КРУГЛЫЙ СТОЛ БАТЮШКИ-ЦАРЯ И ЕГО РЫЦАРИ. Часть первая.

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь.

У гуннского царя с германским именем Аттила (означающим по-готски «Батюшка»), прозванного боявшимися его римлянами «Флагеллум Деи», а германцами - «Годегизель» (и то, и другое значить «Бич Божий»), было, прямо скажем, странное царство. Царство без постоянных резиденций. И странный двор. Двор без четких компетенций. У «Бича Божьего» были советники. Но не было штатных министров. У него были военачальники. Но не было постоянного главы военного ведомства. У него был главный советник, носивший, вероятно, титул «Онегисий». Но это могло быть и личное имя – кто знает? Есть, однако, подтверждение наличия у «Бича Божьего» штатного придворного шута, постоянно веселившего царя и его гостей на пирах. Наличия порядка распределения мест за «круглым столом» царя Аттилы, в соответствии с рангом его сотрапезников. Легко обозримого, легко изменяемого; помещения, подобного чертогам германских царей. Подобного, к примеру, «Хеороту» геатского (готского?) царя Хротгара из англо-саксонской поэмы «Беовульф». Или эддической Вальгалле царя асов Одина-В(у)отана. Подтверждение наличия предназначенного для повелителя, рожденного в кибитке, постоянного «мозгового центра» на службе у «непросвещенного» варвара. Собрания светлых и умных голов, которые, впрочем, легко отсекались, стоило царю Аттиле приказать…

А само степное царство гуннов? Где оно начиналось, где кончалось? Действительно ли оно было «мировой» державой, сравнимой с державами Чингис-хана или Тамерлана? Французский ориенталист Рене Груссе не зря снабдил свой труд о степных народах подзаголовком «Аттила – Чингис-хан – Тамерлан» и, описывая ггуннского царя Аттилу, однозначно утверждал:

«Как держава Чингис-хана, имевшего монгольское происхождение, объединила под своим знаменем не только всех монгольских, но также всех тюркских и тунгусских кочевников Центральной Азии, так и держава Аттилы, имевшая гуннское, то есть тюркское ядро, объединила все сарматские, аланские (т.е. иранские - В.А.), остготские, гепидские(т.е. германские - В.А.) и прочие варварские народы между Уралом и Рейном».

Теодор Моммзен, знаменитый немецкий историк XIX в., не менее уважаемый специалистами в своей области, чем впоследствии – Рене Груссе, был убежден, что упоминаемые античными авторами «острова Океана», над которыми господствовал Аттила, были Британскими островами. Это предполагало, как минимум, регулярную выплату бриттами (формально подчиненными западной части Римской «мировой» империи) дани «Бичу Божьему», и господство гуннов над устьем Рена (нынешнего Рейна). Не подлежит сомнению, что столь крупные германские племена как остготы (остроготы, гревтунги, грейтунги, восточные готы) уже на протяжении двух поколений находились под верховным владычеством гуннов. Вследствие чего остготские цари жили и воевали не сами за себя, не сами по себе, но в качестве ленников и данников Аттилы. В Дакии под власть Аттилы попали весьма воинственные и боеспособные гепиды, к северо-западу от Карпат – населявшие обширные области германцы-руги (ругии). Известно, что Аттиле повиновалось также германское племя турингов (давших название своей прародине, расположенной на месте современной немецкой области Тюрингии). О том, что гуннские летучие отряды дважды появлялись на берегах Рена, сея повсюду смерть и разорение, о чем известно из истории германского племени бургундов, павших жертвами гуннского геноцида. Что же касается живших на Рене германцев из племенного союза франков, то их ведущее племя – бруктеры – поддерживали с гуннами тесные отношения. Если, конечно, верить лангобардскому историку, агиографу, поэту и языковеду VIII в. Павлу Диакону (в миру - Варнефриду), опиравшемуся в своей «Римской истории» на античных авторов. И написавшему, после завершения блестящей роли, сыгранной им при дворе Карла Великого, в родном монастыре Монте Кассино, «Историю лангобардов».

Хронисты - современники царя Аттилы - не указывали, как далеко держава гуннов простиралась на восток. Но они намекали на то, что сыновья Аттилы разделили власть над кочевавшими восточнее собственно гуннов негуннскими племенами и отдельными гуннскими племенами, отделившимися от «Большой Орды» (Л.Н. Гумилев считал, что у гуннов понятия «орды» не существовало, но это так, к слову). Кроме того, сохранились сведения о гуннских князьях Басихе и Курсихе, доходивших, в ходе своих грабительских рейдов, до державы Сасанидов – Эраншахра, где они, впрочем, сталкивались с ожесточенным сопротивлением. Степные равнины вплоть до Урала, Кавказ и Босфор – на юго-востоке, Янтарное (Балтийское) море – на севере, Британский океан (сегодняшний пролив Ламанш) и река Рен - на западе и на северо-западе. Таковы были, возможно, и не постоянные границы царства Аттилы, представлявшего собой объединение кочующих племен (о чем не стоит забывать). Но таков, несомненно, достаточно точный абрис региона, в котором не было властителя сильнее и авторитетнее Аттилы.

Поэтому не удивительно, что ни Э. А. Томпсон, автор блестящего труда о гуннах, ни Йоахим Вернер, ведущий авторитет в области гуннской археологии, исследующей сохранившиеся под землей материальные следы владычества Аттилы, не высказывали ни малейших сомнений в существовании великой гуннской империи. А вот не менее яркое светило гуннологии – Отто Й. Менхен-Хельфен (заметим в скобках, что русский перевод его книги «История и культура гуннов», сделанный с английского издания, порой грешит, на наш взгляд, неточностями, и потому мы предпочли цитировать его в собственном переводе с оригинала, изданного Максом Найтом после смерти историка) принадлежал, в данном вопросе, к стану скептиков. И подчеркивал в главном труде своей жизни, изданном, к сожалению, уже после смерти ученого, следующее.

Несколько эвристическая тенденция некоторых историков сравнивать царство Аттилы с великими центральноазиатскими монгольскими державами представляется ему, к его большому сожалению, попыткой искать аналогии там, где их в действительности нет:
«Гунн, в чем бы ни заключалась его цель, был не властелином мира, а хозяином довольно рыхлого территориального объединения. Последнее же было ненамного больше территории, над которой господствовал в середине последнего дохристианского столетия царь даков (гетов - В.А.) Буребиста – человек, всего за десять лет распространивший свою власть от устья Дуная до Словакии и подчинивший большую часть Балканского полуострова (…) После убийства Бледы (брата и соправителя гуннского «Бича Божьего» - В.А.) Аттила стал единоличным повелителем гуннов, и они стали его народом; к тому же он был верховным правителем готов и гепидов, могучим воином, и на протяжении нескольких лет, несомненно, не просто чинил неприятности обеим Римским империям, однако все же никогда не представлял для них серьезной опасности» (Менхен-Хельфен).

Фундаментальный труд Менхен-Хельфена (умершего в 1969 г.) был издан через четыре года после его смерти. Сегодня, при всем уважении к памяти покойного, никак нельзя считать его последним словом в гуннологии. Представляли ли гунны вообще и «Бич Божий» Аттила с его гуннским царством – в частности, серьезную опасность для Римских империй - вопрос скорее риторический. Если ограничивать пределы гуннского царства только пределами паннонских кочевий собственно гуннов, то с таким же успехом можно ограничивать пределы, скажем, «Священной Римской империи (германской нации)» лишь пределами домена того или иного германского короля. А пределы домонгольской (дотатарской) «Киевской Руси» (или, по Марксу, «империи Рюриковичей», буквально: «рейха Рурикидов») – лишь пределами удельного княжества того или иного князя, воссевшего, в борьбе с сородичами, на «золотой» великокняжеский престол «матери городов русских». Ибо, после всего, что мы узнали о могуществе Аттилы, не остается никаких сомнений в одном. Средневековые римско-германские имперские князья – «рейхсфюрсты» - были несравненно более самостоятельными и независимыми от своего императора, чем князья гепидов, остготов и других «варварских» племен, платившие Аттиле дань и вынужденные ему безоговорочно повиноваться. Достаточно вспомнить, как часто средневековые германские имперские князья восставали против избранного ими кайзера (т.е. «кайсара», «кесаря», «цезаря», как назывался по-немецки император), отказывали ему в военной поддержке или поднимали мятежи, пока он воевал за Альпами, в Италии. И как часто древнерусские князья из рода Рюриковичей лили свою и чужую кровь в борьбе за «златой киевский стол»…

За «Круглым столом» царя гуннов Аттилы царило редкое единодушие, которого мог добиться лишь действительно могущественный монарх. При всеобщей уверенности в том, что быстрота, с которой гунны будут способны нанести удар по любой части Восточной и Средней Европы, задушит любую попытку возмущения в зародыше. Непререкаемый авторитет Аттилы среди народов, числившихся у него в союзниках, сразу же бросался в глаза всем посещавшим его ставку иноземцам. Именно этот авторитет представлял в любой момент правления Аттилы наибольшую угрозу для римлян. Ведь в случае вооруженного конфликта римлянам пришлось бы иметь дело не с одними гуннами, но со всем возглавляемым ими варварским племенным союзом. Чьим непререкаемым вождем и верховным военачальником был неумолимый «Бич Божий». Хотя как Восточная, так и Западная Римская империя ухитрялась в отдельных случаях одерживать верх над тем или иным варварским племенем, вопрос, хватит ли у римлян сил отразить удар соединенных сил всех многоязычных подданных Аттилы, оставался пугающе открытым. Поэтому единственной надеждой Ветхого Рима на Тибре и, тем более, Нового Рима на Босфоре оставались те немногие германцы, что еще не подчинились власти гуннского царя. Поистине, какая-то зловещая ирония судьбы была в необходимости для измельчавших, изолгавшихся «потомков Ромула», присвоивших себе право править другими народами (в соответствии с максимой Публия Вергилия Марона, четко сформулированной в «Энеиде»: «Ты же народами править державно, о Римлянин, помни!») метаться, в поисках военной помощи, между гуннами и германцами, как между Сциллой и Харибдой, в тщетных попытках «изгнать бесов силой князя бесовского» (Матф.9:34)…

Как бы то ни было, даже не причисляя, подобно Йоахиму Вернеру, к числу зависимых от гуннского царя земель весьма далекую от ставки «Бича Божьего» Башкирию (сегодняшний Башкортостан) и памятуя о стоявших под стенами «царственного города» на Тибре царе галлов Бренне, карфагенском полководце Ганнибале, вожде остготов Радагайсе, мы не можем, положа руку на сердце, не признать, что у Римской державы за всю ее 700-летнюю историю не было более опасного врага, чем гунн Аттила.

В этом, кажется, не сомневался еще восточно-римский дипломат, историк Приск Панийский. Один из полусотни иноземных посланников, пребывавших при дворе Аттилы и стремившихся снискать милость в его грозных очах. Каждый из этих 50 (возможно, их было и больше) изощренных дипломатов в совершенстве владел искусством изящно излагать свои мысли не только вслух, но и на писчем материале, вощаных дощечках, папирусе, пергамене. Им даже не требовалось утруждать себя, делая это собственноручно. Ведь к услугам посланников были секретари и даже стенографы, которым они могли сколько угодно диктовать. Ночью, на стоянках, у них было в избытке свободного времени, чтобы всем этим заниматься. И все же они этого не делали. Они хранили молчание, оставив потомков в неведении о своих посольских миссиях. Как и купцы, указывавшие послам путь и сопровождавшие их. Поэтому нам, чтобы посмотреть, глазами очевидца, на «Круглый стол» царя Аттилы, приходится обратиться к «Готской истории» восточно-римского историка и дипломата Приска Панийского. Из нее мы узнаем, что приближенный гуннского царя - римлянин (или, по-сегодняшнему - «римский политэмигрант» в гуннском стане) Орест, обиженный константинопольским двором (пригласившим на пир только Эдекона), пребывал в ставке Аттилы со своим отцом. Его отец, Татул (явно нетрадиционное для римлянина имя), был, дедом последнего западно-римского императора Ромула Августула (сына Ореста, которого приближенному Аттилы впоследствии удалось на некоторое время возвести на императорский престол «вечного города» на Тибре). Однако в ставке Аттилы мы встречаем его лишь в качестве посланца:

«Когда мы возвратились в палатку, пришел Орестов отец (Татул – В.А.) с известием, что Аттила приглашает нас обоих на пир, который начнется в девятом часу дня. В назначенное время мы явились на обед вместе с послами от западных римлян и остановились на пороге против Аттилы. Виночерпии подали нам по туземному обычаю кубок, чтобы и мы помолились (интересно, какому Богу? - В.А.), прежде чем садиться. Сделав это и отведав из кубка, мы подошли к креслам, на которых следовало сидеть за обедом». (Приск).

Т. о., за «Круглым столом» царя Аттилы соблюдался строгий порядок мест, существовал традиционный пиршественный церемониал, которым, очевидно, руководил специально предназначенный для этого распорядитель пира, церемониймейстер. Причем приглашенные к столу Аттилы гости не возлежали, как это было принято у знатных греков, римлян и у представителей аристократии народов Древнего Востока, на ложах, расставленных вдоль низкого пиршественного стола, а восседали на креслах и стульях. Обычай пировать сидя должен был казаться греко-римлянам столь же чуждым, сколь и самим гуннам. Ибо этот обычай, как и сам пиршественный чертог Аттилы, был явно германского образца:

«У стен комнаты с обеих сторон стояли стулья. Посредине сидел (а не возлежал – В.А.) на ложе Аттила, а сзади стояло другое ложе, за которым несколько ступеней вело к его постели, закрытой простынями и пестрыми занавесями для украшения, как это делают эллины и римляне для новобрачных» (Приск).

Тактичный Приск воздержался от каких бы то ни было намеков на особую роль царского пиршественного ложа, вероятно, правильно истолкованного им как брачное, ибо Аттила незадолго перед тем взял себе новую жену (естественно, не отказавшись и от старой):

«Первым рядом пирующих считались сидевшие направо от Аттилы, а вторым — налево, в котором сидели и мы, причем выше нас сидел знатный скиф Берих (любопытно, что то же имя – Берих, иди Бериг – носил один из готских царей в трактате «Гетика» восточно-римского историка гото-аланского прооисхождения Иордана, так что, возможно, знатный «скиф» на пиру у Аттилы был готом-германцем – В.А.). Онегесий сидел на стуле-вправо от царского ложа. Против Онегесия сидели на стульях два сына Аттилы, а старший (его любимец Ирна, или Эрнак - В.А.) сидел на его ложе, но не близко к отцу, а на краю, смотря в землю из уважения к отцу. Когда все было приведено в порядок, пришел виночерпий и подал Аттиле кубок вина. Приняв его, он приветствовал первого по порядку; удостоенный чести привета встал с места; садиться следовало лишь после того как, пригубив кубок или выпив, Аттила отдавал его виночерпию. Севшему оказывали таким же образом честь все присутствующие, беря кубки и после приветствия (обращенного к царю – В.А.) отпивая иs них» (Приск).

Принятый на пирах царя Аттилы церемониал, требовавший от всех гостей непременного участия в винопитии, напоминал пиршественные обычаи при дворе нашего императора - Отца Отечества Петра Великого. Проявлять неуважение к державному хозяину, отказавшись пить, не осушив кубок или чашу до дна, не ответив тостом на тост, считалось недопустимым и в ставке гуннского царя, и на Всешутейшем и Всепьянейшем соборе «герра Питера», и в «табачной коллегии» прусского «солдатского короля» Фридриха-Вильгельма I. Не говоря уже о пиршественной гриднице Святого равноапостольного князя Владимира Красное Солнышко, с его хрестоматийным: «Руси есть веселие пити, не можем без того быти»:

«У каждого был один виночерпий, который должен был входить по порядку после выхода виночерпия Аттилы. После того как удостоился почести второй гость и следующие, Аттила почтил и нас таким же приветом по порядку мест. После того как все были удостоены этого приветствия виночерпии вышли, и были поставлены столы после стола Аттилы для каждых трех или четырех гостей или даже большего числа; таким образом каждый имел возможность брать себе положенные на блюда кушания не выходя из ряда седалищ. Первым вошел слуга Аттилы с блюдом, наполненным мясом, а за ним служившие гостям поставили на столы хлеб и закуски. Для прочих варваров и для нас были приготовлены роскошные кушанья, сервированные на круглых серебряных блюдах, а Аттиле не подавалось ничего кроме мяса на деревянной тарелке. И во всем прочем он выказывал умеренность: так, например, гостям подавались чаши золотые и серебряные, а его кубок был деревянный. Одежда его также была скромна и ничем не отличалась от других, кроме чистоты; ни висевший у него сбоку меч, ни перевязи варварской обуви, ни узда его коня не были украшены, как у других скифов, золотом, каменьями или чем-либо другим ценным» (Приск).

Невольно вспоминаешь описание восточно-римским (или, говоря по-гречески, «ромейским») историком Х в. Львом Диаконом внешнего вида киевского князя («скифа») Святослава Игоревича: «Одеяние его было белым и отличалось от одежды его приближенных только чистотой».

Как бы то ни было, вчитываясь в строки Приска, трудно представить себе Аттилу грязным вожаком варварских орд, готовым ради золота пойти на любое злодеяние, нарушающим, глазом не моргнув, клятву за клятвой и «не обладающим ни унаследованными, ни приобретенными традициями, выходящими за пределы самых примитивных представлений». Так писал в свое время Эмерих Шаффран в резюме исторического образа Аттилы. В любом случае, на этом пиршестве в паннонской степи гуннский владыка вел себя ничуть не хуже большинства христианских европейских государей последующих эпох в аналогичных ситуациях.

«После того как наложенные на первых блюдах кушанья были съедены, мы все встали, и всякий из нас не прежде пришел к своей скамье, как выпив прежним порядком поднесенную ему полную чару вина и пожелав Аттиле здравия. Изъявив ему таким образом почтение, мы сели, а на каждый стол поставлено было второе блюдо, с другими кушаньями. Все брали с него, вставали по-прежнему; потом, выпив вино, садились.

С наступлением вечера, зажжены были факелы. Два варвара, выступив против Аттилы, пели песни, в которых превозносили его победы и оказанную в боях доблесть. Собеседники смотрели на них; одни тешились стихотворениями, другие воспламенялись воспоминая о битвах, а те, которые от старости телом были слабы, а духом спокойны, проливали слезы» (Приск).

Приведенные выше абзацы содержат ценную гастрономическую и культурно-историческую информацию. До сих пор в Шалоне-на-Марне – городе, близ которого в 451 г. разыгралась битва Аэция с Аттилой на Каталаунских полях – существует старинный застольный обычай. Пропустить за обедом, между первой и второй переменой блюд, видимо, для лучшего усвоения съеденного, «тру шампенуа», стаканчик мар-де-шампань - охлажденной водочки из виноградных выжимок (вроде грузинской чачи или итальянской граппы) со льдом. Что это – слабый отблеск далекой памяти о гуннах?

Однако несравненно важнее этого курьеза, несомненно, сообщение Приска о певцах на пиру у Аттилы. Оно подтверждает существование гуннских бардов или скальдов (чьим аналогам служат у монголов по сей день улигерчи и гесерчи), а, следовательно - и гуннской героической поэзии. Хотя сам Приск явно не понимал по-гуннски, ему, естественно, перевели содержание песен, исполненных на пиру. И потому у нас нет оснований сомневаться в достоверности его свидетельства. Гунны имели собственную литературу, пусть даже не на папирусе, бумаге и пергамене, но в форме героических сказаний-песен, которые профессиональные певцы-сказители учили наизусть и затем пели по памяти. А длинные песни, которые певец способен запомнить для того, чтобы потом петь их по памяти, должны быть, с одной стороны, рифмованными (в том числе, с использованием аллитерации), с другой же – изложенными ритмическими стихами. Институт профессиональных певцов-сказителей и радость, проявляемая собравшимися за «Круглым столом» гуннского царя слушателями, явно наслаждающимися искусством певцов, никак не соответствуют мнению Шаффрана и иных авторов. С европейским высокомерием отрицающих, по сути дела, не только за Аттилой, но и за советниками его ближнего круга способность понимать и ценить искусство и другие проявления культуры. Да и вообще отказывающих гуннам в способности испытывать интерес к чему-либо возвышенному. Невольно вспоминается столь же пристрастная, явно необъективная, несправедливая оценка хунну - азиатских предков европейских гуннов - «культурным» китайцем: «О жизненных правилах и обязанностях, диктуемых приличием, им ничего не известно».

«После песней, какой-то Скиф, юродивый, выступив вперед, говорил речи странные, вздорные, не имеющие смысла, и рассмешил всех.

За ним предстал собранию Зеркон Маврусий (мавританец, мавр - В.А.), которого Эдекон убедил приехать к Аттиле, обнадежив, что ходатайством его получит жену, которую он взял в земле варварской, когда был любимцем Влиды (брата Аттилы - Бледы, устраненного к тому времени гуннским «батюшкой-царем» - В.А.). Зеркон оставил свою жену в Скифии, быв послан Аттилою в дар Аэтию. Но он обманулся в своей надежде, потому что Аттила прогневался на него, за то, что он возвратился в его землю. Пользуясь весельем пиршества, Зеркон предстал, и видом своим, одеждою, голосом и смешено произносимыми словами, ибо он смешивал язык Латинский с Уннским и Готфским (готским – В.А.) — развеселил присутствующих и во всех их, кроме Аттилы, возбудил неугасимый смех. Аттила один оставался неизменным и непреклонным, и казалось, не говорил и не делал ничего, чем бы обнаруживал расположение к смеху: он только потягивал за щеку младшего из сыновей своих Ирну (Эрнака - В.А.), вошедшего и ставшего возле него, и глядел на него веселыми глазами. Я дивился тому, что Аттила не обращал внимания на других детей своих, и только ласкал одного Ирну. Сидевший возле меня варвар, знавший Авсонский (италийский, т. е. латинский – В.А.) язык, попросив меня наперед никому не говорить того, что он мне сообщит, сказал, что прорицатели предсказали Аттиле, что его род падет, но будет восстановлен этим сыном. Так как пированье продолжалось и ночью, то мы вышли, не желая долее бражничать» (Приск).

Рассказ о пире у царя Аттилы Приск Панийский завершает сообщением о том, что на утро следующего дня, т.е. всего через несколько часов после ухода «ромеев» с царского пира, он отправился засвидетельствовать свое почтение Онегисию и был им принят. Следовательно, гунны отличались большей устойчивостью к действию хмельного, чем господа посланники. Гунны позднее ложились спать, были, очевидно, способны больше выпить и, тем не менее, уже с самого раннего утра были готовы к возобновлению переговоров.

Но в этом нет ничего удивительного. Учитывая, что «Круглый стол» царя Аттилы заменял собой добрый десяток министерств и ведомств, включая военное. И был к тому же местом проведения того, что в наше время именуют двусторонними консультациями. Ибо вожди союзных гуннам племен и народностей пребывали в ставке Аттилы неделями, а порой – и месяцами. Причем, по крайней мере, один из этих князей (в большинстве своем, германских) – царь гепидов Ардарих, «который, по крайней преданности своей Аттиле, участвовал во всех его замыслах» (Иордан) - считался столь влиятельным советником и верным другом царя гуннов, что один из тогдашних историков выделял его среди всех остальных как будущего преемника Аттилы. «Аттила же, взвешивая все с присущей ему проницательностью, любил его (…) больше, чем других царьков» («Гетика»). Вместе со знакомым нам уже гунном Эдеконом (властвовавшим, под верховным владычеством Аттилы, над германцами-скирами) и царем остроготов Валамером (Валамиром) он входил в тройку самых важных, дельных и влиятельных советников Аттилы. Помогавших «величайшему из богов» - по уверению царька народа акатиров (акациров - кочевого - вероятно, скифского, скотоводческого народа, обитавшего в III — IV вв. на территории Европы от Приднепровья до Восточной Прибалтики и верховий реки Ра, т.е. Волги - В.А.) Куридаха - не только словом, но и делом. Эдекон (Эдикон, Эдика), природный гунн и верноподданный Аттилы, выполнял далеко не простые поручения своего владыки в качестве посланника к восточно-римскому двору, а также иные доверительные миссии. Гепид Ардарих, вероятнее всего, участвовал в 447 г. в походе войск Аттилы в римскую Иллирию. Он стойко бился за своего гуннского владыку в кровавом сражении с франками, а затем – в «битве народов» на Каталаунских полях в 451 г. И хранил верность Аттиле даже после смерти «Бича Божьего». Тщетно (но от того не менее упорно) пытаясь не допустить распада гуннской державы, разрываемой на части недальновидными сынами «царя-батюшки», переселившегося в мир иной. Гепидская верность Аттиле была равна разве что верности ему остготов. Оба этих германских народа, вместе взятые, возможно, если бы мы знали о них больше, чем знаем сегодня, могли бы открыть нам великую тайну. Тайну подавляющего превосходства гуннов и господства Аттилы на просторах Восточной и Центральной Европы вплоть до острова Борнгольм (ныне - датского) и Британии. Долгое время готы, терпевшие при первых встречах с гуннами тяжкие поражения и принявшие на себя первый удар свежего гуннского «народа-войска», не имели своего царя. Упоминавшийся нами выше готский царь Винитарий-Витимир пал в битве с гуннами в 376 г. Через год после того, как дряхлый царь готов Германарих кончил жизнь самоубийством от страха перед гуннами. Или умер от последствий ранения в бок мечом одного из своих придворных-росомонов (в качестве мести за родственницу - четвертованную или затоптанную дикими конями за измену по приказу Германариха красавицу Свенильду).

По прошествии нескольких десятилетий, в которые «гуннский шок», очевидно, служил непреодолимым препятствием на пути к восстановлению готской государственности, перед нами на страницах хроник появляются три брата, происходящие из древнего готского царского рода Амалов. Хотя и без совершенно ясного, вразумительного объяснения, какое они имеют к этому роду отношение. Существование их вероятного отца – готского князя по имени Вандиаларий, Вандиларий или Вандаларий (скорее указывающему на происхождение от вандалов - другого германского племени, хотя и переселившегося на материк, подобно готам, с «острова Скандза» - нынешнего Скандинавского полуострова) – представляется достаточно сомнительным. Возможно, Вандаларий идентичен также вскользь упоминаемому царю остготов Видерику (Видериху). Имена жены (жен) Вандалария-Видерика также неизвестны. Возможно, три князя были сыновьями готской царевны Вадамерки, взятой в жены гуннским царем Баламбером, разбившим и убившим ее отца - царя готов Амала Винитария. Если это так, становится понятным, как этой троице удалось достаточно быстро упрочить свое положение в период готского междуцарствия. И удержаться у власти на протяжении десятилетий. Они представляли собой важное и ценное (как в политическом плане, так и в плане кровнородственных отношений) связующее звено между гуннами и германцами. Подобно Эдекону и Одоакру или, поколением позднее, готскому князю Андагису, чья жена происходила из аланской знати. Согласно историографической традиции, идущей от Иордана, именно Андагис был тем воителем-остготом, которому удалось в битве на Каталаунских полях сразить бившегося на стороне римлян против гуннов и их германских союзников царя вестготов Теодериха (у Иордана – Теодорида). И, тем самым, спасти войско Аттилы от казавшегося уже неминуемым поражения.

Как может убедиться уважаемый читатель, еще на рубеже поздней Античности и раннего Средневековья ход мировой истории во многом зависел от браков и происхождения, Картина получается крайне запутанная. А многоженство целого ряда варварских исторических деятелей той поры нисколько не способствует внесению ясности в этот вопрос. Сам Аттила живо интересовался вопросами брачных отношений (как своих собственных, так и своего окружения) и не считал ниже своего достоинства собственной персоной способствовать заключению браков:

«На следующий день Аттила снова пригласил нас на пир, и мы попрежнему пришли к нему и стали пировать. На ложе вместе с ним сидел уже не старший сын, а Оэбарсий, дядя его по отцу» (Приск). Здесь панийский ритор и историк, как всегда, не ошибся. Судя по всему, Оэбарсий действительно был четвертым родным (или сводным) братом гуннских царей Октара, Ругилы и Мундзука, т. е. дядей Аттилы по отцу. «В течение всего пира (Аттила – В.А.) ласково разговаривая с нами, он просил нас передать императору, чтобы он дал Констанцию (который был послан к нему Аэцием в качестве секретаря) жену, которую обещал. Дело в том, что Констанций (Константий), прибыв к императору (Восточного, Нового Рима - В.А.) Феодосию II Младшему про прозвищу «Каллиграф» - В.А.) вместе с отправленными от Аттилы послами, обещал устроить нерушимый мир римлян со скифами на долгое время, если император даст ему богатую жену. Император согласился на это и обещал выдать за него дочь Саторнила, известного богатством и знатностью рода. Но этого Саторнила приказала убить Афинаида, или Евдокия (благочестивая василисса, т.е., по-гречески, императрица Восточного Рима, по молитвам которой «кровожадного варвара» - царя гуннов Ругилу, собравшегося в поход на Константинополь, убил гром небесный; согласно Приску, она называлась обоими этими именами - В.А.). Привести в исполнение обещание императора не допустил Зенон, бывший консул, имевший под своей властью большую рать исавров (древнего малоазиатского горного племени - В.А.), с которой он во время войны охранял даже Константинополь. Тогда, начальствуя над военными силами на Востоке, он вывел эту девушку из-под стражи и обручил ее с одним из своих приближенных, неким Руфом» (Приск).

Отношения, что и говорить, самые что ни на есть «высокие» - прямо как в Древнем Риме (хотя дело было в Риме Новом). Тем более, что раздосадованный василевс (этим древнегреческим, встречающимся еще у Гомера, царским титулом, восточные римляне-«ромеи», все больше забывавшие латынь в угоду греческому языку, именовали императоров) Феодосий II «Каллиграф» поспешил отписать имущество девушки в свою императорскую казну. Но особенно любопытно живое участие «Бича Божьего», повелителя стольких народов и царств, в этой охоте за богатой наследницей в неприятельской столице. Аттила гневался и угрожал, требуя предоставить своему секретарю, по крайней мере, столь же богатую эрзац-жену. Высокопарно заявляя, что нарушение данного слова несовместимо с императорским достоинством («царю не приличествует лгать»). Всячески подчеркивая свою готовность начать войну из-за этого коварства, лишающего его верного слугу надежды на богатое приданое (ведь золотишко-то досталось бы в действительности самому Аттиле, а не Констанцию). Потребовалось еще несколько посольств с богатыми подарками, и еще больше «ромейского» золота, чтобы мир был, наконец, восстановлен. И чтобы Аттила изъявил свое согласие на брак Констанция, лишившейся руки и приданого богатой наследницы, с другой «ромейкой», «если за него будет сговорена жена из очень богатых у римлян домов», потому что «Констанций обещал дать ему (Аттиле – В.А.) денег». Скоро у «ромеев» отыскалась подходящая (и, видимо, не слишком старая) богатая вдова, которую сам император Феодосий уговорил пожертвовать собой на благо Восточной Римской империи:

«Таким образом Анатолий (начальник телохранителей восточно-римского императора – В.А.) и Ном (восточно-римский военачальник-магистр и патриций, умевший уговаривать Аттилу, не жалея на это никаких денег – В.А.) были отправлены к Аттиле, для укрощения его гнева и убеждения его хранить мир на постановленных условиях. Им было поручено сказать: что за Константия будет выдана другая женщина, родом и достатком не ниже дочери Саторнила; что первая не желала этого брака, и вышла замуж за другого согласно с законом, ибо у Римлян не позволено выдавать женщину замуж против ее воли. Евнух послал от себя много золота варвару, чтоб смягчить его, и тем отвести его гнев (…) Сначала он (Аттила – В.А.) говорил с ними надменно; потом они укротили его множеством даров и убедили ласковыми словами. Он поклялся в сохранении мира на прежних условиях: обязался уступить Римлянам землю, которая граничила с Истром (Дунаем - В.А.), и не беспокоить более царя (Феодосия – В.А.) насчет беглых, если только Римляне не станут снова принимать к себе других бегущих от него людей. Он отпустил и Вигилу, получив пятьдесят литр золота: такое количество привезено было сыном Вигилы, приехавшим в Скифию вместе с посланниками. Аттила отпустил без окупа (выкупа – В.А.) и многих военнопленных, из уважения к Анатолию и Ному. Он подарил им коней, звериные меха, которыми украшаются царские Скифы, и отпустил их. Вместе с ними отправил он Константия, требуя от царя исполнения данного Константию обещания. Посланники, по возвращении своем донесли царю о том, что было переговорено с Аттилою. Константию обручена женщина, бывшая за Арматием сыном Плинфы, Римского полководца, достигшего консульства (…) Арматий, отправленный в Ливию против Авсорианов (вероятно, ливийской, или берберской, народности, упоминаемой древнегреческими историками Геродотом и Аполлодором под именем авсиев - В.А.), одержал над ними победу, потом занемог в умер. Его-то жену, знаменитую родом и богатством, убедил царь (василевс «ромеев» - В.А.) выйти за Константия. Таким образом прекращены несогласия с Аттилою» (Приск).

Мы так подробно разбираем этот эпизод, чтобы морально подготовить уважаемых читателей к рассказу о брачной афере самого «Аттилы-батюшки». О достаточно забавной, с современной точки зрения, «комедии с обручением», в жертву которой были, однако, принесены от 300 до 400 тысяч человеческих жизней и множество древних городов римской Европы. Речь идет о сватовстве сестры западно-римского императора, Гонории, к царю гуннов Аттиле.

Юста Грата Гонория (Онория) была дочерью «военного магистра» Констанция, командующего войсками Западной Римской империи при императоре Гонории (заменившем Констанцием подло убитого по императорскому повелению доблестного защитника Западной империи полувандала Стилихона), и сестры императора Галлы Плацидии. Ее отец, скромный военачальник (отнюдь не императорской крови, но зато не «варвар» и не «полуварвар», как устраненный Стилихон, а «чистокровный римлянин» родом из Иллирии), успешно сражался в трудных обстоятельствах, в первую очередь – на территории Галлии. Дрался он против очередного узурпатора, провозглашенного в Британии (!!!) императором под именем Константина III, проявив при этом «древний римский дух» (Пауль/Виссова). После таких успехов Констанций стал в 421 г. соправителем Гонория (хотя уже в сентябре того же года скончался). Равеннский двор не смог отказать победителю узурпатора в руке не совсем уже свежей Плацидии. Став императором, энергичный Констанций (третий по счету в списке римских самодержцев, носивших это имя) ухитрился за семь месяцев правления зачать сына Валентиниана и дочь Гонорию. Очередная загадка римской истории! Впрочем, дело, вероятно, было в том, что он не дожидался официального провозглашения августом и облачения в императорскую порфиру. А сразу, «с прямотой римлянина», приступил к делу, не откладывая это дело в долгий ящик. Благодаря кратковременному пребыванию Констанция III на императорском престоле Западного Рима, его дочь Гонория воспитывалась при равеннском дворе и еще девочкой получила титул августы. Последнее, между прочим, означало стройжайший запрет на приближение к ней всякого существа мужского пола. И это при дворе, кишмя кишевшем евнухами! Когда Гонория со временем распознала в одном из придворных - прокураторе Евгении - мужчину, судьба ее (да и Евгения) решилась. Августа (ей было уже за 30) забеременела и в положенный срок произвела на свет прелестное (но нежеланное) дитя. Евгения, естественно, казнили – и одним мужчиной при дворе в Равенне стало меньше…

Императрица-мать Галла Плацидия держала недостойную дочь затворницей в равеннском императорском дворце. Но в Равенне было, как обычно, беспокойно. Там шла почти открытая борьба между Гонорием и его властной сестрой. За Галлу Плацидию стояли готы из ее окружения (наследие кратковременного брака дочери Феодосия I Великого с царем вестготов Атаульфом из рода Балтов, за которого ее, совсем юную, выдал Аларих, взявший Гонорию в заложницы после взятия его вестготами в 401 г. Рима на Тибре и, возможно, отравленный ею) и другие варвары, служившие под западно-римскими знаменами. Согласно хронисту Кассиодору, Плацидия даже обращалась за помощью к неназванным «врагам империи», в которых можно распознать вестготов, осевших в западно-римской Галлии, создав там «клиентское» (по отношению к равеннскому двору) Толосское (или Аквитанское) варварское царство. На улицах Равенны произошло «побоище», после чего разгневанный август (по-гречески - севаст) западной части Римской «мировой» империи Гонорий лишил интриганку-сестру (а заодно – и свою племянницу) титула августы (или, по-гречески - севасты). А в 423 г. выслал к своему племяннику Феодосию II «Каллиграфу» в Константинополь не только Плацидию, но и Гонорию. Возможно, решив скрыть т.о. беременность племянницы или же подыскать для последней более надежное убежище и избрав в качестве такового Новый Рим. Ведь при восточно-римском (константинопольском) дворе евнухов было еще больше, чем при западно-римском (а фактически - равеннском). Хотя и евнухи, конечно же, бывают разные... Но Юста Грата Гонория не была намерена покорно увядать в затворе на Босфоре, видя, как весь Второй Рим дрожал перед Аттилой. Посланцы гуннского царя вели себя там как хозяева и были настоящими мужчинами, представлявшими собой разительный контраст с Хрисафием и прочими царьградскими скопцами. Предприимчиывая затворница подкупила надежного придворного по имени Иакинф (Гиацинт) и отправила его своим посланцем к гуннам. Вручив посланцу обручальное кольцо (скорее всего, золотое) и письмецо примерно следующего содержания: Принцесса римского императорского дома в возрасте 25 лет (ведь женщин старше просто не бывает!), томится в обществе своих теток-императриц (сестер Феодосия «Каллиграфа») и потому просит царя гуннов Аттилу считать ее отныне своей нареченной. Как записал под 434 г. (2-го индикта в консульство Ареовинда и Аспара - обратите внимание на «исконно римские» имена обоих римских консулов!) восточно-римский историк Марцеллин Комит:

«Гонория, сестра императора Валентиниана, растленная своим прокуратором Евгением, зачала [ребёнка], и, отправленная из Италии к принцепсу («первому» - один из титулов римского императора - В.А.) Феодосию, побудила Аттилу к [выступлению] против Западной империи» (Марцеллин).

«Рассказывали, что эта Гонория по воле ее брата содержалась заточенная в состоянии девственности (еще одна версия! – В.А.) ради чести дворца; она тайно послала евнуха к Аттиле и пригласила его защитить ее от властолюбия брата - вовсе недостойное деяние: купить себе свободу сладострастия ценою зла для всего государства» (Иордан).

Тот несомненный факт, что Гиацинт - гонец, доставивший письмо и обручальное кольцо Гонории Аттиле (и казненный по возвращении в Равенну) -, был скопцом, помог гуннскому варвару проникнуться сочувствием к чахнувшей на Босфоре в окружении кастратов Юсте Грате. Однако Аттила не сразу решился принять ее лестное предложение. Требовалось разузнать поподробнее о невесте (на что тогда требовалось больше времени, чем сейчас). К тому же даже в богатом гуннском государственном архиве, вероятно, не сразу отыскался портретик Гонории (если он вообще там имелся). Затем, однако, произошло событие, побудившее Аттилу в очередной раз оказать давление на обе Римские империи, Западную и Восточную (хотя формально Римская империя по-прежнему считалась единой-неделимой). Но, в первую очередь – на Восточную. Там как раз почил в Бозе мягкосердечный и скорый на уплату любой контрибуции благочестивый император-законодатель Феодосий II Младший (посмертно причисленный православной церковью к лику святых). Вместо покладистого «Каллиграфа» (запретившего, между прочим, Олимпийские игры за их явно языческий характер) на Босфоре воцарился василевс совсем иного склада – заслуженный военачальник Маркиан. Лихой рубака, взошедший сначала на ложе сестры императора, а затем – на константинопольский престол. Разогнав расплодившихся при своем слабом предшественнике придворных евнухов и заменив их своими боевыми товарищами.

Однако же данная версия возвышение и воцарения Маркиана, разумеется, показалась слишком примитивной цареградскому хронисту, расцветившему ее целым рядом, так сказать, причудливых и прихотливых орнаментов. Надо думать, что и до сведения Аттилы история воцарения нового императора римского Востока была доведена в безмерно приукрашенном варианте. Согласно официальной версии, Флавий Юлий Валерий Маркиан, рожденный во Фракии, с юных лет избрал для себя военное ремесло, совершив множество подвигов, но не нажив больших богатств. При первом посещении Маркианом Константинополя весь его наличный капитал состоял из 200 золотых солидов (и то не своих, а взятых в долг). 19 долгих лет будущий «василевс ромеев» дрался за империю в Северной Африке и Персии, некоторое время находился в плену, стал трибуном и сенатором. Похоже, он, в полном согласии с Пульхерией, сестрой императора Феодосия Младшего, оказывал большое влияние на «Каллиграфа» в последние годы жизни праведного василевса. Дождавшись смерти императора, суровый воин Маркиан, «не знавший слов любви», женился на Пульхерии – якобы при условии, что не будет предъявлять на нее супружеские права. Если это правда, то, с учетом преклонного возраста брачующихся (Маркиану на момент вступления в законный брак исполнилось 60 лет, Пульхерии – 52 года, к тому же женщины-южанки, как известно, скоро увядают), соблюдение данного условия вряд ли слишком трудно далось старому рубаке. Пульхерия, отличавшаяся, как говорят, завидным благочестием, вроде бы оказывала на Маркиана (причисленного православной церковью к лику святых) большое влияние в церковных вопросах. А вот в вопросы отношений супруга с Аттилой василисса не вмешивалась. Вследствие чего атмосфера на Босфоре изменилась не лучшим для гуннов образом, чего они никак не ожидали. Восточно-римские послы, чуть ли не ползавшие перед Аттилой на карачках в годы правления кроткого Феодосия II, при Маркиане стали выступать как представители великой мировой державы.

«Та курочка, что золотые несла
Яички, устав от трудов, померла»,
(выражаясь словами Фирдоуси из «Шахнаме»).

Выплата дани гуннам «ромеями» была прекращена. «Ромейские» крепости и войска были молниеносно приведены в полную боевую готовность. Проявленная новым василевсом прыть стала для гуннов полной неожиданностью. Но Аттила, ослепленный обручальным кольцом Гонории и перспективой породниться с римским императорским домом, впервые в жизни проявил нерасторопность. И не сделал то, что непременно надлежало сделать. Он не напал на Восточную Римскую империю. Дав ей время восстановить свою внешнюю и внутреннюю боеспособность. Позволив василевсу Маркиану ввести новое налоговое законодательство, развернуть в полной мере борьбу с коррупцией, продажностью чиновников и кумовством, начать процесс оздоровления восточно-римской государственной системы, выстраивания ослабшей вертикали власти. Вместо того, чтобы ударить по восточно-римскому Константинополю, Аттила обратил бег коней своих воинов на римский Запад. Туда, где до сих пор царили дружественные ему римские императоры, порою даже загонявшие в его сети жирную добычу. Он предпочел ударить по державе и сфере влияния Равенны, по Западному Риму…

Продолжение следует