КНЯЗЬ (повесть-быль). И.И.Жук. Главы 19 - 30

Глава №19: СЕМЬЯ В СБОРЕ.

В занавешенной сохшими простынями, пропахшей лекарствами и запахом тлена комнатке трое братьев растерянно огляделись. И уже не столь решительно, как на лестнице, подтолкнули Князя к кровати матери:

- Ну, что там она? Жива?

- Кто здесь? – донесся с постели тихий заспанный голос матери. – Витя, ты?

- И не только! – разгребая развешанные простыни, вышел к матери снова бодрый и по-армейски подтянутый Князь. – Смотри, мам, кого я к тебе привел! Все сыны твои в полном сборе: Гена, Левушка и Никола. Ну, что, отцы, может, чайку поставим? – потер он, боевой и радостный, ладонь о ладонь.

- Не плохо бы, - с опаской поглядывая на мать, первым из старших братьев вышел к кровати Гена.

За ним подтянулись Никола с Левушкой.

Видя перед собою, на фоне развешанных на верёвках простынь, сразу всех своих четырёх сынов, мать, откинувшись на подушке, радостно улыбнулась:

- Сыночки, родненькие…

И, поджимая губки, мать с трудом протянула худые подрагивающие руки навстречу Гене, Левушке и Николе:

- Дайте я вас… всех… поцелую.

Поневоле все трое братьев склонились по очереди к мамаше. Кто щекою, кто – подбородком, а Лева так сизым, слегка крючковатым носом ткнулись они в сухие, шершавые губы матери.

Мать, как могла, обняла сынов и, как сумела, поцеловала.

После этого Князь помог рассесться братьям у койки матери: Гена, как самый старший, был усажен на венский стул; Николе пришлось присесть на тумбочку у кровати, а вот Лева, так и тот и вовсе не стал заморачиваться с рассаживаньем: он приткнулся о край столешницы и уже несколько свысока, чуточку возвышаясь над Геною и Николой, стал наблюдать за братьями.

Суетливо и добродушно Князь ускользнул из комнатки. И пока он несколько раз затем выбегал в коридор, на кухню, а оттуда вновь возвращался в комнатку, то с закипевшим щербатым чайником, то с чашками и с вареньем, братья в неловкости лишь покрякивали, да озирались по сторонам. И только старший из них, Геннадий, краем глаза следя за Князем, расставлявшим посуду для чаепития, нашел в себе всё же силы, чтобы спросить у матери:

- Ну, как ты тут мам?.. Поправляешься?

- Ой, Геночка, боюсь, что не поправляюсь, - с грустью ответила ему мать, – как бы вам не сегодня-завтра хоронить меня не пришлось. Совсем ослабела я. Если б не Витя, да не его уход, давно бы, должно быть, гыгнула. А так, ещё как-то дрыгаю.

Наконец-то, расставив разнокалиберную посуду на стол, Князь обратился к братьям:

- Ну, вот, и чаек поспел. Прянички. Угощайтесь.

На что мать, озирая всех своих четырёх сынов, впервые за много лет собравшихся в её комнате, счастливо улыбнулась:

- Слава Богу, вы все - при мне. Теперь мне и помирать не страшно. Только ж смотрите: живите дружно! И Витю не обижайте.

- Меня обидишь, - весело отшутился Виктор. – Кто меня обидит, тот и трех дней не проживет.

Шутка как шутка, вполне обычная, можно даже сказать, банальная; но после неё почему-то старшие братья Виктора многозначительно переглянулись.

Правда, этот их перегляд остался матерью не замеченным. Так что она, по-прежнему, наслаждалась видом всех своих четырех сынов, попивавших чаек у её кровати, и даже взволнованно прослезилась.

Но вот она вся вдруг выгнулась и, словно бы поперхнувшись чаем, громко, навзрыд раскашлялась.

Прикрывая руками рот, мать на мгновенье склонила голову. А когда подняла её, то все братья в смущенье слегка потупились: потому что обе ладошки матери, а так же провисшая на её груди, простиранная до дыр ночная сорочка поблескивали от жирных сгустков запекшейся алой крови.

В беспомощности и страхе мать осмотрела свои ладони, потом - огляделась по сторонам.

Видя её смущенье и явный животный ужас, промелькнувший в некогда голубых, но теперь лишь слегка белесых, мутновато-выцветших глазах, все трое старших сынов старушки, снова, как по команде, потупились и застыли. И только один лопоухий Князь, как будто и вовсе не понимая, что здесь по-настоящему происходит, метнулся к матери с мокрой тряпкой. И, обтирая кровь на её руках, бойко затараторил:

- Ну, вот, обплевалась опять, как маленькая. А сама нас чему учила? Будьте, мол, аккуратны. Плюйте в носовички! Ну, и где же он – твой носовой платок. А я его, между прочим, тебе давал! Ах, вот он: за наволочку забился. На, вот, держи его. Да, крепче, чтобы снова не потерялся.

Наблюдая за этой сценой, троица старших братьев принялась собираться.

- Ну, что, мам, мы – это… пойдем, пожалуй, - первым поднялся со стула Гена. – Ты… выздоравливай. А мы будем к тебе заскакивать, - и он, вместе с Левой и Николаем, вставших за ним вдогонку, пошагал мимо Князя за дверь, в прихожую. И, выходя уже в коридор, шепнул через плечо, Князю:

- Витя, на пару слов.

В длинном замызганном коридорчике, под громкие возгласы детворы, играющей в прятки среди шкафов и развешанной на гвоздях одежды, Гена дождался, пока все братья сойдутся к нему в кружок. После чего достал из кармана курточки шариковую авторучку и, содрав со стены кусок отклеившихся обоев, крупным уверенным почерком написал на нём три имени, и около каждого из них - по телефонному номеру.

Протягивая кусок обоев Князю, он с солидностью подытожил:

- Мама совсем плоха. Так ты, если что, звони. Уж как-нибудь похороним.

- Да не как-нибудь, а нормально. Не хуже, чем люди своих хоронят, - уверенно подтвердил Никола.

- Ну, ладно, Витёк, покуда! – пожал Гена Князю руку и на прощание посоветовал: - И всё ж таки ты пропишись где-нибудь в Москве. Или у той же Лидки. Эту комнатку мы уже оприходовали. И денежки за неё каждый в своё вложил. Так что ты извини, Витёк, поздно про мамку вспомнил. Что ухаживаешь, мы ценим. И каждый, по сколько сможет, тебе на дорогу в Москву поддаст. Но если ты всё-таки не послушаешь и пропишешься у мамаши, мы тебя, Витя, из-под Патриарха вытащим и на мелкие-мелкие-мелкие ломтики пошинкуем. Поверь, мы тебе не враги. Просто всех нас троих обстоятельства больно за горло взяли. Надеюсь, что ты нас понял?

- Понял, - потупился Князь, розовея лицом и шеей.

(Он испытывал жгучий стыд за своих старших братьев, но твердо решил при этом: поступить, как они хотят).

- Ну, вот и прекрасно, - пожал ему руку Гена. – Так что звони, если что. На связи.

Никола и Лева тоже поручкались с младшим братом и, с легким смущением усмехнувшись, отступили за Геной, к двери на лестницу. Когда они вышли за эту дверь, князь ещё долго стоял, задумавшись, глядя вдогонку братьям. И только после того, как их удаляющиеся шаги растворились в гомоне детворы, играющей в коридоре, Князь развернулся и очень медленно вернулся назад, в комнатушку к матери.

- Ну, слава Богу, - сказала мать. – Хоть вы теперь помирились. И умирать не страшно.

- Зачем умирать. Живите, - спокойно ответил Князь, собирая пустые чашки, стоявшие на столешнице.

- Сама не хочу, - улыбнулась мать. – Да, видно, время моё пришло. Ты уж меня, извини, Витюша, что в детдом тебя с Лидой сунула. Больно отец твой тогда погуливал. И все деньги на краль своих распылял. А я одна не могла всю псюрню на зарплату уборщицы прокормить. Вот и пришлось вас с Лидочкой по патронатам распределить. Но сердце-то у меня всегда за вас, детдомовцев, больше, чем за троих, что при мне остались, ныло все эти годы. И вот вы опять все мои, все равные, нет ни детдомовцев, ни домашних. И я умираю покойною и счастливою.

- Ну, и слава Богу, мама, - вынес грязную посуду за двери Князь.

Глава № 20: ОТХОДНАЯ МОЛИТВА

Через каких-нибудь полчаса после этого разговора мать и действительно захрипела и, потеряв сознание, начала отходить.

Тогда Князь достал из своего заброшенного под стол, дорожного рюкзачка потертый молитвослов и, найдя в нем соответствующие случаю молитвы «На исход души от тела», сев рядом с кроватью матери, принялся их вычитывать. Он читал молитвы церковным речитативом, ровным, чуть слышным голосом. И от этого мягкого погружения в тысячелетиями обкатанную традицию на душе у него становилось всё спокойнее и светлее.

После двух-трех прочитанных им кафизм мать вдруг едва заметно вздрогнула и ненадолго пришла в себя. Словно бы вынырнув из глубокого полуобморочного кошмара, она пристально присмотрелась к сидящему рядом сыну. И, почти тотчас сообразив, что он теперь читает, испуганно содрогнулась и на мгновение обмерла.

Недоумение, безотчетный ужас, возмущение Викторовой бестактностью, а там и мгновенное понимание, что сын, безусловно, прав; смирение перед бездной, так вот буднично и неброско открывшейся перед нею, приятие этой печальной «вести», а там и бессилие хоть на йоту что-нибудь изменить – судоргою прошлись по её лицу: сверкнули испугом в её глазах, вспухли немым безотчетным криком в слегка приоткрытом рте, и после йоты борьбы с безбрежным - бессилие победило. Мать что-то попробовала сказать, да уже не смогла: не хватило сил; безмолвно пошевелила сухими потрескавшимися губами и, отвернувшись лицом к стене, тихо, без спазм, заплакала.

Одним глазом следя за текстом, напечатанном в ветхом молитвослове, другим - Виктор следил за матерью. В полном бессилии перед уходом той, кто некогда породила его на свет, Виктор внутренне подтянулся, стал вдруг взрослей и мужественней. Он накрыл материнскую руку своей ладонью и, продолжая читать молитвы, нежно сжал пальцы матери.

Тонкие пальцы матери почти тотчас ответили легким сжатием. А уже в следующую секунду Виктор почувствовал холодок, вдруг начавший исходить от крошечной ручки матери.

Тогда он выпустил эту ручку и, отложив на минуту молитвослов, осторожно прикрыл усопшей её стремительно стекленеющие, уже помутившиеся глаза.

Затем он нашел в комоде небольшой, аккуратно завязанный узелок, специально приготовленный его матерью на случай её же смерти. Развязав узелок на столике, Виктор снял сверху стопки сложенных в нем вещей белый батистовый головной платок. И, со знанием дела, так, будто его много лет тому кто-то этому научил, он повязал платок на холодеющей голове у усопшей с таким расчетом, чтобы узлом платка как можно плотнее сжать медленно расходящиеся деревенеющие челюсти покойницы. После чего он снова осел на стул и, развернув свой молитвослов, принялся хладнокровно дочитывать оставшиеся молитвы.

Только по окончании чтения всей Псалтири Виктор спокойно встал и начал по очереди обзванивать вначале - сестренку Лиду, а там уж, по старшинству, и троицу кровных братьев: Гену, Николу, Леву.

Глава №21: ПРИГОТОВЛЕНИЕ К ПОХОРОНАМ

Лида ответила односложно: - Еду! - и через полчаса, наполнив старый эмалированный таз теплой водой из-под крана в ванной, принялась обтирать дряблое тело матери белой суконной тряпочкой.

Братья, в отличие от сестры, не сразу рванулись на помощь Виктору. Каждый из них по-своему попробовал оттянуть процесс своего личного появления в комнате у усопшей матери, и после короткого замешательства все они с тихим вздохом уныло роняли в трубку:

- Как-то совсем вовремя…. Тут всё одно к одному…. Ладно, вы с Лидой там начинайте, а я подскочу попозже: управлюсь тут кое с чем, и подъеду…

- Ясный перец, - переодевая мать в похоронные одежды, язвительно усмехалась Лида. – Пусть дурачки выкладываются. А мы, солидные люди, подъедим к самым похоронам. Лучше б - к разделу имущества. Жалко, что так не принято.

Смущенно взглянув на Лиду, Князь сдержанно возразил:

- Лида, не осуждай. Может, они и впрямь чем-то там очень заняты. Враг – мастер чинить заторы. Лишь бы мы нагрешили. Не делом, так помышлением, - и, вытащив из заветного старческого конверта, полученного от отца Кирилла, остававшиеся в нем деньги, не считая их, протянул сестре: - На, вот. На гроб там или ещё чего…. А яму я и сам выкопаю.

Участливо посмотрев на брата, Лида с досадою отмахнулась:

- Убери. Они самому тебе ещё пригодятся. До Москвы пешкодралом чесать долготно.

- Зачем пешкодралом? - по-прежнему суя деньги сестре под бок, чуть слышно отвесил Князь. – Мы похороним маму. А братья, когда подтянутся, каждый мне что-то даст. Все они обещали. Вот и будет мне на билет до Старца.

- Обещали? - зло усмехнулась Лида. – Решили тебя без наследства в Москву спровадить? Это на них похоже.

И она, выхватив деньги из рук у брата, сунула их, не считая, вместе с конвертом себе в карман:

– Ладно. Обещали, так обещали. Значит, ты здесь, у мамки, прописываться не стал? Только учти, Витек, и я тебя у себя на площади зарегистрировать не смогу. Дом-то у нас – на снос. Никого прописывать не позволят. Даже родного брата.

Князь опустил глаза и только вздохнул чуть слышно:

- Не позволят, и – не позволят. Господь как-нибудь управит.

- Ну, ну, - с ехидцей сказала Лида. – Черкнешь потом из Москвы, как он тебя управил. Люблю я, знаешь, читать брошюрки про православные чудеса.

И она, натянув на холодную не гнущуюся ногу матери хлопчатобумажный коричневый чулок, завершила уборку родительницы тем, что обула её в простые светло-бежевые комнатные тапочки.

Глава № 22: ПОХОРОНЫ

Ранним холодным утром в похоронном бюро «Надежда» Лида заказала простой деревянный гроб, оббитый голубеньким коленкором, поминальный венок с серебристой ленточкой, на которой было написано «Любимой мамочке - от Лиды и Виктора», и совсем небольшой черный похоронный микроавтобус.

В то же время Князь сходил на местное кладбище и, разузнав у его смотрителя, можно ли похоронить их мать рядом с отцовским бетонным памятником, увенчанным жестяной звездой, сам вызвался выкопать рядом яму.

Смотритель хотел было возразить на это, что у них на кладбище могилы роют специально для этой цели подготовленные рабочие, но мельком взглянув на Князя, на его истоптанные до дыр кроссовки, на курточку явно с чужой спины, на атласные шаровары с надорванными лампасами, да только и смог, что выдохнуть:

- Ладно. Возьми лопату.

Он кивком головы указал на кучу сваленных под стеной лопат. И, посмотрев на гурьбу могильщиков, скучающих рядышком, скамейке, сказал самому крепкому и жилистому из них:

- Вася, дай ему самый тяжелый лом. И сухостой не забудь подкинуть. А то там как раз дренаж. Не отогреет землю, будет долбить до лета.

Мощный плечистый Вася, оценивающе взглянув на Князя, протянул ему самый длинный, с наварным топорищем, лом. И, лениво поднявшись со скамейки, молча провел его до участка.

По дороге к едва убеленным снегом, с покосившимися крестами и памятниками могил, Вася набрал у глухой стены красно-бардового крематория сваленного там в кучу елового сухостоя и, поднеся его к покосившейся ржавой литой оградке, за которой маячил бетонный памятник, увенчанный жестяной звездой, бросая валежник в бурьян, близ памятника, сказал:

- Лом и лопату не забудь потом занести.

- Ясный перец! – подражая сестренке Лиде, бодро ответил Князь; на что Вася, взглянув на него, спросил:

- Спички, надеюсь, есть?

- Спички? - отставляя лопату и лом под памятник, хлопнул себя по карманам Князь. – А вот спичек как раз и нет.

- На, - протянул ему Вася крошечный коробок со спичками и перед тем, как уйти, порекомендовал:

- Сразу всего не жги. Отогрей с поларшина, выруби. Пока рубишь, рядком разведи костер. И так на длину могилы. Трудно будет только верхние сантиметров сорок. А там – земля ещё не промерзла – докопаешь по грудь легко. Лестницу принести? Или неглубоко зароете?

- Как положено, – твердо ответил Князь.

- Тогда принесу стремянку. Иначе потом не вылезешь. Так с мамой и похоронят, - мрачно пошутил Вася и, полный достоинства, удалился.

Пока в серых предутренних сумерках, под карканье воронья, рассевшегося поблизости, на крестах и могильных звездах, Князь копал для родительницы могилу, Лида связалась по телефону с милицией и со «скорой помощью», а под конец – сообщила о смерти матери последней, ещё остававшейся в живых, маминой подружке – 85-летней бабе Ане. «Скорая» и милиция вскоре подъехали в коммуналку к матери, осмотрели и освидетельствовали тело усопшей хозяйки комнатки и даже без положенного в таких случаях по закону вскрытия, - старушке было ведь далеко за восемьдесят! - выписали все необходимые для похорон документы. Баба Аня, напротив, ответила Лиде по телефону, что она подъехать на похороны не сможет, потому что и сама вот уже больше года как не встает с постели. Лида и баба Аня повздыхали у телефонных трубок, поплакали, в силу сложившихся обстоятельств, об общей бренности нашей жизни, да и занялись каждая своим неотложным делом: тетя Аня лежанием на диване и приготовлением к встрече с вечностью, а Лида – продолжением подготовки к похоронам родительницы.

Только на следующее утро, за полчаса до выезда похоронного микроавтобуса на кладбище, как и предупреждала об этом Лида, - подтянулись Князевы старшие братья с семьями. Пока жены и дети братьев молча входили в комнату и, облаченные во все черное, располагались вокруг кровати с лежащей на ней покойницей, Гена, Лева и Николай проследовали на кухню.

Там, в окружении двух соседок, Лида как раз готовилась у плиты к поминкам. Сбросив со сковородки хорошо прожаренные блины на горку таких же точно, уже остывающих на тарелке, она плюхнула в сковородку ещё одну ложку теста, когда, со спины подступив к сестре, Гена, Лева и Николай, приветствовали её:

- Здорова была, сестренка.

Разгоряченная жаркою у плиты, Лида стремительно оглянулась.

- О! Явились – не запылились! – язвительно выдохнула она. – А я уж, грешным делом, подумала, вы на раздел имущества только изволите появиться.

- Лида, не лезь в бутылку, - шепнула Лиде одна из соседок по коммуналке, тощая, сгорбленная особа в домашнем халате и в бигуди. – Не время сейчас. На похоронах не ссорятся.

- Так, а когда ж мне с ними и пособачиться?! – задорно спросила Лида: - Пока мама была жива, до них и с пушками было не достучаться. А как комнатку раздербанят, так я их, скорей всего, до следующих похорон кого-то из них же и не увижу. Так что только на похоронах и можно по-родственному поцапаться. Правда ж, братики?

Назидательно промолчав, братья выложили на стол, прямо к руке сестры, по белому, распечатанному, не использовавшемуся ещё конверту.

Резко взглянув на них, а потом, столь же зло, на братьев, Лида, не прекращая жарки, выдохнула сквозь зубы:

- Заберите. Раздадите нищим на кладбище.

- Лида, не лезь в бутылку, - повторил за соседкой Гена. – Мы раньше, действительно, не могли подъехать. Ну, вот, хоть так поможем.

- Вы бы Виктору прописаться хоть где-нибудь помогли бы, - зло парировала сестра. – Или вы только мертвым родичам помогаете? Чтоб от людей не стыдно?

- А ты сама бы его взяла, да у себя бы и прописала, – глухо отрезал Гена. – Или боишься, что у детей квартирку потом оттяпает: двойняшка – почти монах?

- Не суди по себе, гнидявый! – зло прохрипела Лида. – Я бы такого брата, если бы можно было, хоть где прописать готова. Он же – как малахольный. Последний пятак хоть кому отдаст! А вы – шакалье поганое, даже представить себе не можете, что кто-то живет безвыгодно. А-ну, заберите свои конверты, пока я их не сожгла!

- Тихо ты, тихо, - шикнул на Лиду Гена и, покосившись на двух соседок, отступивших от них к соседней, так же уставленной шкварчащими сковородками и побулькивающими кастрюлями четырехконфорочной плите, первым забрал со стола конверт. – Не хочешь, тебе же хуже. Но зачем же орать при всех?! Давай похороним маму, а тогда уж и пособачимся, раз уже ты без этого жить не можешь.

- Что?!… - задохнувшись от возмущения, побагровела Лида, но, всё же сдержав себя, сказала чуть тише, глуше:

- Шли бы вы… к маме, в комнату.

И, пряча от братьев свои большие, поблескивающие глаза, подняла сковородку с шипящим на ней блином. – Попрощайтесь хоть по-людски. Дожарю, вот, и - поедим. Не бойтесь, не переждетесь, - сбросила блин в тарелку.

Видя, что спорить с сестрой бессмысленно, Лева и Николай тоже забрали свои конверты и рассовали их по карманам. Гена ж в досаде махнул рукой и первым двинулся вон из кухни:

- Ладно. Давайте простимся с мамой, а там уже, как получится…

Стоило братьям уйти из кухни, как Лида, отбросив ложку, опустилась на табурет, стоявший возле её плиты, и громко, навзрыд, расплакалась:

- Не могу! Какие же всё-таки негодяи!

Снова сходясь у её плиты, соседки сдержанно возразили:

- Ну, почему – негодяи, Лида? Обыкновенные мужики. А, может, они и впрямь были там чем-то заняты…

- Все пять лет!? Пока я с мамою тут томилась?! – ощерилась на соседок Лида. – Ненавижу! – вдруг отвернулась она от женщин и ещё громче, уже не сдерживая себя, надрывно и жалобно разрыдалась.

Тем временем братья с семьями сгрудились возле кровати с лежащей на ней покойницей. Пока Гена и Николай, застыв позади супруг, молчаливо рассматривали узоры на плюшевом коврике с лебедями, - он висел на стене, за умершей, - Лева, взглянув на мать, на её старенькое, из синего крепдешина, платьице, на новые комнатные тапочки на облаченных в простенькие коричневые чулки ногах, тихо шепнул жене:

- Вот так и мы когда-то.… Бегаем-бегаем, а потом – бац, и – в дамки.

С легкой досадой взглянув на мужа, тощенькая, в черной косынке, супруга Левы, нервно и зло, спросила:

- Ну, и где там твоя сестрица? А то дети уже изнылись. На улицу, погуляться просятся.

- Ну, так пускай идут, побегают в коридоре, - нервно взглянул на супругу Лева: - На улицу не пускай. А в коридоре – можно. Может, быстрее Лидка на поездку на кладбище разродится.

С иронией усмехнувшись, Левина половина склонилась к супруге Гены; та, понимающе выслушав сообщение, отступила к жене Николы; а затем они трое разом склонились каждая к своему изнывающему от скуки выводку; и через миг-другой, все восемь отпрысков старших братьев, хмыкающей гурьбой чинно покинув комнатку, затеяли в коридоре шумные догонялки.

- Вы чего тут разбегались! – практически в тот же час донесся из-за двери рассерженный голос Лиды. – Вам, что, здесь, свадьба?! Бабу Маню, никак, хороним! Пять минут без гулек они постоять не могут! Ну, ничего, побегайте! Не знаю, как Ваших тятенек, но то, что вас ваши детки без всяких могил зароют, я даже не сомневаюсь!

Шум и возня в прихожей, естественно, прекратились. Зато троица старших вкупе с застывшими рядом женами игриво переглянулись; и старший из всех, Геннадий, выражая, должно быть, общее мнение, весело прошептал:

- Может, оно и так: да только «процесс-то, кажись, пошел»!

Наконец, в стареньком, за колени, демисезонном пальто и в шляпке с темной вуалью над подпудренными глазами, в комнату, цокая каблучками, бойко влетела Лида. Уже взяв себя в руки, умывшаяся и строгая, она несколько свысока, нарочито холодно и с достоинством кивнула своим золовкам, после чего, обращаясь к квартету из четырех мало пьющих, в черных болоньевых курточках, пожилых мужчин, - они в некоторой неловкости перетаптывались поблизости, - сухо сказала им:

- Пожалуйста, приступайте.

Вежливо оттесняя в стороны родственников усопшей, служители морг-бюро «Надежда» деловито переложили щупленькую покойницу с кровати в отверзший гроб. И, накрыв её легким саваном, а сверху – обтянутой, как и гроб, синею тканью крышкой, по пути прихватывая, кто – поминальный венок, а кто – клееный надмогильный крест, - вынесли тело родительницы семейства по витой деревянной лестнице и погрузили гроб в поджидавший их у подъезда похоронный микроавтобус.

Гена, Лева, Никола с женами, а так же все восемь их бойких отпрысков вместе с двумя соседками баб Мани по коммуналке расселись за гробом с сидящими рядом с ним служителями «Надежды», - в оказавшемся не таким уж и малогабаритным, хорошо протопленном мерседес-салоне. Последней, прикрывая ладонью вуаль от измороси, к распахнутым дверцам микроавтобуса, не торопясь, подступила Лида. Она тяжело взобралась в салон и, опустившись на единственное мягкое сидение, рядом с водителем, кивнула ему:

- Поехали.

Рассевшись спинами к наглухо занавешенным окнам микроавтобуса, а лицами - к выставленному в проходе гробу, многочисленная родня покойной, её соседки по коммуналке, а так же квартет ООО «Надежда» молча доехали до окраины едва убеленного снежной изморосью, полупустого Алатыря.

Когда же микроавтобус прибыл на загородный пустырь, и люди неторопливо выбрались из салона, то их обдало вдруг таким холодным, прямо насквозь пронизывающим ветром, что все они про себя подумали: скорей бы всё это кончилось.

Всюду, куда ни глянь, от дальнего перелеска на горизонте до убеленного снежной изморозью, практически голого пустыря, - за ним серели бетонные новостройки почти потерявшегося в тумане снеговых завихрений Алатыря, - поблескивали ряды памятников, крестов, а прямо перед автобусом, - ещё и свежевыкопанных могил. Мелкий осенний снег за ночь присыпал все эти ямы сухой, как подкормка для огородов, коркой. Сыпучая белизна, тут и там вздымаемая с земли сухим и промозглым ветром, воронкообразными завихрениями носилась по всему кладбищу, а сидящие на крестах и на памятниках вороны, в дополнение всей картины, то и дело срывались с мест и с громким истошным карканьем парили в промозглом воздухе. Так что, когда от одного из памятников отделилась фигурка Князя и, белозубо скалясь, двинулась сквозь порошу к микроавтобусу, то все старшие братья Виктора, их жены и жавшиеся к ним дети, а так же сестренка Лида вместе с соседками бабы Мани и даже квартет мужчин из похорон-бюро «Надежда», - они молча взвалили на плечи гроб, - самым решительным образом устремилась к нему навстречу.

Вглядываясь в толпу приближающихся к нему людей, Князь помрачнел, нахмурился и, направляясь к сестренке Лиде, глухо спросил её:

- А где же батюшка?

- Ой, замоталась я, - отмахнулась от брата Лида и, пряча глаза от Князя, ответила, как отрезала: – И без попа как-нибудь зароем.

Князь промолчал, в растерянности глядя вдогонку уже отходящей к могиле матери, сгорбившейся сестре; и тут, поравнявшись с ним, один из служителей ООО «Надежда», пронося мимо гроб с покойницей, сунул Виктору прямо в руку увесистый надмогильный крест:

- На, подсоби, браток. А то тут – родня, да бабы. Крест поднести некому.

Смахивая ладонью снежную сыпь со щек, Князь сунул подмышку тяжелый дубовый крест и вслед за сестрой и служителями «Надежды» двинулся в направлении свежевырытой, рядом с отцовским памятником, могилы.

Оттуда, навстречу Лиде, уже поднялся мощный, в замызганной телогрейке, гробокопатель Вася. Он помог служителям ООО «Надежда» водрузить гроб с покойницею на стоявшие у могилы козлы. Подоспевший за ними Князь, отставив за козлы могильный крест, потянулся было к крышке гроба, желая открыть её, да тут снова вмешалась Лида.

- Не трогай! – сказала она решительно. – Пускай уже забивают.

- А как же проститься с мамой? – промямлил он удивленно.

- Мы дома уже простились, - дерзко сказала Лида и обратилась к служителям ООО «Надежда»: - Давайте уж, забивайте. А то детей застудим.

Обиженно посмотрев на Лиду, Князь возражать не стал: он лишь вздохнул чуть слышно, да кротко перекрестился.

Тогда служители ООО «Надежда» быстро приколотили крышку гроба к его основанию блеснувшими сталью гвоздями-сотками; и Князь вместе с Васей, взявши у них веревку, ловко спустили гроб с телом лежащей в нем бабы Мани в свежевырытую могилу. Старшие братья Виктора, их жены, дети, материны соседки, Князь и сестренка Лида друг за другом швырнули на крышку гроба по ломтю промозглой глины, и гробокопатель Вася, - опять же на пару с Князем, - завалили могильный зев огромными оковалками промозглой сырой земли.

В свежий могильный холм не забыли воткнуть надмогильный крест, рядом с ним положили букет из живых гвоздик, а сбоку поставили два венка: один - от Лиды и Виктора, а другой - ото всей родни.

Затем, не сказав ни слова, все слажено повернулись и ринулись через кладбище к темневшему вдалеке автобусу.

С трудом продираясь через завалы присохшей к асфальту глины, Лида настигла Князя у последней витой оградки обжитой половины кладбища. И, выходя вместе с братом к шеренге ям с застывшим за ними микроавтобусом, взяв Князя под руку, повинилась:

- Извини, Вить. Забыла я про священника. Эти гаврики понаехали, - кивнула на старших братьев, - и всё враз из головы вылетело. Но там, кажется, можно как-то и потом отпеть?

- Ну, да, - подбодрил сестренку Князь. - Я взял немного земли с могилки, - показал он ей небольшой пакет с раскисшею горстью глины. – Заочно отпоем. Не переживай.

И, прикрывая крошечную, трясущуюся ручонку Лиды своею всегда горячей и мозолистою ладонью, перевел разговор на другую тему:

- Как думаешь, вороны тут на беду или на радость каркают?

- А что, бывает, что и на радость? – искренне удивилась Лида.

- А то! – бодро ответил Князь и начал рассказывать прижимающейся к нему сестре одну из тех бесчисленных малоправдоподобных историй, в которой речь шла о чуде внезапного божьего избавления погибающей христианской души из лап оседлавших её бесов.

Рассевшись в салоне микроавтобуса, родственники и гости облегченно и весело завздыхали. Отряхиваясь от измороси, они стали мало-помалу отогреваться и медленно приходить в себя.

Тем временем Лида, ускользнув за дверцу микроавтобуса, вынесла из салона Князю заранее приготовленный тормозок со звякнувшей в нем бутылкой и с бутербродами:

- Отдай своему дружку. Небось, перемерзли тут, нас с «баронами» поджидаючи?

- Есть малехо, - спокойно ответил Князь и протянул своему товарищу, шедшему вслед за ним, тормозок с бутербродами и с пол-литрой.

- А ты со мной, разве, не выпьешь, брат? – поинтересовался Вася.

- Потом как-нибудь. Прости, - пожал ему руку Князь. – Сам понимаешь, родичи.

- Понимаю, - кивнул Вася. – Ну, ладно: бывай тогда. Будешь, кого хоронить, зови. Выкопаем могилку на брудершафт. А лопату и лом я занесу в сторожку. Даже не сомневайся.

И Князь, обменявшись с Васей крепким рукопожатием, шепнул ему напоследок:

- Спасибо за понимание. Чем могу!

В этот момент из салона микроавтобуса донесся громкий гудок клаксона, и, выглянув из-за дверцы, Лида с едва сдерживаемым раздражением поторопила брата:

- Ну, хватит уже. Поехали! Все замерзли. И есть хотят.

И Князь, помахав товарищу, вскочил на подножку микроавтобуса.

Вскоре старенький Мерседес «Надежда», пахнув облачком сизых газов из выхлопной трубы, стремительно развернулся и отлетел в мутно-серую пелену сухой снеговой поземки.

Оставшийся одиноко торчать посреди огромного, занесенного снегом кладбища, над которым, по-прежнему, то и дело вздымалось, каркая, чернокрылое воронье, сгорбленный, ширококостный Вася помахал вдогонку микроавтобусу поднятым тормозком и с хрипотцой сказал:

- Не боись: смело езжай в Москву. А за могилкой я пригляжу.

Глава № 23: ПОМИНКИ

Сидя в салоне микроавтобуса, Князь помалу согрелся и принялся про себя молиться Бога о том, чтобы материны поминки закончились без скандала.

Поначалу его родня и действительно поутихла. До костей продрогнув во время похорон, все только отогревались да сдержанно перешептывались. Но вот, помаленьку придя в себя, родичи осмелели: голоса зазвучали громче, тон разговоров стал все более раздражительным и несдержанным. Когда же, нестройной гурьбой поднявшись по старой скрипучей лестнице, все расселись вокруг стола, в густо пропахшей тысячами лекарств, калом и тленом комнатке, Гена, как старший сын только что похороненной ими Матери, откупорил бутылку с водкой и, встав в полный рост над толпой народа, прочувственно заявил:

- Ну вот, и – похоронили. Пока мамка была жива, всё казалось, что она и умереть не может. А как привезли на кладбище, да как побросали на гроб земли, так сразу на сердце такая тяжесть, такая тоска легла, что прямо хоть волком вой. Как будто мы не её, а сами себя частично похоронили. Правду ж я говорю, Никола?

- Угу, - промычал, утвердительно кивая, насупленный средний брат.

- Ну, вот. Мы маму похоронили, и сами туда же невдолге ляжем. Но пока мы ещё, слава Богу, живы, предлагаю выпить за нашу маму: это она нас всех родила и воспитала. Так что - земля её пухом.

- И Царствие Небесное, - добавил, поднимаясь со всеми вместе со скрипучих скамеек, Князь.

Все, собравшиеся на поминки, в том числе и сестренка Лида и никогда до этого не пригубивший водки Князь, не чокаясь, молча выпили. Но сразу же вслед за этим, не успев поставить пустую рюмку на стол, Лида вдруг разрыдалась и сдавленно прохрипела:

- Какие ж вы все-таки… негодяи! По полгода её не видели, до пролежней довели, а как за стол, как выпить, так сразу такие речи! Прямо, уссаться можно!

- Лидка, не лезь в бутылку, - грозно взглянул на сестренку Гена. – Давай лучше что-то хорошее вспомянем.

- Как ты меня в детстве кнутом стегал? – не унялась сестра. – Или, как ты её, нашу мамочку, принудил почти в беспамятстве подмахнуть дарственную себе? Тебе одному – на эту вот комнатушку!?

Родичи онемели. До этого благодушно заедавшие водку блинчиками Лева и Николай, а так же их скромные половины, одетые во все черное, мгновенно преобразились. Вначале они смущенно и несколько недоверчиво взглянули на старшего брата Гену, потом, уже явно вскипая злобой, - на застывшую рядом Лиду.

Гена, сжав кулаки, притих. Лида же, глядя ему в глаза, вдруг весело рассмеялась:

- Что, разлюбезный братец, видно, не ожидал, что мама мне всё расскажет? И при нотариусе порвет данную тебе дарственную?! А потом – бац, да и перепишет – комнатку на меня! Как на единственную из всех, кто реально за ней ухаживал?!

- Врешь! – зарычал вдруг Гена и, опрокинув стул, поднялся над столом. – Я по компьютеру проверял! Вчера ещё было всё на меня!

- А сегодня, вот, на меня! – встала со стула Лида и развернула, насмешливо улыбаясь, сложенный вчетверо лист бумаги. – «Читайте, завидуйте, я гражданин Советского союза!» – поднесла она к налившимся кровью глазам Гены официальный, нотариально заверенный документ с гербовою печатью. – Ну-с, и что теперь запоешь, родной? Какие рулады о «частично» мертвых?

- Дай сюда! – вдруг вырвал Гена из рук у Лиды протянутый документ, скомкал его, растрепал в руках и разодрал на части. – Вот и вся твоя дарственная, сестричка! Нет её! И не было никогда! – дважды ударил он над столом ладонью о ладонь.

Лида насмешливо улыбнулась:

- Ну и дурашка же ты, Генуля! - сказала она с презрением. – Неужели бы я тебе подлинный документ, бычку годовалому, показала?! Вот такой у вас братец, старшенький! – победно взглянула она на всех, после чего обратилась уже к Николе и к застывшему рядом Леве. – А вы его в атаманы прочили. Меня им давить хотели. Глупыши.

- Ну, Лидка, ты и змея! – побагровел Никола. – Так развести родню! И это – сестра, по-твоему?!

- А вы, которые все хотели каждый всё под себя пригребать! Думаешь, я не знаю, как ты мамочку тут упрашивал, всё на тебя, любимого, или на твоего Георгия отписать?! А она не решилась «всё на тебе», вот вы её и бросили. Лежи, мол, до самых пролежней! Думали, что додавите! А оно, вишь, как вышло. Виктор явился, не запылился. И мамочку до смерти докормил! Так что я с ним сегодня же поделюсь. А вам троим – кушиш с маслом!

И Лида, усевшись на венский стул, сложила в замок перед грудью руки.

- Ладно, - беря себя в руки, глухо отметил Гена. – Ты ещё пожалеешь об этом, «сестричка», - пригрозил он Лиде поднятым вверх перстом. - Очень даже пожалеешь. Люся, пойдем отсюда! - отставил он венский стул и молча повел за собою к выходу всю свою немногочисленную, но крепко сколоченную семью.

Когда же он сам, его угреватая половина в черном костюме-тройке, а так же двоица его крепких, плечистых сынов-погодок, восьмилетний крепыш Кирилл и девятилетний борец Алешка вышли из-за стола и с напряженно-суровым видом вышагали в прихожую, из-за скамеек вышли семьи Николы с Левой. И если Николины толстячки, во всем подражая Гене, вышли из комнаты без скандала, то самый мелкий и юркий Лева все же не удержался и, покидая комнатку, на прощанье куснул сестру:

- Счастливо оставаться, Лидочка. Надеюсь, уворованное у нас наследство покроет твои расходы на похороны и поминки?

Лида, естественно, напряглась, но всё-таки удержалась. И, несколько свысока посмотрев на брата, отвернулась лицом к окну.

Лева кивнул с улыбочкой и, обращаясь уже к соседкам, вежливо попрощался:

- До свидания, баба Клава! И тебе, баба Настя, сто лет жизни! А ты, Витек, встретишься с Патриархом, передавай ему от меня привет. Каков поп, таков и приход! А ещё утверждали, что детдомовцы тоже люди!

За разошедшеюся родней стали прощаться с Лидой и материны соседки по коммуналке.

- Ладно, Лидок, пойдем мы, пожалуй, тоже, - сказала тщедушная тетка Клава и, первою встав со стула, взглянула на крепкую тетю Настю.

Тотчас же встав со стула, тетя Настя приблизилась к тете Клаве и поддержала её под руку.

- Бабоньки, да куда же вы? - вскочила за ними Лида. – Давайте ж ещё посидим малехо! Мамочку помянем…

- Нет, нет, нам пора уже, - выставив руку перед собой, твердо ответила баба Клава, а через миг - смягчилась: - Потом как-нибудь помянем. А пока – подустала я. Больно уж день сегодня какой-то тяжелый выдался. Хочется отдохнуть.

И она, опираясь на руку соседке по коммуналке, не торопливо вышла из комнаты в коридорчик.

Оставшись с братом наедине, Лида, взглянув на Князя, молча сидящего за столом, сонно и вяло выдохнула:

- Ну, что, Витёк, выпьем? За нашу маму, - потянулась она за бутылкой с водкой. - Ты-то, надеюсь, хоть не откажешься?

- Я… - не пью, - накрыл рюмку ладонью Князь. – И тебе, сестра, не советую. Лучше ложись, поспи малехо; а я пока уберу, - встал он из-за стола и принялся быстро сгребать в охапку тарелки с едва-едва початыми закусками. - День, и впрямь, слишком тяжкий выдался. Тебе отдохнуть пора.

Наблюдая за братом, таким неумелым и неуклюжим от неумения скрыть свои истинные эмоции, Лида насмешливо улыбнулась, после чего спросила:

- Значит, и ты считаешь, что я – змея? И поступила – дурно?!

Прекращая сгребать тарелки, Князь на мгновенье замер и, не поднимая взгляда, невнятно и сдавленно проурчал:

- В Евангелии ясно сказано: «блажены плачущие», а не те, кто всё под себя гребет. Обманщики – не спасаются.

- Так я же их – проучила! – вспылила в возмущенье Лида. – Это они хотели всё у меня украсть. И один, и второй, и третий, всё – под себя гребли! А Господь, Он не дал им свершить злодейство. А вот мне, за мои труды, и тебе – Он вернул сторицей! Разве же это не справедливо?!

Впервые взглянув на Лиду, Князь кротко ответил ей:

- Какая уж тут справедливость?! Если Божья, она – для всех: и для злых, и для добрых, и к миру ведет обычно, а не к войне со всеми. А оттяпать у братьев то, что нам по праву принадлежит, это значит стать хуже тех, кто хотел у тебя украсть. Такая «справедливость» - от диавола.

Лида рассерженно встрепенулась и, окончательно стряхивая с себя овладевшую зевоту, хрипло и сдержано вопросила:

- Так что же ты мне прикажешь, разделить наследство на всех и поровну?

- Да, - улыбнулся Князь. – Так будет по Божьему справедливо.

- А то, что я тут полгода, как рабыня Изаура, за мамой убирала, а они хоть бы рубль какой на молочко ей дали, - это что – не учитывается?!

- Там, - поднял Князь указательный палец под потолок, - всё учитывается. И каждому – по делам его после всего воздастся. А здесь к ближнему – как к себе относиться надо. А уж, тем более, к кровным братьям. Иначе ж какие мы после этого православные христиане?

- А я и не христианка! – твердо сказала Лида. – Ты уж, браток, как знаешь: хоть бздеи им повылизывай. А этих паразитов – по гроб жизни не прощу. Вот твоя доля маминого наследства, - достала она из кармана кофточки заранее приготовленный незапечатанный конверт без марки и положила его на стол, прямехонько перед Князем: - Можешь хоть всё этим хорькам раздать. Твоя воля. А я свою долю – для деток приберегу, - похлопала она себя по груди. – А ноне оставь посуду в покое. Да и ложись отдыхать. За день, небось, умаялся? А я завтра с утра всё вымою.

Оставляя в покое кипу собранных им тарелок, Князь повернулся спиной к сестре и молча пошел к двери.

- Ты – куда это, на ночь глядя? – удивленно спросила Лида.

- Пройдусь, воздухом продышу, - едва повернув к ней голову, кротко ответил Князь.

- А деньги ж чего не взял? А то я ведь в тороверка: возьму, да и передумаю: заберу твои мани-мани, будешь локти потом кусать, да только ведь поздно будет.

- Лида, ты же – совсем другая, - тихо заметил Князь. – Ну, зачем ты тут на себя всякую напраслину наговариваешь?

Лида тотчас же осеклась: на глазах у неё заблестели слезы.

- Эх, Лида, Лида, - тихо отметил Князь и, повернувшись лицом к двери, устало покинул комнатку.

Распечатанный конверт с пухленькой пачкой денег так и остался лежать на углу столешницы, в то время как Князь, натянув в прихожей спортивную курточку и кроссовки, вышел на лестничную площадку. И только после того, как входная дверь в глубине прихожей, пронзительно проскрипев, захлопнулась, Лида вдруг рухнула на кровать и, пряча лицо в подушку, сдавленно разрыдалась.

Глава № 24: ИСКУШЕНИЕ

Бредя по вечерним улочкам родного Алатыря, Князь понятия не имел, зачем и куда идёт. Он просто шагал и шагал вперед. И, пряча лицо от холодной ноябрьской измороси, местами переходящей во въедливую поземку, внутренне проговаривал про себя давно уже ставшую для него привычною «Иисусову молитву».

В какой-то момент прогулки город, где он родился, вдруг показался Князю совсем чужим: словно бы иностранным, что ли? Всюду, куда ни глянь, сияли бесчисленные щиты с яркими западными рекламами, лунным светом мерцали из темноты неоновые названия «Мини- и супермаркетов». Но больше всего его поразили вдруг обычные горожане, попадавшиеся ему навстречу: какие-то слишком уж нагловатые, совсем не похожие на себя, прежних, чувашки и чуваши. И от этого ощущения бесконечной душевной чуждости пробегавших мимо него людей Князю стало немного не по себе: одиноко и внутренне холодно, неуютно. Уже даже не головой, но сердцем, всем продрогшим до мозга костей нутром, он ощутил вдруг себя пришельцем, заброшенным в глубину Вселенной, малой бессмысленною песчинкой, обреченной на веки вечные болтаться в чужом и холодном Городе.

Правда, через мгновенье, за хорошо освещенной витриной сверхсовременного бутика, - там были выставлены на подиуме пластиковые кубы с итальянской офисной мебелью, - Князь наткнулся на обветшалую, с разбитой стеклянной дверью, темную проходную местного мясокомбината: здесь он когда-то работал грузчиком. И, примечая неподалеку, прямо через дорогу, знакомое общежитие, где он тогда же едва-едва не получил прописку, - так же внезапно, как он провалился в чужой, будто приснившийся ему Город, возвратился назад, в знакомый, до боли родной ему Алатырь. Вот они - темные стены его общаги, знакомые светящиеся окошки, плоская крыша, утыканная антеннами. И вдруг, под самою крышею с громким скрипучим грохотом распахнулось одно из окон и трое подвыпивших пареньков в расстегнутых на все пуговицы рубашках, высунувшись из комнаты, начали громко и вразнобой горланить:

- Ой, мороз, мороз, не морозь меня!

Не морозь меня, моего коня!

Всё случилось так буднично, так привычно, как было в его отлетевшей куда-то юности, когда он ещё молодым и сильным вернулся из армии на истоки, чтобы остаться здесь навсегда: заработать квартиру, обзавестись семьей и воспитывать, как водится, кучу малу детей.

Зачем же он вдруг сорвался тогда и улетел отсюда практически в никуда? А, может быть, это – сон, и все последующие события, - куча монастырей, Москва, Патриаршая резиденция в Переделкино, – только ему приснились? А что, если захоти и ущипни себя, и он снова проснется для этой, вот, самой простой и некнижной жизни, какою живут теперь эти три раскрасневшихся подвыпивших паренька, поющие на морозе?

А что, если плюнуть на всё, что было: взять, да и завернуть в эту обшарпанную общагу с вечно скрипящей дверью, найти там кого-нибудь из старых своих знакомых, устроиться с его помощью тем же грузчиком на разделку и снова вернуться к планам по зарабатыванью жилья с последующей женитьбой ради жизни в кругу семьи, в заработанной собственными руками, лично твоей КВАРТИРЕ? Зачем же скитаться весь век по миру, жить по чужим углам, смиряться перед любым, даже самым глупыми и унижающими тебя начальниками, быть всегда ниже и бексправнее всех, встречающихся тебе по жизни? Не лучше ли хоть какое-то стабильное положение, и хоть какая там никакая, а всё же СВОЯ, РОДНАЯ, честно заработанная тобою КОМНАТКА?!

Князь не успел ещё до конца додумать всех этих очевидных мыслей, столь внезапно пришедших ему на ум, как изнутри него же, так же стремительно-безотчетно, как налетели мечты о своем угле, вдруг, поднялось и вырвалось одно только слово:

- Нет!!!

Как раз пробегавшие мимо Князя две молоденькие чувашки в куцых нейлоновых курточках и в узких, в обтяжку, джинсиках, с ужасом оглянулись на громко вскрикнувшего прохожего. И, не сказав ни слова, поспешили, как можно быстрее и незаметней, улизнуть от него во тьму ближайшего к ним подъезда.

Освещенные спереди фонарем и окнами общежития, девушки юркнули друг за дружкой за приоткрытую дверь, в общагу, а Князь только молча взглянул им вслед. И, ещё толком не понимая, почему же он принимает именно это, а не какое-то более взвешенное и осмысленное решение, быстрой уверенною походкой прошел по мокрому тротуару мимо светящихся желтых окон давным-давно для него чужого рабочего общежития и ускользнул в холодную, почти непроглядную темень точно такого же не родного, заснеженного Алатыря.

Глава № 25: «СЛУЧАЙНАЯ» ВСТРЕЧА

Кутаясь в поднятый воротник промокшей до нитки курточки, Князь уже начал было присматривать какой-нибудь тихий и не запирающийся подъезд для будущего ночлега, когда внезапно его окликнули:

- Князь! Князь, постойте?! – долетело вдругорядь, из-за спины.

И как только Князь обернулся, к нему, от светящейся невдалеке витрины, с прямо противоположной стороны улочки, быстрой уверенною походкой приблизилась небольшая угловатая женщина лет сорока пяти. Одетая в самое что ни на есть простое зеленое пальтецо и в синюю мохеровую шапочку, она радостно улыбнулась Князю:

- А я-то смотрю-смотрю, Вы или не Вы? Вроде бы Вы, но какой-то странный: не кричите на всех, не размахиваете метлой…. Ну, да, это я, Людмила, которая в Переделкино первой узнала Вас. И рассказала Вам о Вашей больной маме. Так Вы, значит, к ней приехали?

- Да, я её сегодня похоронил, - спокойно ответил Князь. - Все деньги, которые старец мне на дорогу дал, на похороны потратил. А теперь, вот, ни прописки в паспорте, ни денег… хотя бы уж на заочное отпевание. И даже, где заночевать – не знаю.

- Прекрасно! – всплеснула в ладоши женщины и радостно улыбнулась. – Именно Вас-то я и искала! Представляете, - тотчас взяла она Князя под руку и, как доброго старого проверенного знакомого, повела его за собой, вдоль улицы. – Ровно год назад ко мне в Исыклы, есть такой городок, в Куйбышевской области, вдруг приходит заказное письмо из Алатыря. Оказывается, у меня здесь был какой-то троюродный дедушка, Александр Поликарпович Семибояров. И вот он внезапно умер. А все свое довольно внушительное наследство – завещал мне, как единственной своей законной наследнице. Сегодня я его получила. И подумала: чтобы не впасть в искушение, я должна эти деньги потратить на что-то доброе, ну, хоть бы на ту же благотворительность. Или, как в Вашем случае, на помощь нуждающимся в беде.

Так, совершенно «случайно», прямо, как в плохом советском кино, Князь приобрел себе благодетельницу, которая не только устроила его на ночлег в гостиницу, а утром – выдала деньги на заочное отпевание его усопшей родительницы, но и, купив плацкартный билет до Куйбышева, увезла его за собой в небольшой провинциальный городишко Исыклы. Где и в три дня прописала Князя у себя в двухэтажном кирпичном доме. После чего купила Князю плацкартный билет до Москвы и даже дала ему немного карманных денег на дорогу.

Прощаясь с Князем на местном ж.д.вокзале, Людмила сказала с грустью:

- Хорошо Вам, у старца всегда под крылышком. Если что, обо всем на свете посоветоваться можете. А я – одинокая баба-дура. Часто мозгов своих не хватает. А посоветоваться-то и не с кем.

- Так Вы мне, если что, пишите: я старцу и передам, - тотчас же отозвался Князь. – А уж он-то обязательно Вам ответит. Всем отвечает, я точно знаю. Просто писем к нему – по три наволочки каждый день приносят. Вот он не сразу и отвечает. Но Вы лучше мне пишите. А внутрь письма записочку положите: я её старцу и передам. А потом попрошу ещё, чтобы он и с ответом поторопился. А я уж его Вам обязательно перешлю.

- Правда!? А так – прилично… - на миг усомнилась Людмила.

- Еще как прилично! – подбодрил её Князь. – Пишите просто: Москва, Переделкино, Патриаршая резиденция, Виктору Яковлевичу Крылову, а в скобках - Князю. Письмо обязательно мне дойдет.

Глава № 26: ВОЗВРАЩЕНИЕ

Сразу по возвращении Князя в Москву, в Патриаршей резиденции в Переделкино прямо у входа в храм его встретила уже хорошо нам знакомая «староста», Патриаршая Дама, Татьяна Дмитриевна. С характерной язвительною ухмылочкой она с места в карьер спросила:

- Ну, что, золотой, пробзделся? Знамо дело: холод – не тетка, все бомжи к ноябрю слетаются. Ладно, бери лопату, да убери хорошенько двор. А потом ступай на подворье. Пока ты там по Мордовиям прохлаждался, нам спонсоры лошадь, козу да коровку по случаю подарили. Толку с них – никакого. Да Патриарху нравится. Вот и будешь у них за главного. Пуще, чем за собой, ходи! Чтобы чистыми были мне и завсегда накормленными! А увижу какую грязь, уволю без разговоров. Да, и таджиков я твоих кишнула. Повезло тебе, Князь Крылов. Один теперь в комнате будешь жить. Бабу учую, выгоню. Напьешься, пойдешь, вон, к ним, - указала она на чету бомжей, прятавшихся за дерево, что росло на краю небольшой полянки, которою завершался прихрамовый патриарший двор.

- Ну, что, всё понял? – взглянула она на Князя с насмешливым полупрезрением, как на ничтожного дикаря.

- Так точно! – в тон ей ответил Князь и, приставив лопату черенком к виску, вытянулся по струнке: - Разрешите исполнять приказ, товарищ командир?

- К пустой голове – лопата не прикладывается, - вальяжно сказала Татьяна Дмитриевна и, повернувшись лицом к подворью, у открытых ворот которого как раз появилась толстая неуклюжая тетка в белом, расстегнутом на все пуговицы халате, - патриаршая повариха, - Валя, тотчас же перешла на крик: - Валька, опять воруем?! Ну, я тебе сейчас….

Вынеся за ворота патриаршего хоздвора огромную хромированную кастрюлю, из-под крышки которой валили густые клубы белого клубящегося пара, повариха сделала пару шагов к сараям и под пристальным взором Татьяны Дмитриевны тупо остановилась.

– Ты, что, малахольная!? – пошла на неё Патриаршая Дама. – Сколько раз тебе говорилось, воруй по чуть-чуть, под вечер, интеллигентно. Ну, кто же средь бела дня выварками из церкви тащит? Ну-ка, неси обратно!

- Так я же свинью покормить хотела, - проблеяла повариха, - Тут капуста одна да картофельные очистки.

- Я тебе дам очистки! Так дам, корова недоенная! – приблизившись к поварихе, замахнулась на неё Татьяна Дмитриевна. – Что, попросить не могла, уродина!? Я, что вам, в помоях когда отказывала?! Нет, лишь бы без благословения утащить! Вот выгоню, будешь знать, как нагло, средь бела дня, в пику мне, самовольничать!

Наблюдая за этой сценкой, Князь поневоле крякнул и, перекрестившись на золоченые купола, тускло поблескивавшие над храмом, тихонечко, про себя, шепнул:

- Ну, вот я и дома.

Глава № 27: ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ…

С того волглого ноябрьского полдня, когда Князь возвратился с родины в Переделкино, кроме ежедневной очистки прихрамовой территории, на него легла еще и уборка стойл, а так же кормежка коровы Розы, козы Ромашки и старого полуслепого лошака Артема. Их поселили в наскоро переоборудованном под скотный двор одноэтажном кирпичном доме, где при советской власти располагалась школа. В бывшей учительской, между шкафом для книг и постаментом с расколотым бюстом Ленина, стояла корова Роза; в классе для первоклашек, возле горы сваленных в кучу парт, разгуливала коза Ромашка; а полуслепого каурого жеребца Артема сунули в темную мастерскую с парой забытых литых станин. Лошак постоянно бился о выпуклости станин, но вынести их из полуподвала и сдать на металлолом Князю не позволила все та же Татьяна Дмитриевна.

- Не мы их сюда вносили, ни нам их и выносить, - сказала она, закрывая тему; и Князь, побурчав, смирился, из жалости к жеребцу завалив станины прогнившими ватными одеялами: благо, их в школьном полуподвале, в залитой протухшей водой котельной, валялись целые горы.

Осень в тот год стремительно обернулась в зиму. Уже к концу ноября выпал обильный снег. Так что Князю, чтобы пробить тропинки для прихожан, приходилось вставать с постели едва ли не в половине третьего, а ложиться, естественно, после всенощной, часиков в десять вечера. При этом очистку стойл и трехразовую кормежку патриарших любимцев, - козы, коровы и лошака, - никакие обильные снегопады отменить, естественно, не могли. Вот и крутился наш Князь весь день, буквально, как заведенный: не успел расчистить прихрамовые тропинки, беги на хоздвор, выметай за скотиной стойла; только-только досыта накормил корову, подслеповатого лошака Артема и беременную козу Ромашку, как и у самого, глядишь, уже подсасывает под ложечкой. А завтрак, обед и ужин у грозной Татьяны Дмитриевны в строго лишь отведенный час: опоздал, замешкавшись у коровы, или задержали какие-нибудь паломники, толпами съезжавшиеся к старцу Кириллу (Павлову), значит, сиди голодный.

К тому же зарплату Князю месяцами не выдавали.

- Пропьешь ведь, - цедила сквозь зубы Татьяна Дмитриевна. – Пускай у меня лежат. Деньги целее будут. Ну, на фиг они тебе? Напоен, кажись, накормлен, одежды – хоть завались: вся рухольная в гумпомощи, за всю свою жизнь не сносишь! А заболеешь, ступай в лазарет, лечись: опять же – за так, бесплатно. Так что – отстань, потом…

Другой бы на месте Князя давно бы, наверное, возроптал; а он, знай, гребет лопатой; чаю попил и опять доволен.

За такую безропотность и безбытность судьба иногда награждала Князя самыми неожиданными подарками. Однажды, когда он возился с козой Ромашкой, из-за спины к нему подступил Патриарх Алексий Второй. Постояв за спиной у Князя, он послушал, как тот с животиной возится, да и сказал, посмеиваясь в седую окладистую бородку:

- А ты, брат, и впрямь ведь - Князь. С козою, как с ровнею, разговариваешь. А как же ты к людям тогда относишься?

- А – по-евангельски, как к себе, - бойко вскочив с корточек, улыбнулся Владыке Князь и, сложив руки в лодочку для благословения, чинно и радостно поклонился: - Благословите, Ваше Святейшество.

Глава № 28: СТАРЕЦ КИРИЛЛ (ПАВЛОВ)

Но значительно чаще, чем с Патриархом, обстоятельства жизни сводили Князя со старцем Кириллом (Павловым).

По-армейски подтянутый и особо не разговорчивый, старец, казалось, как получил на войне приказ защищать ничем особо не примечательный серенький Сталинградский дом, так и остался там до конца, - в духовном, внутреннем Сталинграде. И если тогда, на плотском переднем фронте, заведомо обреченный командованием на смерть, лейтенант Иван Дмитриевич Павлов стойко удерживал от врага родимую пядь земли, много не рассуждая о смысле возможной гибели; то и теперь, находясь на переднем крае душевно-духовной брани с врагами намного более мудрыми и изощренными, чем фашисты, он одной беспрестанной молитвой к Богу, с помощью Божьей, да силой духа, дарованной ему Свыше, вел явно неравный бой с легионами падших ангелов, отдавая всего себя каждому встречному без остатка. И что самое любопытное, этой дивной душевной стойкости, этого невидимого внутрисердечного плацдарма, на котором Архимандрит Кирилл (Павлов) продолжал удерживать молитвенную связь с Небом, даже теперь, в условиях все усиливающегося мирового цивилизационного хаоса и все сметающей на своем пути Мамоны, вполне хватало на то, чтобы не растеряться, не скукситься, не погибнуть. Ежедневно толпились к Старцу тысячи, сотни тысяч духовно больных людей. С трудом приходя в себя после семидесятипятилетней эпохи повального атеизма, кухарки и врачи, профессора и артисты, профессиональные дипломаты и брошенные на произвол судьбы бывшие рабочие и крестьяне приходили к Старцу сметенными, растерянными, отчаявшимися, а уходили от него полными сил и веры в финальное торжество Христова Добра и Правды.

Беседы с архимандритом Кириллом (Павловым) проводились обычно в одноэтажном белокаменном домике слева от входа в храм. Здесь, в бывшей рабочей трапезной, в силу насущной необходимости переоборудованной в комнату ожиданий и встреч со старцем, толпились как нищие, так и постсоветские элитарии. Правда, у сильных мира сего, - у банкиров и депутатов, у артистов и у бандитов из солнцевской братвы, - всегда имелось достаточно денег для того, чтобы купить любого, нужного им «человечка». А так как при всем при том они не имели ни времени, ни терпения для того, чтобы выстоять многодневную очередь к Старцу Божию, «элитарии» добивались аудиенции с отцом Кириллом (Павловым) несколько иным путем. Так банкиры и депутаты, представители солнцевской братвы и прочие вип-персоны, без лишних докучливых разговоров обращались обычно к Татьяне Дмитриевне; и Патриаршая Дама, за небольшой презент, подаваемый ей в конвертике, проводила особо нетерпеливых элит-персон мимо стоявших в очереди простолюдинов непосредственно в келью к старцу.

Чтобы раз уж и навсегда покончить с этой несколько щекотливой темой, скажу, что многие вип-персоны, после беседы со старцем Божьим, а иные так даже во время исповеди – вкладывали конвертики с пухленькой пачкой денег в сухонькую ручонку или в карман подрясника о. Кирилла. И старец их не бранил и не обличал во взятничестве, а прямо напротив: смиренно благодарил за помощь…. И уже следующему в очереди паломнику: скромному погорельцу или многодетной больной вдове отдавал, не глядя, только что полученные им деньги. Так, с помощью духоносных Старцев, всегда и во все века происходило у нас, в России, перераспределение излишков средств из карманов богатых, но не очень братолюбивых жертвователей к попавшим в беду, к больным, а то и к просто нуждающимся членам Церкви. Точно таким же образом, как мы помним, получил в своё время конверт с деньгами на прощальный визит к умирающей матери, а там и на новый российский паспорт и герой нашей правдивой были, Князь. Так, должно быть, и до скончания века русские православные люди будут перераспределять излишки своих богатств между сирыми и убогими, бедными вдовами и бомжами. Вы спросите, а почему это только русские?! Отвечаю: потому что во всем остальном мире, - как в языческом, так и в иудейском, да и в конец иудеизированном – католически-протестанстком деньги считаются едва ли не единственным мерилом праведности. И только у нас, в России, все еще помнят пока о том, что «трудно богатому войти в Царствие Небесное», а нищелюбие, даже в домах отъявленных бандитов и прохиндеев, все-таки признается христианскою ДОБРОДЕТЕЛЬЮ.

Однако вернемся к Князю.

Находясь в непосредственной близости от старца Кирилла (Павлова), Князь иногда помогал ему взойти в гололед на крылечко храма, - Виктор Яковлевич Крылов частенько оказывался, что называется, на виду. И именно поэтому, в силу незнания тонкостей здешнего этикета, к нему зачастую и обращались многие залетные вип-персоны.

Так, однажды зимним морозным утром в просвете между деревьев, примыкающих к Патриаршей рощице, скромно остановился новенький «Мерседес». Из его фешенебельного салона неторопливо выбрались высокий седой хохол в длиннополом, до щиколоток, пальто и крепенький разбитной чуваш в куцей, едва прикрывающей зад, дубленке. Пока хохол любовался чудесным зимним видом, - искрящимся в блестках снега белокаменным Патриаршим храмом с сотней-другой людей, толпящихся перед ним, - чуваш прошел в глубину картинки. И, безошибочно выцепив из толпы спортивного вида скуластого мужичонку с небольшой, аккуратно подстриженною бородкой: он стоял, опираясь на деревянную, снегоуборочную лопату, - деловито спросил его:

- Чуваш?

- Допустим, - щурясь от яркого солнца, с интересом взглянул на него Князь.

- Земляки, - протянул ему руку водитель «мерса».

И как только они обменялись с Князем крепким единоплеменным рукопожатием, напрямую спросил его:

- Со Старцем свести сможешь?

- А то, - прямо ответил Князь.

- Вячеслав Яковлевич! – окликнул Чуваш Хохла, и как только седой мужчина в длиннополом, расстегнутом на все пуговицы пальто, подступил к нему сквозь толпу, Чуваш указал на Князя: - Чуваш. Он Вас сведет со старцем.

- Вячеслав Яковлевич Шевченко, директор фонда «Святая Русь»! – протянул Князю руку донельзя воспитанный седовласый.

- Крылов! Виктор Яковлевич! – с широкой добродушной улыбкой пожал ему руку Князь и прояснил затем: - Мы с Вами как два писателя, Вы – Шевченко, я - Крылов. И оба – Яковлевичи! Это неспроста!

- Всё неспроста, - глубокомысленно заключил Шевченко и, вытащив из кармана заранее приготовленный, распечатанный конверт с толстенькой пачкой денег, протянул его Князю со словами: – Держи, писатель. Да помолись за раба Божьего Вячеслава.

Будучи по натуре человеком простым и искренним, Князь тотчас же, с любопытством, заглянул в конверт. И, увидев там толстую пачку новеньких стодолларовых банкнот, так и присвистнул от неожиданности:

- Вячеслав Яковлевич, а Вы уверены, что этот конверт – для меня у Вас приготовлен?

- Уверен, - успокоил его Шевченко и попросил затем: – А теперь проведи-ка меня к старцу.

- Пойдем, - суя конверт со стодолларовыми банкнотами в боковой карман драной спортивной курточки, спокойно ответил Князь. И мимо толпы паломников, ждущих выхода старца у небольшой, заалтарной двери, повел Вячеслава Яковлевича непосредственно внутрь собора.

- Осторожней! – деловито расталкивая толпу, ждущую старца внутри притвора, завел он Шевченко на солею, а там уже и в алтарь.

- Куда?! – замахал на него руками толстенький молодой дьячок, появляющийся навстречу, из-за алтарных врат. – Тут место одним епископам, да архимандритам! – указал он на длинный ряд благообразных владык с золотыми нагрудными крестами и с усыпанными жемчугом панагиями, да на таких же белобородых, только в монашеских клобуках, степенных архимандритов, дожидавшихся своей очереди внутри мерцающего свечами и лампадами алтаря.

- А ты почем знаешь, кого я веду? – солидно отрезал Князь и, оставляя лопату под самой алтарной дверью, ввел Вячеслава Яковлевича в алтарь.

Оказавшись в гуще владык и архимандритов, в метрах пяти от старца, - он исповедовал щупленького епископа у раки с мощами священномученика Митрополита Филиппа (Колычева), - Князь тихо шепнул Вячеславу Яковлевичу:

- Тут ты уж сам давай. Становись вот за этим рыжим, - втиснул он Вячеслава Яковлевича в очередь за огромным рыжебородым Митрополитом в украшенной изумрудами Панагии.

- Спасибо, - пожал ему локоть Вячеслав Яковлевич и, оглядев сравнительно небольшую очередь к стулу о. Кирилла, - старец что-то как раз нашептывал коленопреклоненному перед ним Владыке, - спокойно встретил весьма недовольный взгляд застывшего перед ним Митрополита.

Князь, между тем, отступил за дверь. А уже через пару дней, закупив на всю тысячу двести долларов, полученных им от Вячеслава Яковлевича, сахара, рыбы, муки, консервов, макаронных изделий, круп и прочей съедобной снеди, почти недоступной в те времена обычным постсоветским смертным, на старенькой резидентской «Волге» перевез всё это богатство в Пайгармский Параскево-Вознесенский женский монастырь, в Мордовию. Накануне он как раз получил оттуда письмо, в котором монахини жаловались ему, что в силу «шоковой терапии» они едва сводят концы с концами. Вот почему Князь и упросил водителя храмовой «Волги», Олега Гмырю, чтобы тот за оплату бензина туда и обратно помог ему перевезти продукты в некогда приютившую его обитель.

Глава № 29: ДУРАК НЕПУГАННЫЙ.

Об этом первом примере Княжеской «нестяжательности», благодаря общительному характеру Олега Грмыри, вскоре узнало всё Переделкино. И потянулись к Князю… братки из Солнцевской группировки. Видя князеву сострадательность и абсолютную бескорыстность, они решили через него отдавать на Церковь десятую часть от своих неправедно вырученных богатств. И Князь, как ни странно, не стал кобениться. Все, приносимые ему «деньги крови», он тотчас же раздавал: иной раз – дальним бедным монастырям, иной - местным бомжам и нищим, а больше всего и чаще - одиноким старушкам и старикам, да всеми забытым вдовам, калекам и беспризорникам. Когда же слухи о его подвижнической деятельности дошли, наконец, и до Татьяны Дмитриевны, Патриаршая Дама при встрече с Князем кривенько усмехнулась:

- Ты, говорят, воровские деньги бомжам и аликам раздаешь?

- Не знаю, какие они там: воровские или не воровские, - скромно ответил Князь. – Я ведь не старец Божий: и мне это дело не открывается. Да и не только бомжам и аликам я раздаю продукты, которые покупаю на даденые мне деньги. В монастыри бедные рассылаю. Развожу одиноким старухам и старикам. Да и так, кто попросит. Бедствующим.

- И, что, ты, действительно, всё до копеечки растрынькиваешь на нищебродов? Даже на конфетки себе не оставляешь?

- А зачем мне твои конфеты? – дерзко ответил Князь. - От сладкого зубы портятся. Да и сахарный диабет можно заполучить. А с той зарплатой, какую ты мне платишь, на лекарства особо не разбежишься.

Татьяну Дмитриевну передернуло. И она, багровея, хмыкнула:

- Ну и дурак же ты, Князь Таврический. Другой на твоем бы месте за пару лет при таких раскладах на комнатку мог бы себе скопить. А то так и на квартирку. А ты так и подохнешь ведь, как собака, где-нибудь под забором. И даже креста на твою могилу некому будет вбить.

- Всё в руках Божьих, - спокойно ответил Князь и продолжил тщательно соскребать лопатой свежий налет снежка с прихрамового асфальта.

- Ну, ты… либо и впрямь блажной, - поджала губки Татьяна Дмитриевна, - тогда тебе под забором как раз и место. Либо – дурак непуганый! Ну, ничего, прозреешь. Все мы с этого начинали. Евангелие да Святых Отцов друг дружке взахлеб почитывали. Да жизнь оказалась куда сложнее, чем эти писульки авв. Вот мы и поумнели. Но, вижу, тебе это не грозит…

И Патриаршая Дама, скорбно поджавши губки, с обидою и с достоинством удалилась.

А, между тем, волна мускулистых братков-дарителей так же внезапно, как подступила, вскоре потом и схлынула. Годика через три-четыре в качестве князевых меценатов остались лишь Вячеслав Яковлевич Шевченко, да еще поневоле прижившийся при старце Кирилле (Павлове) бывший водитель самого «Михася»ⁱ, некто - Александр Иванович, по прозвищу – Хромой. На одной из бандитских «стрелок» ему прострелили спину. Так что, не будучи в силах ковать и дальше свой криминальный бизнес, Александр Иванович «покаялся» и после того, как каким-то чудом поднялся с кресла-каталки для паралитиков, перешел на службу снабженцем к Патриаршей Даме - Татьяне Дмитриевне.

Правда, ни Александр Иванович, ни Вячеслав Яковлевич по тысяче долларов в одном конверте Князю больше уже не жаловали. «Лихие девяностые» с их неограниченными возможностями для «криминальной элиты нации» и с диким полуголодным существованием для всех остальных «лохов» сменились эпохой «Путинской стабильности», когда одни, разбогатевшие на крови, получили от власть имущих гарантию бизнес неприкосновенности, в то время, как все иные, наконец-то, начали получать хоть какую-то более-менее стабильную зарплату, отчего князевы веерные раздачи пищепродуктов потеряли свою былую актуальность и как-то сами собою сошли на нет.

У выживших же к «нулевым» братков рост капиталов начал происходить уже без видимого пролития чьей-то невинной крови. Теперь деньги больше приобретались через вложения под большие проценты в банки или ссужалась под те же чудовищные проценты на всевозможные операции по скупке-перепродаже краденого. Да и сами бывшие бандюки резко преобразились: сменили революционные кожаные пальто и нелепые малиновые пиджаки на дорогие классические костюмы от кутюр и превратились в добропорядочных солидных граждан: стали заправскими депутатами самых различных дум или вошли в советы директоров всевозможных фирм, брокерских контор и фондов. Откупаться от Бога в таком формате становилось совсем бессмысленно, поэтому «новые русские» и прекращали жертвовать на всякого рода благотворительность: а если что ещё и давали по старой бандитской памяти, то уже больше не пачками стодолларовых купюр, но скромно, - когда - по сто, а когда и вовсе по десять долларов.

Между тем, во вновь открывшуюся эпоху «духовного возрождения» о прозорливом старце Кирилле (Павлове) узнали уже не только крутые бедовые мальчики с пистолетиками, проживавшие в «лихие девяностые» каждый день, как свой последний час. В стабильные «нулевые» в церковь пришли уже деловые, уверенные в себе госслужащие, - незаметные с виду дяденьки в белых рубашках с галстуками и в сереньких пиджачках, а также их боевые, скромно причесанные подружки в длинных, аж за колени, юбках.

Глава № 30: КРАМЕР

Так уж случилось, что в тот яркий весенний день, когда старца Кирилла (Павлова) решил посетить Глава одной из Московских градостроительных Управ, Виктор Иванович Крамер, Патриаршая Дама - Татьяна Дмитриевна ненадолго отъехала к своей дочери, в Ленинградскую область, в город - Санкт-Петербург. Так что найти кратчайший выход на старца Божья знакомый Крамеру батюшка посоветовал через Князя.

Будучи человеком запредельно вышколенным и скромным, Виктор Иванович сразу же по приезду в Патриаршую резиденцию, оставляя свою машину на краю прихрамовой площади, самостоятельно отыскал самого разбитного и напевающего из дворников и обратился к нему с почтением:

- Извините, вы, случайно, не Князь?

Прекращая насвистывать модный в тот день мотивчик, Князь оглянулся на точно такого же, как и сам, - и по комплекции, и по росту, - бритого мужичонку в сером костюме и в белой рубашке с галстуком и приветливо подтвердил:

- Чего надо-то?

– Мне сказали, - с улыбкой продолжил Крамер, - что Вы можете устроить мне встречу со старцем, - и уточнил с каким. - С архимандритом Кириллом (Павловым).

- Сам-то - верующий? – спросил почему-то Князь.

Крамер скромно перекрестился.

- Ладно. Пойдем со мной, - взглянул Князь на проходную в высоком белокаменном заборе Патриаршей резиденции и, отставляя метлу под храм, тихо проинструктировал: - Только не отставай. И если что, молчи. Я все за тебя скажу.

- Понял, - скромно ответил Крамер и, направляясь уже за Князем к кованным воротам, ведущим во внутренний двор Патриаршей резиденции, скромно и доверительно прояснил:

– Я завтра в загранку еду, по святым местам. Вот мне и посоветовали вначале взять благословение у старца. Или, быть может, этой причины не достаточно?

- Почему же? - шагая на шаг впереди Крамера к железной, в запертых воротах, калитке, спокойно ответил Князь. – Иные, вон, перед тем, как новый телик себе купить, неделями здесь простаивают. Чтоб старец их, значит, благословил, – и, нажимая на кнопку звонка у проходной в воротах, глубокомысленно подытожил: - Всякий сходит с ума по-своему.

Как ни странно, ни два казака, лениво выглянувшие из-за железной двери в воротах, ни бедовая санитарка Валечка, выскочившая навстречу из-за двери прихожей скромной старческой кельи, не обратили на Князя и на его скромного протеже совсем никакого внимания. Спокойно, без всяких ненужных слов, Князь провел Крамера прямо в келейку к старцу. И только, увидев отца Кирилла, молча сидящего на небольшой деревянной койке с руками, устало опущенными между худых коленей, прямо с порога прогрохотал:

- Батюшка, тут человек заграницу едет, по святым местам. Может, благословите?!

- Ох, Витя, Витя, - выходя из глубокой молитвенной задумчивости, смиренно взглянул на Князя до нельзя уставший Старец: - Ты как всегда без стука. Ну, ладно, входи уже, коль пришел. Где он, твой человек? Этот, что ли?

- Ну, да, - подвел Князь к Старцу Главу Управы.

Мягко взглянув на плотного, спортивного вида дворника, а после того - на такого же коренастого, только интеллигентного и аккуратно постриженного Главу, - старец, задумавшись, спросил:

- А вы, случайно, не родные братья?

- Да я его впервые вижу, - громко ответил Князь. – Даже звать-то не знаю как!

- А похожи, - задумчиво подытожил о. Кирилл. – Очень даже похожи. Наверное, вы подружитесь. И станете побратимами.

- Я не против, - смущенно поглядывая на старца, твердо ответил Крамер.

- Вот и прекрасно! – обрадовался о. Кирилл. – Оба Вити. И оба такие славные. Ты уж его, громыхалу Божьего, не обижай, - попросил он Главу Управы, после чего обратился к дворнику: – А ты слушайся умного побратима! А ну-ка, дайте мне ваши ручки, – взял он за руки дворника и Главу Управы и, сведя их ладони в один замок, спокойно, строго-настрого повелел: - Благословляю вас, братья, на побратимство на всю оставшуюся жизнь.

С тех пор, как ни странно, и до сегодняшнего дня это старческое благословение неукоснительно соблюдается. Всякий раз, когда у Князя возникает необходимость во встрече с высокопоставленным побратимом, он берет свой сотовый телефон, тогда же ему подаренный запасливым побратимом, набирает известный только ему одному побратимский номер и, дождавшись ответа, громко роняет в трубку:

- Князь на проводе. Есть дело на два миллиона.

И если Крамер не за границей, он в ту же секунду, невзирая ни на какую загруженность по работе, бодро и радостно отвечает:

- Слышу, слышу. Заходи. Завтра. К одиннадцати. Окей?

- Буду! – по-солдатски чеканно роняет Князь; и какие бы там ни были у них дела, но только на следующее утро два побратима всегда встречаются. Чаще - у Крамера в кабинете, но бывает, что и на улице, у выхода из метро или где-нибудь по дороге из N-ной Управы в мэрию.

Обычно Князь просит немного денег на какое-нибудь очередное доброе начинание, и скромный Глава Управы, практически без вопросов, даёт ему вдвое больше.

Только однажды Виктор Иванович возмутился и не сразу пошел навстречу духовному побратиму. Это случилось в критическую минуту жизни другой героини наше правдивой были, Патриаршей Дамы, Татьяны Дмитриевны.

Примечания:

1. Главарь солнцевской братвы.

Окончание следует