САХАР ДАЮТ (рассказ). Павел РЫКОВ

(Из Воспоминательного)

Влетела заполошная Шурка Корявина – соседка и с порога свистящим шёпотом, как бы по секрету, сообщила бабушке:

– Сахар сегодня будут давать в Угловом. – Так в просторечии называли тогда центральный магазин в нашем городке.

Ох, уж эта Шурка! Всё обо всём знает. И обо всех также. Ничто мимо востренького носа её и глазок мышиного цвета не просклизнёт. Её именуют у нас во дворе Шурка-бобылка. Но не в лицо, а заглазно. Жалеют.

Многие тогда с войны женихов ждали-прождали. Вот и она...

А сахар, я вам скажу – вещь не из последних. Только позавчера отец за вечерним чаепитием разворачивал газету, и мы все слушали чтение про очередное снижение цен на продовольственные и промышленные товары. Как говориться, и как написано в газете большими чёрными буквами: «СПАСИБО ЛЮБИМОМУ СТАЛИНУ!». Вождю кто угодно «спасибо» скажет, когда хлеб теперь стоит всего рупь пятьдесят за буханку ржаного, а сахар – девять сорок.

– А в сорок восьмом году, помнишь Юра, – вступает в разговор мама, – пятнадцать целковых за кило пилёного.

Но цены сами по себе, а чай мы в тот вечер пили, что называется, вприглядку. Сахара в доме не было уже полторы недели. И взять негде. Нет в продаже. «Не завезли», как отвечали продавцы. Хорошо, заварка из брикетов плодово-ягодного узбекского чая – прессованной массы, в которой попадались среди листочков и прутиков крыхмочки сушёных абрикосов, яблок, мушмулы, слив. Если хорошенько выварить, сластит.

И мы с бабушкой засобирались. Одеваться следовало теплее, потому как очередь за сахаром – дело долгое. Настоишься – намерзнешься до зелёных соплей, как говорит друганчик Витёк, настоявший себе в январской очереди за мукой двухстороннее воспаление лёгких. А не идти нельзя. В одни руки отпускают только по килограмму. Нас двое, значит, уже два кг. А если исхитриться и повторно ввинтиться в очередь, а сахара завезли достаточно, то ещё пару килограмчиков можно отхватить. Шурке хорошо. У неё брат – конвоир в лагере, паёк оттуда приносит. Когда на службе, сутки там и кормится. Им втроём с матерью хватает. А Шурка, если и идёт в очередь, то только затем, чтобы её уступить за выгоду или купленное перепродаёт. Тем и живёт.

Но в торговом зале Углового ходовой товар не отпускают, ибо очередь непременно растянется и по центральной улице города, да к тому же, улице Советской – это скопление, скандалы и соблазн. Другое дело – двор. Большой-пребольшой, Очередь в нём завивается, как хвост у лайки, колечком. Когда мы с бабушкой пришли, завиток очереди уже завился приличный.

– Да! – подумал я. – Настоишься тут!

– Да, – сказала бабушка. и ничего к своему «да» не добавила. Возможно, вспомнила свою жизнь при царе и лавки бывшего Гостиного Двора, чья галерея как раз напротив подворотни, ведущей во двор Углового. Бывало, дома начнут вспоминать ту жизнь, да осекаются. Словно этой жизни и не было…

Мы оказались почти в самом конце собачьего этого хвоста. Но сахар пока не давали. Задние двери Углового ещё закрыты. Впереди нас: раз, два, три, четыре.. много людей. Стёганки почти новые и замурзанные, ичиги – стёганные же сапоги с галошами, шерстяные серые платки и вязаные, серые же, пуховые шали, изредка пальто с поднятым воротником – всё больше немолодые женщины, но и дедки попадаются, а также мои ровесники и ребята постарше. Стоят все молча. Лишний раз болтать – горя наживать. Видимо, ожидать предстоит долго. Значит, прозябнешь обязательно.

– Ты стой, – приказала бабушка, – а я отойду ненадолго. – И ушла.

И только она ушла, во дворе появился милиционер Греков. Всем известная личность: борода козлиная, взгляд, как два Нагана, кубанка кожаная со звездой, шинель кавалерийская до пят, опояска – ремень с двойной портупеей, и коричневая кобура. А без Грекова нельзя. Народ в очередях всякий случается. В этот же момент, громыхнув, распахнулись двери магазина. Очередь всколыхнулась.

– По кило в руки, – визгливо возгласила продавщица, сама себя поперёк толще.

– По два! – выкрикнул чей-то голос из очереди.

– По кило – русским языком сказано!

– Ыиих! – Выдохнула очередь и вся подалась вперёд, сокращая расстояние между стоящими, и без того чуточное.

– Осади! – Вдруг скомандовал Греков. И зачем-то свистнул в свой свисток. Он прошёл к самым дверям в оголовок очереди. Первой у дверей, практически возле уже вспоротого мешка с рафинадом, стояла гражданочка в довольно-таки справном пальто с черно-бурой лисой вместо воротника. Греков протянул руку и гражданочка покорно вложила свою ладонь в руку милиционера.

– Очередь! Слушай мою команду! Соблюдая порядок и очередность, все следуйте за нами. И повёл беспрекословно следующую за ним чернобурку вдоль очереди, блюдя образовавшуюся стихийно загогулину. Он шёл, властно похрустывая каблуками сияющих хромовых сапог, уводя от заветной двери десятка полтора гражданочек, причастных к тайне товарооборота, вечно первых в любой очереди. Так милиционер Греков в отдельно взятой очереди восстанавливал основополагающий принцип социальной справедливости, на незыблемости которого и должна жизнь строиться. Вся остальная череда стёганок и серых платков двинулась следом, и очень скоро те, кто стоял в хвосте, оказались у распахнутых дверей. Так и я очутился в числе почти первых. Но бабушки-то не было!!! А деньги – двадцать рублей – у неё. А у меня только сумка. И я один!!! И в одни руки только килограмм!!! Но вот горбатенькая моя бабушка почти бежит вдоль очереди:

– Павлик, Павлик! Ты где, Павлик?! Я здесь!

– Вы куда, гражданочка? – Громыхает ей вслед Греков.

– Всё путём! – Спасительно басит кто-то из стоящих за нами. – Старуха занимала очередь со шкетом своим…

Один кусок рафинада я иссосал, пока мы возвращались домой с двумя килограммами сахара, подешевевшего благодаря предсмертной воле Вождя Всех Народов, товарища Сталина Иосифа Виссарионовича.