ЗВЕЗДОЧЕТ (киноповесть). Иван Жук

Моему другу, автору книги «Две Библии — два пути»,

Игорю Леонтьевичу Гаврилюку посвящается…

Степень духовного роста дается распятием. Чем выше

духовность, тем более одинок, гоним, неразделен и проклят.

Знай, на что идешь.

Архиепископ Иоанн (Береславский)

В темном небе, над освещенным луною садом, ярко мерцали звёзды.

Но вот одна из них сорвалась с насиженного гнездовья и, прочертив прямую светящуюся линию справа налево и сверху вниз скатилась за темные кроны яблонь.

— Мама, мама, звезда упала! — громко выкрикнул хрупкий трехлетний мальчик, облаченный в белую, до щиколоток, ночнушку.

Повернувшись лицом к молодой, двадцатипятилетней женщине, сидящей на стуле, возле костра, он возбужденно и радостно доложил:

— И это уже вторая.… Нет, третья за это лето!

— Ах, ты мой звездочет, — привлекла мать ребенка к своей груди и, нежно целуя его в вихрастую, пенящуюся мягким завитками голову, ласково предложила: — А ты загадай желание. Существует поверье, что когда кто-то увидит, как падает звезда, и успеет загадать желание до того, пока она ещё не погасла, то любое твоё желание обязательно исполнится. Обязательно!

— А что такое «поверье», мама? — заинтересованно спросил мальчик.

— О! — с кислинкою протянула мать. – Ну, ты у меня и нуда. Да пока ты будешь выяснять, что там да как, любая звезда погаснет. И никакое желание не исполнится. Шустрее в жар-птицу вцепляться надо. Иначе – она улетит от тебя, Игоша.

— Ну, улетит и улетит, - спокойно ответил мальчик и снова спросил у матери: - Так, а что такое «поверье», мама?

С резким протяжным скрипом приотворилась дверь, и из едва освещенной телеэкраном, погруженной в рассеянный полумрак гостиной, на захламленную невымытою посудой кухню вошла высокая, в одной лишь ночной сорочке, двадцатипятилетняя заспанная Девица.

При её появлении, застывший лицом к окну, среди высоких гор сваленных на столе и в раковине тарелок, худой, длинноволосый, лет двадцати пяти бородач в трико как-то невольно сжался. И, продолжая смотреть в темноту за стеклами, изготовился к длинному ненужному разговору.

Со спины подойдя к мужчине, девица чмокнула его в ухо и, водрузив на плечо застывшему несколько подувядшую, со следами былой красоты мордашку, облизнула пересохшие с перепоя губы:

— Не спится? И мне — тоже. Водка опять паленая. Это какой-то мрак. С каждым днем все хуже и хуже. Может быть, кофейку?

Бородач скосил глаза на девицу и вновь посмотрел в окно:

— Тридцать третья.

— Что? — потерлась девица о спину бородача.

— Звезда, говорю, упала. — Кивнул бородач в темноту за стеклами. — Тридцать третья за мою жизнь. И впервые — я успел загадать желание.

— Желание? — обняла его со спины девица: — Ты хочешь сделать мне предложение?

— Лучше уж кофейку, — с тоской посмотрел на девицу бородач.

Взглянув в глаза собеседнику, девица уже спокойно и безразлично выдохнула:

— Хорошо. Сейчас поставлю.

Затем они пили на кухне кофе, и бородач, помолчав, сказал:

— Мою гитару продашь Валерке. Он давно на нее облизывается. Ну а бабки возьми себе. Купи там чего-нибудь. В память о Звездочете.

От удивления поперхнувшись, девица навзрыд раскашлялась. И, оторвав от мотка туалетной бумаги жамканную полоску, обмакнула ею свои припухшие, в кофейном налете губы:

— Ты че, уделать себя решил? Жить надоело, что ли?

— Ну, не настолько, чтобы жизни себя лишать. — Поднялся Звездочет со стула и, отставляя полупустую чашку на край столешницы, спокойно и взвешенно подытожил: — В монастырь отвалить решил. Тишины хочу. Ти-ши-ны.

Громко гудел большой благовестный колокол. И под раскатистый перезвон его за настежь распахнутой дверью огромного, но еще не очень устроенного, недобеленного и плохо убранного игуменского кабинета трое трудников в телогрейках бойко вносили в кладовое помещение увесистые мешки с цементом.

— Володя, на склад не забудь две тонны, — из глубины кабинета сказал бригадиру трудников игумен монастыря, сорокапятилетний о. Антоний, и как только из-за двери в ответ ему донеслось «Да, я помню», обратился к сидящему перед ним на стуле за столешницей с кучей бумаг Звездочету: — Ну, какая уж тут тишина? Стройка, брат. Возрождение. Так что советую подумать, прежде чем к нам идти.

Сидя боком к сутолоке за дверью и прижимая к себе увесистый брезентовый рюкзачок, Звездочет ответил:

— Да, я уже подумал. Стройка не на века. Зато потом можно будет и помолиться.

— Помолиться можно везде и когда угодно, — что-то подсчитывая на счетах, ответил о. Антоний: — У нас служба с пяти утра. В семь — чаепитие, легкий отдых. С половины восьмого и до обеда и с обеда до шестнадцати самые разные послушания. А там и вечерня. Ужин. Молитвы на сон грядущиим. Так что молитесь хоть круглый день, это не возбраняется.

И он, резко вскочив со стула, вдруг выкрикнул уже трудникам за настежь распахнутую дверь, в коридор:

— Володя, это мука. Ее на просфорню надо!

— Понял, батюшка. Увлеклись, — остановился в проеме двери крепкий кряжистый парень лет двадцати пяти и, прижимая мешок к заплечью, благостно улыбнулся: — Простите.

— Смотри мне! — пригрозил ему указательным пальцем о. Антоний, и высокий, сухой, поджарый, в поскрипывающих кирзовых сапогах и в вылинявшем подряснике буквально вылетел из кабинета, поманив за собой и сравнительно невысокого щуплого Звездочета: — Ну что, остаешься, брат? Если да, то пойдем, поможешь нашим мешки сгружать. А после того твой будущий бригадир отведет тебя в общую келью на поселение. Ты слышал меня, Володя? Поможешь, вот, брату…

— …Игорю, — поспешая за о. Антонием, напомнил ему свое имя Звездочет.

— …Игорю поселиться, — закончил о. Антоний.

— Ага, — унося мешок с мукой вдоль длинного коридора к выходу, добродушно сказал Володя.

Направляясь за бригадиром к двери, что вела на монастырский двор, о. Антоний оглянулся на Звездочета:

— Так, вот, на первое время. Ты присмотришься к нам, мы — к тебе. И если поймем друг друга, в черный халат тебя облачим. А там, глядишь, и в подрясник. Годика через три, может, и впрямь ты монахом станешь. А не потянешь, так не беда. Богу можно служить везде.

Темнота коридора, по которому стремительно продвигались бригада трудников, о. Антоний и Звездочет, закончилась ярким дверным проемом, уверенно войдя в который…

…переоблаченный уже в кирзуху, в черную телогрейку и в черную вязаную шапочку Звездочет оказался на заснеженном монастырском дворике, в двух шагах от поленницы сложенных под стеною дров.

И пока троица бородатых трудников, черпая ведрами раствор из оцинкованного корыта, подносила его к лесам, стоя на которых, двое кряжистых каменщиков в замызганных телогрейках заделывали дыры в монастырской стене, Звездочет набрал полную охапку слегка оледенелых березовых поленьев и скорым, хотя и немного неровным шагом прошел по тропинке между двух высоких сугробов к трехэтажному кирпичному строению братского корпуса, алевшему чуть правее белокаменного красавца храма.

Сбросив охапку дров у гудящей огнем печи, близ которой кружили над котлами трое бородачей в белых поварских облачениях, Звездочет едва-едва распрямился, когда ближайший к нему кашевар, смахнув тыльною стороной ладони крупные капли пота, выступившие на лбу, сказал:

— Картошки подчисть.

Усевшись на табурет, Звездочет дочистил до половины первую, взятую им из ведра картофелину, когда другой кашевар заметил:

— Воды принеси.

Бросив еще недочищенную картошку в кастрюлю с уже очищенной, Звездочет поднялся с табурета, да так и не застегнувшись, а лишь нахлобучив себе на голову вязаный «петушок», подхватив два пустых ведра, выскочил с ними за дверь, в прихожую.

Вытащив из колодца ведро воды, Звездочет перелил его содержимое в одно из пустых, принесенным им с кухни ведер, когда из сгущающихся сумерек с высокой, еще не достроенной колокольни донесся вдруг первый могучий удар большого монастырского колокола.

Подхватив два ведра с водою, Звездочет поспешил по поскрипывающему снежку на кухню.

И пока он ставил ведра с водою на табурет, к очередному звону большого монастырского колокола присоединился веселенький перезвон малых зазвонных колоколов.

— Ну, все. Я на службу, — смахнув со лба пот, отчитался перед поваром Звездочет.

— Валяй, — улыбнулся повар, тогда как его товарищ, высыпая в бадью с водой начищенную Звездочетом картошку, с неудовольствием указал ему:

— А это что? Брачок-с, — вынул он из бадьи недочищенную картошку: — А знаешь, что бывает тому, кто делает дело Божье с небрежением?

— Простите, — устало выдохнул Звездочет и направился к повару за картошкой: — Давай дочищу.

— Ладно. Иди молись, — немного смягчился повар. — Сам дочищу, — и он потянулся рукой к огромному поварскому ножу.

— Спасибо, — кивнул ему Звездочет и направился к выходу из поварни.

— За спасибо в ресторан не сходишь, — дочищая картошку, сухо отрезал повар. — И в стакан его не нальешь.

Звездочет растерянно оглянулся.

Видя его смущенное, виновато-расслабленное лицо, повар добродушно отмахнулся:

— Ладно, ступай уже. Это я так, шучу. Помолись там за нас, за грешных. Нам тут до полуночи выгребать.

— Обязательно, — улыбнулся в ответ ему Звездочет и пошагал к двери.

Стоя лицом к свече, озарявшей лишь полукруг закрытых алтарных врат, монотонно читал молитвы по лежащему перед ним на разножке молитвослову облаченный в черную рясу и в черный клобук о. Антоний.

Из глубины погруженного в сумрак храма, озаренные только всполохами горящей у алтаря свечи, за о. Антонием наблюдали суровые парни-бородачи. В основном это были крепкие, от двадцати до тридцати лет трудники. Изредка среди них можно было заметить и моложавых иноков и монахов. А справа от алтаря, на небольшом табурете, сидел семидесятипятилетний, в схимническом облачении, седобородый о. Пафнутий. Надвинув на самые брови испещренный крестами куколь, он неторопливо перебирал в руке длинные узелковые четки.

От лесов с недописанною еще иконой, переодетый в чистую темную водолазку и курточку с капюшоном, — с трудом размыкая слипающиеся веки, — следил за службой и Звездочет.

Сумрачное мерцание горящей у алтаря свечи осветилось вдруг вспышкой света.

И вот уже тот же о. Антоний, но только облаченный в белую золоченую ризу, вынес из алтаря золотую, покрытую красным платом чашу.

При помощи двух дьяконов в белых золоченых стихарях он принялся причащать монахов, неспешно, по очереди приближающихся к нему из глубины храма.

Между тем у о. Антония за спиной, за распахнутыми алтарными вратами, вместо иконы спасителя во всю стену вдруг проявился геоид Земного шара.

Одна золотая чаша так и осталась в руках у о. Антония, в то время как другая, точно такая же, отделившись от первой чаши, неспешно перелетела к вращающейся за спиной у о. Антония Земле и медленно поплыла над линией, отделяющей освещенный солнцем меридиан планеты от еще погруженного в темноту.

При виде этакого чуда всю усталость Звездочета будто рукой сняло: несколько раз, безмолвно, он ошарашено перевел взгляд от чаши в руках у о. Антония на чашу, парящую над планетой, и только потом уже огляделся по сторонам.

Свечение вмиг угасло, и в рассеянном полумраке храма, освещенные только пламенем мерцающей у алтаря свечи, снова возникли лица трудников и монахов.

Поняв по виду их, что никто из присутствующих на службе никакого видения не увидел, — все стояли все так же кучно, сосредоточенно и спокойно бубня молитвы, — Звездочет осторожно приподнял руку и взволнованно перекрестился.

А вот уже в полумраке кельи, пока рядом в огромной зале укладывались на нары позевывающие товарищи по работе, склонившись к лежащему на отдельной кровати бригадиру, Звездочет шепнул:

— …то есть мне показали, что причастие на Земле происходит по кругу, ежечасно, от одного храма к другому, день за днем, год за годом, постоянно.

— Ну, показали, и что теперь? — спокойно зевнул Володя. — Понятно, что солнце по кругу движется, утро наступает все западнее и западнее, вот люди ежечасно и причащаются. Только какой смысл в этом твоем видении? Как оно может повлиять на твою духовную жизнь? Боюсь, что только одним Макаром. Бесы гордыньку твою потешили, а ты, брат, и размечтался: «Я, мол, человек не простой, духовный, видения, вот, сподобился». Ну, и куда это может тебя завести? Единственно — только в прелесть. Возомнишь о себе невесть что — и вслед за Денницей в ад. Так что забудь-ка ты, брат, о своем видении да ложись поскорее спать. В половине пятого подымаемся.

И он, натянув на голову одеяло, отвернулся лицом к стене.

Звездочет постоял над нарочито громко захрапевшим бригадиром и принялся раздеваться. Правда, стянув с плеча горловину своей рубашки, он на мгновение вдруг замедлился и, сгорбившись над Володей, снова шепнул ему:

— Все это так, конечно. Да только то, что на Земле ежечасно причастие происходит, я ведь до этого даже и не задумывался. А оказывается-то, мир омывается от грехов кровью Спасителя беспрерывно. От Голгофы до самого Конца Света.

В ответ ему со стороны стены, к которой припал головой Володя, донесся лишь нарочито громкий, протяжный и сладкий сап.

Тогда Звездочет расслабился и принялся раздеваться уже быстрей и организованней, чем раньше.

В алтаре после службы утомленный о. Антоний неторопливо снимал с рук поручи, в то время как Звездочет, стоя в дверном проеме, помявшись, спросил его:

— Ну а во время службы: возгашают — «третий час», но это девять часов утра. «Шестой час» — а это полдень. Значит, когда-то отсчет дня начинался не с двенадцати часов ночи, а с шести утра?

— Да, — спокойно ответил о. Антоний. — До Петра Первого новый год на Руси праздновали весной, в день весеннего равноденствия. А сутки начинались с шести утра. Но это все условности. Утром новый год, вечером… Главное — жить с Христом. Верить. Любить. Молиться. Ты меня понимаешь?

— Ну да, — с готовностью согласился Звездочет. — Но если все это условности, то почему тогда до сих пор в служебниках пишут «третий час», «шестой», «девятый»? А не девять часов утра, полдень, три часа дня...

— Традиция, — начиная несколько раздражаться, улыбнулся о. Антоний. — Много у нас, в Церкви, недоучек и буквоедов. Не по духу живут, а по букве. Так проще. Вот для таких упоротых буквоедов до сих пор… и не изменили.

Звездочет не успел еще ничего ответить, как из глубины храма вместе со скрипом приближающихся шагов донесся густой басовитый тенор бригадира трудников Володи:

— А я тебя по всему двору ищу! Далматова грузить надо! А ты тут батюшку напрягаешь…

— Простите. Я побежал, — извинился перед о. Антонием Звездочет и, выскочив за порог алтаря, поспешил навстречу приближающемуся к нему Володе.

Разминаясь со Звездочетом, Володя сказал ему:

— Сотовый купи, коль памяти не имеешь!

И, взойдя уже на амвон, в проем приалтарной двери, где только что находился Звездочет, спросил у о. Антония:

— Достает?

О. Антоний только развел руками и, положив поручи на небольшой, крытый алой бархоткой столик, порекомендовал:

— Ты его больше на послушаниях напрягай. Напашется, будет не до вопросов.

— Да куда уж больше, — утомленно вздохнул Володя. — Он итак крутится у меня, как петушок на латвийском замке. И откуда вся эта чушь ему в голову-то приходит? То видения, то… вопросы какие-то несуразные. Действительно, Звездочет!

В новом черном подряснике с атласными обшлагами неторопливо приблизившись к бригадиру, о. Антоний смахнул у него с плеча несуществующую пылинку:

— Бесы парнишкой крутят. Вот ты его и поддавливай. Либо научится жить молитвой, либо уйдет отсюда. И нас со старцем от своего бреда освободит.

К весне Звездочет окреп. Он намного быстрей уже, чем зимой, бегал по огороду: пропалывал грядки, сажал картошку, выносил охапками бурьян в посадку и сбрасывал его в длинный, темнеющий у леска овражек.

Бригадир Володя неустанно следил за ним. И стоило Звездочету на секунду прилечь на солнышке, как он тотчас же звал его:

— Звездочет!

И как только из муравы появлялась всклокоченная голова с сонно распахнутыми глазами, бригадир тотчас же посылал трудника на новое послушание:

— Слетай-ка на просфорню. Соберите там грязную одежонку да отнеси ее поскорее в прачку. В субботу комиссия из Москвы, а у них там такой бедлам…

— Хорошо, — отвечал ему Звездочет и, несмотря на июльский зной и накопившуюся усталость, плелся под ярким, зависшим в зените солнцем через пастбище на просфорню.

Удивительно, но даже и в таком изматывающем рабочем ритме, а может быть, именно благодаря ему, Звездочета изредка посещали мысли. Тогда он вдруг останавливался где-нибудь посреди дороги, доставал из кармана брюк сложенный вчетверо лист бумаги, что-то стремительно зарисовывал или записывал на нем, после чего, вполне удовлетворенный прожитой накануне жизнью, бодро шагал вперед, выполнять очередное монастырское послушание.

Володя исподтишка молчаливо следил за мутным трудником. И, увидев, как Звездочет внезапно приостанавливается и что-то быстро-быстро записывает на листке бумаги, только отрицательно качал аккуратно подстриженною под горшок головой.

Однажды после работы, застав в келье для трудников Звездочета, который цветными фломастерами на приколотом к полу листе ватмане зарисовывал две яйцевидных сферы на фоне звездных созвездий, Володя не выдержал и спросил:

— Слушай, Звездочет, а ты благословение на занятие всей этой мутью у кого брал?

— Ни у кого, — искренне признался Звездочет. — А что, надо брать? Даже на то, чем я занимаюсь в свободное от работы время?

— Ну, конечно, — сказал Володя. — Мы ведь с тобою в монастыре. А тут все надо делать с благословения. Тем более, если ты занимаешься такою вот откровенною бесовщиной: астрологией, нумерологией, оккультизмом.

— Это не бесовщина, — спокойно ответствовал Звездочет. — Это обычная астрономия. Вот, рисунок из учебника десятого класса средней школы, — показал он Володе книгу, из которой перерисовал картинку.

— Все равно, — настоял на своем Володя. — Чем бы ты там ни занимался, на все надо брать благословение.

В давным-давно не крашеную белилами, во многих местах облупившуюся дверь тихонечко постучали.

— Молитвами святых отец наших, Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй нас… — донесся голос Звездочета из коридора.

Стоя перед разножкой с разложенною на ней псалтырью, седобородый схимник, о. Пафнутий, обернувшись на дверь, ответил:

— Аминь.

Дверь слегка приоткрылась, и в щель между дверным косяком и дверью с трудом просунулась всклокоченная голова Звездочета:

— Можно?

— Проходи, — устало отметил схимник, и сразу же вслед за шелестом нескольких свертков ватмана, падающих за дверью, в келью спиной вперед втиснулся Звездочет:

— Простите. Я соберу.

Когда Звездочет, наконец, вошел и дверь за ним с тихим скрежетом запахнулась, Старец, взглянув на свертки в руках у трудника, измученно вопросил:

— Ну и чего опять?

— Я тут календарем церковным решил заняться, — не спеша подступил к схимнику Звездочет. — Но меня попросили взять на это дело благословение.

— Не даю, — сухо ответил схимник.

— Почему? — искренне удивился Звездочет. — Вы посмотрите только, как гармонично все получается, — бросивши на пол свертки, стал перед ними на четвереньки Звездочет и, стремительно разворачивая рисунки, принялся объяснять: — Все календари мира, начиная с Шумер, изображали жизнь не линейно, как мы сейчас, а по кругу и по кресту, циклично. И это правильно! Потому что в мире все повторяется. Только на более высоком или низком уровне. Вот посмотрите… Я тут Великий церковный круг набросал. От Первого дня творенья и до Восьмого. То есть до Воскресения. И Ветхий завет, и Новый — все так удачно складывается... Если по кругу и по кресту смотреть…

Устало взглянув на сухонького бородатого паренька в черном вылинявшем халате, Схимник досадливо отмахнулся:

— Слушай, брате, а ты какой институт окончил?

— Никакого, — стоя на четвереньках над разложенным на полу наброском Великого церковного круга, честно признался Звездочет.

— А крестился когда? Вчера?

— Три года два месяца и четырнадцать дней назад, — без запинки ответствовал Звездочет.

— И уже до Великого церковного круга добрался? — насмешливо усмехнулся схимник. — А может, ты для начала Псалтирьку бы почитал? Помолился бы лишний раз. Только это душу-то успокаивает. А все остальное — тлен.

— Ну, по большому счету, вы, конечно, правы, — тотчас же согласился Звездочет. — Только с этим что делать? — указал он свертки у своих ног.

— Слушай, брате, — задумался на секунду схимник. — Я во всей этой премудрости… ни бельмеса не понимаю. Знаю только, что «где просто, там ангелов со ста». А у тебя тут тьма египетская. И сколько таких, как ты, шею на ней сломали… — с тоской взглянул он на Звездочета, но, встретившись с его, пусть и затравлено, но упорным взглядом, тотчас отвел глаза: — Ладно, есть у меня один друг-приятель. Бывший летчик. Отец Наум. Байбородин. Слыхал?

— Как же! — утвердительно кивнул Звездочет. — Всероссийский сергиево-посадский старец.

— Уж не знаю, какой он там старец, — промямлил о. Пафнутий. — Старик — это точно, факт. Да и монах степенный. Вот к нему-то ты и езжай. Если он тебе это дело благословит, то так уж и быть, рисуй. Но если хоть на секундочку усомнится, то ты уж потом решай, что для тебя важнее: все эти кружки да стрелы или монастырь.

Склонившись над ватмановским листом со знакомым рисунком Вселенского церковного круга, семидесятипятилетний, с аккуратной седой бородкой о. Наум сказал:

— Ну, и чего тут крамольного отцу Пафнутию показалось? Самый обычный календарный круг. Такие и у нас, в навигационных делах, используют. И в космонавтике. А это что? — указал он пальцем на один из семи секторов окружности.

— Так это семь дней недели, — с готовностью принялся объяснять Звездочет. — Первый день творения, Второй, Третий. Первый день: «Да будет свет, и бысть тако. День един». А по Ветхому завету это еще и потопление фараона, ветхозаветная Пятидесятница; а по Новому — вход Господен в Иерусалим, Воскресение Иисуса Христа, сошествие духа Святого на апостолов…

— Постой, постой... — призадумался на секунду о. Наум. — Что-то похожее я где-то уже видел... Ох, и память с годами стала... Совсем иногда отказывает... Какие-то вещи помню... Ладно. Потом припомню. Но то, что ты календарь круглым нарисовал, большая твоя победа. В наши последние времена все события по прямой выстраивают, как будто они друг к другу не имеют ни малейшего отношения. А вот в древности, как, впрочем, даже у Маркса-Ленина, было всеобщее понимание, что все движется по спирали. Циклично. Закономерно.

В полумраке кельи отца Пафнутия, сидя бок о бок на небольшой скамейке, подсвеченные отблесками лампады, теплящейся у икон, о. Пафнутий грустно поведал о. Антонию:

— Ну, вроде бы все нормально... Только зачем нам ученый тут? Нам труженики нужны. Люди простые, верные. А этот копает все... Сегодня в церковном календаре чего-то там накопал... А завтра, глядишь, и у нас с тобой чего-то не то отыщет. В мире циклично все. Закономерно.

На монастырской бензозаправке Звездочет заправлял «Фольксваген» о. Антония, когда к нему подбежал бригадир Володя и, указывая на часы, сказал:

— Быстренько, быстренько. Пора к всенощной звонить.

— Ах, да… — отключив заправочный пистолет, начал стягивать с рук резиновые перчатки разволновавшийся Звездочет.

— Куда! А машину дозаправить? — налетел на него Володя. — Что, не знаешь, всякое дело, сделанное не до конца, идет подстилкой в ад.

— Хорошо, — вновь начал натягивать резиновые перчатки Звездочет, но тут уж с колокольни донесся чей-то высокий рассерженный голос:

— Звездочет! Да где же ты?! Господи! Ну, все: сыт я тобой, по горло! Сегодня ж отцу игумену доложу. Пусть он с тобой разбирается.

И пока Звездочет в смущении то стягивал, то натягивал резиновые перчатки, с колокольни донесся первый могучий удар большого монастырского колокола.

Понимая, что он явно не поспевает на два послушания одновременно, Звездочет, наконец, расслабился. И, зорко скосив глаза на насмешливо наблюдающего за ним Володю, неторопливо стащил с рук резиновые перчатки, после чего передал их вместе с пистолетом для бензозаправки слегка раздобревшему бригадиру:

— Держи, господин нормировщик. Надеюсь, начальство оценит твои труды. И облачит тебя, наконец, в столь долгожданный тобой подрясник.

Затем он уже облегченно выдохнул и двинулся из навеса автозаправки к алеющему на солнце двухэтажному кирпичному корпусу, в котором располагались жилища трудников.

— Какой подрясник? Что ты несешь? — возмущенно выкрикнул вдогонку ему бригадир Володя. — Не умеешь свое время правильно распределять, я-то тут причем?

Даже не обернувшись, а, по-прежнему, все стремительней уходя от заправки к жилищу трудников, Звездочет замахал руками, как крыльями и по куриному громко закудкудахтал.

Растерянно проследив за ним, Володя в смущении огляделся по сторонам и с досадою произнес:

— Ну вот, и еще один ку-ку.

В небольшом старообрядческом храме, стоя у самого выхода в притвор, впервые одетый в чистые джинсы и в старенькую болоньевую курточку с капюшоном, Звездочет присматривался к службе.

Чинные движения прихожан, длинные, по щиколотки, юбки женщин, льняные, с плетеными поясками косоворотки бородачей, небольшие квадратные коврики, которые каждый из них раскладывал перед тем, как отвесить низкий земной поклон, поневоле вселяли глубокое уважение ко всему, происходящему в этой церкви. А если добавить еще к тому же и глубокое одинокое женское контральто, исполнявшее псалом знаменного распева, да и облик самой певчей, — худенькой, лет двадцати пяти, вытянутой, как свечечка, русоволосой девушки в темном до пола платье, с оренбургским пуховым платом на голове, — то впечатление становилось совершенно ошеломляющим: будто ты выпал из суеты сует не так давно рухнувшего СССР и прямиком попал в мифическую Святую Русь.

Звездочет еще только-только переваривал первые впечатления от увиденного, как к нему уже осторожно приблизилась пожилая женщина в сиреневом сарафане с роскошным павловопосадским платом на голове и, скромно потупившись, объяснила:

— Простите. Если вы впервые у нас на службе, то я могу вам слегка помочь. Хорошо бы вместе со всеми осенять себя крестным знамением. У нас, у старообрядцев, принято древнее двуперстие. Складывайте персты вот так. — И она, показав, как надо сложить бы пальцы, спокойно и чинно перекрестилась. — Давайте вместе попробуем?

И она, став рядом со Звездочетом, взглядом пригласила его к совместному молению на иконы.

Как ни странно, такое малое искреннее участие в его судьбе умилило и успокоило Звездочета. И он, искренне улыбнувшись, вместе с дородной своей «учительницей» двуперстно перекрестился.

Принимая от пожилой, в темном переднике с вышивной «грудинкой» и в белом убрусе прихожанки фарфоровый ковчежец с грибами, старообрядческий батюшка, круглолицый, с окладистой бородой, подстриженный под горшок о. Владимир учтиво поблагодарил:

— Благодарю вас, Варвара Васильевна. Ум, какие грибочки! — и, подкладывая их в тарелку скромно сидящему напротив него Звездочету, учтиво и вежливо улыбнулся:

— А что это вы не едите? Грибочки да каша — пища наша, сугубо русская.

— Я ем, — смущенно промямлил Звездочет, нервно накалывая грибок на вилку.

— Видим, как вы едите, — усмехнулся о. Владимир. — Впрочем, коли вы сыты, неволить вас не станем. Тогда, может быть, и вы немного расскажете нам о себе. Мы тут много чего лишнего за трапезой перед вами наболтали. Теперь, кажись, ваш черед… Кто вы, откуда, чем занимаетесь?

Толпа прихожанок и прихожан, сидящая за столами, естественно, поутихла. Прекратили звенеть ножи, стучать о тарелки вилки. Ухоженные, в косоворотках Бородачи и празднично разодетые, в сарафанах и в киках, женщины с интересом взглянули на Звездочета. Даже местная прима, двадцатипятилетняя певчая в наброшенной на плечи тяжелой вязаной шали, удостоила новенького своим легким лучистым взглядом из-под кованого налобника.

— Да что я, местный, — смущенно промямлил Звездочет. — Последние два года, три месяца и девять дней подвизался трудником в подмосковном монастыре. Но начал писать одну очень важную, как мне показалось, книгу, и мне создали все условия, чтобы я поскорее вернулся к себе на родину.

— Что за книга? Надеюсь, не беллетристика? — смахнув куриный жирок с усов, поинтересовался батюшка.

— Нет, конечно, — порозовел от смущения Звездочет. — Историческое исследование. По календарным вопросам. А еще попробовал разобраться в причинах расхожести датировок в Септуагинте, Библии от Семидесяти толковников, переведенной впоследствии святыми Кириллом и Мефодием на славянский язык; и в массоретском тексте, легшим в основу так называемого синодального перевода Библии на современный русский язык.

— Очень интересно, — плеснув из кувшина в стаканчик немного морсу, тихо отметил батюшка и вкрадчиво поинтересовался: — Ну и какие ж выводы вы там сделали?

— Массореты или, точнее, первые талмудисты, Йоханан Бен Заккаи, Акива Бен Иосиф, сознательно исказили всю датировку Библии, чтобы Данииловы седмины не указывали на Иисуса Христа, как на Спасителя рода человеческого.

— Вот именно! — потрясая перстом у носа, торжествующе подтвердил священник. — А новостильники, чья вера базируется на массоретской лжи, вышвырнули вас вон, чтобы вы их не разоблачили. Тогда как я вас, простой белокриницкий батюшка, прямо сейчас вот благословляю. Продолжайте свои исследования, Игорь Леонтьевич! И напишите книгу, которая помогла бы всем, жаждущим правды Божией, в конце концов, выйти к Истине!

И все присутствующие на трапезе, включая и местную приму-певчую, уже с интересом и с уважением присмотрелись к худенькому, с бородкой писателю-ратоборцу.

За окнами падал неспешный пушистый снег. А внутри небольшого храма в присутствии крепких бородачей в длиннополых кашемировых пальто и женщин в длиннополых натуральных шубах знакомый белокриницкий батюшка, о. Владимир, трижды провел вокруг аналоя за руки вновь испеченную пару старообрядцев: одетую в длинное белое подвенечное платье приму-певчую этого храма, Анну, и облаченного в черный костюм и в снежно-белую, расстегнутую на верхнюю пуговичку рубашку Звездочета. Это хождение посолонь сопровождалось грудным контральто знаменного распева в исполнении все той же певицы Анны.

Пока в темноте за окнами все так же неспешно падал мягкий пушистый снег, Анна ввела Звездочета за руку в темную комнату. И, щелкнув там выключателем, указывая супругу на возникший из тьмы мощный профессорский стол, стоящий на фоне стенного шкафа с рядами толстых, в кожаных переплетах книжек, сказала:

— А это тебе от меня сюрприз. Настоящий писательский кабинет. В нем много лет до этого я мечтала о муже — большом настоящем духовно-светлом писателе. И вот моя глупенькая мечта исполнилась. Я так счастлива.

Не говоря ни слова, Звездочет привлек к себе хрупкое тело Анны и, нежно целуя супругу в губы, нащупал рукой на стене выключатель и снова выключил в кабинете свет.

Сидя в роскошном кожаном кресле, Звездочет выписывал из обычного школьного учебника по астрономии нужные ему данные, когда не спеша подошедшая к нему сбоку Анна, с интересом взглянув на записи, после секундной паузы заявила:

— Странно. В такую серьезную книгу ты вносишь данные из обычного школьного учебника по астрономии.

— Ну да, — подтвердил Звездочет, откидываясь на спинку старинного кожаного кресла. — Тут тоже серьезные данные. О звездах. О Земле.

— Нет, нет. Я ничего такого, — успокоила его супруга Анна. — Просто прикольно как-то — в эпохальную книгу по Библии и вдруг какие-то школьные данные…

— Ну, в школе тоже серьезные вещи преподают, — выдохнул Звездочет и снова уткнулся в книгу: — Правда, мало кто их потом учитывает. Потому что все наспех и фрагментарно. А надо бы всеохватно и духовно-осмыслено.

С легкой усталость посмотрев на мужа, Анна вдруг предложила:

— Слушай, Игорек, а ты в магазин не сходишь? А то мне на спевку скоро. А я совершенно не успеваю и обед наварить, и убраться в комнатах.

— А? Ну, да. Хорошо. Схожу, — с легкой досадой откладывая школьный учебник в сторону, поднялся с кресла Звездочет: — Давай деньги. И что купить?

— Так и денег надо бы где-то занять, — не глядя ему в глаза, смущенно пролопотала Анна. — А то ведь моя зарплата вся на уплату долгов ушла. А к супу котлетки бы хорошо. Или хотя бы салатик какой-нибудь...

— Хорошо. Я спрошу у мамы, — суше ответил Звездочет и, подтянув спортивные шаровары, направился к платьевому шкафу переодеться.

Кутаясь в полы шали, Анна с грустцой сказала:

— Ты не обижайся. Пока я была одна, моей зарплаты худо-бедно как-то на все хватало. Но когда мы теперь вдвоем, я просто не тяну таких расходов…

— Я понимаю, — выдохнул Звездочет, вместо линялой тенниски надевая уже простую заношенную рубашку. — Сейчас попрошу у мамы. А нет, так к брату потом схожу. Или уж, на худой конец, к сестре. Как-нибудь перебьемся, — подступил он к своей супруге и прикоснулся к ее худым, подрагивающим плечам: — Зато, когда выйдет книга, это будет такая «бомба», что мы все долги с тобою вернем и заживем как… люди.

С толикой недоверия и смущения взглянув в глаза Звездочету, Анна взволнованно уронила:

— А сейчас, значит, мы с тобою не по-людски живем? Так, может быть, Игорек, тебе на работу пора устроиться? Ну, хоть на какую-нибудь. Хоть сторожем? А в свободное от работы время пиши себе, сколько хочешь, я же не возражаю… — кончиком вязаной темной шали смахнула она скупую выступившую слезу.

Звездочет внутренне возмутился. Но, подавив в себе возмущение, спокойно вежливо объяснил:

— Чем больше я буду работать сторожем, тем дольше буду писать... А значит, наша с тобой нищета только усугубится. И растянется «на века». Может, потерпим все-таки? Я уже за вторую главу засел. «Смысл войны — отрицание Мессии Иисуса Христа». Вот, с Йохананом Бен Закайи как-нибудь разберусь и начну подыскивать крепкого старообрядческого издателя.

— Тогда уж Исуса, — поправила мужа Анна. — С Иисусом ни один старообрядческий издатель и связываться с тобой не станет.

— Ну да, конечно. Я потом все исправлю. Просто по-старому мне писать удобней.

— Да не по-старому, а по-новому! — с досадой сказала Анна. — Второе «и» в имени Исус добавили ваши новообрядцы с подачи того же Йоханана Бен Закайи, с которым ты в Книге «борешься». Не забывай об этом.

— Согласен, — виновато заметил Звездочет и, привлекши к себе супругу, поцеловал ее, уже чуть не плачущую, в ушко. — Прости, Аня. Прости. Я тоже хочу, чтобы у нас все было, как у людей. Вот и спешу. И рвусь. И в этой дурацкой библиотеке при их антихристовой «Миноре» просиживаю с утра до вечера.

В огромном читальном зале со множеством современных пластиковых столов и с одиноко сидящими за столами пожилыми евреями в черных кипах листал современную книгу со множеством красочных иллюстраций и герой нашей повести, Звездочет.

В нескольких метрах от него один из бородачей-евреев подозвал к себе служительницу читального зала — толстенькую еврейку в темном, с длинными рукавами платье, с черно-белым митлахом на голове. Указав взглядом на Звездочета, он что-то тихонько заметил женщине. Та в ответ ему утвердительно кивнула и, пройдя по проходу между столами, мягко склонилась к Звездочету.

— Добрый вечер, Игорь Леонтьевич, — вежливо обратилась она к писателю. — Извините, что я отрываю вас от вашего дела. Но не найдется ли у вас минутки свободного времени, чтобы пообщаться с Ребе Коганом? Уже не первый вечер он очень хочет с вами поговорить.

Оторвавшись от перелистывания огромной еврейской энциклопедии, Звездочет внимательно посмотрел на крепкого, лет шестидесяти еврея в черном костюме и в черной кипе, доброжелательно улыбавшегося ему из глубины читального зала. И, понимая, что при самой большой синагоге в мире от подобного разговора ему, естественно, не уйти, мягко захлопнул энциклопедию:

— Да, я готов, — опустил он руки на толстую, в кожаном переплете книгу.

— Тогда пройдемте, — с улыбкою поманила его за собой служительница читального зала. — Ребе Коган Вас ждет.

— Извините, что потревожил, — привстал навстречу Звездочету ребе Коган. — Прошу. Присаживайтесь, — уважительно указал он на стул у своего стола.

Звездочет присел.

— Кофе? Чай? — спросил его ребе Коган.

— Спасибо, я уже пил сегодня, — ответствовал Звездочет, изготовившись к долгому, серьезному разговору.

— Тогда, может быть, воды? — чарующе улыбнулся ребе Коган. — Чистой, горной, прямо из родника Моисея.

— Ну, разве что Моисея… — смягчился Звездочет, и ребе Коган кивнул служительнице:

— Зора, если не затруднит, два стакана воды. Прямо из Айн Муса.

— Да, да, — улыбнулась ему служительница и отошла по проходу к двери.

Проведя ее цепким орлиным взглядом, ребе Коган повернулся к Звездочету и с тою же липкой чарующею улыбкой поинтересовался:

— Вы еврей?

— Нет. Я русский, — честно признался Звездочет.

— Тогда, скорее уж, украинец, — улыбнулся ребе Коган. — Ведь ваша фамилия, насколько я знаю, Гаврилюк.

— Украинцы и россияне — это те же сефарды и ашкенази, — парировал Звездочет. — А в общем-то, один народ — русские.

— Похвально, похвально, — выдохнул ребе Коган. — Но что тогда столь глубоко изучивший историю своего народа русский вот уже полгода делает в нашей иудейской библиотеке? Уж не хотите ли вы принять иудаизм?

— Нет, конечно, — честно признался Звездочет.

И так как ребе Коган, по-прежнему молча, с легкой иронией вопрошающе смотрел в глаза своему собеседнику, то Звездочету ничего другого не оставалось, как сказать правду:

— Я пишу книгу о талмудических подменах Йохана Бен Заккаи. И всей его Явнинской талмудической школы.

— И много вы уже «накопали»? — поинтересовался ребе Коган.

— Достаточно, чтобы переубедить простых, сбитых с толку евреев в том, что обещанный Яхве Машиах — это не кто иной, как Иисус Христос. Так что они совершенно напрасно ждут теперь своего Мессию. Это будет уже не идеальный еврейский царь, как вы его называете, но Погубитель мира, антихрист.

— Из вас получился бы неплохой раввин, — задумчиво произнес ребе Коган. — Столько пылу, целеустремленности. Может быть, все-таки примете иудаизм?

— Простите. Если не возражаете, я пойду. У меня много работы, — встал со стула Звездочет.

— А воды? Из родника Моисея? — остановил его ребе Коган, и так как Звездочет на мгновение усомнился, идти ему к своему столу или остаться до возвращения служительницы читального зала около ребе Когона, то тот продолжил уже серьезным спокойным тоном: — Значит, вы докопались до сознательных изменений в Торе Йохананом Бен Заккаи? Что же, весьма похвально. Первый гой, усомнившийся в святости Массоретов. За две тысячи лет «христианской эры». И теперь вы надеетесь, что благодарное человечество во всеобщем порыве энтузиазма ринется праздновать новый год не в полночь среди зимы, как мы того захотели, а в шесть часов утра в день весеннего равноденствия? Ну а ваше священноначалие, прочитав ваш бесценный труд, тотчас исправит Синодальный перевод Библии по канону семидесяти толковников?

— Было бы неплохо, — слегка смутившись, ответил Звездочет.

— Такой упорный, вдумчивый молодой человек, и такой, извините меня, наивный, — с грустной улыбкой выдохнул ребе Коган. — Или вы еще надеетесь прославиться и обогатиться после издания своей бомбической Книги?

Услышав свое слово «бомбической», Звездочет в неловкости опустил глаза.

На что Ребе Коган почти неслышно, с глазами, полными грусти и вековой печали, мягко и коротко усмехнулся:

— Ну да, конечно. Русские все романтики. На том мы вас и поймали. И никогда уже не позволим хоть на капельку протрезветь.

— Вы постараетесь не пропустить мою книгу в официоз? — нахохлился Звездочет.

— Ну, что вы! — откинулся на спинке стула ребе Коган. — Пишите. Разоблачайте. Издавайте. Купайтесь в лучах славы. Вашей, русской, прижизненной еще славы, — с нарочитой иронией уточнил ребе Коган. — А я посмотрю на вас и поплачу... А может быть, все же лучше вам принять иудаизм? И тогда с вашими жаром и с вашими знаниями, я гарантирую вам место старшего смотрителя этой библиотеки. Соглашайтесь, и тогда ваша жизнь пройдет не так уж «ярко-бомбически», какой она вам рисуется в ваших ночных мечтаниях, зато она будет сытой, достойной и более-менее счастливой в браке.

В этот момент вернулась служительница читального зала с двумя стаканами чистой воды в руках.

— Выбирайте, — указал на стаканы в ее руках ребе Коган. — Но учтите, один из них отравлен.

— Ну, что вы такое… рабе Коган, — опешила служительница. — Я их из одной бутылочки наливала.

— Не сомневаюсь, — приложив руку к груди, успокоил ее ребе Коган. — Но у нас с Игорем Леонтьевичем чисто идеологический разговор. А в идеологии, как известно, могут быть только полярные точки зрения: белое или черное, святое или погибельное, животворящее или отравленное. Я правильно рассуждаю, Игорь Леонтьевич?

— Я лучше пойду поработаю… — сделал шаг от стола рабе Когана Звездочет.

На что рабе Коган вдогонку ему отметил:

— Ну а водички-то из Айн Муса?

Он взял один из стаканов из руки служительницы и, осторожно, маленькими глоточками, отхлебнув из него воды, поставил, полупустой, на стол:

— Хороша водица. Может, все-таки жажду-то истины утолите, — указал он Звездочету на второй, еще полный стакан с водой, — а потом уже за работу.

— Спасибо, — взял Звездочет второй, еще полный стакан с водой и, одним махом опорожнив его, поставил, пустой, на стол.

— Браво! — прихлопнул в ладоши ребе Коган. — Так отчаянно в логове у врага могут пить одни только русские. Может быть, именно поэтому они и смогут собрать потом всех гоев на Армагеддон, где наш мудрый, но справедливый Яхве, по слову пророка Иезекииля, погубит всю вашу гого-магоговскую рать дыханием уст Своих.

На тесной, но очень опрятной кухоньке Звездочет сидел у стола над стаканом с чаем, когда его мать, Мария Денисовна Гаврилюк, достав из посудного шкафчика пару стареньких сторублевок, протянув их сыну, сказала:

— Вот. Все, что могу, сынок. Да только ведь это — капля в море. Семья требует своего. Не надо было тогда жениться, коли ты с книжкой своей связался и на работу идти не хочешь.

— Спасибо, мама, — пряча деньги в кармашек брюк, повеселел Звездочет. — С первого гонорара я обязательно тебе все отдам.

— Да не нужны мне твои отдачи, — присела на стул рядом с сыном мать. — Получилось бы то, что хочешь. А вот ежели не получится...

— Мама! — вспылил на мгновение Звездочет, правда, тут же взяв себя в руки, уверенно заявил: — Получится. Даже не сомневайся. Православие нынче в моде. И богатых спонсоров пруд пруди. Увидят, что книга того стоит, и обязательно напечатают.

— А на гитаре ты больше не выступаешь? — перевела разговор на другое мать.

— Какая гитара, мама! — раздраженно отрезал Звездочет и принялся собираться: — Ладно. Пойду я. Поработаю мало-мало, пока Аня с отпевания не вернулась.

Провожая сына за дверь, в прихожую, Мария Денисовна будто бы невзначай продолжила прерванную сыном тему:

— А ты ж на гитаре вроде бы неплохие денежки поднимал. Да и Маечка про тебя инде интересуется. Хочешь, я намекну ей про ваши трудности. И она тебя живо в свой бизнес впишет.

— Мама! — вскипел уже Звездочет и, подступая к двери, что выводила на лестничную площадку, раздраженно и с горечью прояснил: — Я дело Божие, надеюсь, делаю! Тут Православие на кону. А ты меня снова в блевоту тащишь: тусовки, винище, бабы... Да это несовместимо! Как ты не понимаешь?

— Так я это так, к слову только, — опустила глаза мать. — Но ежели ты не можешь, то и не надо…

— Спасибо, мама, — взял ее за руки Звездочет. — А денежки я тебе все верну. Ты даже не сомневайся!

Звездочет в задумчивости быстро шагал вдоль по темной улочке, когда рядом с ним в конусе света одинокого фонаря, с коротким пронзительным взвизгом шин остановилась автомашина «Шкода».

Слегка отшатнувшись от легковушки, Звездочет на секунду замер.

В то же самое время дверцы автомобиля стремительно распахнулись, и сидящий за рулем иномарки, чем-то очень похожий на Звездочета моложавый дородный батюшка ухмыльнулся в густую окладистую бородку:

— Что, боишься?! А как же ты книжку против жидов задумал? Тут надо быть как кремень. Готовым к Голгофе в любой момент. А ну-ка, садись в машину, поговорим.

Обойдя иномарку спереди, Звездочет присел на сиденье сбоку от сидящего за рулем священника; и тот, направляя машину в сторону освещенного светофором пустынного перекрестка, добродушно заговорил:

— Что, брат, ушки-то опустил? Помню, когда меня в веру правую агитировал, гоголем выступал. А как жизни хлебнуть пришлось, так сразу и нос повесил? Слыхал, ты в деньгах нуждаешься? Ну, так чего ж к мамашке тогда идёшь? Ко мне - и прямей, и ближе. Откуда у мамки деньги? На пенсию, чай, живет. А я твой должник навек. Шутка ли дело — к Богу меня привел. Да еще и с протоиереем ухватистым познакомил. Живу теперь как в раю. Люди сами капусту ко мне несут и в мой же кошель шинкуют. Вот и ступай ко мне. Старостою при храме тебя поставлю. А хочешь, так в дьякона пихну. Кади себе на здоровье да романы пописывай! А не хочешь ко мне, так давай, вон, к Лильке. Сестренка наша меньшая, пока ты по монастырям блажил, в серьезные люди выбилась. Весь похоронный бизнес в нашей епархии теперь у нее в руках. Будешь клиентов ей набивать, вот тебе и копеечка. С голодухи не околеешь.

Звездочет молчаливо смотрел вперед, на пролетающие мимо машины старенькие хрущевки, там и тут проявляющиеся из мрака в конусах света тусклых, склонившихся над дорогою фонарей, и неспешно перебирал в руке небольшие узелковые четки.

— Ну, и чего примолк? — покосился за Звездочета батюшка. — Скажи хоть словцо, богослов.

— А что тут скажешь? — зевнув, усмехнулся Звездочет. — Знал бы, что ты в такого батюшку превратишься, ввек бы тебе о вере не говорил.

Глаза у священника резко выпучились, и он надавил на тормоз.

Едва ли не вставши дыбом, машина вильнула в сторону. И сразу за взвизгом шин…

…Звездочет вошел в полумрак прихожей.

Ему навстречу из ближней комнат, вышла супруга Анна. Завернувшись, как и обычно, в белую, вязаную из шерсти шаль, она выдохнула, позевывая:

— Привет.

— Привет, — протянув ей пакет с молоком и с хлебом, наклонился снять туфли Звездочет.

С кислинкою заглянув в пакет, Анна сказала мужу:

— Сегодня с отцом Владимиром говорили.

— Ну, и чего он там? — прошел Звездочет мимо Анны в ванную и устало включил там свет.

Пока Звездочет умывался у рукомойника, Анна, застывши в дверном проеме, со скорбной миною сообщила:

— Он тоже считает, что твоя книга несколько запоздала. Ничего изменить уже невозможно. Слишком все далеко зашло.

— А я ничего менять и не собираюсь, — умывшись, потянулся за полотенцем Звездочет. — «Нам не было поручено сделать так, чтобы истина восторжествовала. Нам было поручено всего лишь свидетельствовать о ней», — процитировал он слова французского католического священника и философа Тейяра де Шардена.

— Ну а раз так, — бойче сказала Анна, — то, может быть, лучше устроиться на работу? Все равно ведь твоя книжонка больших гонораров не принесет. А жить-то нам как-то надо.

— Надо, — утеревшись полотенцем, аккуратно развесил его на жердочке Звездочет. — А разве мы не живем?

— Живем. Только это уже не жизнь, — сухо сказала Анна. — У меня, вот, последние колготки порвались. И на самый обычный детский крем денег не хватает. Разве же это жизнь?!

— А как же Протопоп Аввакум с матушкой? — проходя из ванной в гостиную, сыронизировал Звездочет. — Когда-то ты, помню, их житием зачитывалась.

— Это было уже давно, — проходя вслед за мужем в комнату, в сердцах отмахнулась Анна. — Да и я не Настасья Марковна. Да и ты ведь не протопоп! Да и Книга твоя — утопие! — вдруг сорвалась она в самую настоящую рыночную истерику. — Никому она не нужна! Ни иудеям. Ни православным. Ни даже нашим старообрядцам. Иначе они хоть чем-то, хоть изредка б помогали нам. А так, одно безумное напряжение и заведомый ноль на выходе! Не могу я так больше жить! И не хочу! Ты понял?! — плюхнулась Анна в плетеное кресло-качалку и, с поскрипом в нем раскачиваясь, сдавленно разрыдалась.

— Ну, хорошо, — наконец-то не выдержал Звездочет. — Я еще раз съезжу к отцу Науму. И если даже он, старец, скажет, что моя книга — «утопия», я не стану ее писать.

— И ты устроишься на работу! — подобно боярыне Морозовой на одноименной картине Александра Сурикова, Анна вдруг выбросила правую руку двумя перстами вперед и огненными глазами уставилась на супруга.

— Да, я стану, как все, — устало садясь на стул, почти безразличным тоном, с грустной улыбкой дал ей слово Звездочет.

— Молитвами святых отец наших… — входя за порожек знакомой кельи, выдохнул Звездочет; но не успел он еще дочитать до конца молитвы, как о. Наум вдруг бойко вскочил со стула и с вытянутыми вперед руками ринулся через комнату к посетителю:

— Да где же ты столько бродишь?! Вспомнил я, где я видел почти твой Вселенский круг! В доме-музее Николая Дмитриевича Зелинского — изобретателя первого в мире противогаза. Его сын, профессор-историк Андрей Николаевич Зелинский, почти что твою картинку изобразил.

В огромном, с высокими потолками кабинете дома-музея Н. Д. Зелинского, сидя с краю монументального, занимающего едва ли не половину всего помещения стола, съежившийся на углышке старинного дубового стула, Звездочет ждал решения своей участи.

Внимательно осмотрев рисунок с громадного дубового кресла с висящим над ним в витрине старинным противогазом, поднял голову худенький, с небольшою седой бородкой восьмидесятипятилетний бодренький старичок. Это был профессор истории Андрей Николаевич Зелинский. Стремительно отодвинув рисунок в сторону, на горку таких же точно свернувшихся в трубку свертков, горою вздымавшихся над столешницей, Зелинский победоносно и радостно констатировал:

— А Великий Миротворный круг вы точней моего составили. И событий на каждый день намного больше подыскали. Поздравляю вас, мой молодой коллега, — протянул он гостю свою худенькую сухую руку и, обмениваясь со Звездочетом крепким рукопожатием, бодренько подытожил: — Хотя, по сравнению с изысканиями на тему палио иврита это, конечно, все мелочи. Тут вы, пожалуй, первый из всех ученых мира, кто на этот вопрос вообще обратил внимание. Кроме отцов-основателей талмуда, вполне естественно. Значит, Тав им, видите ли, поперек горла встал? Крест в именах и в датах всех праотцев «показался лишним». Похоже, что так-то оно и есть. А иначе зачем, казалось бы, с богоданного моисеева алфавита на арамейские загогулины переходить? Не иначе как тему с Христом захотели снять. Как и с датами постарались. Юлечка! — вдруг бодро выкрикнул старичок, и как только во глубине огромного гулкого кабинета возникла худенькая фигурка сухонькой седовласой старушки с фартуком поверх платья и с вымытою тарелкой и с влажным вафельным полотенцем в руках, радостно подозвал ее: — Иди-ка скорее к нам!

Продолжая тщательно вытирать тарелку, старушка неторопливо приблизилась вдоль стола к привставшему ей навстречу мужу.

Дождавшись с другого конца стола с достоинством приближающуюся супругу, Зелинский радостно сообщил:

— Юлечка, познакомься. Хочу представить тебе простого русского самородка-гения. Игорь Леонидович Гаврилюк. Просьба любить и жаловать.

— Юлия Григорьевна Шишина-Зелинская, — протянула старушка руку Звездочету для поцелуя. — Поэтесса. Коллега по работе Александра Леонидовича Чижевского.

— Того самого?.. — теребя ей у носа руку, поинтересовался Звездочет.

— Да, моего соавтора по книгам «Солнце и мы», «В ритме солнца», — с достоинством подтвердила Юлия Григорьевна и, выдернув руку из рук у гостя, с легкой ирониею спросила: — А вы, значит, простой русский самородок-гений?

— Ну, да, — вместо Звездочета подтвердил свой вердикт Андрей Николаевич. — Представь себе, этот человек без всякого образования, правильно я говорю? — обернулся он к Звездочету, и так как тот лишь кивнул в ответ, подтверждая высказывание профессора, с тою же бойкою деловитостью молодцевато продолжил: — И при этом полностью переоткрыл мой Великий Миротворный круг.

— Да, но для этого достаточно было предварительно ознакомиться с твоей книжкой, — скептический усмехнулась Юлия Григорьевна.

— А о замене моисеевой азбуки на арамейскую вообще никто никогда нигде не писал! — взахлеб возразил супруг. — И о сознательной перемене дат в Массоретской библии по сравнению с Септуагинтой даже и не догадывались. Все думали, так случайно вышло: ошибка, мол, переписчиков. А вот, является этот вьюнош, уж позвольте мне, старику, так вас изредка величать, — и так как Звездочет лишь смущенно потупил очи, продолжил скороговоркой: — И с неопровержимой убедительностью доказывает, что первые талмудисты сознательно изменили всю датировку Библии, чтобы Данииловы седмины не указывали бы на Христа, как на истинного Мессию мира. Вот, убедись сама! — пододвинул он прямо к рукам супруги пару полуразвернутых свитков ватмана со сравнительными таблицами. — Каково открытие! На уровне Галилео Галилея!

— Ну, уж и Галилея, — положив тарелку на свободную часть столешницы, тщательно вытерла Юлия Георгиевна руки о полотенце и, развернув таблицу, начала серьезно ее рассматривать.

Между тем Андрей Николаевич, поднявшись из-за стола, сказал:

— Ах, какие ж они упорные! Взять того же Йоханана Бен Заккаи! Мало того, что сам принимал участие в распятии Иисуса. Нет же, и через сорок лет после этого, чудом выжив во время заранее предвещенного Спасителем разрушения Иерусалима римлянами, в довольно преклонном возрасте возглавил целую школу по извращению всей библейской датировки, указывающей на Христа, как на истинного Мессию. Вот вам и богоизбранность. Да только со знаком минус. Эту энергию да на добрые бы дела. Думаю, что со временем и без диавольского лукавства все народы мира добровольно признали бы евреев своим священством. А так — Талмуд, Танах, Мишна и полное извращение духа Истины в мистике кабалы. Весь мир денежно покорили, а в результате и сами пали до уровня всеми народами ненавидимых, законченных сатанистов.

— Любопытно, — положила свитки на стол Юлия Григорьевна. — Да только Книга-то не пойдет.

— Почему вдруг?! — удивился Андрей Николаевич. — Ведь это же чисто научный труд. Я предисловие напишу. Монастырь выделит немного денег. Вот тебе и бомба… под Талмуд.

— Вот именно, под Талмуд, — потрепала мужа по волосам Юлия Григорьевна. — Ну-ну, попытайтесь, мальчики. Авось, в условиях мирового владычества двадцати восьми иудейских семей Сам Господь как-то поможет вам рассказать правду о нынешних властителях человечества.

На знакомой нам монастырской площади, вынырнув из салона «Ауди», располневший и раздобревший о. Антоний, хлопнув дверцей, на секунду остановился.

— О! Звездочет! — удивленно взглянул он на замершего в шаге от его машины улыбающегося Звездочета. — Какими судьбами к нам? Неужто с женой и с детками решил почтить нас своим присутствием?

— Не совсем, — улыбаясь, протянул ему папочку с файлами Звездочет. — Книгу мою сам старец, о. Наум, одобрил. А профессор истории Андрей Николаевич Зелинский еще и предисловие написал.

Внимательно посмотрев на улыбающегося Звездочета, отец Антоний, не беря папки в руки, жестом призвал незваного гостя пройти за собой в административный корпус:

— Ну что ж, в таком случае пойдем ко мне.

Сидя за новым столом с компьютером, отец Антоний внимательно изучил листок с рецензией профессора Зелинского на книгу Звездочета и, бросая файл с отзывом на кипу листов бумаги, разбросанных на столешнице, сказал:

— Поздравляю. Ты действительно молодец. Многое прояснил. Только зачем ты ко мне явился? Я человек практический. Монастырь, вот, почти отстроил. Службу наладил Божию. А у тебя тут одна теория. Вот и ищи себе соответствующих людей. Ну, хотя бы того же профессора Зелинского. Предложи ему стать соавтором своей распрекрасной книжки. Или вообще передай на нее права. Он живо найдет издателей. И при случае, надо думать, поделится гонораром.

Вновь восседая все в том же дубовом дореволюционном кресле под витриной с первым в мире противогазом, профессор Зелинский взглянул в глаза сидящему рядом с ним Звездочету и с холодной иронией произнес:

— Простите, коллега, но я под чужими рукописями своего имени не ставлю. Если понадобится, могу помочь найти человека, который за соответствующую оплату сделает вам макет вашей будущей книги. Что же касается всего прочего — денег там на издательство или рекламы книги, — я и сам-то свои труды анонсировать не умею.

Поздним дождливым вечером, разделенные мягким сумраком, подсвеченным из-за двери светом горящей в прихожей лампочки, Звездочет и его жена молча сидели в одной гостиной.

Над Звездочетом, сидящим на венском стуле, черным чехлом маячила висящая на стене гитара. Кто-то как будто взял ее и резко провел по струнам.

Продолжительный громкий звук смыл собой перестук дождя.

Кутаясь в полы пледа, Анна едва заметно вздрогнула. И, покосившись на Звездочета, потупилась на секунду.

Мягкий грудной контральто ответил на утихающий перезвон струн.

Кто-то снова резко провел по струнам, и струна за струною оборвались.

Пресекся и голос Анны.

На небольшой, погруженной в потемки улочке, под размеренный перестук дождя Звездочет поднял воротник плаща и с зачехленной гитарою за плечом, таща за собою большую кожаную сумку, неторопливо поплелся вдоль темной аллеи столетних лип в сторону мягко мерцающей вдалеке троллейбусной остановки.

Наполнив стакан кипятком из чайника, мать Звездочета, Мария Денисовна, тихо печально выдохнула. И, поставив стакан на небольшую дощечку, понесла его из кухни — через прихожую — к сидящему за столом, в гостиной, склонившемуся над книгой сыну.

— Передохни, сынок, — поставила она стакан с чаем в конусе света настольной лампы, справа от Звездочета. — Может быть, пряничек принести? Или нарезать булочки?

Повинно взглянув на мать, Звездочет отрицательно покачал взъерошенной головой и снова склонился к книге:

— Спасибо. Не надо. Я сыт. Потом. Часиков в семь поужинаем.

— Хорошо, сынок, — улыбнулась мать. — Я суп тогда разогрею.

Отхлебнув из стакана чаю, Звездочет лишь кивнул в ответ, когда вдруг из глубины прихожей донесся довольно мягкий мелодичный перезвон звонка.

Недовольно поморщившись на этот звук, Звездочет только ниже склонился к книге, в то время как его мать неторопливо вышла из сумеречной гостиной в не менее сумрачную прихожую.

Мать еще не успела и дверь как следует приоткрыть, как прямо навстречу ей дружной гогочущею компанией ввалились младший брат Звездочета, священник отец Роман, его дородная женушка, матушка Валентина, а также сухая жилистая сестра священника и писателя, бизнес-леди Лиля со своим сухопарым мужем сорокалетним вертлявым цыганом Сергеем. Размахивая пакетами, отец Роман радостно осклабился и, включая в прихожей свет, по-хозяйски увесисто заявил:

— Да что же вы тут в темноте сидите?! Гости пришли! Встречайте! Али вы нам не рады?!

— Ну, почему же? Рады, — улыбнулась сыну-священнику Мария Денисовна.

А в то же самое время в освещенной лишь светом настольной лампы материной гостиной Звездочет раздосадовано вздохнул и, рывком распахнув верхний ящик письменного стола, смахнул в него со столешницы все разложенные на ней книги, рисунки, листочки с записями. И пока никто еще в комнату не вошел, с шумом задвинул ящик.

В той же материной гостиной, но только уже хорошо освещенной четырьмя лампочками старенькой матерчатой люстры, рассевшись вокруг стола, по случаю крытого белой крахмальной скатертью и уставленного тарелками с самой разнообразной снедью, семья Звездочета вечеряла. Разлив по стаканам кагор из фляжки, отец Роман добродушно выдохнул:

— Ну что, за семью давайте! Чтобы мы с вами почаще виделись и мирно, по-доброму, выпивали!

Жуя, кто котлетку, кто — холодец, а кто и картошку с кусками мяса, родичи потянулись — всяк к своему стакану и, чокаясь над закусками, принялись пить кагор. Сергей дернул застольную чару махом и жадно набросился на закуски. Его одетая очень дорого, но явно безвкусно супруга Лиля, оттопырив мизинчик, выпила полстаканчика и, с явным неудовольствием покосясь на мужа, покачала стриженой головой. Священник, матушка Валентина, Мария Денисовна и Звездочет только слегка пригубили. И как только все снова принялись за еду, священник продолжил начатую накануне тему:

— Хотя тут появилась такая фишка, что можно и вовсе не расставаться. Меня переводят в одно пригородное сельцо. В трех шагах от Днепра. Сурско-Литовское, может, слышали? Чудное, надо сказать, местечко. Природа. Речка. А рядом — Днепр. До центра рукой подать! И там, в этом самом Сурско-Литовском, продается великолепная загородная усадьба! Домина кирпичный, сад! И прямо в саду — флигелек из ракушки. Рай на земле, и только. Да вот, незадача, у нашей Лильки на покупку сего поместья денежек не хватает. А покупать его надо срочно, пока с руками не оторвали! Вот я и предлагаю: а не продать ли вам этот худой клоповник и вместе с нашею Лилькой не переселиться ли на загородную фазенду? Лилька — хваткая бизнес-леди. Весь похоронный бизнес в ее руках. Она подведет вам газ. И будет до самой смерти кормить и отапливать вас бесплатно! Пойдет там твоя книженция или нет, но вы уж наверняка ни от холоду, ни с голоду не помрете. Я правильно излагаю, Лиля? — обратился он к ковырявшийся вилочкой в покупном винегрете Лиле; и та, выходя из задумчивости, с бойкой готовностью подтвердила:

— А то! Будем семьею жить, по-соседски, мирком, ладком! — расплылась она в голливудской, с двумя рядами белоснежных вставных зубов улыбке.

Тем же вечером, снова сидя в рассеянном полумраке с единственною горящей в прихожей лампочкой, в двух шагах от еще не убранного стола, после весьма затянувшегося молчания мать Звездочета решительно заключила:

— Зато мы сможем теперь с долгами за квартиру рассчитаться. Ну и ботинки новые тебе на зиму купим. А то старые совсем уже прохудились.

— А я съезжу в последний раз в монастырь, — в тон ей продолжил Звездочет. — Попробую отца Антония уломать, что моя книга действительно очень нужная. Возможно, сотни тысяч евреев, прочтя ее, в православие обратятся. И они-то своей активностью помогут и нам, тепло-хладным русским, не раствориться в псевдоединстве синодальной Библии и талмуда.

Выбравшись из «Ленд Ровера», одетый в новый черный атласный подрясник, грузный, с отдышкой, отец Антоний дал последнее распоряжение молоденькому водителю:

— Смотри мне, не пропадать! Возможно, через часок нам снова придется выехать.

— Хорошо, о. Антоний, я в гараже побуду, — сладенько улыбнулся шофер «Ленд Ровера», и в это же самое время, замечая замершего у ворот гаража Звездочета, отец Антоний с тоскою выдохнул:

— О Господи.

Отец Антоний быстро шагал вдоль укрытого белой плиткой, уже прекрасно отстроенного монастырского двора, а рядом с ним семенил худющий, в старой потертой курточке Звездочет. Заглядывая в глаза задумавшемуся игумену, он быстро, конфузливо лопотал:

— Он сказал, что под чужими рукописями своего имени не ставит. Зато он готов помочь нам найти человека, который за соответствующую оплату сделает макет для книжки. Отец Антоний, вы же понимаете, как важна эта книга. Тем более сейчас, в последние времена, в преддверии прихода антихриста.

— Сколько? — ни на секунду не сбавляя шага, поинтересовался отец Антоний.

— Что? А, макет? — догадался Звездочет. — Не знаю... Но я могу съездить к Андрею Николаевичу и все выяснить.

— Хорошо, — вдруг резко остановился отец Антоний и, потрясая пухлым перстом перед лицом Звездочета, отчеканил: — Ты едешь к своему профессору, все доскональнейшим образом выясняешь: привозишь мне телефон этого макетчика, а дальше я уже сам.

— Да, да. Я прямо сейчас и еду, — сделал шаг в сторону от отца Антония Звездочет.

— Куда?! — одернул его игумен. — Ишь ты, какой швыдкой.

Звездочет моментально остановился и затравленными глазами посмотрел на отца Антония.

Неспешно достав из кармана подрясника новый кожаный кошелек, тот развернул его и, вытащив из объемистой пачки денег одну похрустывающую банкноту, протянул ее Звездочету:

— Это командировочные. Соберешь потом все квитанции. А остачу вместе с отчетом и с телефоном макетчика мне на стол. И вот еще что, — полез он к себе под рясу и, вытащив из кармана джинс массивную связку разнокалиберных, больших и малых, ключей и ключиков, отделил от нее один небольшой, сравнительно новый, стандартный ключ.

Протянув его Звездочету, отец Антоний доверительно сообщил:

— Москва — это тебе не хухры-мухры. И ждать ответа там можно довольно долго. Вот тебе ключ от одной квартирки на Ленинском проспекте, номер дома и номер офиса указаны на брелке. Поживешь там, пока все выяснится... Только, смотри мне, не разболтай об этой убогой сталинке... Она мне для дел нужна… Спасибо одной старушке... Перед смертью монастырю нашему отписала... На вечный помин души, — перекрестился отец Антоний на фасад свежевыбеленного храма. — Так вот, ты ее в чистоте держи... А перед отъездом пропылесось... Все ясно?

— Да, — держа ключ с брелком в руке, с кротким послушливым видом кивнул в ответ Звездочет.

— Ну, тогда с Богом, — перекрестил его отец Антоний. — И если что, звони. Вот тебе мой мобильный, — сунул он в боковой кармашек курточки Звездочета цветную, с крестом, визитку. — Ремонт мы вроде бы завершили. Теперь можно и о «душе» подумать.

В мягком неторопливом ритме, под джазовый перебор гитары, в сопровождении знаменного распева в исполнении бывшей супруги Звездочета Анны проявился знакомый профессорский кабинет, в котором хозяин апартаментов, щупленький восьмидесятилетний бородач А. Н. Зелинский что-то внушительно объяснил застывшему перед ним несколько повзрослевшему и явно посмирневшему коллеге И. Л. Гаврилюку.

А через миг-другой под ту же чарующую мелодию Звездочет вошел в прекрасно отремонтированную и со вкусом обставленную квартиру-студию: белые стены и потолок, черная с кожаными креслами и диваном мебель, небольшая книжная полка над столиком с телевизором. На полке — старинные, в кожаных переплетах книги: Иоанн Златоуст, Василий Великий, Григорий Палама и Григорий Нисский, «Лествица» Иоанна Лествичника, пятитомник Братолюбия, пятитомник Ефрема Сиринов.

Сварив у электроплиты пельмешек, Звездочет чинно перекрестился на писаные иконы восемнадцатого–девятнадцатого веков, висящие в красном углу студии и, присев за круглый туалетный столик, неспешно, задумчиво отобедал.

А потом он лежал под высоким бра и с наслаждением перелистывал высоко-духовные фолианты.

Позвонил по домашнему телефону.

Лежа на диване, с ногой, заброшенной за ногу, переговорил по сотовому.

Музыка джаза сопровождала и стояние Звездочета у слегка приоткрытой тяжелой шторы.

За окном, по широкому Ленинскому проспекту, стремительно проносились новые иномарки.

Мечтательно посмотрев на них, Звездочет лишь вздохнул и задернул штору.

Затем он сидел, покачиваясь, в стильном кожаном кресле-качалке.

Поработал за итальянским письменным столом.

Повалялся на широком кожаном диване.

И снова в знакомом доме-музее Н. Д. Зелинского встретился с его сыном-профессором А. Н. Зелинским, а также с его протеже — толстеньким юрким грузином, макетчиком Гурамом Фелояном.

Переговорив по сотовому с отцом Антонием, Звездочет взялся за пылесос.

А вот уже выйдя из электрички вместе с макетчиком Г. М. Фелояном, он пошагал вдоль по узкой провинциальной улочке в сторону белеющих вдалеке, в просветах между деревьями, белокаменным монастырским стенам с возвышающимися над ними золотыми каплеобразными куполами.

Музыка резко стихла.

Введя Фелояна в огромный светлый отделанный под орех кабинет отца Антония, Звездочет, улыбаясь, первым приблизился к письменному столу патрона и, выложив на столешницу перед игуменом пачку сцепленных скрепкой квитанций и парочку сторублевок с горкой звенящей мелочи, чинно представил застывшего рядом с ним человека:

— Гурам Мурадович Фелоян — главный редактор православно-монархического журнала «Ныне и присно». По словам профессора Андрея Николаевича Зелинского, один из лучших макетчиков научно-исторических изданий в Москве.

— Проходите, присаживайтесь, пожалуйста, — жестом призвал игумен присесть Фелояна в высокое компьютерное кресло перед собой; после чего с небрежностью сказал уже Звездочету:

— А ты погуляй пока. Понадобится, я тебя позову.

Звездочет беспрекословно вышел.

Пока Звездочет разгуливал по прихожей, у оббитой кожей двери с табличкой «Игумен монастыря о. Антоний» снова послышался мелодичный джазовый перебор гитары и каким-то престранным образом гармонично вписывающийся в него древний канон «Иисусу сладчайшему» знаменного распева в исполнении одинокого женского голоса — глубоко нутряного контральто Анны.

Но вот музыка снова стихла.

И в тишине уже, оценивающе взглянув на щупленькую фигурку кособоко вошедшего в кабинет Звездочета, восседающий за столом в роскошном кожаном кресле отец Антоний, после короткой паузы похлопав рукой по столешнице, произнес:

— Макет твоей книжки будет стоить монастырю четыре тысячи долларов. Смотри мне, Звездочет! — пригрозил он писателю-самородку поднятым вверх перстом. — Не окупится издание, на Страшном Суде ответишь. За разбазаривание монастырских фондов.

Глупенькая бегающая улыбка, с которою Звездочет поглядывал на игумена, моментально сползла с его худого обескровленного лица. И Звездочет, тотчас же став серьезным, потупился и сказал, бросая решительно-быстрый взгляд на сидящего перед ним игумена:

— Я согласен.

Вновь зазвучала все та же странная, казалось бы, невозможная в принципе композиция: джазовая импровизация на гитаре плюс глубокое внутриутробное контральто, исполняющее древнее песнопение Знаменного распева. И под это странное протяжное пение стали сменяться картинки жизни.

То снова переоблаченный в старенький черный халат Звездочет принялся зажигать в храмовом канделябре свечи.

То он же, прочистив отверткой чаши подсвечника, начал протирать тряпочкой пиалы лампадок.

Зеленеющая березка за решетчатым створчатым окном храма мало-помалу пожелтела.

С нее начала опадать листва.

А вот уже по стеклу сводчатого окна забарабанил дождь.

Дождевые разводы окаменели и превратились в морозные изразцы.

Похрустывая снежком, по расчищенной монастырской тропке вслед за уверенно продвигающимся отцом Антонием поспешал с деревянной лопатою Звездочет:

— Ну, как там, отец Антоний? Запустили?

— Ишь ты, какой швыдкой, — хмыкнул отец Антоний и указал Звездочету на торчавшую вдалеке, над небольшим штакетником, свисавшую с крыши амбара сухую ветку: — Лучше ступай-ка, вон, палку сбей. А то как бы кого не грохнула.

— А? Хорошо, — посмотрев на ветку, поспешил Звездочет через двор к штакетнику.

Но так как бежал он не по тропинке, расчищенной в переметах снега, а напрямик, через высокие, доходившие до коленей сугробы, то продвигался не очень быстро. Почему и отец Антоний, с досадою проследив за ним, прикрикнул на Звездочета:

— Ну, куда ты ломишь! Шарашил бы по тропинке, быстрее бы прибежал! А так, весь в снегу извозишься, да еще и простудишься, не дай Бог!

— Не-а, не простужусь! — беззаботно выкрикнул Звездочет и, добежав уже до штакетника, с такой бесшабашной резвостью вскочил на его заснеженную ветхую перекладину, что она под его ботинком с треском вдруг надломилась, и Звездочет, со всего размаха падая на торчащий обломок забора боком, на мгновенье повис на нем и, дернувшись, простонал: — У-у-у!..

Наблюдая за корчами Звездочета, повисшего на штакетнике, отец Антоний так и присел и, взявшись рукой за голову, сочувственно прохрипел:

— Заставь дурака...

По плотно зашторенному окну бегали пятна солнца, и слышался стук капели. В полумраке же небольшого монастырского медпункта, сидя у изголовья единственной в комнатке узкой железной койки с покоящимся на ней под белоснежными одеялами исхудавшим, измученным Звездочетом, отец Антоний, прикрытый поверх подрясника белым крахмальным халатом, выдохнул:

— Ну, слава Богу, макет уже подготовили. Осталось с издательством кое-что утрясти. И запускаем в печать твои «Две Библии…».

— Спасибо, — глядя куда-то перед собою, облизнул сухие, потрескавшиеся губы Звездочет.

— Слушай, Игорь, — сочувственно взглянув на больного, вдруг предложил отец Антоний. — Лечение что-то твое затягивается. А у нас тут толком и ухаживать за тобою некому. Ты говорил, что у тебя есть брат-священник. Так, может, ты ему позвонишь? Пускай он тебя домой, к маме перевезет. Там все-таки и уход получше. Да и любви поболее. Мы — мужики, монахи. А тебе бы сейчас тепла, так ты бы скорее встал. А как книжка твоя появится, я тебе сразу же сообщу. И гонорар, если что продастся, вышлем, не сомневайся...

Пока Звездочет заклеивал небольшое створчатое окно, выходившее в по-осеннему желтый сад, на экране еще советского лампового телевизора шла передача о первом киевском майдане 2004 года: всюду горели шины, в черном густом дыму бегали по Крещатику возмущенные молодые люди и зашвыривали ОМОН камнями и взрывпакетами.

Перед экраном на узеньком топчане сидела мать Звездочета Мария Денисовна. Вывязывая на спицах серенький шерстяной носок, она тихо, с печалью, выдохнула:

— Что деется! Конец Света!

Через плечо взглянув на экран телевизора, Звездочет вздохнул:

— Ну, да. Начинается потихоньку, — и, собрав с подоконника остатки газетных полос и тарелку с клейстером, унося их на кухню, заметил матери: — Пойду, прогуляюсь малость. Может быть, в город съезжу. На всенощной постою.

— Съезди, сынок, постой, — согласно кивнула мать. — Помолись там за всех за нас. А то у меня нога. А у Лили работы столько, что и не приведи Господи. Им с Сережей не до молитв.

Спустившись с крыльца во дворик, Звездочет поправил ремень на брюках и, отряхнув пусть старенькую, но беленькую рубашку, неспешно прошел по тропинке в сад, где по палой листве, мимо торчащих среди деревьев гранитных могильных памятников, вскоре вышел к воротам огромного краснокирпичного особняка под зеленой железо-черепичной крышей.

На скрип приближающихся шагов от железной двери усадьбы с разобранной близ нее на асфальтовом тротуаре иномаркой обернулся зять Звездочета — сухопарый, в бейсболке и в камуфляже, загорелый цыган Сергей.

— Игорь! — окликнул он Звездочета, уже направлявшегося к калитке. — Помоги мне кардан подвинуть.

— Я на маршрутку опаздываю, — замялся у выхода Звездочет.

— Да ладно тебе бычиться. Следующая придет, — не спеша пошаркал к нему Сергей. — Ну, куда ты опаздываешь? Куда?! Куда ты вообще можешь опаздывать?

На его возбужденный хрип из-за двери особняка появилась сестра Звездочета Лиля. Одетая в шорты и в полосной бюстгальтер, она строго сказала мужу:

— Стоять! Чего там тебе поднять? Давай вместе уж передвинем.

— Да я и сам с усам, — развернулся к жене Сергей и, оставляя зятя в покое, снова вернулся к своей машине.

Тем временем Звездочет бочком прошмыгнул на улицу. Сергей же, с легкостью переставив карданный вал, кивнул в сторону проскрипевшей за ним калитки.

— Просто достал твой братец: мы тут как пчелки крутимся, а он ни шиша не делает, да еще и «опаздывает» куда-то! За наш счет.

— Не гунди, — шикнула на супруга Лиля. — Если бы не они, мы бы эту фазенду в жизнь с тобою не оторвали бы. А так у нас рынок в момент расширился. Вдвое, если не втрое. Ну а с братцем моим гнидявым мы еще разберемся. Пускай пока поопаздывает.

В хорошо освещенном притворе церкви бурлила толпа народа. В основном прихожане стояли в очередь к длинному, стоящему вдоль стены, крытому белым сукном прилавку, на котором были разложены сотни различных книжек, а выше, на книжных полках, серебрились лампады, желтели свечи, золотились складнями и окладами яркие современные штампованные иконы.

Вместе с общим водоворотом Звездочет с трудом подступил к прилавку. Взяв одну из лежащих на нем брошюрок, он внимательно осмотрел ее. Затем положил брошюрку на место и потянулся рукою — к следующей.

Но тут-то его внимание привлекла уже третья, довольно темная, с фотографией спуска восточной улицы на титульном листе книга, лежавшая на прилавке. «Две Библии — два пути» было написано на ее обложке. Правда, там, где обычно у всякой книжки ставится имя автора, у этой, единственной из всех, не было ничего.

Звездочет взял новинку в руки и внимательно осмотрел ее. Раскрыл титульный лист брошюрки, прочитал предисловие А. Н. Зелинского. И снова ни перед ним, ни сразу после него, ни даже в конце издания имени автора не стояло. Аноним. Книга, написанная никем. С графиками. С таблицами. С тысячами рисунков и фотографий.

Закрыв новинку, Звездочет поинтересовался:

— Сколько стоит?

— А там, на последней странице, карандашом написано, — объяснила ему пожилая женщина в белом платочке на голове и для пущей убедительности сама развернула книгу и показала ценник: — Вот. Две с половиной гривны.

— Как раз за один проезд отсюда до Сурско-Литовского, — иронично отметил Звездочет и, достав из кошелька последние две с половиной гривны, сунул их продавщице: — А давно она появилась?

— Да пару дней назад, — ответила продавщица.

— И что, покупают? — бережно прижимая книгу к своей груди, спросил Звездочет у женщины.

— Ну, в общем-то, да, берут. Я сама не читала, но людям нравится. Говорят, любопытный взгляд, — прокомментировала торговка и отступила к следующему подзывавшему ее покупателю: — Простите.

Сунув книгу в боковой карман ветхой курточки, Звездочет развернулся в людском потоке и стал пробиваться к выходу из притвора.

Тем же поздним октябрьским вечером, застыв на пороге знакомого флигелька, освещенная со спины тусклой, висящей над дверью в сени лампочкой, мать Звездочета, Мария Денисовна, с тревогой вглядывалась во тьму.

В тихий шорох ветвей и листьев, мягко кружащихся перед женщиной, вонзился вдруг стук щеколды. Потом послышались чьи-то тихие приближающиеся шаги. И вот уже из потьмы, в конусе света лампочки, проявился немного сгорбленный, неспешно идущий вдоль по тропинке между деревьями Звездочет.

— А ты чего так поздно? — дождавшись его у перил крыльца, с тревогой спросила мать. — Маршрутки забастовали?

— Да нет. Книгу вот купил, — протянул Звездочет свою книжку матери. — Мою книгу. Да только без моего имени. Аноним.

— Как так? — взяв книгу из рук у сына, пригляделась Мария Денисовна к изображению на обложке: — Действительно, ничего.

— Сама написалась книжечка, — сыронизировал Звездочет. — Как сказка. Или былина. Русское народное творчество.

— Так, может, оно и к лучшему? — держа книжку перед собой, с тревогой сказала мать. — Ты ж на евреев в ней нападаешь. А с ними лучше вообще не связываться. Заклюют.

— Евреи, мама, бывают разные, — взял Звездочет-аноним у матери и резче, с досадою прояснил: — Богородица, между прочим, тоже была еврейкой. И все двенадцать апостолов. Не говоря уже о пророках или о первомучениках.

Промолчав, мать перевела разговор на другую тему:

— Ну и что ты теперь решил?..

— В монастырь ехать надо, мама, — сухо ответствовал Звездочет. — Выяснять.

— Так что же тут выяснять? — не смело спросила мать. — Обвели тебя вокруг пальца. Напечатали. А денежки поделили. Ну и кому ты чего докажешь?

Ранним морозным утром, когда на траве, на листьях, на железной двери Лилиного особняка серебрился колючий иней, полистав на крыльце усадьбы данную ей Звездочетом книгу, Лиля, сузив глаза, спросила:

— А какой у нее тираж?

Стоя на нижней ступеньке лестницы, Звездочет взял книгу из рук у сестры и, развернув последнюю страницу анонима, показал его Лиле:

— Вот, две тысячи экземпляров.

— Две тысячи… — напряглась на секунду Лиля, — да на две с половиной гривны. Пять тысяч? Всего-то навсего! Да минус четыре тысячи долларов за макет! Плюс печать, упаковка, транспорт. Да она же им за глаза в охренительный минус встала! Что же они там все подурели, что ли, чтобы такую муру печатать?! Ну и правильно, что без имени. Ты же с них, если с именем, и гонорар захочешь? А откуда им его взять? Из своего кармана? Ну, монашики недоделанные. Не зря, видно, при коммунистах всю эту свято-братию к денежкам и на пушечный выстрел не подпускали. Таким только волю дай. Да они все наши недра на книжечки свои спустят. И даже не поперхнутся.

Слушая сестрины восклицания, Звездочет опустил глаза. И вдруг, вырвав книгу из рук у Лили, развернулся и отступил во двор:

— Спасибо. Понятно. Мне ничего от тебя не надо.

Он уже направлялся в сторону поджидавшей его на краю сада матери, когда Лиля вдогонку брату, громко, с досадой выкрикнула:

— И ты, ото, столько лет эдакой дурью маялся? Да шел бы ко мне на фирму, так через месяц-другой точно такую книжку сам бы себе издал. И унижаться не надо было бы! Сколько мамкиных пенсий на поездки одни ушло! Это же просто ужас! Да за такие бабки я и сама тебе эту книжку с картинками отпечатала б. Еще и в прибытке, глядишь, осталась!

Поравнявшись с застывшею на тропинке между двух яблонь матерью, Звездочет в досаде развел руками и прошел мимо матери к флигельку.

Мария Денисовна лишь вздохнула и не спеша пошаркала вслед за сыном.

А тем временем им вдогонку в просветы между деревьями продолжал звучать звонкий крик сестры Звездочета Лили:

— Тунеядец! Бездельник! Писака хренов! Одно слово — Звездочет!

Вытащив из-под стопки глаженого белья, лежавшего в платьевом шкафу, небольшой, перемотанный красной ленточкой полинявший газетный сверток, мать Звездочета бережно развернула его. И с небольшою стопкой оказавшихся в нем банкнот обернулась лицом в гостиную.

От старого бельевого шкафа, у которого находилась Мария Денисовна, до лежащего у окна, с руками, заложенными за голову, Звездочета было не больше двух-трех шагов пути. Однако Мария Денисовна так долго и так торжественно проходила их, что Звездочет, заметив ее движение, успел привстать головой с подушки и, уперевшись локтями в края постели, с легким смущением и досадой молчаливо смотрел на мать.

— Вот, — подступив к сыну, присела на стул у изголовья постели Мария Денисовна. — Здесь тысяча двести гривен. Это все мои гробовые. Возьми их и съезди в Москву, сынок. Попробуй поймать там свою жар-птицу.

Радостно содрогнувшись, Звездочет осадил себя:

— Нет. Не могу. Не надо. Ты столько лет их копила, мама. А если, не дай Бог, помрешь. Да Лилька мне этой моей поездки ввек потом не простит.

— Не помру, — твердо сказала мать. — Но ежели и помру: брат твой с сестричкою похоронят. Лишь бы твоя звезда упала не понапрасну.

— Ну, что же, спасибо, мама, — не стал заставлять себя долго упрашивать Звездочет и, взяв у матери из пакета протянутые ею гривны, перегнул их напополам и толстой пачкой небрежно сунул в задний кармашек джинс. — Съезжу. Попробую разобраться. А там уже будь что будет.

В очередной раз на евро-лад отремонтированном монастырском кабинете, рассмотрев привезенную Звездочетом книгу, отец Антоний лишь усмехнулся и, откидываясь на спинке кожаного компьютерного кресла, с легкою иронией сказал:

— А с чего ты вдруг решил, что это мы аноним этот напечатали? Да, мы пытались книгу твою издать, не отрицаю. Но что-то там перебило. То ли денег нам не хватило, то ли на что-то другое они ушли, я уже и не вспомню. Только нам пришлось отложить проект. Тут монастырь ведь, брат. Столько всего и сразу! Ну а макет этой самой книжицы три человека в руках держали. И это, учти, как минимум: я, твой Гурам Мурадович и честный профессор Зю, который под чужими рукописями своей фамилии не ставит. Так тут ее, брат, и нет, — повертел он книжку перед собой. — Так что все, брат, по-честному...

Ошалевший после беседы с отцом Антонием, Звездочет молчаливо шагал вдоль длинного монастырского коридора.

Навстречу ему бежали крепкие целеустремленные бородачи-трудники в берцах и в камуфляже да незнакомые, скромно потупившиеся послушники в черных послушнических халатах.

И только уже у выхода на лестничную площадку Звездочету попался вдруг старый знакомый — отяжелевший, важный, облаченный в монашеский подрясник, бывший бригадир трудников отец Владимир. На секунду остановившись, он приветствовал Звездочета:

— О, Звездочет! Привет. Какими судьбами к нам? Уж не надумал ли снова монахом стать?

— Нет, — спокойно ответствовал Звездочет. — Так. Проездом к вам заскочил.

— Ну, тогда с Богом! — уходя, чинно перекрестил его золотым нагрудным крестом вновь испеченный иеромонах. — Где бы ты ни был, важно, чтоб Бог в душе!

Звездочет утвердительно кивнул и, выйдя на лестничную площадку, начал быстро спускаться вниз, по бетонным ступеням к выходу.

На монастырском дворе, как раз перед входом в огромный храм, у Звездочета случилось еще одно нечаянное свидание.

Выехав из ворот, перед ним вдруг круто остановился новенький черный «Лексус».

Из-за его руля выбрался очень крепкий, в черном костюме и в белой рубашке с галстуком бритоголовый предприниматель.

Не спеша обойдя машину, он широко распахнул пред кем-то дверцу; и из салона автомобиля прямо к застывшему в метре от «Лексуса» Звездочету выбрался щупленький, в ветхом схимническом подряснике, несколько постаревший отец Пафнутий.

Приметивши Звездочета, он в легком смущении отшатнулся и, опираясь на руку Бритоголового, выдохнул:

— Прилетела оса. Хочет нас покусать. Но мы ее не боимся. Будет жужжать — прихлопнем.

Провожая схимника к входу в храм, бритоголовый через плечо оглянулся на Звездочета. И столько в этом коротком взгляде было холодной неприязни и подчеркнутого пренебрежения, что Звездочет весь сжался и поспешил как можно быстрее ретироваться.

Благо в этот момент как раз подоспела толпа народа. Разнокалиберные, улыбчивые, все в однотипных кургузых курточках либо же в старомодных пальто поверх длиннополых платьев, люди в искреннем восхищении метнулись вослед за старцем. И тот, благодушно благословляя их, понемногу увлек за собой толпу к центральному входу в храм.

Через минуту на площади возле храма остались стоять лишь новенький, искрящийся черным поливом «Лексус» да одиноко сутулящийся, худющий, с небольшою жиденькою бороденкой, в куцей болоньевой курточке Звездочет.

Проведя взглядом ушедшую в храм толпу, Звездочет утомленно выдохнул и, чинно, с поклоном, перекрестившись на новую смальтовую икону, выложенную на стенке церкви, направился через двор к новеньким, вытесанным из дуба, широко распахнутым в мир воротам.

В знакомом доме-музее Н. Д. Зелинского, угощая Звездочета чаем с пряниками, Андрей Николаевич Зелинский с улыбкой подбодрил гостя:

— Пускай для начала и аноним. Главное, люди ее увидели. И по достоинству оценили. А если кто-то всерьез захочет узнать имя автора анонима, то поневоле придет ко мне, как к твоему персональному рецензенту. Так что второе издание твоей книжки будет уже, естественно, именным.

— Ох, мальчики, мальчики, — собирая пустые тарелки из-под борща, вздохнула Юлия Григорьевна. — Ничего-то вы в жизни не понимаете. Да уж одно то, что эта книга вообще вышла, — несомненное чудо Божие. Какое там второе издание?! Слава Богу, что аноним прошел. Может, хоть жив останешься.

С пустыми тарелками перед грудью супруга профессора повернулась и вдоль крытого белым холстом стола не торопливо прошла к двери, ведущей в узенькую прихожую.

Проведя ее долгим спокойным взглядом, Андрей Николаевич улыбнулся и, с чуть приметной иронией отмахнувшись от «пророческих» слов супруги, перевел разговор на другую тему:

— Ну а теперь куда же? Опять в свой любимый Днепр? В самую большую талмудическую библиотеку мира?

Звездочет лишь с кислинкой пожал плечами: а куда, мол, еще прикажете; другого ведь места нет.

На что Андрей Николаевич Зелинский со свойственным ему оптимизмом и жизнерадостностью продолжил:

— А ты знаешь, ведь то, что ты родился именно там, в Днепре, при самой большой синагоге в мире, безусловно, промыслительно. Ну, где бы еще ты накопал такую кучу ценнейшего исторического материала? И по палио ивриту. И по талмуду…

Над свежевырытыми могилами сеяла мелкая въедливая поземка. И повсюду, куда ни глянь, на свеженасыпанных могильных холмиках, обложенных траурными венками, на редких, безлистых уже деревьях, копошилось, порхало, каркало черное воронье.

Небольшая группка людей во главе с неспешно помахивающим кадилом младшим братом Звездочета, грузным, в шубе поверх подрясника, бородатым отцом Романом остановилась у припорошенной снегом ямы. И под пение соответствующих молитв два паренька в штормовках бодренько запустили под гроб веревки и принялись опускать его в свежевырытую могилу.

Пока обтянутый синим ситчиком, дешевый фанерный гроб засыпали кусками промерзлой глины, застывшая над могилой сестра Звездочета Лиля, кутаясь в ворот собольей шубки, зло заявила брату, одиноко горбившемуся поблизости:

— Я никогда тебе этого не прощу. Ни-ког-да.

— Лиля! — урезонил ее священник. — Дома поговорите.

На что Лиля, на миг умолкнув, все-таки не сдержалась и прямо над свеженасыпанным могильным холмиком снова шикнула Звездочету:

— Это ты ее раньше времени в гроб вогнал. Своею дурацкой книжечкой.

Над крыльцом Звездочетова флигелька двое рабочих в шапках-ушанках и в синих брезентовых телогрейках отрезали автогеном газовую трубу.

Мимо них, склонившихся над фонтаном с шипением разлетающихся во все стороны ослепительно-ярких искр, неспешно прошел высокий худой мужчина в дорогом итальянском черном плаще и в шляпе, с модным кожаным кейсом в руке.

— Пардон, — скромно заметил он, обходя сапоги рабочих, и сразу же за порогом дома по привычке хорошо воспитанного интеллигентного человека снял с головы головной убор.

С улицы доносилось шипение газосварки, а в небольшой гостиной с фотопортретом Марии Денисовны в черной траурной рамке на столе, кутаясь в полы короткой демисезонной курточки, сидел у окна на стуле, задумчивый Звездочет.

Войдя за порог его комнатушки, незнакомец вежливо поинтересовался:

— Извините, я могу видеть Игоря Леонтьевича Гаврилюка?

— Он перед вами, — поднял глаза на вошедшего Звездочет.

— Сергей Аркадьевич Савченко, — представился вновь вошедший. — Адвокат.

— Никак меня уже выселяют? — с иронией спросил его Звездочет. — Только зачем тогда газ отрезали? Для арендаторов тоже тепло ведь нужно. Или здесь собираются памятники хранить? Впрочем, не мое дело. Что там вам подмахнуть? Давайте уж, раз явились.

— Простите, Игорь Леонтьевич, — с пониманием улыбнулся Сергей Аркадьевич. — Я, как бы это лучше сказать, несколько по иному делу. Меня очень заинтересовала ваша Книга «Две Библии — два пути». И если у вас есть время, то я хотел бы на эту тему немного поговорить.

Не снимая плаща, со шляпою на коленке, адвокат Сергей Аркадьевич Савченко сидел за столом в гостиной. Тогда как хозяин «апартаментов», дождавшись, покуда вскипит на стуле перетянутый изолентой электрочайник, поднял его и вместе с парой щербатых чашек, а также с пиалой сахара на дощечке выставил все это на столешницу перед гостем.

— Благо хоть электричество пока еще не отрезали, — прокомментировал он с улыбкой. — О! И пряник один нашелся, — подал он адвокату пряник. — Пожалуйста. Угощайтесь.

— А давайте-ка мы его напополам разрежем, по-братски, — положив пряник на блюдечко рядом с пакетом чая, забрался рукой к себе в саквояж адвокат Савченко. И, вытащив из него крошечный перочинный ножичек, аккуратно разрезал пряник напополам.

Одну часть пряника он протянул хозяину флигелька, тогда как другую, точно такую же, попридержал у себя в руке:

— Ну вот, настоящая презентация гениальной духовной книги. Вымороженный флигель. Как раз к случаю обрезанный газ. Ну и извечный русский чай. С пряником! По-моему, конгениально.

Звездочет и адвокат Савченко продолжали скромное чаепитие. Подливая гостю в щербатую чашку немного дымящегося кипятка из чайника, хозяин флигеля поинтересовался:

— Простите, Сергей Аркадьевич, а как вы меня нашли? Ведь моя книга — аноним.

— Ну, на то я и адвокат, — сдержанно улыбнулся гость. — Тем паче еврей по матери. Человек, как вы понимаете, въедливый и упорный. Полистал вашу книгу, увидел фото из нашей синагогальной библиотеки. Ну а дальше уж дело техники: поинтересовался у тети Зивы, кто из неортодоксов за последние два-три года почитывал нашу энциклопедию. И таких оказался всего лишь один человек, то есть вы, Игорь Леонтьевич. Вот я и здесь, у вас.

Звездочет понимающе кивнул, после чего спросил:

— Ну и зачем вы здесь?

— Так, хочу выразить вам свое почтение, Игорь Леонтьевич, — привстал вдруг со стула гость и слегка поклонился хозяину флигелька. — Вы приоткрыли для меня завесу глубокой тайны, которой было окутано появление талмуда и всего с ним связанного. Теперь-то я точно знаю, кто есть Мессия, а кто — антихрист. И это как камень с сердца. Вот почему, как пришедший в себя еврей, я и хочу помочь вам в ваших дальнейших изысканиях. Для начала куплю вам на зиму дров. Печка, надеюсь, у вас работает?

— Да, — кивнул Звездочет. — Работает. Мы с мамою проверяли.

— Ну и попробую вам помочь с переизданием вашей книги, — тем же ровным спокойным тоном продолжил Сергей Аркадьевич. — У меня есть пара друзей-издателей в Израиле. Думаю, там тоже найдется масса народа, которому ваша книга нужна как воздух. Тем более сейчас, в эти смутные времена, когда на карту поставлено само спасение бессмертной человеческой души.

В солнечный майский полдень, вальяжно прохаживаясь по православной выставке-ярмарке, ежегодно происходящей в одном из самых больших павильонов ВДНХ, восьмидесятидевятилетний Андрей Николаевич Зелинский с интересом поглядывал на прилавки с разложенными на них пестрыми вышивками, иконами, разнообразной церковной утварью, ну и, конечно, книгами.

У одного из таких прилавков он ненадолго остановился. Подержал в руках вначале одну, потом другую книжную новинку. И вдруг, заприметив на новой уже обложке знакомое название «Две Библии — два пути», стремительно поднял книжку, внимательно осмотрел ее и, не найдя, как и на прошлом ее издании, имени автора сочинения, заглянул на страницу с наименованием напечатавшего труд издательства.

Затем он вытащил из кармана старый потрепанный кошелек и, выложив на прилавок перед девушкой-продавщицей записанную на задней обложке книги нужную сумму денег, сунул новинку под руку и, на прощание улыбнувшись, снова вернулся в толпу народа, расхаживавшего по выставке.

На экране старенького компьютера отпечаталась такая надпись:

«Сегодня с утра на православной выставке-ярмарке на ВДНХ, купил второе издание вашей книги. И снова — аноним. Но, в отличие от первого, неизвестно каким издательством выпущенного дайджеста, второе имеет уже конкретный почтовый адрес. Издательство “Сибирская благозвонница”. Тираж — 5000 экземпляров. Приезжайте. Попробуем разобраться.

С уважением, профессор А. Н. Зелинский».

В небольшом, заставленном шкафами с книгами кабинете главного редактора издательства «Сибирская благозвонница», сидя за столом напротив хозяина кабинета, профессор Андрей Николаевич Зелинский со свойственной ему горячностью сказал:

— Ну, хорошо, вы не знали, как выйти на первоиздателей этой книги. И это, действительно, невозможно. Но на меня-то, на главного рецензента книги, вы выйти всегда могли! Вот фамилия, имя, отчество и даже название моей должности — директор Музея и Центра Ноосферной защиты академика Н. Д. Зелинского, доктор исторических наук, Андрей Николаевич Зелинский, — указал он пальцем на отзыв в книге.

Явно смущенный сложившимся положением, главный редактор издательства «Сибирская благозвонница», Федор Николаевич Чемоданов, лишь тяжело вздохнул:

— Да, вы правы. Первое, что мы должны были сделать, так это выйти на вас. Но мы почему-то не вышли. То ли закрутились... То ли уже не помню... Какая-то чертовщина вышла. Вот и напечатали аноним. Книга-то гениальная. Но написана как-то уж слишком просто. Вот мы и растерялись. Виноваты. Не спорю. И в первую очередь, виноват, безусловно, я, как главный редактор издательства. Только теперь ничего вернуть уже невозможно. Имя никак не вставить.

— А деньги хоть автору вернуть можно?! — указал профессор Зелинский на сидящего рядом с ним Звездочета. — Тираж-то у вас солидный! Пять тысяч экземпляров! Ну, хоть пять-то процентов от выручки заплатите. Жить человеку на что-то надо?!

Вновь тяжело вздохнув, Чемоданов промямлил только:

— Простите, но сейчас уже слишком поздно. Все бумаги по книге давно закрыты. Поднять волну вы, конечно, можете. Но, насколько я понял, прав на книгу у вас пока никаких. А значит, и никакой суд задним числом денег вам не отсудит. Но я предлагаю вот что: ваша книга, Игорь Леонтьевич, довольно быстро распродалась. Поэтому можно попробовать переиздать ее. На сей раз уже с именем автора, как положено. С расчетом на полноценный авторский гонорар. Есть, правда, одна закавыка: месяц назад РПЦ МП приняло постановление, согласно которому ни одна книга без предварительного одобрения Издательским советом Патриархии продаваться в церковных лавках Москвы не может. А ваша книга без таких продаж вряд ли себя окупит. Уж больно она адресная. Так что сразу предупреждаю, я подготовлю документы на рассмотрение, но если совет отклонит, то, боюсь, что мое начальство едва ли захочет связываться с переизданием вашей книги…

В огромном, уставленном стеллажами с папками кабинете Издательского совета Патриархии один из десятка его сотрудников, лениво сидящих или слоняющихся вкруг стола с бумагами, — толстенький рыженький бородач в очках и в засаленном, по щиколотки костюме-тройке, с вечно влажными пухленькими ручонками, суя в папку листок с рецензией, уверенно заключил:

— И от себя добавлю: мало того, что эта книга рассорит нас с иудеями. Нашей церкви только этого не хватало? Но и по существу, вроде бы борясь с талмудическими подменами и мистикой каббалы, автор и сам впадает в откровенную псевдо-мистику. То использует доказательства, базирующиеся на прохождении солнца через то или иное зодиакальное созвездие, что явно попахивает банальной астрологией. То уповает на спасительность последней буквы палеоивритского алфавита — тава-креста. А при этом, что самое любопытное, еще и ссылается на абсолютно нехристианские выводы немецкого астрофизика Генриха Шваба и нашего русского, ныне модного космиста Александра Леонидовича Чижевского, установивших якобы абсолютную внутреннюю взаимозависимость между социальным поведением людей и одиннадцатилетними циклами солнечной активности. В конце, правда, автор много и не по делу рассуждает о покаянии. Но в связке со всем предыдущим идейно-идеологическим винегретом бесконечные цитаты из Игнатия (Брянчанинова) мало что уточняют. Одним словом, в богословском смысле книга Гаврилюка «Две Библии — два пути» — чушь несусветная. И продавать подобную белиберду в православных лавках Москвы я бы не рекомендовал.

Выйдя из глубины по-осеннему жухлого сада к покосившемуся крылечку знакомого ветхого флигелька Лиля, сестра Звездочета, несмело позвала брата:

— Игорь.

Но так как из глубины избушки на ее робкий повинный оклик так никто и не отозвался, то Лиля, войдя через двери в сени, громче и резче уже воскликнула:

— Игорь!

Войдя за порог гостиной, Лиля с тревогою огляделась.

Всюду, куда ни глянь, на небольшом столе, на подоконниках, на шкафах, на стульях и даже на досках пола, были разложены сотни книжек, свитки ватмана, карты звездного неба, рисунки туманностей и галактик. На материной кровати стояли старенький ноутбук и пустотелый каркасный глобус. А на узеньком топчане в дальнем углу комнатушки — над ним мерцали впотьмах иконки — покоился человек.

— Игорь… — неторопливо приблизилась к лежащему брату Лиля.

— Да, — поднял голову Звездочет.

— Ты почему молчишь? — остановилась в смущении Лиля. — Я тебя зову, зову...

— И я тоже, — сел на лежанке Звездочет. — Лиля! Лиля! — обернулся он бледным лицом к иконам и, помолчав, усмехнулся Лиле: — Но ответа, как видишь, пока не слышно.

— Ты что, из-за книжки чокнулся? — скривилась в усмешке Лиля. — Или тебе уже донесли, что наш Рома умер?

— Отец Роман умер?! — приосанился Звездочет. — Когда?..

— Да вот, только что Валька, его жена, по вотсапу мне позвонила, — присела на стул у изножья братней лежанки Лиля. — Сердце. Инфаркт, скорее всего. Пришел со службы, поел, прилег. Она что-то к нему спросить, а он уже и холодный. Вот она — жизнь людская. Бегаешь, крутишься как шальной, ночей не досыпаешь. Все надеешься в люди выбиться. А выбилась, и чего? Ну и зачем все это?

Звездочет собирался только что-то ответить Лиле, да тут затрезвонил его сотовый телефон.

— Прости, — подхватил Звездочет с подоконника перемотанный изолентой сотовый: — Да. Это я. В Израиле не получилось. В Германии берут? Издательство «Санктум», «Святость». А имя-то хоть поставят? И гонорар с продаж обещают. Ну, надо же, какой пер! Да я шучу, шучу, — привстал с топчанчика Звездочет и взволновано заходил взад-вперед по комнате. — Завтра же электронную подпись вышлю. Лучше сегодня? Ну, хорошо. Постараюсь сегодня сделать. Да. Выезжаю. Окей! До завтра, — и, выключив сотовый телефон, Звездочет, помрачнев, обернулся к Лиле.

— Поздравляю, — с ехидцей сказала та и, поднявшись со стула, неторопливо направилась к выходу из гостиной. — Помогать ты, конечно, опять не сможешь. Ну, хоть на похороны-то придешь? — остановившись в дверном проеме, обернулась она в пол-оборота к брату. — Писатель с «мировым именем»?

— А похороны когда? — стоя у топчана, виновато спросил ее Звездочет.

— Завтра с утра. Если, конечно, успеем всех оббегать, — ответила от двери сестра. — А нет, то тогда уже послезавтра. Я ещё тебе позвоню.

И она с холодной усмешкой вышла.

В печи потрескивали поленья. А рядом в гостиной у Звездочета сидели вокруг стола Сергей Аркадьевич Савченко и двое его товарищей, — врач-кардиохирург Вадим Андреевич Степанов и индивидуальный предприниматель Рогов Роман Романович. Все трое были одеты довольно дорого и со вкусом: в строгие вязаные джемпера и в новомодные, в обтяжку, джинсы. Перед каждым из них стояли щербатые чашки с дымящимся темным чаем и лежали на общей большой тарелке дорогие шоколадные пряники и конфеты.

Дождавшись, пока Звездочет подбросит пару поленьев в печку, адвокат не без самодовольствия поинтересовался:

— Игорь Леонтьевич, а дров-то на зиму хватит?

— Спасибо, Сергей Аркадьевич, — присел Звездочет к столу. — Кабы не вы да не ваша помощь, даже не знаю, как бы я тут и зимовал. Немецкие гонорары, как оказалось, ничуть ведь не больше русских. Ну а по нашему, по украинскому законодательству, я конченый тунеядец, и мне пенсии не положено никогда.

— Н-да, — выдохнул Сергей Аркадьевич и повернулся лицом к Вадиму Андреевичу. — Вадим Андреевич, а нельзя ли нам по сердечной части как-нибудь Игорю Леонтьевичу пенсию пробить?

— Для этого надо как минимум две операции на сердце сделать, — смущенно отвел глаза врач-кардиохирург. — А без особой на то причины это, сами понимаете, дело вельми рисковое. Десяткой попахивает, не меньше.

— Ну а книга-то хороша? — с иронией улыбнулся Сергей Аркадьевич. — Нужная, братцы, книга-то?

— Да уж куда как нужная, — буркнул под нос Вадим Андреевич. — Бомба, брат, а не книга. Все потроха мне вывернула. И не только, как вижу, мне.

— Ну, так помочь человеку надо бы, — подтолкнул его к нужной мысли Сергей Аркадьевич. — Чтобы он и вторую такую же написал.

— А разве такое мыслимо? — удивленно взглянул на Звездочета врач-кардиохирург.

— Ну, вторую не вторую, — выдохнул Звездочет, — но продолжение темы вполне возможно. Человек, насколько мы знаем из той же Библии, создан по образу и по подобию Божию. А это значит, что в его теле, в костях, в функционировании всех его внутренних органов заложены какие-то основополагающие принципы строения всего мирозданья в целом.

— Точно! — выбросив указательный палец вверх, воскликнул вдруг индивидуальный предприниматель. — Мне тоже когда-то эта же мысль в голову приходила. Коль человек есть образ и подобие Божие, то это должно проявляться во всем на свете. В том числе и в костях, и в теле. И даже в объеме печени! Я даже пробовал на досуге как-нибудь эту тему обсосать. Да куда там: суета сует, как всегда, заела. И только сейчас вот вспомнилось.

— Ну а здесь человек сидит, который, не побоюсь этого слова, жизнь свою положить готов, чтобы во всем-то в этом хоть чуточку разобраться, — в тон ему продолжил адвокат. — Так неужели же мы ему так ничем уж и не поможем? Интеллигенция русская, просыпаемся!

— Ну, я готов пять тысяч гривен на это дело пожертвовать, — достав из кармана джинс роскошное портмоне, с достоинством вытащил из него пачку похрустывающих банкнот индивидуальный предприниматель и аккуратненько положил всю сумму перед собой на стол.

— Для начала неплохо, — продвинул деньги к Звездочету адвокат и, поднявшись со стула, начал расхаживать по гостиной: — Только ведь на талмуд и на всю эту кабалистику все деньги мира теперь работают. Весь жизненный наш уклад. Объявят по телевизору, что этот парень гений, и весь наш народ поверит. А не объявят — ату его: раздавят как таракана. А мы по пять тысяч выдадим и довольные разбежимся? Дальше «брокколи» шинковать! Нет уж, други мои любезные, так дело, брат, не пойдет. Если мы его книгу важной для нас признали, проясняющей суть вещей, то, будучи христианами, мы должны и помочь человеку по-настоящему. Чтобы, даже когда мы все, не дай Бог, перемрем, дело Божие продолжалось... Одним словом, не разовая подачка, а хорошая пенсия мужику нужна. Чтобы он мог спокойно продолжить свою работу. На государственно-православный счет.

В широком уютном холле, перед дверью, ведущей в кабинет к митрополиту Днепропетровскому, стояли, сидели на черных кожаных диванах или неспешно прохаживались по мягким ковровым дорожкам возле стола с компьютером с десятка два прилично одетых мирян и столько же, если не больше, монахов и монахинь в черных до пят подрясниках. Среди них возле самой двери с табличкой «Митрополит Днепропетровский» замерли в ожидании своей очереди скромно одетый в старенькую болоньевую курточку Звездочет и его вновь образовавшийся покровитель в знакомом черном плаще, при шляпе, которую он теребил в руках, — адвокат Савченко.

В конце концов, двухстворчатая, обитая черною кожей дверь с легким поскрипом распахнулась, и вслед за высыпавшими в коридор монашками из кабинета митрополита вышел худой долговязый монах в подряснике с папочкою в руках. Обращаясь к адвокату, он строгим голосом попросил:

— Вы уж там недолго. Видите, какая очередь?

— Хорошо. Постараемся, — улыбнулся Сергей Аркадьевич и подтолкнул Звездочета к входу в кабинет. — Давай.

Когда Звездочет и адвокат Савченко вошли за дубовую дверь, в сравнительно небольшой, уютный, уставленный черной кожаной мебелью кабинет его хозяин, дородный, с большой окладистой бородой владыка в черном атласном подряснике с панагией на животе, тотчас узнал адвоката. И, привстав из-за массивного, крытого зеленым сукном стола, с приветливою улыбкою на губах указал визитерам на стулья перед собой:

— О! Сергей Аркадьевич! Проходите. Присаживайтесь, пожалуйста. Чем могу быть полезен?

— Да вот, гения к вам привел, — сев на стул, указал адвокат на скромно присевшего рядом с ним на краюшке кожаного стула с высокой резною спинкою Звездочета.

— Гения? — на мгновение озадачился митрополит.

— Ну, книга «Две библии — два пути», — напомнил ему Сергей Аркадьевич. — А это ее автор — Игорь Леонтьевич Гаврилюк.

— Ах да! «Тридцать три — тридцать четыре по чину Иисуса Христа…» — показал свою осведомленность митрополит. — Ну да, дельная книга, дельная. Только я чем могу быть полезен вам?

— Ну, может быть, стоит направить Игоря Леонтьевича в духовную академию, — предложил адвокат Савченко, — чтобы бы он попытался защитить там своею книгой хотя бы кандидатскую диссертацию? Или попробовать номинировать «Две библии — два пути» на какую-нибудь серьезную православную премию? Да мало ли что возможно, чтобы поощрить писателя. Вы же митрополит. Владыка!

— Ну да, да, — призадумался на секунду митрополит, после чего с кислой миной уже продолжил: — Ваша книга, Игорь Леонтьевич, безусловно, заслуживает самых высоких похвал. Это серьезный научный труд. И с исключительно православным взглядом на исторические события. Однако в наше непростое время, когда мир в любую минуту может сорваться в третью мировую войну, а сатанизм, неверие, бесовщина буквально захлестывают ведущие страны Запада вносить разлад в содружество трех мировых авраамических религий, по-моему, просто недопустимо.

— А как же «…всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, несть от Бога, - не выдержал Звездочет, - но это дух антихриста…» Первое послание Иоанна глава четвертая стихи второй и третий. Или мусульмане с иудеями уже признали Христа своим спасителем?

Снисходительно взглянув за Звездочета, митрополит ответил:

— Видите ли, мой друг, иногда худой и неправый мир лучше хорошей и правой ссоры…

— Простите, - вклинил своё словцо и адвокат Савченко. – А известно ли Вам, дорогой Владыка, что братание трех мировых авраамаических религий приветствуется талмудом только на гоевских территориях, где иудеи находятся в значительном меньшинстве. Да и само братание, что не единожды подчеркнуто во всех четырёх Евангелиях, приводит к отречению христиан от Христа. В самом же Израиле совращение правоверного иудея или даже еврея-атеиста в православие – уголовно наказуемое преступление. Христианам-миссионерам срока наматывают, и довольно-таки не малые. До десяти лет лишения свободы с конфискацией всего имущества.

Сурово взглянув на адвоката Савченко, Митрополит процедил сквозь зубы:

— Сергей Аркадьевич, насколько мне известно, Вы – дельный, хорошо оплачиваемый адвокат. Но что-то я никогда не слышал, чтобы Вы защитили хотя бы одного из этих несчастных христиан-миссионеров.

Летом следующего года под перезвон церковных колоколов озлобленная толпа в украинских вышиванках, заблокировав главный выход из центрального храма Днепропетровска и размахивая плакатами с надписью «Руськи прихвостни — гэть в Русню!», дружно ревела в лица жиденькой горсточке прихожан, выходивших из-за двери храмового притвора:

— Гэть! Гэть! Гэть! Убирайтесь звiдсы, гыдота!

Среди прихожан, спускавшихся с храмового крыльца во двор, находился и Звездочет. Щупленький, с жиденькою бородкой, в извечной белой рубашке и в стареньких, с заплатами на коленях джинсиках, он кротко прошел сквозь толпу орущих.

И в тишине уже, на узенькой деревенской улочке неторопливо выбрался из пригородной маршрутки.

Благостно улыбаясь птичкам, порхающим над забором сестриного особняка, Звездочет прошествовал за лениво скрипнувшую калитку.

Оказавшись на залитом ярким солнечным светом дворе Лилиной половины усадьбы, Звездочет несколько огляделся.

Здесь, за асфальтовою площадкой, на небольшой полянке перед входом в тенистый сад, среди всюду торчащих памятников и прислоненных к стволам деревьев каменных и литых крестов, шло приготовление к праздничному застолью. Хорошо загорелые, на подпитии Лиля и двое мужчин в сандалиях в шортах и в легких теннисках мариновали в тени сарая жирные шашлыки. Тогда как две толстозадые женщины в спортивных штанах и в майках, вынеся из-за двери дома четыре пластиковые салатницы с нашинкованными на них луком, редиской и помидорами, весело расставляли закуски на стол под пятнистою тенью столетних яблонь.

— Добрый день, — поприветствовал сразу всех немного смутившийся Звездочет.

— Добрый, — сказала Лиля, тогда как все ее гости лишь обернулись и молча кивнули головами вошедшему.

Спеша как можно скорее пройти через дворик к себе под вишни Звездочет пошагал в ту сторону. Однако как только он сошел с асфальта на ведшую в сад тропинку, из полутьмы сарая с совковой лопатой в руках выскочил вдруг его зять Сергей. И, одетый лишь в шорты и в сандалеты, развязно предложил:

— Ну что, писатель, бухнешь с родней? Али опять откосишь?

— Ты же знаешь, у меня язва, — виновато съежился Звездочет. — Вот когда полечусь немного, тогда и побухаем.

— Понятно, — сухо ответил зять. — Значит, с родней мы брезгуем. А как с элитою — так пожалуйста! — оперся он о лопату. — Думаешь, я не видел, как ты со спонсорами своими бальзамчики распиваешь. Все видел! Писатель хренов.

— Ну, видел и видел, — не стал вступать в пререкание Звездочет и повернулся спиною к зятю, чтобы уйти поскорее в сад.

Но тут вдруг, заметив в своей руке слегка накренившуюся лопату, Сергей подхватил ее и со словами:

— Ну, гад! — ни с того ни с сего саданул вдруг зятя ребром полотна по голове.

Кровь брызнула из макушки у Звездочета и вмиг залила собою всю его белую, хорошо выглаженную рубашку от воротничка до пояса.

Схватившись рукой за голову, Звездочет растерянно обернулся.

Обернувшись на стук лопаты, Лиля бросила на мангал нанизанный на шампур шашлык и, выкрикнув «Серега, ты чо, белены объелся?! А ну брось лопату немедленно!», помчалась через двор к мужчинам.

— А чо он… — слегка уже протрезвев, явно бахвалясь, сказал Серега.

Но тут, опуская руку от окровавленной головы, Звездочет вдруг выхватил из руки у зятя окровавленную лопату и, замахнувшись ей на обидчика, все-таки не ударил того в отместку, а отшвырнул лопату куда подальше:

— Идиот.

Затем он стремительно повернулся и пошагал, прижимая рану рукой, к калитке.

— Игорь, постой! — поспешила за ним сестра. — Не смей никуда идти. Сейчас я перевяжу.

— Да идите вы… — отмахнулся Звездочет от Лили и выскочил со двора на улицу.

Как только калитка за ним захлопнулась, Лиля набросилась на супруга:

— Ну и чего теперь? Сейчас он побои снимет и загремишь в тюрьму! Лет так на восемь, за хулиганство.

— Тихенько, сестра, тихенько, — приблизился к Лиле один из ее гостей, крепкий сутулый мужик со шрамом, и прохрипел чуть слышно: — Мы тутычки все свидетели. Он первый с лопатой на нас набросился. А Серега в целях самозащиты вырвал лопату у него из рук и саданул его по макитре. Все мы все это своими глазами видели и, если надо, под присягою подтвердим. Правда же, родаки? — обратился он уже к паре женщин и к мужику с шампуром в руке, неторопливо сходившимся к застывшей возле калитки Лиле.

— Ну, да, — почесал макушку мужик с шампуром в руках. — Только зачем он на нас набросился, что-то я не пойму?

— Так, сумасшедший он! — тотчас сообразила Лиля. — Ни дня в своей жизни нигде не работал, гад! А так только шизики поступают.

— Ну, правильно, правильно, — задумался на мгновенье мужик со шрамом, после чего сказал: — Только звонить в дурдом надо уже сейчас. Пока он побоев еще не снял. Иначе потом докажи попробуй.

И Лиля, выхватив из кармана сотовый, обратилась ко всей родне:

— А какой у дурдома номер?

— Да ты в «скорую» позвони, а они уж тебе подскажут, — подсказал ей мужик со шрамом.

И Лиля принялась набирать номер обычной скорой помощи.

На двери небольшого сельского медпункта красовалась табличка с надписью «Работаем почасово. Суббота и Воскресенье — выходной день».

Перечитав написанное, Звездочет развернулся спиной к табличке и, поглаживая разбитую, в запекшейся крови выю, неторопливо побрел обратно.

Попадавшиеся ему по дороге односельчане, косясь на залитого кровью парня, настороженно расступались. И только одна приземистая толстенькая старушка в черном платочке на голове и байковом, с латкой на рукаве халата, дождавшись Звездочета у покосившегося плетня, предложила ему пройти за приоткрытую в ее двор калитку:

— Заходи, милок, не стесняйся. Давай хоть зеленкой твой взнак зальем да чистой тряпочкой замотаем. Оно, глядишь, и попустит.

— Спасибо, бабушка, — поблагодарил ее Звездочет и, пошатываясь, как пьяный, вошел за калитку на небольшой, припорошенный пылью двор с накренившейся в огород избушкой.

Когда на дороге, ведущей к Лилиному особняку, показался переодетый в дырявую женскую кофточку Звездочет, его, едва ковылявшего, с забинтованной белой тряпочкой головой, у слегка приоткрытых ворот усадьбы уже поджидал запыленный автофургон «скорой психиатрической помощи». А рядом с машиной стояли два дюжих задумчивых санитара в серых халатах и в серых крахмальных шапочках, щупленький врач в голубом халате да парочка полицейских в сине-зеленых формах с автоматами наперевес.

При приближении Звездочета Лиля что-то шепнула на ухо щупленькому врачу.

— Приготовились, — едва слышно заметил тот, и двоица санитаров в сером тотчас зашевелились. Один из них без особой прыти распахнул перед Звездочетом заднюю дверцу автофургона, тогда как другой, подступив к Звездочету сбоку, услужливо предложил ему:

— Присаживаемся, товарищ.

— Простите, — попробовал пройти мимо автофургона Звездочет, однако санитары, не говоря ни слова, слаженно подхватили его подмышки и мягко внесли в фургон:

— Осторожно, папаша. Тут приступочка.

— Не понял? — повернул к врачу голову Звездочет.

— Мы всё потом объясним, — успокоил «больного» врач и, направляясь к кабинке «скорой», выдохнул санитарам: — Отчаливаем, ребятки. У нас еще восемь вызовов.

Санитары вскочили в автофургон, и дверцы за ними с грохотом запахнулись.

В темноте под сурдинку взревевшего автомотора перед растерянно оглянувшимся Звездочетом за светлым квадратом решетчатого окна стремительно промелькнули застывшая возле калитки Лиля, двое лениво замерших рядом с ней автоматчиков-полицейских, огромный кирпичный дом, нависшие над забором кроны столетних яблонь и, наконец, в просвете между деревьями — серый клочок черепичной крыши знакомого флигелька.

В кабинете у главврача психиатрической клиники Виктора Викторовича Витковского отделенный от хозяина кабинета огромным дубовым столом с компьютером Звездочет подскочил со стула:

— Да это меня ударили! Вот же рана! — ткнул он рукою в чистые, недавно повязанные бинты на своей лопоухой голове.

— Да. Вас ударили, — согласился с ним Виктор Викторович. — Но только после того, как вы, схватив лопату, зачем-то стали гоняться за Вашими родственниками, собравшимися на день рождения к вашей сестренке Лиле.

— Ну и зачем же я стал гоняться?! — вновь попытался вскочить со стула хрупкий, измученный Звездочет.

Однако один из двух санитаров, скучающих за его спиной, слегка надавил на плечо «больному», и тот моментально осел на место.

— Зачем? — спросил Звездочет спокойней. — Я только-только вернулся из храма. Погода прекрасная, солнышко... Ну и зачем мне хватать лопату и ни с того ни с сего гоняться за своими родичами?

— Извините, но в храме, насколько я слышал, сегодня состоялся какой-то там инцидент? УПЦ что-то не поделили с ПЦУ или… я ошибаюсь?

— Нет. Вы не ошибаетесь, - сухо ответствовал Звездочет. - Только с некоторых пор меня политика мало интересует. Исповедался, причастился, и - слава Богу. Покаяние – это главное. А всё остальное – тлен.

— Ну, да, ну, да, — дружелюбно улыбнулся Виктор Викторович. — Но коль уж все ваши родичи в один голос утверждают, что вы проявили беспричинную агрессию, то мне поневоле придется положить вас в нашу больничку. Как минимум на обследование.

В небольшом прямоугольном зале суда со знакомой группой сидящих за рядом двухместных столов родичей Звездочета его родная сестра Лиля, стоя на галерке, сказала:

— Так кто ж его знает, зачем он чего творит? Ну а нафиг он из ансамбля, где деньгу хорошую заколачивал, взял да и в монастырь ушел? Ну а потом из монастыря ни с того ни с сего убег? Женился, а на работу так и не стал устраиваться? Покуда жена его, бедолага, от него уже не сбежала. Зачем он писал чего-то, за что ни один дурак и копейки ему не дал? Больной человек, я думаю. Вот и схватил лопату, да и давай по двору гасать: всех вас, мол, перебью! А за что и про что не ясно…

— Вранье! — вскакивая со стула, возмущенно выкрикнул Звездочет. — Лилька, какая же ты… паскуда! Ну и зачем ты врешь? Ведь не было же всего этого! Ну, не было же! Я только-только вошел во двор…

— Так! — стукнув папкою по столу, прервала истерику Звездочета сухая поджарая дама в черной мантии с шапочкою судьи. — Истец, я вас предупреждала, — пригрозила она Звездочету пальцем и обратилась уже к кряжистому сутулому усачу-сержанту, сидевшему на скамейке у выхода из судейской. — Господин пристав, выведите, пожалуйста, подсудимого в коридор.

Грузный сержант полиции, устало вздохнув, привстал и, подступив к Звездочету сбоку, спокойно сказал ему:

— Ладно. Пойдем, папаня. В коридоре всё дорасскажешь.

Сразу же после слова «папаня» Звездочета будто током шибануло. Энтузиазм обличительства лжи сестры как-то в нём поугас; и он, как-то обескуражено посмотрев на Пристава, молча поплелся за ним в прихожую.

В длинной, полной людей прихожей, Пристав присел на стоявшую у двери скамейку и, посмотрев на замершего поблизости Звездочета, скуки ради спросил его:

— Ну, и чего там она не так? Как было на самом деле?

В задумчивости посмотрев на Пристава, Звездочет с горькой ирониею ответил:

— На самом деле… я глупый больной старик, который так и остался трехлетним мальчиком-звездочетом.

В знакомом уже кабинете у Главврача психушки, отделенные от Витковского огромным столом с бумагами, сидели на стульях двое: дородный, в белой толстовке врач-кардиохирург Вадим Андреевич Степанов и крепкий, кряжистый, в спортивной кофте, индивидуальный предприниматель, Роман Романович Рогов. Осторожно подбирая слова, Вадим Андреевич сказал:

— Извините, коллега, но Игорь Леонтьевич, как бы это помягче выразить, человек явно неординарный. Он написал труд, значение которого трудно переоценить. Это фундаментальное исследование по Библии ждет еще своего признания. И оно, безусловно, будет. Ну а вы его, извините, невменяемым признали. Я понимаю, как трудно порой бывает отделить гениальность от сумасшествия. И тем не менее... С вашим умом и профессионализмом... Как-то немного странно...

— Ну, во-первых, не я, а высокий суд признал вашего подопечного невменяемым, — улыбнулся в усики Виктор Викторович. — Ну а во-вторых, дорогой коллега, Игорь Леонтьевич действительно очень серьезно болен. У него крайняя степень нервно-психического истощения.

— Чушь… — возмутился Роман Романович. — Я только на прошлой неделе заходил к нему на чаек. И могу под любой присягою подтвердить, что я не встречал человека более вменяемого, чем он.

— Охотно верю, — согласился психиатр. — В наше непростое время встретить нормально человека, действительно, нелегко. Но, уж поверьте мне, вашему библеисту наша больничка явно не повредит. Напротив, она поставит его на ноги. И даст возможность в будущем хоть как-то сводить концы с концами.

Кардиохирург и предприниматель настороженно переглянулись. На что психиатр, будто и не заметив их короткого перегляда, все с тою же добродушной, слегка застенчивою улыбкою заключил:

— После того как мы его выпишем, Игорь Леонтьевич, по крайней мере, сможет оформить себе пенсию. А для такого патологически сконцентрированного на своем деле человека, как он, это, согласитесь, немаловажно.

— Ну, хорошо, — после короткого размышления согласился Вадим Андреевич. — Только уж телефончик вы ему верните.

— О, безусловно, — поднял вверх пухлые ручки Виктор Викторович. — Это была исключительно вынужденная мера. Пока больной приходит в себя, мы временно отключаем его от общения с посторонним миром. Это - ему же на пользу.

Сидя на железной, привинченной к полу болтами койке, еще более похудевший и обросший легкой щетиною Звездочет тихо ответил в трубку:

— Он объяснил мне, что у меня серьезное нервно-психическое истощение и посоветовал подлечиться. Чтобы не стало хуже. Ну я и подписал: по собственному желанию. Да, без указания срока пребывания в этой клинике.

Расхаживая по огромной и светлой комнате перед собирающей чемодан женой, Сергей Аркадьевич Савченко, покачав головой, сказал:

— Игорь Леонтьевич, завтра же с утра, во время обхода, вы скажете главврачу, что уже вылечились. И просите дать вам лист бумаги, чтобы написать письменное прошение о выписке из больницы. И не забудьте при этом как-нибудь намекнуть, что вы уже посоветовались со своим адвокатом по этому вопросу. Хорошо?

— Да, — кивнул Звездочет в палате, густо уставленной рядами однотипных железных коек с лежащими или с восседающими на них молчаливыми задумчивыми мужчинами в полосатых больничных пижамах.

— Безумие! — выключив телефон, обернулся Савченко к укладывающей чемодан супруге. — Наши люди совершенно беспомощны перед властью. Даже такие тертые калачи, как этот бывший рокер, монах, а потом и духовный писатель Гаврилюк. Самого себя по собственному желанию поместить в сумасшедший дом. Да еще и без оговоренности срока выписки. Ну, это действительно клиника!

— А эти врач и предприниматель, ну, что тебе звонили, — аккуратно укладывая купальник на горку других вещей, впроброску поинтересовалась высокая, длинноногая, хорошо загоревшая жена адвоката, сорокапятилетняя Вера Алексеевна Савченко-Брик. — Сколько они заплатят тебе за помощь с этим писателем?

— Ничего не заплатят, — присел рядом с ней на тахту Сергей Аркадьевич. — Я по собственному желанию хочу помочь Игорю Леонтьевичу выбраться из психушки. Он — автор великой книги! Практически пророк нашего времени. А его — в дурку. И кто? Тупая, ограниченная сестричка со своим пьянчужкой цыганом-мужем! Да это же просто мрак!

— А тратить свое и мое драгоценное время на малознакомого нам субъекта с сомнительной биографией, — застегнула замочки на чемодане Вера Алексеевна, — это не мрак? Бесплатно выковыривать из больнички восставшего против талмуда гоя это, по-твоему, разумно? Да твои папа с мамой в гробу бы перевернулись, узнай они о таком твоем «по собственному желанию»! О чем же тут говорить, Сережа, когда весь мир, и давно уже, явно сошел с ума! Еврей помогает гою разоблачать евреев! Да за такое дельце двадцать веков назад тебя, дорогой мой цадик, побили бы камнями собственные родственники! Ладно, бери уже чемодан, герой. Да заводи машину. Через сорок минут у нас с тобой регистрация. Слава Богу, хотя бы расписание самолетов ради спасения лжепророков пока еще не меняют.

В кабинете у главврача Виктор Викторович Витковский, склонившись к столу с бумагами, впервые предельно бесцеремонно и однозначно жестко бросил сидящей напротив сестре Звездочета Лиле:

— Значит, так, сейчас я его вызову, и вы дадите ему слово, что ровно через месяц вы его отсюда заберете.

— А на самом деле, — с улыбкой кивнула Лиля и полезла в кармашек пижамы за кошельком, — я тут вам принесла небольшой гостинчик…

— Кыш! — зашипел на нее Витковский и, оглядевшись по сторонам, замахал руками на посетительницу. — Никаких «гостинчиков»! Ровно через месяц, день в день, мы его отсюда выпишем, а вы его заберете. И чтобы я больше о вас никогда не слышал. Ни о вас, ни о вашем братце. Он ведь, как оказалось, действительно писатель. И за него тут такие люди волну погнали! Одним словом, я сейчас его вызываю, и вы даете ему слово, что ровно через месяц вы его из моей клиники забираете. А там, что уж вы с ним надумаете, меня не интересует. Только сразу предупреждаю: ко мне его больше не привозить. Да и вам советую: поосторожней с братцем. Иначе загубите весь свой бизнес. И никакие «гостинчики» даже на зоне вам уже не помогут. Вы меня хорошо поняли?

— Да, — испуганно кивнула Лиля.

— Отлично, — кивнул Витковский и, набрав телефонный номер, своим обычным барственным баритоном обратился с улыбкой в трубку: — Валечка. Приведите ко мне, пожалуйста, Гаврилюка из девятой палаты, — и уже раздраженно, зло: — Ну, принесите тогда, если плохо ходит.

В том же кабинете, сидя напротив Главврача психлечебницы, Звездочет с трудом набрал телефонный номер и, пока шли сигналы вызова, взглянул на Виктора Викторовича Витковского, а затем уже на свою сестру.

Главврач сидел за столом напротив и улыбался ласково, в аккуратно подстриженную щетину — толстенький, гладенький, обтекаемый — настоящий чеширский кот со свойственною ему улыбкой.

Лиля ж, напротив, довольно нервно ерзала на краешке стула и улыбалась весьма натянуто, с трудом подавляя внутреннюю тревогу.

Видя все это, Звездочет совершенно естественно насторожился. Однако, как только из трубки донесся знакомый голос адвоката Савченко «Да, я вас слушаю», он, перебарывая тревогу, довольно решительно заявил:

— Сергей Аркадьевич, это я, Гаврилюк.

— О, Игорь Леонтьевич, наконец-то! — загорая на пляже, вблизи от большого зонта с сидящей в его роскошной тени супругой, адвокат моментально сосредоточился и деловито заметил в трубку: — Слышу, вы приболели?

— Да так, пустяки, неможется, — с трудом выговаривая слова, улыбнулся Звездочет.

— Надеюсь, вы написали заявление о вашем желании как можно скорей покинуть клинику? — отвел глаза от испытующе-настороженного взгляда супруги Сергей Аркадьевич.

— Да, — глядя на Главврача, утвердительно кивнул Звездочет. — Тут моя сестра Лиля. Она прямо при Викторе Викторовиче пообещала мне, что немножко приведет в порядок мой флигелек и ровно через месяц заберет меня отсюда домой. Так что вы никаких действий пока там не предпринимайте. Дождемся уж первого сентября, а там посмотрим.

— И вы верите слову вашей сестры? — холодно спросил адвокат на пляже.

— Господь заповедовал нам прощать обиды, — от усталости долгого разговора покрываясь капельками пота, с протяжкой ответил Звездочет. — Спасибо за все, любезный, Сергей Аркадьевич. До скорой встречи.

И, выключив сотовый телефон, Звездочет равнодушно протянул его главврачу.

— Ножку, ножку, ножку, — поддерживая Звездочета под локоток, помог ему зять Сергей дойти от машины к флигелю. — Да что же ты, ешкин дрын, тут же совсем ровно.

Негнущимися ногами, с трудом отрывая ступни от ступеней крыльца, худой, изможденный, едва не засыпающий во время восхождения Звездочет переступил порог собственного жилища.

Как в темноте прихожей, так и в небольшой одинокой гостиной у Звездочета мало что изменилось. Те же свертки бумаг на столике, рисунки на подоконниках, темное суконное одеяло на узеньком топчане.

Усадив Звездочета в изголовье его постели, Сергей нарочито устало фыркнул:

— Да, брат, подлечили тебя в больничке. Теперь за лопату вряд ли когда возьмешься.

— Прости, брат, — не вставая с постели, поклонился зятю Звездочет. — Виноват.

— Да ты чего? — ошарашено прохрипел Сергей и, ошалело взглянув на свою супругу, замершую в дверном проеме, на недвусмысленный взгляд ее «закололи, мол, Игорька; ум за разум, видать, заходит», с сочувствием произнес: — Это ты меня, если что, звиняй. Уж больно мне не хотелось в тюрьму из-за тебя садиться.

— Ну, вот и поговорили, — с трудом проговаривая слова, выдохнул Звездочет. — Прости, я посплю немного. — И он, завалившись на правый бок, попробовал затащить на кушетку ноги.

Видя, что это ему не очень-то удается, Сергей ринулся помогать несчастному: закинул зятевы ноги на топчан и даже стащил ему со ступней старенькую обувку.

— Спасибо, брат, — подложив руки лодочкою под щеку и с трудом подтягивая худые непослушливые ноги острыми коленками к груди, прикрыл глаза Звездочет.

А через миг-другой послышалось его тихое, размеренно сопение.

С удивлением посмотрев на свою жену, Сергей прошептал чуть слышно:

— Неужто и впрямь уснул?

Лиля кивнула мужу: пойдем, мол, пускай поспит.

И, выпустив мужа из флигелька, спускаясь с крыльца, шепнула:

— Ничего. Отойдет со временем. Зато помягчел, не важничает. Может, дошло хоть что-то.

Тихой безлунной ночью, осторожно спустившись с крыльца во двор, одетый в белую навыпуск рубашку и в старенькие по щиколотки джинсики, Звездочет с трудом вышел на небольшую полянку сразу же за крыльцом. И под тихий, волнообразный шелест листьев и веток сада поднял голову вверх.

Над ним, в просвете между деревьями, сияли, подмигивая из тьмы, мириады крупных и малых звезд.

Где-то неподалеку пел свою вечную песнь сверчок. Изредка раздавался то утихающий, то вновь возрастающий комариный писк.

Внезапно справа от Звездочета, в метре-другом от крыши его же уютного флигелька, сорвавшись с насиженного гнездовья, упала за темные кроны яблонь светящаяся звезда.

— Тридцать четвертая… — прошептал Звездочет чуть слышно и, подняв правую руку вверх, помахал темноте перед своим лицом и повинно-ласково улыбнулся.

Москва, 2023 г.