Н.С. Лесков о роли духовенства

(по материалам публицистики конца 1870 - 1880-х годов)

Постоянные религиозно-нравственные устремления ста­новятся особенно интенсивными, начиная с середины 1870-х го­дов и не ослабевают до конца его творческого пути. В те годы, которые писатель именовал "временем разгильдяй­ства и шатаний", когда, "куда ни толкнись, всюду находишь ка­кую-то беспорядочную суету и сутолоку", Лесков со­вершал свой подвижнический труд, свою, говоря религиозным языком, "брань": важно было восстановить поруганный и почти утраченный идеал.

В этих условиях вопрос о Церкви и о роли ду­ховенства стоял наиболее остро. Вот почему писатель неустанно подчеркивал ответственное по­ложение духовенства, по поведению которого зачастую судят о са­мой Церкви в целом.

Признававшийся в "Автобиографической за­метке" в своей "счастливой религиозности": "Религиозность во мне была с дет­ства, и притом довольно счастливая, то есть такая, какая рано начала мирить веру с рассудком", - Лесков обладал всей полнотой морального права, чтобы указать на недостатки свя­щеннослужителей, призванных к высокой роли пастырей духов­ных. Эта тема озвучивается в художественных произведениях, взволнованно пишет о ней Лесков во множестве публицистических статей, которые до сих пор остаются не переизданными.

В статье журнала "Гражданин" "О сводных браках и других немощах" (1875) писатель открыто поимено­вал "немощи" церковного духовенства, которое поселяет к себе "неуважение <...> своими доносами, нетерпеливостью, ма­лосведущностью в Писаниях, так называемою "слабостью жизни", любостяжанием и неумением чинно служить, что дохо­дит у нас теперь до самых крайних пределов". О том же писал "высокопочтенный иеромонах Чудова монастыря отец Пафнутий". Высокий духовный авторитет "даровитого и горячего миссионера" подкрепляет наблюдения и выводы Лескова: "О. Пафнутий писал в своем отчете, что многие священники служат крайне спешно и небрежно, а "кучерявые дьяконы даже не умеют внятно читать". Не­уместную поспешность и торопливость в проведении церковной службы Лес­ков обозначил выразительным эмоционально-экспрессивным словом-образом "скорохват": «Этого "киевского скорохвата" не стерпеть не только раскольникам, привыкшим к служению строгому, но даже не снесть его и нам, приученным ко всякому "скорохвату"» .

Свой настойчивый призыв, обращенный к духовным лицам, послужить "пользе дела народной нравственности и благочестия" в статье "Великопостный указ Петра Великого" Лесков готов подкрепить историческими документами, в частности - указом 1723 года, изданным ещё Петром I. Пётр и Святейший Синод призывали духовенство служить не формально, но сделать церковную службу доходящей до разума, сердца и совести каждого прихожанина. Выступая как историк церкви, Лесков публикует подлинник этого указа, о котором "до сих пор не приходилось ничего читать", в VIII томе журнала "Исторический вестник" за 1882 г., то есть спустя более чем полтораста лет. Актуализируя этот полузабытый исторический документ, писатель выступает в роли носителя непраздного "учительного" слова.

В "великопостном указе Петра Великого" было записано буквально следующее: "по его императорскаго величества указу святейший синод, рассуждая о употреблении по церквам в великий пост чтений, согласно приговорили: вместо прежняго от Ефрема Сирина и от Соборника и от прочих чтения читать новопечатанные буквари с толкованием заповедей Божиих, распределяя оные умеренно, дабы приходящие в церковь Божию, готовлющиеся к исповеди и св. тайн причастию люди, слыша заповеди Божии и осмотрясь в своей совести, лучше могли ко истинному покаянию себя приготовить". Тот же указ отмечал неспособность некоторых священников исполнить возложенную на них высокую духовную миссию: "понеже духовной консистории известно учинилося, что многие священники <...> людей, приходящих в церковь в великий пост, не учат, но и сами, когда в заповедях Божиих вопрошения бывают, то на то и ответствовать не могут, а следовательно, и порученных им в паству простолюдников научить недействительны". Посему Пётр I и Синод в своем указе вынуждены были "всем священникам накрепко приказать, (чтобы) они не точию в великий пост и во все воскресения и праздничные дни по литургии по одной заповеди с толкованием в приходских церквах вычитывали, да и сами иереи, как ныне известно, что в запросах о заповедях Божиих бывают безответны, (оныя) изучили бы".

"Не изменилось это положение и до самых недавних дней", - констатирует Лесков. "Недействительность" пастырей проявилась, например, в том, что "возник вопрос о дозволении учителям из мирян обучать детей Закону Божию в тех сельских школах, где священники не хотят или не могут этим заниматься". Писатель приводит статистические данные министерства народного просвещения, показывающие, что "у нас теперь Закон Божий вовсе не преподается в 20 % школ. Отсюда явствует, что "заповеди", в которых изложены все предписания благочестивой нравственности, и теперь не читаются ни в церквах, как этого требовал Пётр Великий, ни в пятой доле школ, где это было бы очень кстати и у места". Но если в остальных школах Закон Божий и преподается, то делается это зачастую неумело и бездарно.

Такое положение не может оставить Лескова невозмутимым наблюдателем. Встревоженный и негодующий, писатель словно бьёт в набат: "мы не в силах молчать о том, что эти господа нам устроили". В одной из статей цикла "Чудеса и знамения. Наблюдения, опыты и заметки" (1878) в журнале "Церковно-общественный вестник" Лесков делится размышлениями, вызванными "искусством современных преподавателей Закона Божия". По убеждению писателя, "это самый живой, самый приятный и необходимый предмет школьной программы". Однако "неумелые законоучители" "почти повсеместно" обратили его "в мучительную докуку", подвергая детей "напрасным мукам".

Ревностным, неравнодушным отношением к вопросам веры и "благочестивой нравственности" продиктована высокая требовательность писателя к тем, кому доверено воспитание юных душ: "мы не хотим и не можем оставить своих детей без религии, которую делают им неприятною и противною различные "начатки" и "кончатки", выдуманные с целью упразднить изучение Слова Божия в его простой и всякому доступной форме".

Лесков пишет это с большим знанием дела, опираясь на собственный личный опыт изучения Писания, "добрые уроки" которого, преподанные ему в орловской гимназии талантливым учителем Закона Божия отцом Евфимием Андреевичем Остромысленским (1804 - 1887), писатель впоследствии не раз с благодарностью вспоминал и запечатлел художественно. Например, в святочном рассказе "Зверь" (1886) или в очерке "Владычный суд" (1877).

В этом очерке сделано важное автобиографическое признание: "Я вырос в своей родной дворянской семье, в г. Орле, при отце, человеке очень умном, начитанном и знатоке богословия, и при матери, очень богобоязненной и богомольной; научился я религии у лучшего и в свое время известнейшего из законоучителей о. Евфимия Андреевича Остромысленского <...> я был таким, каким я был, обучаясь православно мыслить от моего родного отца и от моего превосходного законоучителя - который до сих пор, слава Богу, жив и здоров. (Да примет он издали отсюда мною посылаемый ему низкий поклон). Словом: никого из нас нельзя было заподозрить ни в малейшем недоброжелательстве церкви".

Вот почему Лесков столь принципиален, когда поднимает вопрос о религиозном воспитании в статье "Чудеса и знамения": "Мы хотим, мы просим, но мы в праве и требовать, чтобы нам в наших детях сберегли веру, которую мы посевали в них с колыбелей, как посевали её в нас отцы наши. Мы в этом случае не можем уступить никому, ничего, ни на один волос".

Говоря о "русском религиозном шатании, которое готово искать утверждения в вере даже у спиритских медиумов", Лесков призывает духовных пастырей к активной проповеднической работе, которой требует сама ситуация, названная им "временем шутовства, всяких юродств и кривляний". Писатель, свершая своё подвижническое служение призывает священнослужителей стоять на должной духовно-нравствен­ной высоте и, "отрясши сон с очей своих", заняться "духовным деланием": "Под лежачие камни нигде вода не течёт"; "надо за каждою воскресною службой объяснять народу Писание и "давать пример от доброго жития".

А примеры такие не оскудевают в жизни православной церкви, и писатель отмечает их особенно бережно. С восхищением пишет Лесков о героях очерка "Священники-врачи и казнохранители" (1883), которые "соблюли и требование сердца, и завет любви христианской", и проявили истинное душевное благородство и бессребреничество.

В очерке "О сводных браках и других немощах" (1875) с чувством особенной деликатной любви создает писатель целый рассказ о знакомом ему праведном иеромонахе: "Старец же Иона, да простит мне эту нескромность и да не осудит меня за то, что я говорю о нем". Лесков подробно описывает жизнь и дела старца, его поучения "в духе добра и истины", в том числе и приходским священникам: "живите так, чтобы знать каждого прихожанина <...> Учите их тут у себя на дому слову Божию и добродетели терпеливо, неленостно и просто <...> и станете пастырями".

Лесков рассчитывает "на духовных лиц и вообще людей, неравнодушествующих к судьбам нашей церкви"; ра­тует за дух и свет Христовой истины, единственно приличест­вующей "обществу, носящему Христово имя".

А.А. Новикова-Строганова, доктор филологических наук, профессор,
г. Орёл