем самодержавии», которые до сих пор бездумно и бессовестно повторяют люди, считающие себя историками. В реальности дело обстояло как раз прямо противоположным образом. Во главе страны стоял царь, который по своим качествам государственного деятеля явно превосходил даже Петра Великого (а по моральным их даже нельзя и сравнивать). Русофобская мифология о якобы «безвольном» царе, подлейшая распутинская мифология и т. д. давно уже опровергнуты серьезными исследователями. Страной управлял великолепный административный аппарат, который на деле доказал свою высочайшую эффективность, выведя страну из тяжелейшего экономико-управленческого кризиса 1915 года. Такой сильный аппарат потом удалось создать только И. Сталину в период Великой Отечественной войны. Наконец, само самодержавие как тип правления было как раз максимально адекватно тем тяжелейшим мобилизационным вызовам, с которыми столкнулась страна. Поэтому, как только ему на смену пришла демократия Временного правительство, страна разрушилась за несколько месяцев. И впоследствии большевистская власть вернулась к классической монархии И. Сталина вовсе не потому, что И. Сталин был тираном, а потому, что только так страна могла выжить в условиях самых страшных испытаний. «Сталинизм» был естественной само-мобилизацией народа путем стихийного восстановления «народной монархии» (И. Солоневич), хотя и в ее самой варварской форме.

Революция 1917 года была цивилизационной катастрофой не только по количеству своих жертв, но и в качественном отношении – она привела к разрушению духовного и культурного «кода» русской цивилизации, что и сделало абсолютно неизбежным последующий крах СССР, существование которого в определенный момент стало казаться бессмысленным большинству его населения, в условиях атеистического опустошения души быстро переориентировавшегося на «идеал» западного «общества потребления».

Но главным преступлением 1917 года было даже не колоссальное количество жертв последовавших событий, но духовное убийство народа, совершавшееся атеистическим режимом. Души людей, лишенных Православной веры, обрекались на посмертные страшные муки. Остается лишь надежда, что Господь будет милостив к ним как к мученикам, которых сделали атеистами путем обмана и насилия, а не по собственному выбору.

Тем самым, фактически только сто лет спустя, к 2017 году Россия и весь Русский мир получил шанс преодоления катастрофических последствий революции 1917 года, став на путь возрождения традиционных духовных и культурных ценностей русской цивилизации. Если же этого не произойдет, если Россия останется экономической колонией Запада, ее неизбежно ждет новый социальный взрыв и распад, которые уже будут необратимыми.