КУДА СВИНЬЮ ВЕДЁШЬ? (рассказ). Павел Рыков

НА ЗАСТАВКЕ: Памятник на могиле Н.С. Хрущёва на Новодевичьем кладбище, автор памятника скульптор Э. Неизвестный

Мои воспоминания к 60-ти летию изгнания с должности человека, который обещал мне и всем остальным, что мы будем жить при коммунизме.

В юные годы я знал неисчислимое множество анекдотов. Когда вы молоды, общий хохот звучит несравненно чаще, чем общее сокрушение. Смех востребованнее, потому что доступнее печали. Он накатывает, словно волны на адлерский пляж. Накатил и ещё раз, и ещё, и ещё! Так бы и смотрел, так бы и слушал. Но и впрок веселье не запасёшь. Поэтому смейтесь, пока смеётся. В молодые годы душа твоя распахнута пред смехом, хотя смех и радость совсем не равнозначны. Они, если и родственники, то какие-то очень дальние. Ржать-то можно и без причины. Вот мы и смеялись, что называется, от пуза при любом удобном случае… Грустно только осознавать, что это быстро проходит. Единственное утешение – переход от смеха к преобладанию печали малозаметен, как и само течение жизни.

Но в молодости я упивался своим умением рассмешить, возможностью оказаться в самом центре общего внимания, тем более, что анекдоты рассказывать умел. Сказывались занятия в драмкружке. Память не подводила, а Интернета тогда не было. Это сейчас зашёл на сайт, пощекотал его курсором, и похохатывай в одиночестве перед экраном. Можно и другу анекдотец мэйлнуть. Зачем только! Он и сам юзерует. Смехота! Анекдоты бывают разные. С перчиком. С душистым перцем. С перцем молдавским – маленькими такими красными стрючочками, которые ощущаются на всём пути следования ото рта до выхлопа. Отдельная статья – анекдоты политические. Смешные, очень смешные и страшненькие: не хочется, а хохочется. Потому что если не смеяться, то поневоле заплачется. Но такие анекдоты первому встречному-поперечному рассказывать не следовало. Иначе действительно можно было получить отдельную статью. Однажды я ощутил это на своей, тогда молодой, туго натянутой на мышцы, и ещё необарабененнной шкуре. А дело было так; в наш город из Германии, кажется, из Вюнсдорфа, был передислоцирован зенитно-артиллерийский полк. В глубокий тыл часть прибыла менять зенитные пушки на ракеты. Полк и его передислокация были жутко, смертельно секретными. Я полагаю, премудрые маскировщики немало сил положили на обеспечение тайности происходящего. Но расположить полк в военном городке и не присобачить на ворота артиллерийские эмблемы: крест-накрест две пушки?! Да ни в коем разе! И присобачили, и раскрасили. Но только, никому ни-ни! Военная тайна! И она свято и неукоснительно соблюдалась. О приходе в город полка не писали газеты, не запечатлели это событие телесъёмщики. Появление в районе забора, ограждавшего часть от внешнего мира, случайного человека с фотоаппаратом было равносильно приземлению десанта шпионов-парашютистов. Тайна, тайна и ещё раз тайна! Если солдат удирал через забор в самоволку, а рядом с расположением полка - бульвар на набережной, а на бульваре сирень и девушки – тут уж и вовсе: полковые контрразведчики густопсовели окончательно. Если солдатика ловили, рассказывать приходилось всё поминутно: что пил, на чьи деньги и какие позы при этом принимала девушка.

Однако. Солдатская столовая расположена была за периметром части. Три раза в день, согласно приказу Министра обороны СССР, солдат должен был получить в горячем виде вкусную и здоровую пищу. Открывались ворота с пушками, и коробка солдат всё с теми же пушками на погонах строго секретно строем шла выполнять приказ Маршала Советского Союза Р.Я. Малиновского. После обеда бойцы и младшие командиры выходили на улицу в мечтательном состоянии, в которое их погружали щи из квашеной капусты с мясным приварком и гороховая каша в качестве гарнира к отварному хеку. Но тут следовал громкий командирский оклик, от которого сидевшие на окрестных деревьях вороны начинали, как по команде, дружно всхлопывать крыльями и гадить от полноты чувств. А команда была простая: «Батарея! Стройсь! Шагом арш! Запевай!». И всё это в обстановке строгой секретности. Я и сейчас не хочу называть место дислокации полка, потому что понимаю, что враг до сих пор не дремлет. Уж сколько лет не дремлет, супостат проклятый. Никак, видно, сон его не берёт! Итак, батарея, распевая задушевную армейскую песню, чеканила шаг в строю, на ходу переваривая съеденные калории. Но, уже на подходе к воротам части, начинала испытывать лёгкое чувство голода – настолько сильны были молодые организмы, настолько тяжелы были сапоги и начищенные пряжки на ремнях с победоносной пятиконечной звездой. Левой! Левой! Левой! Злодей, ежели такие водились, играючи мог высчитать общее число батарей, будь он хоть немного математически образованным. А там и до более пронзительных выводов рукой подать. Не добавлял секретности ещё и оркестр. Ну, согласитесь: в инвалидной команде или штрафном батальоне оркестра быть не может. А в полку оркестр был. Каждое утро он наподдавал бодрости бойцам, занимавшимся строевой подготовкой на плацу части. Да-да! В полку был оркестр. Бог знает, от каких богатств, но тогда в военном ведомстве деньги на оркестры ещё находили. Посудите сами: как солдата муштровать, если шаг его, знаменитый шаг русской пехоты – 120 шагов в минуту – не сопровождает гулкий бумс барабана, густое, воистину слоновье, попукивание геликона, страстные вскрики валторны и щемящий душу посвист флейты? И оркестр играл во славу русского оружия марши Преображенского, Кексгольмского и других полков Русской Гвардии, потому что прекраснее этой полковой музыки нет ничего на свете, хотя сами полки безвозвратно сгинули в тумане времени. А по пятничным, субботним и воскресным вечерам несколько полковых оркестрантов во главе с дирижёром, которого вне службы звали Викфёдорычем, шли в одно место неподалёку от части, где им позволяли играть на танцах. Было ли это вольнодумством командира полка, или полковник просто закрывал глаза - чего с него, лабуха, взять – но факт остаётся фактом: на танцплощадке в самом центе города играл джаз-банд. Викфёдорыч высокий и стройный, в штатском, рассекал на тромбоне. Тромбон, привезённый из Германии, блистал, словно всё золото, какое в те дни водилось у золотоносных обитателей города, включая золотые фиксы солидных людей, было переплавлено в этот замысловато преображающийся во время игры инструмент. А саксофон? Скажите мне: возможен ли джаз без саксофона? Без его ласковых гнусавостей, без баритональных всхлипов, без перламутрового серебра трубы, изогнутой прихотливо, словно это женщина, призывно потягивающаяся после сладкого сна? Труба также была хороша несказанно. На то она и труба, чтобы ясно и пронзительно выводить мелодию и щемить своим звуком сердце даже самому прозаическому человеку. Впрочем, такие люди на танцы не ходят. Вы там хоть на чём играйте, а они не пойдут. Как сказал один классик советской литературы: «Жизнь даётся человеку один только раз…». А вы – стыдобушка какая – танцы под джазТ!!! Но на танцы люди ходили. Тогдашние танцы – не чета теперешним. Теперь танцующие встают в круг, переминаясь с ноги на ногу, словно кизяк месят. При этом не важно, кто месит рядом. Отдельно взятые вакханочки, конечно же, в силу своей разнузданности, вскрикивают, извиваются, будто хотят избавиться не только от верхней, но и от нижней одежды. Тогда же танцевали не так. Приглашения были осмысленными, движения в танце томными, кавалер обнимал даму так, и чувствовал её до такой степени, что потом иногда возникали проблемы при завершении танца. Слишком очевидны были желания и наглядны возможности танцоров. Девушки отходили к стенке, их также покачивало от нереализованной до конца близости. Следовало передохнуть! Но в ту самую минуту, когда девушка только вытаскивала из-под манжета платья носовой платочек с кружавчиком, дабы промокнуть пот, выступивший от волнения над верхней губой, пианист вновь нацеливался пальцами в клавиши, затевая новый фокстрот. О. это не так себе пианист! Это целый пианистище! Именно он был главным джазменом. Он, а не Викфёдорыч сплетал воедино все звуки, рождаемые военно-полевыми музыкантами и штатским барабанщиком, приходившим «постучать» за удовольствие. И вот уже волна кавалеров подкатывала к стене, где стояли девушки, ожидавшие разбора. Среди приглашавших было немало офицеров того самого полка: младших, просто лейтенантов и старших лейтенантов. Но капитанов и майоров не было совсем, потому что капитан уже должен быть в этот момент женат, и слушать, как агукается с младенцем жена. А майор, тот и вовсе немыслим среди лейтенантиков. У него иная стезя; ухлёстывать за женой товарища подполковника и поигрывать в преферанс. Но скромно. Без гусарства и просаживания за карточным столом батальонной кассы, которая всё равно у начфина и опечатана на ночь спецмастикой.

Но, поспешим на танцы. Испокон века, ещё со времен легендарного поручика Ржевского, про которого тогда ещё не насочиняли анекдотов, офицеры числились у провинциальных барышень самыми завидными кавалерами. От них пахло здоровым армейским потом, дальними гарнизонами и ядовито-зелёным одеколоном «Шипр». Девушки, истомившиеся по суженому, прижимались, изгибались, в нужных местах даже прискакивали, а затем томно обмякали в крепких офицерских руках. А пианист синкопировал даже там, где синкопы не были изначально предусмотрены пугаными советскими композиторами. Его пальцы на миг взлетали над клавишами, хищно нацеливались на нужные, и клевали то белые, что чёрные, то вперемешку, то словно истязали клавиатуру, то порхали над ней. А оркестр поддавал и подавал, а пары сливались в танцевальном экстазе, жизнь была прекрасна, и даже Карибский кризис закончился без единого выстрела.

Вы спросите: « А где же анекдоты?». Вопрос правомерен, но разве я говорил, что анекдоты будут сразу? Всё в сюжете должно быть по порядку, по законам жанра. Это было время экспозиции или, по-русски сказать, зачина. Доходит время и до смешного. Оркестранты тоже люди. Губам и пальцам нужен отдых. Оркестр умолкал, и в дело вступала радиола с усилителем. С точки зрения танцующих это было совершенное не то, поэтому образовывался кружок, в который собирались оркестранты, некоторые штатские и какие-то офицерики из совсем молодых, которым-то и бриться пока надо было не каждый день. Вот тут-то шли в ход анекдоты. И надо же было мне рассказать анекдот ПОЛИТИЧЕСКИЙ. Но он казался мне смешон. И я рассказал: « Шёл по лесу Никита Хрущёв (Первый секретарь ЦК КПСС, Председатель правительства СССР, борец с культом личности Сталина, сеятель кукурузы, растаптыватель московских художников, гонитель молодых поэтов, специалист по пидарасам и прочая, прочая, прочая). И шёл он не просто так, а с козой. Вёл её на верёвочке. А навстречу волк:
– Ты куда свинью ведёшь?
– Дурак ты, серый! – Обиделся Первый секретарь. – Это не свинья, а коза!
– А ты молчи, – грубо заметил волк, – я не тебя спрашиваю».
– Ха-ха-ха-ха! Хе-хе-хе-хе! Ы-гы-гы-гы-гы!

И танцы продолжились. А после танцев было то, что джазисты во всём мире называют «джем». Пианист – а это был солдат-москвич, прекрасный музыкант, бесконечно влюблённый в джаз, убирал с пюпитра фортепьяно ноты мелодий советских композиторов, утверждённых к исполнению, и начинал играть на память вечнозелёные джазовые стандарты. Ничего лишнего говорить не стану. Моё красноречие бессильно пред «Take the train A», или «In the Mood». Скажу только, что эти короткие минуты МУЗЫКИ становились минутами истинной свободы.

Анекдот же, рассказанный мной, продолжал жить собственной, порою таинственной жизнью. И вот однажды мне встретился на улице Викфедорыч. Он сказал почти заговорщицки: «Наши особисты тебя ищут. Им кто-то рассказал, что ты рассказал про Хрущёва и козу». Я легкомысленно уточнил:

– А они смеялись?

– Смеялись, смеялись, – польстил моему самолюбию Викфёдорыч. – Они очень смеялись. Поэтому ищут. Я им сказал, что тебя не знаю, и даже в лицо не запомнил. Но они продолжают опрашивать наших.

Через день-другой он снова встретился мне на улице:

– Ищут. Меня третий раз таскали на собеседование. Я молчу!

Он был прав. Молчание – слабое, но всё же доказательство не причастности. Хотя, с какой стороны посмотреть; Слушал? Слышал? Почему не задержал анекдотчика-антисоветчика, не спросил документы, удостоверяющие личность, не запомнил овал лица, почему не донёс первым? А ведь такие сомнительные анекдоты, направленные против руководителя первого в мире государства рабочих и крестьян, это прямой подрыв авторитета партии и правительства, деяние, направленное против Программы КПССС, пославшей весть советский народ на сияющие вершины коммунизма. А до коммунизма рукой подать, товарищи! Теперь уже менее двадцати лет. И нынешнее поколение людей будетбудетбудет жить при коммунизЬме!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! Ура! Анекдоты же – прямой подрыв боеспособности полка, вооружаемого в сей момент сверхсекретными зенитными ракетами, которые, по словам тов. Хрущёва, наши заводы выпускают, как сосиски. Найти и разоблачить – верный, кстати, способ для бдительного контрразведчика подрасти ещё на одну звёздочку. И потому неведомые мне особисты искали меня, поэтому в эти выходные я по совету всё того же Викфёдорыча на танцы не пошёл. Полёживал на диване, почитывал скучного Фенимора Купера, или занятного Майн Рида, или буревестника революции Максима Горького – кого, не помню сейчас.

А утром, по дороге на работу купил в киоске газету «Известия». А там сообщение о пленуме ЦК партии, выпроводившим со всех постов на пенсию Н.С. Хрущёва за волюнтаризм и авантюризм, и портреты трёх новых вождей, про которых анекдотов ещё не было придумано. Так что меня, за мой анекдот следовало бы наградить, потому что он совпал с коллективным мнением партии. Хотя некоторым образом мог гипотетически подорвать боеспособность теперь уже зенитно-ракетного полка, передислоцированного в наш замечательный город.

А уже к вечеру по заводу «Гидропресс», на котором я тогда работал аккумуляторщиком, гуляла частушка, словно из воздуха соткавшись:

Товарищ! Верь! Придёт она
На водку старая цена.
И на колбаску будет скидка –
Ушёл на пенсию Никитка!

Впрочем, народным чаяниям не суждено было сбыться. Но это уже другой сюжет.

15 октября 2024 г.