ХИТРАЯ ГЕНЕРАЛЬСКАЯ ЖЕРТВА БОЛЬШЕВИКОВ

Ровно 150 лет, 5 января 1871 года, назад в Воронеже в дворянской семье родился человек, которого молодая советская власть прагматично использовала в своих целях, а молодые спецслужбы этой власти безжалостно, довольно подло и цинично «зачистили», когда он стал не нужен.

Всё потому, что в какой-то момент этот человек дрогнул, был обманут и предал самое себя, за что расплата и стала неминуемой. Тем более что служил он укреплению этой самой совесткой власти. Звали его Леонид Болховитинов, генерал-лейтенант русской армии, награждённый ещё за участие в войне с Японией (1905—1906) золотым оружием «За храбрость» кавалер двух орденов Святого Станислава 2-й и 3-й степени, двух орденов Святой Анны 2-й и 3-й степени, двух орденов Святого Владимира 3-й и 4-й степени.

Сегодня о нём мало кто знает. Но когда в июне 1925 года он пустил себе пулю в лоб в небольшом болгарском городке Харманли, его смерть взбудоражила всю русскую белогвардейскую эмиграцию по всей Европе. Главным образом по причине самоубийства — обвинениях в сотрудничестве с большевиками. Причём обвинениях, прозвучавших со стороны самих большевиков.

В начале 20-х годов прошлого века умеющие писать и застрадавшие тщеславием большевики самых разных уровней вдруг начали доказывать друг другу и всем, кто из них истории-матери более ценен, и ударились в мемуаристку с рассказами, как храбро и изобретательно они боролись за счастье народное. Вот один из них, некто Владимир Чёрный, тогда заведующий совпартшколой в Краснодаре, а в годы гражданской войны один из руководителей красного подполья и ЧК Северо-Кавказского региона и Кубано-Черноморской области, напечатал в коммунистической прессе несколько статей о своём героическом революционном прошлом. И в одной из них он утверждал, что генерал Болховитинов, находясь в рядах белой Добровольческой армии, был агентом ЧК и исполнял «все наши поручения... точно и безоговорочно».

Этим признаниям большевика-чекиста не поверил даже экс-главнокомандующий Добровольческой армии генерал Антон Деникин. Он тоже написал статью в эмигрантской прессе, в которой предупредил горячие головы: «Придёт время — откроется многое». Но часть эмигрантского сообщества восприняла слова Чёрного, как неоспоримый факт, и начала буквально травлю Болховитинова, тогда инспектора классов Кубанского Алексеевского военного училища, с остатками учащихся которого в ноябре 1920 года отплыл на греческий остров Лемнос в эмиграцию, а затем перебрался в Болгарию.

Генерал не выдержал — застрелился. Позор смыл, честь как бы отстоял, но подозрения, увы, остались. Потому что за Болховитиновым действительно водился непозволительный в глазах непримиримой эмиграции «грешок» краткого сотрудничества с большевиками.

Когда в 1917—1918 годах в результате двух революций и наступившего тотального хаоса русская армия буквально развалилась на мало управляемые осколки и фактически перестала существовать, бывший командующий 1-й армейским корпусом на Западном фронте Болховитинов вступил в Рабоче-крестьянскую красную Армию (РККА). И так называемым военспецом был направлен в штаб главкома Красной армии Северного Кавказа. К августу 1918 года эта армия перестала существовать под ударами белых добровольцев. Генерал Болховитинов бросил всё и тайно пробрался в Екатеринодар (теперь Краснодар), где в то время находилась его семья, был арестован белой контрразведкой и предан военно-полевому суду Добровольческой армии, который приговорил его, разумеется, к смертной казни.

Но Добровольческая армия тогда нуждалась даже не в хороших генералах, а в обычном рядовом составе, и потому новый командующий добровольцами генерал Деникин отменил смертный приговор, разжаловал генерала в рядовые и отправил воевать в уже тогда знаменитую Дроздовскую дивизию белых. Бывший генерал ещё раз доказал, что не зря заслужил лампасы на полях сражений. За отличия в боях за освобождение Кубани через год он был восстановлен в чине генерал-лейтенанта. Более того, в начале 1920 года из рук третьего и последнего атамана Кубанской Народной Республики (КНР) генерала Николая Букретова принял должность военного министра Кубанского правительства. Но под ударами красных пали и КНР, и её правительство, а армия либо сдалась РККА, либо попала в эмиграцию после поражения генерала Петра Врангеля в Крыму. Болховитинов разделил её участь до конца.

Однако месть красных из уст чекиста Чёрного достала генерала и в Болгарии. И, в принципе, понятно, почему большевик выдавал как бы «своих среди чужих». С одной стороны, ему самому очень хотелось вернуться в Москву, поближе к красной кормушке и сонму вождей первой руки, что в итоге удалось. В Москве он пошёл вверх по карьерной лестнице — назначен замзаворгподотделом Организационно-распределительного отдела ЦК РКП(б)—ВКП(б), ставшего кузницей кадров Иосифа Сталина, и членом Центральной избирательной комиссии ВЦИК (помните: не важно, как голосуют, важно, как считают).

А потом жизнь вычурно и крайне разнообразно повозила Чёрного по карьерной стезе. Кем он только не был, этот, как оказалось, разносторонний многостаночник от коммунизма, служа «партии и народу»: и замначальника Московской больницы Западной железной дороги, и председателем Госплана Таджикской ССР, и завкафедрой диалектического материализма МГУ, и преподавателем диамата Московского горного института, и редактором журнала «Национальная книга», и завкультсектором ВЦСПС, и членом ЦИК Туркестанской АССР.

К началу большого сталинского террора Чёрный подошёл солидно. Жил в знаменитом «Доме на набережной» в Москве (ул. Серафимовича, д. 1, кв. 128), работал то начальником политотдела Максатихинской МТС в Московская области, то завкафедрой диалектического материализма и ленинизма Московской сельхозакадемии имени Тимирязева. Тогда же Чёрный, кроме многочисленных статей, где только можно было, опубликовал свои книги — «Стахановское движение и уничтожение противоположности умственного и физического труда» и мемуары «Подполье» (журнал «Путь коммунизма»).

Слабым утешением Чёрному может служить разве что то, что генерал Болховитинов, его соперник по гражданской войне, уже давно лежал в могиле. Оклеветанный и опозоренный. А ему самому вынесли расстрельный приговор по 1-й категории в списке «V. Бывшие ответственные работники наркоматов» и по 1-й категории в список «Москва-центр» 22 декабря 1937 года утвердили сам Сталин, а также его ближайшие подельники самого высокого уровня — Вячеслав Молотов, Лазарь Каганович и Клим Ворошилов. Отнесение к 1-й категории предусматривало приговор к расстрелу. Через четыре дня Чёрного грохнули на спецполигоне НКВД «Коммунарка». И реабилитировали только в 1957 году. За неимением, разумеется, состава преступления.

НА ФОТО: Чёрный Владимир Фёдорович

С другой стороны, уже тогда можно было понять, зачем большевики стараются опорочить, расколоть, рассорить белую эмиграцию, натравить её деятелей друг на друга, как в деле Болховитинова. Кроме чисто прикладной функции («пусть сожрут друг друга сами»), важен был и чисто психологический и агитационно-пропагандистский аспект: показать, что бывшие — если и не хуже, чем нынешние (победившие большевики то есть), то, по крайней мере, такие же. Большевиков эмигранты называли «христопродавцами» и «предателями России» без совести и чести. И большевики в ответ показывали, что эмигранты — ещё хуже и за деньги или под страхом смерти так же готовы на предательство и измену.

Важно это было ещё и потому, что первоначально большевики принесли на землю бывшей Российской империи не обещанное счастье всенародное, не свободу, равенство, братство и всеобщее процветание, а новое угнетение, голод, холод репрессии и страдания. Социальный эксперимент большевиков-коммунистов в 20-х годах ХХ века проваливался с треском, самые умные из них это прекрасно понимали, поэтому им нужно было всячески доказывать правоту выбора народа.

Вот тон для начала и задал сам Сталин, когда поддержал и уберёг от репрессий писателя Михаила Булгакова и то ли 13, то ли 15 раз смотрел его пьесу «Дни Турбиных». Он же потом рассказывал всем, чем ему нравится это произведение: в нём-де показано, как представители дворянства и прочих бывших понимают неизбежность победы идей большевиков и вольно или невольно её принимают. Вместе с идеями. По мнению Сталина, такая агитация, — что называется, от противного — убеждала больше, чем крикливая, но пустая и голословная агитка голозадо-ротастых комсомольцев.

А параллельно чекисты либо активно уничтожали самых видных деятелей эмиграции, либо стравливали из друг с другом, либо вербовали из них свою агентуру. После выполнения новыми агентами своих задач одних раскрывали и «светили», подставляя под пули товарищей и тем самым внося сумятицу в и так не очень стройные ряды эмигрантского сопротивления (раз генералам можно, то почему мне нельзя?). Других просто уничтожали за ненадобностью. Как свидетелей собственной подлости и коварства.

Генералу Болховитинову суждено было стать едва ли не первой крупной жертвой подобного подхода. Но беда его в том, что крыть-то ему было особо нечем — факт краткой службы большевикам по-любому имел место, и его однозначно расценили, как предательство.

Второй раз большевики активно использовали очернение белой эмиграции по принципу «обое — рябое» уже под конец своего правления, в годы так называемого застоя, когда волна белоэмигрантской ностальгии и популярности белой гвардии захватила значительные слои думающей советской общественности, распевающей настоящие и псевдобелогвардейские романсы о поруганной чести девушек, силой заведённых в кабинеты ЧК. В блеске эполет и «золота наших погон» давно ушедшей дворянской и просто белоэмигрантской офицерской натуры тупорылые, продажные и вороватые чиновники из так называемой партхозноменклатуры времён «дорогого Леонида Ильича» действительно смотрелись очень и очень, мягко говоря, невыгодно. Особенно на фоне тех, кто сам о себе говорил, что «жизнь — Отечеству, а честь — никому». Вот коммунисты с документами в руках доказывали, что золотопогонные эмигранты были такими же — и предавали, и продавались, и продавали.

А предательство таки было. Значит, неважно, чем оно было вызвано — ностальгией, обманом или хитрыми задумками. Беда же и неизбывная трагедия и современной России, может быть, в том и заключается, что в ней одно предательство «лечат» и изводят другим. А потом и третьим — когда предают ещё и предателей, чтобы самым выглядеть лучше. И так — по кругу...

Владимир Скачко