ДВА МИРА: РУССКОЕ И СОВЕТСКОЕ

1. «Продолжение Гражданской войны»

Недавно читал статью Ивана Есаулова о «Русской классике» в период «Русской катастрофы». «Стало ясно, – пишет автор, – что в Совдепии, как советское государство называли изгнанники, была насильно прервана почти тысячелетняя русская история. Это, разумеется, не мог и помыслить Достоевский, просто оттого, что он жил в православной России… Как вспоминает Солженицын: «даже и само слово «русский», сказать «я русский» – звучало контрреволюционным вызовом…» … «Как весьма откровенно заметил В.Б.Шкловский на I съезде советских писателей, появись там Достоевский, «мы могли бы его судить как наследники человечества, как люди, которые судят изменника…»

Судить Достоевского! А-а? Вот это идея. Толстого и Пушкина сбросить с парохода. Есенина забить до смерти, Гумилева расстрелять, Маяковского, когда стал не нужен – застрелить, и заснять на фото как он кричит, умирая. И ещё много, много других: писателей, поэтов, философов, композиторов, художников… А для основной массы русского народа – для его станового хребта – крестьянства – создать гигантский концлагерь, загнать в коммуны-колхозы, отобрать паспорта, отобрать зерно, запретить скотину и платить за работу не деньгами, а новой, ещё не виданной в истории валютой – «трудоднями». А остальных загнать за Полярный круг, в Норильск, на Колыму и на Бело-Мор-канал… И пусть стены его укрепляются самой прекрасной, а главное безплатной арматурой – белыми косточками русских православных христиан… И пусть там «куется» человек Светлого Будущего – Новый, уже не Русский, а Советский человек! И ведь во многом преуспели, гады… «Все «общее» и «главное», что, собственно, доминировало в русской культуре, – пишет Иван Есаулов, – планомерно выжигалось в советские двадцатые и тридцатые годы. Это, прежде всего, единый русский мир… В живописи эту борьбу ведут Кандинский и Малевич. В театре Меерхольд и Таиров»…

Список, добавим мы от себя, можно продолжить до безконечности. Ибо имя им всем – во главе с Троцкими, Бухариными, Бриками, Шкловскими, Апфельбаумами, Авербахами, Маркишами, Алтаузенами, Дзюбанами-Багрицкими, Шейкманами-Светловыми, Евтушенками-Гангнусами – воистину легион. И когда в 17-м году эта страшная саранча захватила Русскую землю, Эйхенбаум писал: «Славяно-Русская культура не пришлась мне по душе. Даже (sic! – Л.Д.С-Н) – даже «Слово о полку Игореве» меня тогда не взволновало»… А в другом письме, – продолжает Есаулов, – Эйхенбаум пишет: «Купил всего Heine (в русской традиции – «Гейне», – Л.Д.С-Н) (новейшее издание, 4 тома) за 3 р. 30 копеек. Я так мечтал об этом, что, кажется, самая комната моя переменилась с тех пор, как у меня лежит Heine – как-то уютно стало»…

«Эта группа советских филологов, – пишет Иван Есаулов, – которую Эйхенбаум называет «нашим поколением», не только стремилась к лидерству в рядах новой большевистской элиты, куда она неоспоримо входила, но и хотела обосновать свое «право». И одно из первых мест в «большом времени» русской истории и, главным образом, литературы. «Тут, – продолжает Иван Есаулов, – можно констатировать парадоксальный возврат к законнической «букве», к «слову» как «материалу» литературы и решительный отказ от того «Слова», с которого начинается Евангелие от Иоанна:
«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.»

Местом собрания всех этих ЛЕФОВ и ОПОЯЗОВЦЕВ, – пишет далее Иван Андреевич, – была квартира активного деятеля этого общества и одновременно платного агента ЧеКи Осипа Брика …»
Кстати, добавим от себя: на дверь квартиры Бриков кто-то прикрепил листок. На нём было написано:

« Вы думаете, здесь живет Брик?
Исследователь стиха?
Ошибаетесь, – здесь живет шпик
И следователь ЧК. »

Считается, что этот «мадригал» принадлежит Есенину.

Да, это, конечно, был совершенно паучий центр, запускающий свои щупальца по всему миру. Тут и Агранов, и Блюмкин, и Ося, и Лиля, и её родная сестренка Эльза, а через последнюю – связь с Полем Элюаром, Луисом Арагон, Пабло Пикассо, Анри Бретоном, Сальваторе Дали … Тут все они великие «интернациооанлисты всего мiра». Какая сила, какая мощь! – и где они все сейчас… А Россия – как подводный град Китеж – жива. Ибо она вся вышла из «Слова». «Слова о полку Игореве», «Слова о законе и благодати», «Слова о погибели земли русской» и, наконец, как квинтэссенция, как суть сути всего этого – Слова, о котором в зачине своего Евангелия написал Апостол и Евангелист Иоанн Богослов. И не умрет это русское Слово никогда. Потому что оно есть Бог, а Бог есть Свет, а –

Свет во тьме светит,

и тьме не объять его . . .

Тут нашел ещё одну интересную статью одного из лидеров Русского национализма Александра Севастьянова. Называется: «Открытое письмо Александру Броду».

2. «Продолжение Гражданской Войны – 2»

Вот, что пишет Александр Николаевич:

… А вот насчет упомянутого вами Владимира Короленко не все так гладко, как вам представляется. Яркий пример того, как происходила переоценка ценностей у русской интеллигенции, оказавшейся под пятой еврейской власти в результате Октябрьского переворота 1917 года, являет собой как раз этот замечательный писатель. Ибо Короленко в иные годы был записным юдофилом и любимцем всего российского еврейства за поддержку Бейлиса в известном деле и вообще за героическую защиту еврейских прав, попиравшихся, по его мнению, царизмом. Но после революции он столкнулся с евреями, олицетворявшими Советскую власть, — и перековался в отъявленного юдофоба. О чем свидетельствуют его дневники и письма (опубликованы, найдете, если захотите).
Не любил, как известно, евреев Антон Павлович Чехов, который с истерическим надрывом прокричал еще в 1887 году устами своего Ивáнова: «Не женитесь вы на еврейках!». Видимо, эта общественная проблема уже тогда достала его чуткую русскую душу.

… Возьмем, к примеру, выдающегося русского поэта Георгия Иванова, чей талант расцвел в основном в эмиграции. О характере его убеждений красноречиво говорит эпизод, рассказанный Ниной Берберовой в мемуарах «Курсив мой»: «Помню, однажды за длинным столом у кого-то в квартире я сидела между ним и Ладинским. Иванов, глядя перед собой и моргая, повторял одну и ту же фразу, стуча ложкой по столу: «Ненавижу жидов».
Иванов не был одинок в своих оценках.

Хорошо известны опубликованные в недавнее время аналогичные взгляды Александра Куприна.
А дневники Александра Блока хранят такие упоминания о евреях, что из-за них до сих пор тормозится изданием полное 21-томное собрание его сочинений; в них он осуждает еврейское засилье в русской культуре, обличает воинствующий характер «жидовства» в политической жизни. Роман Гуль, известный своими мемуарами эмигрант-филолог, рассказал, как литературовед Илья Груздев, работавший в 1920-е гг. над «Дневниками» Блока для их издания, характеризовал их: «Нельзя полностью издать, ну никак нельзя, — ты себе не представляешь, какой там густопсовый антисемитизм» (Гуль Р. Я унес Россию. — Нью-Йорк, 1981. Т.1. С.278).

Неудивительно, что еще во время Первой мировой войны, как пишет в воспоминаниях Зинаида Гиппиус, Блок мечтательно говорил, что-де пришла пора «перевешать всех жидов». В чем причина такого ожесточения? В глубокой наблюдательности поэта. Лишь немногим ранее, характеризуя в своей главной поэме («Возмездие», 1910-1911) предреволюционную пору в России, он нашел для этого такие слова:

И однозвучны стали в ней
Слова «свобода» и еврей».

Так современная Блоку пугачевщина нашла у поэта свое истинное объяснение. Но что же и делать с зачинщиками бунта в России, как не вешать?!..
Александр Блок, если уж выговаривать тему до конца, именно после революции нашел особенно сильные, жесткие и небеспристрастные слова для своих еврейских соотечественников. Как заметил Андрею Белому философ и общественный деятель Аарон Штейнберг, познакомившийся с Блоком на нарах в ЧК в 1919 г., неприязнь Блока к евреям была скрытой от него самого обратной стороной русского патриотизма. По утверждению Штейнберга, что весьма характерно, это же было свойственно и другим русским интеллигентам, с которыми он тесно общался, — Андрею Белому, Иванову-Разумнику, Петрову-Водкину, Карсавину и др.
Потом, с 17-го по 85-й год все мы купались в лучах этой еврейской свободы. А что же сами евреи? А они этой своей свободой очень даже и гордились. Так и писали о смысле того времени. Например, Маргарита Алигер восклицала:

Мы много плакали, слишком много стонем,
Но наш народ, огонь прошедший, чист.
Недаром слово Жид всегда синоним
С святым, великим словом Коммунист! …

А вот, например, Валентин Катаев (известный впоследствии советский поэт, прозаик, драматург, редактор журнала «Юность»), состоял в членах Союза Русского Народа с 1911 по 1917 и в тринадцатилетнем возрасте опубликовал в «Одесском (!) вестнике» вполне принципиальные строки:

И племя иуды не дремлет,
Шатает основы твои,
Народному стону не внемлет
И чтит лишь законы свои.
Так что ж! Неужели же силы,
Чтоб снять этот тягостный гнет,
Чтоб сгинули все юдофилы,
Россия в себе не найдет?

И подобных примеров более чем достаточно: Михаил Булгаков, Михаил Пришвин, Сергей Есенин, Алексей Толстой (Ахматова: «Алексей Николаевич был лютый антисемит и Эренбурга терпеть не мог», был «чудовищным антисемитом»), Михаил Шолохов и мн. др.

А уж что началось после революции! Большинство русской интеллигенции обвинило в революции и утверждении русофобской (как обстоятельно доказали доктора наук Валерий и Татьяна Соловей) Советской власти — еврейство. И на мой взгляд, совершенно правильно, ведь «горе тому, кто соблазнит единого из малых сих!»
Так пишет известный русский националист Александр Севастьянов. От себя же добавим следующее:
. . .

3. Стихи про чекистов (Продолжение Гражданской Войны – 3)

Да, страшное это было время. Настоящий Ад на земле. На Русской земле.

«Мы наш, мы новый мир построим,
Кто был ничем, тот станет всем…»

– пели дорвавшиеся до власти и теперь все работающие в Чека местечковые евреи. А им подпевали чекисты-«Интернационалисты» всего мира. Разные Лацисы, Петерсы, Берзины, Берзини, Куны, Бокие, Блюмкины, Дзержинские, Менжинские и Вышинские… Потом, как это было и всегда среди слуг и адептов дьявола, всех их замучили в тех же дьявольских лубянских застенках… А вместе с ними, и до них, уничтожали всех тех, кто был связан с Русской поэзией: Гумилева, Ганина, Есенина, Клюева, Маяковского, Васильева, Цветаеву… А за ними всех, кто был связан с истребляемыми поэтами, особенно с Есениным: Бениславскую, Райх, Меерхольда, сына Есенина, сводного брата Есенина, Айседору Дункан… Тех же, кто был вокруг Маяковского, тех как-то пронесло. Во всяком случае, ни Лилю, ни Осю тогда не тонули. Ни весь их круг: типа Шкловского, Эйхенбаума, Авербаха, Якобсона и т.д.

Где-то оно и понятно. Есенин это не Маяковский. Маяковский таких стихов про еврея Лейбмана не писал:

Чекистов
… А народ ваш сидит, бездельник,
И не хочет себе ж помочь.
Нет бездарней и лицемерней,
Чем ваш русский равнинный мужик!
Коль живет он в Рязанской губернии,
Так о Тульской не хочет тужить.
То ли дело Европа?
Там тебе не вот эти хаты,
Которым, как глупым курам,
Головы нужно давно под топор…
Замарашкин
Слушай, Чекистов!..
С каких это пор
Ты стал иностранец?
Я знаю, что ты
Настоящий жид.
Фамилия твоя Лейбман,
И черт с тобой, что ты жил
За границей…
Все равно в Могилеве твой дом.
Чекистов
Ха-ха!
Ты обозвал меня жидом?
Нет, Замарашкин!
Я гражданин из Веймара
И приехал сюда не как еврей,
А как обладающий даром
Укрощать дураков и зверей.
Я ругаюсь и буду упорно
Проклинать вас хоть тысчи лет,
Потому что…
Потому что хочу в уборную,
А уборных в России нет.
Странный и смешной вы народ!
Жили весь век свой нищими
И строили храмы Божие…
Да я б их давным-давно
Перестроил в места отхожие.

. . .
Или про Черного человека. Не помню, кто из наших литературоведов говорил мне, что этот Черный Человек – «друг поэтов» Яков Блюмкин. А может и Яков Агранов… Да мало ли их было вокруг Есенина… Много их тогда было вокруг наших поэтов… Тут я неожиданно наткнулся в Сети на такие вот строки:

… Простой рабочий и работал ходко,
Хороший, говорят, специалист.
Вдруг громкий стук и твердою походкой,
Через порог переступил чекист.

Он шёл, как власть, уверенно ступая,
В глазах полярный лёд, лицо – гранит,
И половица, словно бы живая,
Под сапогом пронзительно скрипит.

В шинели цвета «сталь» и сам из стали
(Бессмысленно просить и умолять),
Присел за стол, фуражку не снимая,
И домовую книгу стал листать…

Тут я не выдержал, и от себя добавил:

А Замарашкин, наш веселый Ваня,
Сидел беспечный наш специалист,
Ему б рвануться – поздно! – заарканен,
И в лоб ему навел наган чекист.

Как было жаль, что он не дал там тягу,
Что не ушел сквозь половицы в щель,
И вывели простого работягу
В свистящую московскую метель . . .

Ногой пихнув вздохнувшую тальянку,
Толкнули в тарахтевший воронок,
И привезли под утро на Лубянку
И сухо щелкнул взведенный курок.

И вот лежит наш доблестный рабочий
Среди таких же русских работяг,
И смотрит в Небо, не смежая очи,
Среди таких же как и он трудяг . . .

Нет, не одних тогда интеллигентов
В расход пускала твердая рука,
Всех контр-революции агентов
Уничтожала Лейбмана ЧеКа . . .

А ведь многие поэты тогда восхваляли эту самую ЧеКу.

Впрочем, некоторым поэтам все эти Лацисы и Агреновы были «своими» и «родными». Вот, например, Эдуард Багрицкий:

Я вижу, как взволнованные воды
Зажаты в тесные водопроводы,
Как захлестнула молнию струна.
Механики, чекисты, рыбоводы,
Я ваш товарищ, мы одной породы,
Побоями нас нянчила страна!
1929

. . .
А вот отрывки из несколько пародийного стихотворения Дмитрия Кедрина, где он пишет о борьбе «Интелледженс сервис» и «ЧеКа»:

Джентельмены

Их горла укрыты в пледы
От нашей дурной погоды,
Желта шагрень чемоданов
В трупных печатях виз.
Скромны и любопытны –
Кто из них счетоводы
Солидной торговой фирмы
«Интелледженс сервис»?

И ласковым счетоводам,
Прошедшим море и сушу,
Случается по дешевке
За шубу или сервиз
Купить иногда в рассрочку
Широкую «русскую душу»
Для старой солидной фирмы
«Интеллидженс сервис».
…

Искусны у них отмычки,
Рука работает чисто,
А все же шестую мира
Украсть они не вольны.
Подглядывающий в темень,
Бессонный дозор чекистов,
Глухо перекликаясь,
Ходят вокруг стены. …
1933

Так и хочется продолжить:

Ходят перед Мавзолеем,
Из красного лабрадора,
Там, где лежит их Ленин,
Вечный бессмертный ВИЛ.

Ходят по ЦДЛ-у,
Невидимой нам конторой,
И каждый из них ведь знает,
Скольких он погубил.

Но что им поэтов жизни,
Каких-то там Гумилёвых,
Что каждый писал и думал,
Мечтал, да и просто жил.

Что им рожденья-тризны
Есениных и Тальковых,
Что им крики и стоны
Разорванных глоток и жил.

Что им Руси виденья,
Летящие белые церкви,
Что им стихи Рубцова,
Ведь он же горькую пил.

Безсмертное небо меркнет,
И умирают иконы,
Что им фрески Рублёва –
Он при царизме жил.

Надо от них очистить
Пространство грядущей жизни
Для Маркишей и Каганов,
Бриков Осей и Лиль…

Чтобы Хаву Нагилу
Играли псалмы и лиры,
Чтоб спал, ожидая часа,
Их вечный бес-смертный ВИЛ.

. . .
А вот Маяковский – о своих друзьях чекистах:

Солдаты Дзержинского

Тебе, поэт,
тебе, певун,
какое дело
тебе
до ГПУ?!
Железу –
незачем
комплименты лестные.
…
Крепче держись-ка!
Не съесть
врагу.
Солдаты
Дзержинского
Союз
берегут.
…
Вы твердолобые
вокруг
и внутри –
зорче
и в оба,
чекист,
смотри!
Мы стоим
с врагом
о скулу скула,
и смерть стоит,
ожидает жатвы.
ГПУ –
это нашей диктатуры кулак
сжатый.
Храни пути и речки,
и кров,
бери врага,
секретчики –
Пускай ему
КРОВЬ!

. . .
Но люди пишут не только стихи, но и песни о чекистах сочиняют:

Не спит, работает «Лубянка»,
Чтобы спокойно жил народ.
Трещат уставшие моторы,
Звонит дежурный по «ВэЧе»
И еле бьется через шторы
Свет от мерцающих свечей…
«Лубянка», «Лубянка» – знакомый круг…
«Лубянка», «Лубянка» – опять случилось что-то вдруг…

. . .
Вот ещё одна «Песня старого чекиста»:

Чекист рожден в борьбе, мужал в сражениях
С той пламенной поры немало лет прошло –
Фуражку со звездой, потертую кожанку
В музее положили под стекло.

Но враг готовит нам опять огни и войны,
И тучи тяжело нависли под землёй,
Советская страна пусть трудится спокойно,
А нам, товарищ, рано на покой.

Мы свято дорожим доверием народа,
И верность наша славной Родине крепка.
Не даром с декабря семнадцатого года
Мы носим имя гордое ЧК.

Тут я не выдержал, и дописал эту песенку:

Мы диссидентов снова переловим,
И Солженицын подлый не уйдет,
Пусть враг сдвигает в ненависти брови,
И искривляет свой надменный рот.

Мы как тогда, в кожанках, с наганами,
Часа в четыре группою войдем,
Уверенными твердыми шагами,
И вас с постели тепленьких возьмем.

И повезем, болезных, на Лубянку,
И приведем в высокий кабинет,
И снова как старинная шарманка
Закрутится допрос: вопрос – ответ . . .

А старый чекист гордится своей работой:

О наших именах не прочитать в газетах,
Но чтоб прошла беда над миром стороной
Пусть до утра не спят в рабочих кабинетах
Майоры с генеральской сединой.

Нам в руки вложен щит и меч родной державы –
Врагу не одолеть незыблемый редут.
Овеянные вечной, негасимой славой,
Традиции Дзержинского живут…

. . .
Но отнюдь не все поэты воспринимали чекистов так, как в этой позднесоветской песне. Есенин знал: ГПУ за ним охотятся, и пытался как волк, уйти. Но Черный человек приходил ночью и шептал, шептал:

– Слуша-а-а-а-а-а-а-й,
Слуша-а-а-а-а-а-а-а-й…

И снова доводил поэта до припадка:

– Черный человек!
Ты прескверный гость!
Эта слава давно
Про тебя разносится…
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу…

. . .
Так ЧеКу и чекистов воспринимал Есенин. Но опять не все поэты воспринимали так. Вот что писал поэт-чекист Стенич:

Вы, кто еще в помойку не выкинут!
Кого не сгребла Че-ка!
Ставьте свечки генералу Деникину,
Славьте миссию Колчака!
…
Вы лепечете про соловья и чайку
Похотливо заплетая язык.
А я воспою Чрезвычайку,
Совнарком, пулемет и штык.

Вы смотрите на луну с балкона
Вместе с Дульцинеей
Но ведь всякое заседание Губисполкома
В тысячу раз ценнее!

. . .
Должен сказать, что это стихотворение своеобразный шедевр.И шедевр этот говорит нам о том, что Гражданская война в поэзии не закончилось. Примирения Красных и Белых не произошло. И я думаю – не произойдет никогда.
Я и тут не выдержал, и дописал:

Скоро комиссарша Лариса Рейснер
Клеснёт вам яду в бокал,
И спокойно пойдёт комиссарить на крейсер,
Чтоб не видеть как Блок упал.

Слышу, слышу возмущённые крики:
«Большевики погубили культуру!»
Нет, это Ося и Лили Брики
Сжигали макулатуру!

Вы, бормочущие над рябью канала
Про страусовые перья и «Мадам Клико»,
Скоро товарищи из ревтребунала
Устроят вам душ «Шарко»…
. . .

Ибо разве можно примирить Христа с Вельзевулом?..
. . .

4. Советское глазами художника:

А вот времена «прекрасного «Застоя». Уже не в стихах, а в живописи. Рубрика в интернете:

«Фотогид по запрещенным в СССР картинам»

Неизвестный мне автор пишет:

Сегодня расскажу вам про картины, на которых довольно реалистично была написана жизнь в СССР, но которые в том самом СССР не были разрешены к показу.

Отчего так происходило? Своей официальной «идеологией в искусстве» советская власть объявила «социалистический реализм» — картины, фильмы, спектакли и книги должны были показывать «настоящую жизнь простых советских людей», однако на деле такие произведения искусства показывали лишь лакированную изнанку, но не реальную действительность.

Правда про то, как на самом деле выглядела жизнь в СССР местами проскакивала то в книгах Венедикта Ерофеева, то в запрещённых к публикации фото, а то вот в таких картинах, подборку которых покажу.

Эти картины были нарисованы Василием Колотевым — замечательным советским художником 1970−80-х годов, на них изображен тот самый «социалистический реализм».

Разумеется, в СССР картины Колотева не были разрешены к демонстрации, такой «настоящий соцреализм» не был нужен властям — в советские годы Колотев не провёл ни одной выставки, он был вынужден работать слесарем-ремонтником и художником оформителем на ткацкой фабрике, чтобы не числиться «тунеядцем».

… 03. «Воскресение». Картина, изображающая какой-то закрытый забором двор, в котором мужики потягивают пиво в выходной день. Кстати, свою картину Василий подписал не «Воскресенье», а «Воскресение», так что может быть тут имеется в виду не день недели, а скажем «воскресение после тяжелой попойки посредством опохмела пивом».

04. «Бульварная сцена». Тут изображены дядьки, которые пьют горькую прямо где-то на заснеженном бульваре. На заднем плане можно увидеть дворничиху (кстати, советский феминитив), убирающую снег.

05. «Бульварная сцена-2», здесь обыгран тот же сюжет, но главные герои представлены со спины, плюс в центре картины можно увидеть ещё какую-то советскую скульптурную композицию. Также в отличие от предыдущей картины, герои этого полотна одеты в ватники.

06. «Арест пропагандиста. Медвытрезвитель». На этой картине Василий достаточно правдоподобно изображает жизнь советского вытрезвителя. Пленного алкоголика уже раздели и готовят, судя по всему, к ночевке в общей камере.

11. «Крести-козыри». Игра в карты каких-то грузчиков и продавщиц на заднем дворе магазина. На мусорном баке кривыми буквами выведено «ЖЭК».

12. «Листья тополя падают с ясеня». Картина изображает, судя по всему, какую-то дворовую посиделку, о которых так часто сейчас любят вспоминать поклонники СССР.

Ну, как вам картины, что скажете? В СССР всё так и было или художник где-то приврал? Напишите в комментариях, интересно.

Источник: https://www.ridus.ru/news/270821

У автора статьи, как и у самого художника Василия Колотева такое вот видение того «Советского», «Совкового», «Рашко-ватнического» времени. У меня же, по правде говоря, совсем другое. Я вообще везде, как Блок, вижу «Прекрасное».

«Сотри случайные черты
И ты увидишь – мир прекрасен!»…
Прекрасен-то – прекрасен, но Тьма тоже существует…

5. «Безвременье» (Продолжение Гражданской Войны)

Впрочем, всё это было давно. Ведь даже и 70 – 80-е годы ХХ века – были давно. И в них – в тех незапамятных временах шла невидимая простым глазом борьба между Русским и Советским. И многие прекрасные Русские поэты умирали тогда от страшного анти-русского безвременья. Вот, например, что писал замечательный Русский поэт Александр Башлачев:

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ.

С утра у него трясучка.
Поджарая его сучка
Распиливает у него нутро,
О том, что бухал – да хватит!
Дружки – алкаши, ух, мать их!
И где тут иметь добро?

Первой рукой неверной
Он наливает в скверный
Остатки в грязный стакан.
В нём нет сегодня мелодий,
Он молча в двери уходит,
Сегодня он тоже пьян.

Не греет кости столица.
Вчера он смог созвониться –
Концерт будет через день.
Сегодня он выклянчит башли.
Как эти жиды заебашли…
Без них же – сплошная хрень!

Пора! – рок его поминает
Об избавлении как рае,
О - кончить собой стыдобу.
И треплет февраль промозглый
Его волоса и мозги,
Гитару его на горбу.

Он – тенью со света в темень.
«Может, поможет Артемий?
Но нет, идти не хочу.
Не Спас он, и я не Шива.
Как мерзко и как паршиво
Похлопыванье по плечу.

Ну что ж? Тогда вперед, в ямку!
Повторим клише – гулянку,
В конце – наломаем дров».
Наутро – лицо как рыло.
Он падает вниз бескрыло,
И где нам иметь добро?

Прочитал этот текст Башлачева, и захотелось мне, что называется, обобщить:

Так жили поэты когда-то,
В прекрасных семидесятых,
Пьяный идешь и патлатый,
С гитарою за спиной…

С утра спускаюсь я в «Яму»,
Средь гула, криков и гама,
Стою, что б поправить душу,
И кто-то стоит за мной…

Идет за мной неотступно,
Невзрачный такой и некрупный,
Посмотришь – он взгляд отводит,
А просто пьет пиво, вроде…
И не смотрит он на меня

Но что-то мне неприятно,
Сосед бормочет невнятно,
А я обернусь, и нету,
Нету там никого…

Может, мне показалось,
В задымленных этих залах,
С похмелья чего не бывает,
Пригрезится и не то…

Но что-то меня тревожит,
И кто-то всё корчит рожи,
И чувствую, снова мне сверлит
Затылок пронзительный взгляд.

Но я уже выпил двести,
Залив двумя кружками сразу,
Потом ещё двести вмазал,
И вроде бы отлегло…

Так что же меня беспокоит?..
Теперь уже смотрят двое…
И даже вроде смеются
Нагло так мне в глаза.

Вот я и подумал: ну, что же,
Пойду и дам им по роже,
И кружкою по макушке
Тому, что скалит клыки…

Потом ничего не помню,
Пришлось вылетать в окно мне…
И плыли вдали Серафимы,
В осеннем яром огне…

Проснулся, сижу на нарах,
Раскольников и Базаров
Рядом со мной лежат,
И говорят так тихо,

Что всех нас минует лихо
И что впереди, понятно,
Всех нас свобода ждёт.

А я сижу и вникаю,
И только теперь понимаю,
О чём написал Достоевский
Великий роман «Идиот».

Вот она вся – Россия,
В года те наши глухие, –
Распятая жидовой,
Но совсем не статисты,
В этой пиесе мглистой,
И каждый из нас герой

Великой русской поэмы,
На тему, что пишет время,
О том, как пила и пела
В той «Яме» Святая Русь . . .
. . .

Тут ритм сбивается. Преследуют кошмары,
Кругом уж не менты, а санитары,
С меня снимают брюки и ботинки,
Потом кладут как дожа на носилки
И повезли, к кровати привязали,
И вспоминайте, что вы там читали…

Смысл «Идиота» в том, что мы мечтаем,
И в вытрезвитель прямо попадаем,
И платим штраф. Потом идем домой.
И снова начинается запой.
А там два здоровенные медбрата
Везут нас к Достоевскому в палату…

Так жили поэты. Большая Россия.
Работа, работа, местком, управдом,
Метели ходячие снежной ковылью,
Похмелье. Пивная. Ларек. Гастроном.

И трудно понять было: кто я и де я?
С плакатов смотрел улыбаясь марксизм,
И с неба смотрела большая Идея,
И призраком бледным бродил коммунизм…

О, Господи! Люди, какие картины,
И где: на Святой и священной Земле.
Метель. Магазин с синей вывеской «ВИННЫЙ»
И Всадник с косою на Бледном коне…

Так жили поэты, совсем небогато,
В глубоких сугробах лежала страна,
В пивных собирались за кружкой ребята,
А утром поэт вылетал из окна…

И белой метели раскинувши крылья,
В последнем полёте с гитары мечом,
Летел по волнам белоснежной ковыли
Летел, овеваемый снежною пылью,
Великий художник СашБаш Башлачев.

. . .
Тут один добрый человек пишет о Башлачёве: «Если бы Башлачёв продолжил жить в своей провинции, без алкоголизма, наркомании, столичной «тусни», то, возможно, обзавелся бы крепкой семьей, избегнул бы пороков столичной разболтанной братии, дожил до старости, вступил бы, допустим, в партию русских националистов консервативного толка и ныне воевал бы песнями с разъедающей Россию ржавчиной безнационального насаждения»…
Ох, если бы!.. – вздохнул я, прочитав такие благие пожелания. Ох, если бы Есенин навсегда остался жить в Константиново, Лермонтов в Тарханах, а Башлачёв в Череповце… Дорогие мои, доброжелатели! Во-первых, у поэтов, в отличие от обыкновенных добрых людей, судьба всегда трагична. А во-вторых, милый добрый человек, ты видимо, не знаешь, каким было то наше «междуцарствие» 60 – 80-х годов. И последнее, самое главное:
Пушкин должен был быть убит на дуэли. Лермонтов тоже. Есенина должны были забить в Питерской Чрезвычайке на Гороховой, а потом принести в Англетер. Высоцкий должен был умереть «от сердечной недостаточности». Шукшин то же самое. Кинорежиссер Алексей Балабанов тоже от классического диагноза «острая сердечная недостаточность»… Но я вам вот что скажу: когда мы ругаем наших поэтов за пьянство и наркоманию, то делаем это тоже от «острой сердечной недостаточности». Потому что безсердечные мы с вами люди. А потом, повторяю, вы помните ли, что это было за время – 70 – 80-е годы умирающего Советского Союза? Не помните. Так я вам хочу напомнить. Вот этим моим стихотворением. Оно посвящено памяти замечательного русского поэта – Александра Башлачёва:

= К Р И Т И К А М =
- Памяти Башлачёва -
Они не понимают – жизнь тогда,
Была совсем, совсем другая, господа,
Тогда кругом, в богеме и тусовке,
Во всех кругах – блудилищах московских

Во всех квартирниках, где слышались стихи,
Среди гитар, бутылок, шелухи
Элиты и Богемы, среди тех,
Кто создавал тогда сквозь слезы смех,

Кто пальцы разбивал о струны в кровь,
Кто помнил, что на свете есть Любовь,
Среди их всех, потерянных и пьяных,
Просачивалась тонко так и плавно,

Не возражая, слушая, хваля,
Наследная «кровавая гебня».
Не докурив с друзьями папиросу,
Бежали в дом, спеша писать доносы…

И через месяц, год или же два
Поэт вдруг падал утром из окна

А те опять, оттачивая слог,
Теперь писали слезный некролог.
И проливали слезы, и цветы
Кидали в гроб во имя Красоты.

А после все вы увлажняли глотки,
В молчаньи опрокинув рюмку водки,
И молча думали: вот этот или тот –
Кто следующий в Рай за ним пойдет…

Кто за Володей, Сашей Башлачевым,
Рубцовым Колей, Колей Гумилевым,
Губановым, за Игорем Тальковым,
Вслед за великими, увидев жизни край,
Дверь распахнет, а там, за дверью – Рай…

12 / 25 сентября 2018 года

Вторник. 18:05.

Вот такое это было время, господа. Так что все они, наши Русские гении ушли так как надо и, как писал Есенин:

На Московских изогнутых улицах
Помереть, знать, судил мне Бог . . .

Хотя «помер» в Питерской Чрезвычайке на Гороховой. Так что кому на Питерских, кому на Московских улицах, кому в Вологде. Кому в долине Дагестана…

Но всем:

Противоестественно и рано . . .

Такова была судьба Русского Поэта в т.н. «Советской действительности».

Так и живем. Кругом она – Россия,
Кругом звенит и кружит листопад,
И в небе на Кресте распят Мессия,
И листья, листья красные летят . . .

Глава Союз Православных Хоругвеносцев, Председатель Союза Православных Братств, представитель Ордена святого Георгия Победоносца и глава Сербско — Черногорского Савеза Православних Барjактара

Леонид Донатович Симонович — Никшич