"Последняя ступень (Исповедь вашего современника)". Владимир Солоухин. Часть седьмая

Редакция сайта "Литературно-Исторический Клуб РусичЪ" продолжает публикацию романа Владимира Солоухина "Последняя ступень". Это очень важная вещь для мировоззрения русского человека, дающая хорошее представление о том, что произошло с нашим народом и нашей страной в 1917г., а так же помогающая разобраться в дне сегодняшнем. В большей степени она предназначена, все-таки, вниманию бывших русских людей, любящими называть себя советскими. Подобные вещи нужно читать, изучать, покамест у нас есть такая возможность, покамест они не попали под запрет. Ведь день сегодняшний напрямую произрастает из дня вчерашнего. Главные страхи упырей как раз и связаны с тем, чтобы не произошло возрождение русского самосознания у нашего народа. Помогай нам Господи снова стать русскими!

Во-вторых, если их были десятки тысяч, если каждый дом стоил бы по теперешним ценам, ну, хоть тысяч сто, то получаются уже миллиарды.

В-третьих, в каждом доме стояла дорогая мебель, зеркала, висели люстры, были в обиходе фарфор, фаянс, бронза, старое стекло, изразцы, гобелены, иконы, часы, рояли, арфы. А все это новые миллиарды.[25]

В-четвертых, в этих домах хранились большие ценные библиотеки.

Надо сказать, что с точки зрения исполнительской тут поработали и сами русские мужички. Тут подчас ни латыши, ни евреи, никакие другие интернационалисты не участвовали. Конечно, в стране был создан соответствующий климат для разрушения и ликвидации этих усадеб. И климат этот был распространяем из центра, когда все эти ценности, вся эта красота были поставлены вне закона, так что кому только не лень, тот и мог их громить, грабить и разорять. Но непосредственные руки, которые прикасались к книгам, картинам, скульптурам и роялям, были чаще всего свои же, русские руки.

Не надо думать, что все эти усадьбы смела волна народного гнева, как это теперь хотят изобразить. Эти усадьбы пережили и момент революции, и гражданскую войну. Лишь постепенно дошел до них ряд. В самом деле — стоит на отшибе от деревни большой запертый дом, в который не составляет никакого труда проникнуть, разбив окно, а то и сорвав замок. Да уж найдется какая-нибудь лазейка. Опять же не шли всей деревней, но находилось два-три догадливых мужика, чаще всего лодыря и негодяя, которые делали первый шаг в разгроме усадьбы, воровали оттуда первые вещи. А потом уж начинался процесс, так сказать, выветривания, который продолжался до тех пор, пока не оставался на месте бывшего дома один фундамент.

Не так давно я побывал в Шахматове, бывшем имении Блока около Солнечногорска. Сожжение этой усадьбы с легкой руки Маяковского стало как бы символом революции. Помните, наверное, как Маяковский встретился с Блоком в Петербурге около костра в первые дни революции.

— Ну как? — это Маяковский спрашивает Блока.

— Хорошо, — отвечает Блок, а помолчав, добавил: — У меня библиотеку сожгли в усадьбе.

И в этом, дескать, весь Блок, его раздвоенность, его классовая неполноценность. Вот и выходит, что библиотеку и усадьбе Блока сожгла именно революция, то ли пролетариат, то ли его союзник — крестьянство.

Но я расспросил на месте и узнал, что Шахматово сожгли два брата — ворюги и пьяницы. Всего лишь. Таковые ворюги и пьяницы всегда найдутся поблизости, была бы усадьба, стоящая вне закона. Я заходил в дом этих ворюг (сами они теперь живут где-то в Москве) и обнаружил в их доме топчан, у которого ножки — это ножки бывшего блоковского рояля, а на дворе на стене висит от того же рояля дека. Зачем она понадобилась тем братьям, я не знаю, но висит она до сих пор.

В селе Жерехове близ Ставрова во Владимирской области дом XVII века некоторое время использовался под скотный двор. Во втором этаже в комнатах и залах с лепными потолками держали коров. Но сам дом уцелел, пережил критические годы, и теперь в нем устроили дом отдыха. Вместо коров в комнатах с лепными потолками живут и отдыхают трудящиеся.

В Орловской области, как мне рассказывали очевидцы, в дом с огромными венскими зеркалами затаскивали для потехи быка и располагали его так, чтобы он видел свое отражение в зеркале, а сзади махали красной тряпкой. Бык бросался сам на себя и на красную тряпку. Бесценные венские зеркала разлетались вдребезги к огромному удовольствию тех, опять-таки трех-четырех мужиков, которые захотели потешиться. В Рязанской области мне рассказали, что большую французскую библиотеку из усадьбы вывалили в овраг где она лежала и истлевала многие годы. Сельский учитель (это мне и рассказывал) взял себе два десятка книг и показал их мне. То были Вольтер, Руссо, Дидро, Расин, Мериме, Ламарк в прижизненных изданиях. Значит, если библиотека насчитывала несколько тысяч томов, какие же сокровища были вывалены в овраг?

Тут дело именно в искусственно созданном климате, распространившемся по всей стране и обусловившем уничтожение фантастических ценностей, которые нельзя теперь ни учесть, ни даже вообразить. Ведь владельцы имений никогда не давали отчета, какие картины и какие книги у них хранятся в родовых, с шестнадцатого и с семнадцатого века, имениях, они нигде не регистрировали своих библиотек и своих собраний. Климат обусловил гибель ценностей, где бы они ни находились.

Вот читаем про судьбу библиотеки из Владимирского Рождественского монастыря.

«В наши дни уцелела лишь часть книг этой библиотеки, в том числе и такие шедевры, как Лаврентьевская летопись. Вряд ли мы узнаем когда-нибудь, при каких обстоятельствах эта рукопись попала в далекое алтайское село. Здесь любили и ценили древнюю книгу. Крестьяне собрали большую коллекцию замечательных древних рукописей».

В качестве комментария надо пояснить, что речь идет, конечно, о староверческом селе. Именно староверы становились собирателями древних икон и древних книг. Что касается путей, по которым книги из Рождественского монастыря попали на Алтай, то догадаться нетрудно — монастырь был разорен. Серебро и золото изъято, а на книги и иконы тогда еще не было нынешнего вкуса. Они беспощадно уничтожались. В Нижнем Новгороде, в частности, сожгли несколько вагонов икон, собранных за Волгой — на Керженце и Ветлуге, после того как оттуда насильственным порядком выслали в Сибирь всех старообрядцев-кержаков. Могли, могли попасть книги из Владимира на Алтай. Но мы остановились на том, что крестьяне (крестьяне, а не графы и не князья) собрали большую коллекцию… «Однако острые социальные конфликты нашего века не пощадили уникальную крестьянскую библиотеку, разделенную к тому времени на две части. Сборник с материалами о Максиме Греке попал в ту часть старой библиотеки, из которой чудом уцелело несколько книг: они оказались внизу огромной кучи, лежавшей в сарае без крыши, нижние книги ушли под снег, и их не заметили, когда всю кучу увозили сжигать. Весной одна жительница села заметила оттаявшие книги и спрятала их… Хранительница спасенных книг была уже старухой, правда, обремененной болезнями, но решительной и строгой…»

Это все напечатано в журнале «Знание — сила» за 1975 год в статье кандидата исторических наук Н. Покровского.

Книги оказались бесценными. Но уточним некоторые положения статьи, расшифруем их для не очень догадливых.

Под «острыми конфликтами нашего века, не пощадившими уникальную крестьянскую библиотеку», надо понимать коллективизацию, раскулачивание и насильственный вывоз старообрядцев из их села. Ничего другого здесь быть не может. Библиотека была разделена на две части. Куда делась одна половина, Покровский не говорит. По всей вероятности, сдана в утильсырье как макулатура. Вторая половина (не поместилась на подводе?) была свалена в сарай без крыши, где ее занесло снегом. Эти книги весной увезли и сожгли. Но несколько книг вмерзло в снег, что их и спасло. Женщина (решительная и строгая) подобрала книги и спрятала их. Теперь она их отдала Н.Покровскому, и они попали в книгохранилище. В каком виде?

«Часть ее листов склеилась в сплошной блок. В иных местах чернила на бумаге были уже почти неразличимы, на одном из листов, к нашей радости, оказалась дата — 1591 год».

Теперь скажите — где свет, где тьма? Кто в этой истории варвар и мракобес — религиозная старуха, подобравшая и сохранившая случайно уцелевшие и оттаявшие книги, или те представители советской власти, которые свалили уникальную библиотеку в сарай без крыши, а потом всю кучу, кроме нескольких книг, вмерзших в снег, увезли и сожгли?

Итак, десятки тысяч замечательных усадеб были уничтожены, а места, на которых они стояли, загажены и замусорены. Если бы мы совсем не имели никакого представления о том, что это были за усадьбы, не так бы, наверное, было жалко их теперь, не столько их самих (они-то бесчувственные дома), но ту страну, которая их потеряла, которую они украшали и облагораживали. Мы знаем о них не только из литературы и живописи, но и по немногим сохранившимся образцам. Ну, во-первых, знаменитые Горки, которыми пользовался, несмотря на ненависть к прошлому России, великий вождь мирового пролетариата.

вернуться

25

Не хотите ли заметочку из недавней газеты?

«В конце прошлого века американские журналисты Дж. Кеннан и А. Фрост побывали в сибирском старинном городке Нерчинске, во дворце купца-золотопромышленника М. Бутина. Путешественников поразил его дворец, построенный в мавританском стиле. В роскошном зале стояло зеркало, считавшееся тогда самым большим в мире — 16 квадратных метров. Бутан купил его на Парижской всемирной выставке в 1878 году. В Нерчинск купец вез зеркало по морю через полсвета в Николаевск-на-Амуре и затем на специально построенной барже по Амуру и Шилке.

После революции дворец Бутина стал народным достоянием. В нем разместились библиотека и дворец пионеров. Когда-то смотрелся в зеркало толстосум и его преуспевающие гости, теперь, глядя в него, приглаживают свои вихры нерчинские мальчишки».

Дворец, а тем более зеркало уцелели, конечно, по счастливой случайности. И вот ничего, кроме «толстосума», не заслужил русский купец за уникальное зеркало, подобного которому было ли что-нибудь куплено новыми хозяевами за все последующие десятилетия?

Или посмотрите имение в Долгопрудном, в котором располагался Лев Давидович Троцкий. Шереметьевский дворец в Останкине или Юсуповский в Архангельском, конечно, выделялись и тогда своим богатством, но такие усадьбы, как, скажем, тютчевское Мураново или тургеневское Спасское-Лутовиново, были не только обыкновенны, но и заурядны. И вот ходим мы по Муранову, восхищаемся паркетом, канделябрами, всей обстановкой, и не спохватываемся, что именно таких усадеб были десятки тысяч.

Кое-где уцелели сами дома. Там устроен в нем санаторий, там детдом, там колония для малолетних преступников, там интернат какой-нибудь — это бывает. Но эти дома не дают уже никакого представления о том, какими они были и что вместе с ними утрачено нашей страной, нашей землей, нашим народом.[26]

Вторая линия — монастыри и бесчисленные церкви. Начнем с Москвы. И сделаем небольшое отступление. Недавно в одном журнале я прочитал любопытную статью о делах и порядках в Конго, в африканском государстве, образовавшемся, как известно, недавно и только еще становящемся на ноги. Как перед каждым новым государством, да к тому еще и африканским, перед Конго стоят разные трудные задачи, и какая же в первую очередь? Оказывается, государство создано, но население его еще не чувствует себя нацией, у него нет еще чувства национального единства, национального самосознания. Хорошо знающий положение в Конго, умный и думающий журналист пишет:

«Сегодня в Африке пытаются создать нацию «сверху», не дожидаясь возникновения объективных условий. Другого пути нет. Иначе можно попасть в заколдованный круг. Чтобы сделать резкий скачок в экономике, покончить с нищетой, голодом, африканским странам необходимы огромные усилия. Это возможно только при общенациональном напряжении сил и таком сплочении людей, которые просто нереальны без наличия нации. В этих попытках ускорить ход событий нет ничего от суетного тщеславия. Это необходимо. Поэтому-то в Африке сейчас заняты поисками любых стимулов, способных помочь единению людей. По-своему важны даже символы, олицетворяющие государство».

Прекрасная и четкая мысль! Чем выше национальное самосознание у народа, то есть чем больше он народ, тем он сильнее. Чтобы стать сильными даже и экономически, в молодом государстве стараются искусственно прививать это самое национальное самосознание, общенародное единство, ищут любые стимулы. Важны даже символы.

А если у народа уже сложилось на протяжении веков национальное самосознание? Если у него есть уже символы, олицетворяющие его единство, его славу, его силу? Что же нужно делать для того, чтобы народ разъединить, разобщить, лишить единства, притупить национальное самосознание и вообще ослабить? Очевидно, нужно ликвидировать как стимулы, так и символы. Значит, все, что национально, скажем еще точнее, все, что ярко национально, все, что есть у этого народа самобытного, непохожего на других, все, что определяет его лицо и лицо земли, которую он населяет, облик его городов и сел, все, чем мог бы он гордиться, все, глядя на что, он мог бы радоваться в сердце своем, что это вот его, кровное, исконное и своеобразное, — все это надо как можно скорее уничтожить, чтобы не напоминало, сделать безликим, ординарным, не говорящим ни уму, а главным образом, ни душе, ни сердцу.

Если в молодом африканском государстве проводится искусственное национализирование населения с целью укрепления государства, то в России началась искусственная денационализация, по прямой логике — с целью ослабления народа.

Самым ярким городом с точки зрения национального своеобразия была Москва. На нее-то и направились главные разрушительные усилия.

Рассказывают, что некий Заславский, назначенный главным архитектором Москвы, ездил в автомобиле с секретарем, колеся по московским улицам наугад, и на все, что ему бросалось в глаза, показывал пальцем, а секретарь, сидящий рядом, помечал в записной книжке. Что же могло бросаться Заславскому в глаза? Церкви, конечно, златоглавые церкви и златоглавые московские монастыри.

— Это. Это. Это. Это. Это! — коротко бросал подонок и гад Заславский, а секретарь помечал. И вот, как по мановению руки этого Заславского, на месте удивительных храмов XVI и XVII веков образовались чахлые скверики и пустую площадки. Сотни (!) взорванных московских церквей, да еще десятки оставленных «на потом», брошенных на произвол судьбы, то есть на медленное разрушение и умирание.[28]

Творящие это прекрасно ведали, что творят. Архитектор Щусев, видимо, уже почувствовав, что грозит Москве, говорил: «Москва — один из красивейших мировых центров, обязана этим преимущественно старине. Отнимите у Москвы старину, и она сделается одним из безобразнейших городов».

Большинство памятников старины сносили внезапно, быстро, главным образом ночью. То есть взрывали их ночью, а уж кирпич разбирали потом на глазах у безмолвных, безответных, поруганных и вот именно парализованных москвичей.

Впрочем, иногда возникали маленькие, жалкие, наивные дискуссии даже и в газетах. Вот образец. «Вечерняя Москва», 23 мая 1927 года.

«О КРАСНЫХ ВОРОТАХ»

Московские архитекторы предлагают перепланировать площадь. Что говорят в М.К.Х.?

В субботу в «Рабочею Москве» было напечатано сообщение о том, что группа московских архитекторов разрабатывает вопрос о переносе Красных Ворот на территорию близлежащего Лермонтовского сквера.

Возможен ли этот новый вариант разрешения спора о Красных Воротах?

Один из крупных архитекторов академик А. В. Щусев говорит по этому поводу следующее:

— Я думаю, что проект переноса Красных Ворот в другое место нецелесообразен.

Красные Ворота — несомненно, ценный памятник старины. Они представляют особую ценность именно на своем месте на возвышенной площади. Все же если вопрос будет состоять в том, перенести их в другое место или уничтожить, то, разумеется, придется примириться с тем, что они будут установлены в Лермонтовском сквере.

С другой стороны, я глубоко убежден, что лучшие московские архитекторы согласились бы безвозмездно принять участие в конкурсе на перепланировку площади с сохранением Красных Ворот. Конкурс, несомненно, выявил бы много интересных предложений, которые позволили бы Моссовету оставить Красные Ворота.

Являясь мертвой точкой на площади, Красные Ворота, после перепланировки площади ни в коем случае не будут мешать движению. Зам. зав. М.К.Х. товарищ Домарев также относится отрицательно к переносу Красных Ворот в Лермонтовский сквер.

— У нас, — говорит т. Домарев, — есть уже одно аналогичное предложение. На днях в М.К.Х. поступило письмо нескольких инженеров НКПС, которые в целях освобождения площади предлагают перенести Красные Ворота и здание НКПС, расположенное на углу площади.

Однако ни это предложение, ни то, о котором сообщает «Рабочая Москва», нас не устраивает.

Поскольку есть соответствующее постановление Московского Совета, вопрос можно считать решенным: через несколько дней мы приступим к сносу Красных Ворот».

Обратили ли вы внимание, между прочим, на робкий и заискивающий тон выдающегося русского архитектора Щусева и на безапелляционный, наглый, диктаторский тон зам. зав М.К.Х. т. Домарева?

Красные Ворога, Триумфальная арка, Сухарева башня, Страстной монастырь, Симонов монастырь… Четыреста двадцать семь уничтоженных бесценных памятников, из которых каждый, кроме всего прочею, стоил бы теперь (даже если продать на распиловку в Америку) миллионы и миллионы.

Один из воротил тогдашнего архитектурного мира и вообще Страны Советов Н. Гинзбург давал в руки разрушителей национального облика Москвы прекрасный рецепт, поскольку нельзя все же было взорвать половину Москвы. Ну, четыреста памятников куда ни шло. Но ведь задача была стереть с лица Москвы даже признаки национального своеобразия. И вот он, хитрый, но более того, подлый рецепт. Цитирую точно по журналу «Советская архитектура», номер 1–2 за 1930 год.

вернуться

26

Уверен, что и мавританский дворец в Нерчинске имеет теперь жалкий и загаженный вид, несмотря на сохранившееся в нем уникальное зеркало.

вернуться

28

Это касается и истребления людей. Недавно я узнал, что так называемый Туркестанский край, то есть теперешние Узбекистан, Казахстан, Таджикистан, Киргизия и Туркмения, потеряли в годы советской власти 38 % населения.

«Мы не должны делать никаких капиталовложений в существующую Москву и терпеливо лишь дождаться естественного износа старых строений, исполнения амортизационных сроков, после которых разрушение этих домов и кварталов будет безболезненным процессом дизенфекции Москвы».

Дезинфекция от кого, от чего?! — хочется не просто спросить, закричать. От русского духа, от национальных черт, от бесценной исторической старины, от русской славы и красоты. «Москва, Москва, люблю тебя, как сын, как русский, сильно, пламенно и нежно…» «Москва, как много в этом звуке для сердца русского слилось, как много в нем отозвалось…»

Видно, считал Гинзбург, достаточно будет русскому и звука, то есть одного названия, а саму Москву щадить нечего. Уничтожить прекрасный, единственный в мире, уникальный город, поставив на его месте город среднеевропейский, без лица, без роду и без племени. Подлая и хитрая «выдумка» с естественным износом и с исполнением амортизационных сроков. Стоит только несколько лет не прикладывать к зданию рук, как оно теряет внешний вид, превращается в обшарпанную, грязную завалюху. Тогда можно подвести хоть кого угодно к этому зданию, показать и спросить: «Это мы должны сохранять? Но это же завалюха! А решение напрашивается само: убрать!

Так, именно по рецепту Гинзбурга, стояло обреченным и заброшенным все Зарядье — пригоршня жемчугов, рассыпанных на тесном пространстве на берегу Москвы-реки. И никуда это Зарядье не годилось, кроме как на снос. Придумали на его месте построить гостиницу «Россия». По случайности, по недосмотру ли, промыслом ли божьим (да и время немного переменилось) несколько жемчужин, обросших за десятилетня коростой, грязью и пылью, сохранили около гостиницы, отмыли, оттерли, и все ахнули: красота-то какая! Где же раньше она была? Тут же и была. Но только «доходила» по рецепту Н. Гинзбурга до той кондиции, «когда разрушение этих домов и кварталов будет безболезненным процессом дезинфекции Москвы».

Так пусть же знают русские люди, потомки наши, если все еще они будут чувствовать и считать себя русскими людьми, что взрывали в Москве не завалюхи, а несравненные по красоте и своеобразию храмы, точно такие же, как Никола в Хамовниках, как церковка на улице Чехова, как любая уцелевшая церковь. Да еще надо учесть, что Заславский, когда ездил в машине с секретарем и кидал ему через плечо: «Эту. Эту. Эту. Эту. Эту!» — руководствовался точно теми же соображениями, как и садистка ЧК, которая уводила в подвал на Лубянке молодых русских женщин.

Чудом уцелел Василий Блаженный. Когда в Кремле разглядывали макет Москвы и прикидывали, что бы еще сломать, Каганович взял макет собора Василия Блаженного и спрятал его в карман. Сразу все увидели, как свободно стало в конце площади, как удобно и просторно будет трудящимся уходить с демонстрации. Стоило бы Сталину сказать тогда: «А что, товарищи, по-моему, Лазарь Моисеевич прав», — и судьба собора решилась бы тотчас. Но Сталин промолчал. А тем временем Ворошилов толкнул в бок Кагановича: «Поставь, Лазарь, поставь на место». Лазарь и поставил. И спасся чудом этот собор.

Но не спасся другой памятник русской славы и красоты. Ходят слухи, что Лазарь Моисеевич (по другой версии Хрущев) нажал на рубильник, когда замыкали цепь. Этот храм Россия строила сорок два года. По проселкам ползали телеги, собирая по копеечке и по рублику. Не то чтобы у казны, у царя не хватило бы денег построить еще одну церковь в добавление к десяткам тысяч церквей. Но был дополнительный смысл в том, чтобы построен был храм на всеобщие народные деньги. Памятник пожару московскому и изгнанию Наполеона из Москвы. Внутри храма на сценах были выбиты золотом по мрамору имена всех павших во время войны с Наполеоном. Сурикову после окончания академии предложили двухгодичную заграничную стипендию для совершенствования мастерства, но он отказался ради того, чтобы расписывать храм Христа Спасителя. Самое высокое здание в Москве. Колокольня Ивана Великого помещалась бы в его интерьере. Красота, народная память, святыня.

Кто же меня убедит в том, что взрывали его будто бы мудрые и культурные люди, заботящиеся о благе народа, страны, а не хулиганы, глумливцы, не бандиты, не варвары, не случайные захватчики власти, ненавидящие захваченную страну и подмявшие под себя одурманенный пустыми лозунгами народ?

Короток, ограничен человеческий век. Не дожить, не увидеть. Но легче было бы умирать, провидя, как на месте омерзительного, пахнущего хлоркой лягушатника, источающего в центре Москвы свои зеленые сернистые пары, рано или поздно опять поднимется сверкающая белизной и золотом громада храма. Что точно так же, как взрыв Храма Спасителя явился апогеем и символом разрушения и насилия, высшей степенью унижения русского народа, точно так же его возрождение на старом месте явится возрождением, воскресением России.

Москвой, конечно, не ограничились. В каждом городе и городке было разрушено большинство церквей. Казань и Каргополь, Самара и Астрахань, Ярославль и Тверь, Воронеж и Тамбов, Торжок и Звенигород, Вологда и Архангельск, Вятка и Царицын, Смоленск и Орел… Не надо перечислять. Всех без исключения городов коснулось каленое железо, выжигающее красоту и силу русского духа. В каждом городе без всякого преувеличения погибли десятки церквей, и пусть — повторим — потомки не верят басням, что взрывали церкви, не имеющие художественной и исторической ценности. Все было наоборот. Достаточно назвать златоверхий Михайловский монастырь в центре Киева с бесценными византийскими мозаиками XIV века, уничтоженный бесследно, до последнего кусочка смальты, до последнего камешка. В какой бы город вы ни приехали, вы увидите, кроме взорванных (которые увидеть, естественно, уже нельзя), обезображенные, грязные, неприглядные, доходящие по рецепту Н. Гинзбурга многочисленные храмы, равно как и старинные особняки, памятники архитектуры. Прибавим к городским сотни тысяч уничтоженных сельских церквей и колоколен, тогда картина всероссийского разрушения и поругания несколько прояснится для нас.

Современным коллаборационистам кажется, что они уже не коллаборационисты, а самостоятельные носители своих уже теперь идей и что их правление — самостоятельное, независимое правление, исправляющее некоторые ошибки и перегибы прошлых десятилетий. Но это наивное заблуждение. Идеи 1917 года, привнесенные в Россию извне, продолжают управлять ими, словно марионетками. Процесс разрушения России продолжается. Так, к моменту прихода к власти Хрущева в России оставалась двадцать одна тысяча действующий церквей, к моменту его ухода осталось лишь около семи тысяч. Знаменский собор на Сенной площади в Ленинграде был взорван (главный архитектор Ленинграда Т. Каменский) не в начале 30-х, а в шестидесятые годы! Огромный собор на центральной площади Брянска взорвали в 1969 году. Да вот, не угодно ли, выдержка из заметки саратовской газеты «Коммунист» от 26 декабря 1960 года. Заметка подписана неким Е. Максимовым, заведующим историческим отделом музея краеведения. Не знаю, право, кто этот Е. Максимов — сознательный злоумышленник и продолжатель дела Заславского, Гинзбурга, Кагановича или слепой и наивный коллаборационист. Итак:

«Саратов славится своими церквами, их было около семидесяти… В годы советской власти площадь изменила свой облик. Церкви снесены. На этом месте разбит красивый сквер с фонтаном и детскими площадками, напротив него выстроен большой многоэтажный дом. В перестроенном здании одной из церквей находится Нижневолжская студия кинохроники».

Так вот, заметочка, опубликованная в 1960 году, называется великолепно: «Ничто не напоминает о прошлом». Между прочим, и декорация та же самая. На месте церкви сквер, детская площадка. Будто нет места в Саратове для детских площадок! Знаем мы и по Москве эти чахлые скверы с нерастущими почему-то деревцами, эти детские площадки с кучей притоптанного песка и дешевыми качалками из железа. Но почему же детскую площадку не разбить рядом с прекрасным памятником старины да и просто с красивым сооружением, а обязательно на его месте?