Притча о замужестве принцессы Шин.

Старые монахи, заставшие мудрого Сюи Умэя, рассказывали историю, которую они сами слышали от тех, кто помнили его в ранние годы. Сюи Умэй пришел в монастырь еще совсем нестарым человеком, оставив где-то в провинции Чжу на попечение своего управляющего маленькую дочь и богатую доходную усадьбу, которая должна была со временем стать ее приданным, доставив бедной девочке, благодаря обширности и искусному управлению, богатство и достойное положение среди местной знати. Мать же ее, любимая жена Сюи Умэя, умерла еще при родах, и смерть эта, как говорят, отвратила Сюи Умэя и от карьеры в столице, и даже от тихой от жизни в собственной усадьбе. В итоге он и решил посвятить себя служению истинной мудрости, оставив ребенка на руки человеку, пользующемуся его полнейшим доверием. Дочь Сюи Умэя была тогда столь мала, что отец не мог вспомнить ни ее лица, ни даже запах ее кожи. Но всякий раз, идя в храм, он придавал движение молитвенным барабанам, произнося только ее и больше ничье имя, а в шорохе их вращения слышал будто бы ответ, которым было многократное повторения имени дочери: "Шин, Шин, Шин".

Не успел Сюи Умэй износить свой шестнадцатый плащ, когда управляющий имением и попечитель дочери появился в том же монастыре и сказал ему, что намерен окончить свои дни отшельником подле своего хозяина, ибо ни дочь, ни имение более не имеют нужды в его заботах - дочь выросла в разумную девушку и выбрала себе мужа сама, причем сделала это столь искусно, что и самый придирчивый судья не заподозрил бы в нем хоть что-то от детского каприза. Старый слуга мог лишь одобрить выбор и подивиться его зрелости. Юная наследница вступила в семейный союз с молодым сыном влиятельного местного чиновника, который и сам подавал надежды в продвижении по лестнице, ведущей его в столицу Поднебесной, к подножию ног самого императора. Муж, вступив во владение женой и усадьбой, щедро отблагодарил старого управляющего и предоставил ему дальше самому распорядиться своей жизнью по собственному усмотрению. Шин тоже не стала просить своего попечителя остаться с ней, хотя прощальные слезы в глазах девушки говорили о том, что свою привязанность к нему она сохранила, и их расставание было не столько ее желанием, сколько согласием... а продолжением того разумного решения, которым она устроила свою жизнь ко всякому благу в браке с таким важным человеком.

Обрадованный доброй вестью об удачном замужестве дочери мудрый Сюи Умэй лишь спросил слугу, любит ли его дочь мужчину, которого выбрала себе в мужья. Гуэй - так звали старого слугу - ответил, что не знает этого, да и имеет ли значение женское чувство, если великие реки вот уже два раза на его памяти меняли свои русла, а вожди кочевников с севера дважды прорывали неприступные стены самых сильных императорских крепостей, защищавших горные проходы на границе со степью. Сюи Умэй не упрекнул своего старого слугу, и лишь еще раз толкнул молитвенные барабаны, чтобы услышать от них: Шин, Шин, Шин, и больше никогда не вспоминать о дочери.
Но не успел Сюи Умэй износить еще двух плащей, как его глаза заметили приближающуюся к воротам монастыря запряженную парой породистых лошадей повозку, сделанную явно рукой столичного мастера. Повозка везла молодую, богато одетую красивую женщину. Надо сказать, что мудрость Сюи Умэя к тому времени уже стала известной очень многим, но женщина в повозке оказалась не просто знатной столичной паломницей, ищущей житейского совета тех, кто отвернулся от жизни, чтобы лучше ее разглядеть.

Стоит ли и говорить, кого везла повозка. Слушатель уже и сам догадался, что это счастливая Шин приехала услышать от отца ответы на мучившие ее после замужества вопросы. Старые монахи, что поведали нам эту историю, не оставили никаких рассказов о том, как встретились дочь и отец: узнали ли они друг друга, или же понадобились знаки и свидетельства. Но то, о чем они говорили, после было записано императорскими писцами на лучшей рисовой бумаге и вошло в книги, по которым чиновники учились разумно управлять страной и людьми. Сюи Умэй, начал разговор с того, что все говорит о том, что жизнь дочери должно быть сложилась удачно, и она имеет все, о чем могла бы мечтать даже жена мандарина. Почему же она тогда здесь, и почему лицо ее печально, будто слезы, не вытекая из ее глаз, сочатся по внутренней стороне щек через горло прямо в сердце? Повзрослевшая прекрасная Шин, муж которой не только владел ее усадьбой, но и изменил по обычаю времени и само имя жены, так, что она не слышала от других, как ее звали, вот уже несколько лет, ответила, что в свое время поступила разумно, и жизнь ее и вправду прекрасна, ей не за что жаловаться на судьбу. Но она не может понять, почему ей кажется, что кто-то другой живет вместо нее ее счастливую жизнь, а сама она осталась у ворот усадьбы провожать глазами старого слугу Гуэя, с котомкой и посохом удаляющегося за холмы. Может ли это быть преградой счастью? "Ведь, вот моя жизнь, - говорила она Сюи Умэю, - хороша, полна приятных событий и удовольствий. Мой дом богат. Я знаю прикосновение самых тонких шелковых тканей, а мой муж дарит мне лучшие благовония. Еда на моем столе сделана по заповедным рецептам кухни самого императора. Моя повозка почти не качается на ухабах и устлана шкурами животных, живущих в лесах даже дальше к полуночи царства маньчжуров. Меня окружают сильные и умелые слуги, самые опытные врачи, самые утонченные музыканты готовы усладить в любое мгновение мой слух звуками бамбуковой флейты. И я даже два раза была в запретном городе во дворце императора и видела там певчих птиц, собранных в его саду. Важно ли тогда то, что есть лишь в моей голове, не обманывают ли меня мои чувства и мысли, отправляя к тому, чего нет на самом деле?"

На это мудрый Сюи Умэй сказал: "Самое изысканное яство, приготовленное лучшим поваром императора, не принесет радости, если ты не любишь его. Даже оказавшись во рту, еда не будет твоей, и кто-то другой будет есть ее твоими устами. Тебе же останется только отвращение. Ты есть то, что ты чувствуешь и думаешь. Другого способа прожить самой эту жизнь нет, и она всегда будет вне ограды твоего тела. Ты сама лишь та, кого ты любишь и о ком думаешь хорошо. Только любимые тобой и мысли о них дают тебе почувствовать, что ты есть и жива. Все остальное - это то, что с тобой сделали другие. Если ты не любишь того, кто рядом с тобой, твою прекрасную жизнь живет кто-то чужой, ты же лишь смотришь на то, как твою жизнь проживает твоя бесчувственная тень и забирает время, отведенное тебе".

Шин уехала. Настоятель монастыря снабдил ее и слуг в дорогу самыми лучшими плодами из монастырского сада, рисом, маринованной рыбой и даже дал вооруженных провожатых до ближайшего большого города, потому что чиновники управляли тогда провинциями страны, несмотря на все мудрые усилия императора, еще не хорошо, и на дорогах попадались шайки голодных крестьян, чьи дома унесло в море наводнение.

Никто не знает, поняла ли Шин слова отца. Но еще много лет монахи, возвращавшиеся в монастырь по дороге, по которой когда-то ехала обратно повозка Шин, порой находили среди камней и песка продолговатые жемчужины из Желтого моря. Жемчужины эти называли "Шин" и никогда не подбирали их, потому что хотели отягощать руки только тем, что любили. Сюи Умэй до конца жизни крутил барабаны храма, но ни разу никто не слышал, чтобы он сам произнес имя дочери вслух.