ПЕРВАЯ УЧИТЕЛЬНИЦА (эссе). Анастасия Схимова

НА ЗАСТАВКЕ: Памятник учителю в городе Тюмени

Говорят, что в жизни каждого учителя изначально было соприкосновение с другим учителем, искра которого вдохновила и зажгла его на этот путь. Но со мной такого, увы, не было.

Мне не попадалось таких удивительных учителей, я пошла в профессию и нашла в ней себя по другой причине. Из всех моих преподавателей я могу выделить только одну, ту, которая была моей самой первой учительницей, и о которой сердце мое всегда сжималось болью и состраданием, и разжималось родительской любовью к миру. Она не научила меня этой родительской любви, но я точно знаю, что зародилась и укрепилась во мне эта любовь благодаря ей. Моя первая учительница не была какой-то особенно красивой и выделяющейся, но тихий внутренний свет истинной красоты в ней был. Она была маленькая-маленькая, с детей ростом, всегда в моей памяти в скромном костюмчике в черно-белую клетку, с удивительным количеством милых родинок на лице, с удивительными любимыми мной глазами и любимым голосом, который я так отчетливо помню и храню в сердце. Кроткая, и одновременно смелая, открытая миру вопреки всему, задумчивая, сопереживающая, спокойная и имеющая в себе тепло родительского благословения, самая лучшая учительница начальных классов…

Катастрофа же была в том, что учительница моя была рождена в другую эпоху и для других детей. Она была профессионалом своего дела, она была прекрасна, но дети конца 80х и начала 90х часто были настолько слетевшие с катушек из-за того, что творилось со страной и последствий этого – страна резко вошла в капитализм, и это отразилось на юных душах в простых среднестатистических семьях прямым образом. У меня была самая обычная районная школа, и все, что я о ней помню, почему-то очень мрачное. Мне всегда казалось, что школа это ад, наш класс это ад, отношения в классе и отношения с учителями это ад, хотя училась я там очень хорошо. В классе царила жесткая дедовщина, все надсмехались друг над другом изощренно и каждый другому волк, преобладали зековские отношения, – вот уж не знаю, почему. Просвета никакого не было. Понимания, что может быть иначе, тоже, и поэтому мы все варились в этом и были положенной частью этого ада. И не в чем мне винить бедную Надежду Николаевну, отдававшую нам всю себя и свою душу, что у нас была не школа, а самая настоящая зона и не было в ней просвета. Вроде как, этим просветом могла быть и сама Надежда Николаевна, и я думаю что в целом она им и была, но вот эта вся хрупкость ее, великодушие, ранимость и благородное учительское одиночество оставили на ней свою благую печать… она не могла бороться со злом силовыми методами. А вопрос был именно такой: есть зло, непреодолимая сила в виде духа детей того времени, хаотично действующая везде где присутствует, деструктивная и не имеющая никаких авторитетов, – как бороться с этой силой? Разговорами и харизмой было, честно сказать, невозможно. Да и нужно ли было с этим бороться? Может, правильней было ей отказаться от этих детей? Порядка и тишины в классе никогда не было, после начальной школы практически каждый день мальчишки срывали урок, доведенные учителя один за другим уходили из класса посреди занятия, была текучка учителей… Виновата ли была в чем-то бедная моя Надежда Николаевна? В том, что отдала миру всю себя, в то время когда школа превратилась в швах и полетела с обрыва в тартарары, дети ополоумели и подход к ним найти было просто нереально? Возможно, тогда только какой-нибудь военный в отставке, серьезный безэмоциональный дяденька-командир смог бы поставить всех на место. Собственно, в соседнем классе всегда было поспокойней, но там была классная руководительница – большая гремучая тетенька с видом оперной певицы, которая реально орала так, что стены дребезжали. Иногда она заходила к нам – «дать Надежде Николаевне прийти в себя», она отправляла ее в учительскую пить чай, и вместо нее не давала предметы, а просто орала весь урок. И у нее вполне получалось добиться временной тишины, какая была в соседнем классе. Как хорошо, что Надежда Николаевна была не такая! Несмотря на то, что иногда и ей приходилось кричать, она никогда не являла из себя агрессию. Она лишь сокрушалась, что такой класс впервые на ее памяти, и что дети реально меняются от поколения к поколению. Иногда она пробовала прибегать к силовым методам, наказывая весь класс, но это было наивно «по-советски», для детей, которые выросли в парадигме коллективизма и «один за всех, и все за одного»: она могла поставить весь класс стоять урок или два, не шелохнувшись, увещевая при этом самых непослушных, что из-за них страдают и послушные. Но непослушные были совершенно дикие, так что их это только забавляло и мы стояли так часто, вместо того чтобы заниматься. Надежда Николаевна сломалась именно в этом: в вере в детей, в самых худших случаях веря что у них есть совесть и они вот-вот придут в себя и изменятся. Совесть-то может и была, но ситуация не менялась.

Бедная моя Надежда Николаевна!

Потом меня перевели наконец в другую школу, в гимназию. Я поняла, что в школах бывает разница, как небо и земля. И все мои школьные воспоминания связаны уже с гимназией, а из первой школы я сейчас практически ничего не помню. С годами я узнала, что Надежду Николаевну за ее методы воспитания выгнали из школы – нажаловались родители. А пару лет назад я случайно узнала, что Надежда Николаевна умерла в полном одиночестве у себя дома внезапно, уже старенькая, но по-прежнему одинокая, упала, и даже тело ее обнаружили спустя долгое время, не сразу – просто некому было.

Милая моя, нежная моя, родная моя! Кроткая и сияющая в буре страстей, как белая лилия посреди грязной, мутной воды болота. Как бы мне хотелось укрыть в своих ладонях, обнять и разделить всю боль души, отогреть, по-отечески укутать в одеяло своей любви и отдать часть своей души и жизни в ответ! – такие мысли я находила в себе не только уже будучи взрослая, но с самой начальной школы. Но разве может в таком ракурсе думать о взрослом человеке, тем более учителе, ребенок? Мне было не по себе от этого и я не предполагала, что мысли такие были своего рода молитвой. А сейчас, когда я всё понимаю, милая моя Надежда Николаевна, пусть Сам Господь хранит в Своих ладонях твою душу, и освещает ее светом лица Своего. Будь спокойна в Царствии Небесном со святыми, душа моя! Вместе с Сергеем Есениным, слушая на уроках стихи которого, всякий раз я была необычайно тронута до глубины души, завидев незаметно проскользнувшую слезу на лице учителя… Как дорого видеть ребенку искреннюю слезу вдохновленного вечным любимого взрослого, его глубину! Именно с таким, живым и трепетным учителем только и может взрасти здоровый человек, и как мне повезло! А что до нас, милая моя Надежда Николаевна, то мы выдюжим и воспитаемся. Говорят, Бог обращается к человеку шепотом любви, если он не слышит – голосом совести, если и он человеком не услышан – то через рупор страданий. Будем слышать рупор страданий и непременно воспитаемся всем народом, Надежда Николаевна.

Анастасия СХИМОВА