"Последняя ступень (Исповедь вашего современника)". Владимир Солоухин. Часть тринадцатая

— Собери-ка, молодец, в сторонку посуду-то, да вели обрядить нам московскую селянку, да чтоб было поперчистее да покислей, капусты не жалели бы.

— С какой рыбкой селяночку вашей милости потребуется? — с умильной улыбкой, шепелявым тоненьким голосом спросил любимовец.

— Известно, с какой! — с важностью ответил дядя Елистрат, — со стерлядью да со свежей осетриной. Да чтоб стерлядь-то живая была, не снулая — слышишь? А для верности подь-ка сюда, земляк, — сказал он, обращаясь к Алексею, — выберем сами стерлядку да пометим ее, чтоб они, собачьи дети, надуть нас не вздумали.

— Напрасно, ваше степенство, обижать изволите, — ловко помахивая салфеткой и лукаво усмехаясь, вступился любимовец. — Мы не из таковских. Опять же хозяин оченно этого не любит, требует, чтобы все было с настоящей, значит, верностью. За всякое время готовы во всем гостю уважить, со всем нашим почтением. Ни том стоим-с!

— Ах ты, бабий сын, речистый какой пострел, — весело молвил дядя Елистрат, хлопнув по плечу любимовца. — Щей подай, друг ты мой сердечный, да смотри в оба, чтобы щи-то были из самой лучшей говядины. Подовые пироги ко щам, с лучком, с мачком, с перчиком. Понимаешь, чтобы сами в рог лезли. Слышишь?.. Еще-то чего пожуем, земляк?.. Разве гуся с капустой? А коль охота, так и жареного поросенка вмиг спроворят. Здесь, брат, окромя птичьего молока, все есть, что душе твоей ни хочется… Так аль нег говорю, молодец?

— Все будет в самой скорой готовности, что вашей милости ни потребуется.

— Разве еще селянку заказать? Из почек? — Значит: щей, да селяночку московскую, да селяночку из почек, да пирогов подовых, да гуся с капустой, да поросенка жареного, — скороговоркой перебирал половой, считая по пальцам. — Из сладкого чего вашей милости потребуется?»

Итак, вот вам простой трактир в Нижнем Новгороде. И его возможности, и его атмосфера. А ведь ели еще и в ресторанах. А ведь такие трактиры были во множестве и повсеместно, включая уездные города.[55] А сельские чайные и трактиры по пять-семь штук на торговое село? Вспомним теперь наши, районные и сельские, столовые. Вспомним, положа руку на сердце, что там едят, как едят и как пьют. И чем закусывают. Вспомним пусть хоть и областные столовые и так называемые «кафе». Да пусть хоть и московские столовые. Сопоставим их мысленно с трактирами и чайными дореволюционной России (если даже считать, что Россия никуда не ушла бы за пятьдесят лет вместе со всем цивилизованным миром) и скажем, положа руку на сердце, можно ли назвать благом и раем нашу нарпитовскую сеть? Знаете ли вы, что снабжается более или менее прилично Москва да еще некоторые крупные города. Приехав в Москву за чем-нибудь из Орла, Курска, Тамбова, Воронежа, Владимира, Казани, Вологды, везут туда авоськами колбасу, мясо, кур, яйца, творог, гречневую крупу, а подчас и белый хлеб. Знаете ли вы, что, отъехав от Москвы пятьдесят километров, уже не купишь ни колбасы, ни мяса. Нет речи о разнообразном ассортименте колбас, до тридцати-сорока сортов, как полагайтесь бы в цивилизованной стране, нет хотя бы одного сорта колбасы. А деликатесных сортов, сырокопченых, разных там бруншвейгских, разных там сервелатов не найдешь и в Москве, кроме как в закрытых распределителях для номенклатурных работников, потому что, как говорит наш общий знакомый, — «народ и партия едины».

Знаете ли вы, что без мяса сидят целые города целыми месяцами, а часто и без масла, а часто и без молока. Рассказывали мне, что в Красноярске молоко распределяет обком по специальным талонам больным и детям. Это в Сибири-то, которая плавала в топленом масле.[56]

В Воронеж, в Орел везут из Москвы колбасы, кур, яйца! А купите мне говяжий язык, а купите мне телятину, кроме как по шесть[57] рублей за килограмм. Вдумайтесь в эту цену, сопоставьте ее с теперешними зарплатами. А зайдите вы в сельский магазин, сельмаг, и посмотрите, чем там торгуют. И это благо народа? Это благо, ради которого принимались смертные муки?

Знаете ли вы, что весь наш народ уже много десятилетий живет на своеобразном пайке, распространенном на все без исключения стороны жизни? Заходя в магазин, человек покупает не то, что он хотел бы купить, а то, что есть в наличии в магазине. Недаром же в народе распространилось выражение «дают» вместо «продают».

— Что дают?

— Босоножки.

— Что дают?

— Польских кур.

— Что дают?

— Болгарские помидоры.

— Что дают?

— Женские зонтики.

В этом «дают» таится глубокий смысл. Всякий понимает, что не просто дают, а за деньги, но все же именно дают, как можно давать только при повседневном и жестоком ограничении, как можно давать только паек.

— Вы хотели бы купить что-нибудь к обеду по своему выбору: парную говяжью вырезку, печенку, язык, рубец, свиные ножки, куриные потроха, мясную свинину, молодого поросенка, телятину, индейку, рябчика, коровье вымя, кролика. Вы заходите в двадцать магазинов подряд и всюду встречаете только говядину первой категории и говядину второй категории, притом мороженую, баранину тех же двух категорий и, всего вероятней, говяжьи почки. Это все, из чего вы можете выбирать. Это в Москве. В других городах не найдете и этого.

Вы хотите купить грибы (в нашей лесной стране грибы не роскошь) и про себя начинаете думать, какие грибы вам лучше купить: грузди, волнушки, чернушки, маслята, сыроежки, лисички, белые, подберезовики, шампиньоны или, может быть, трюфели, или, может быть, маринованный кесарев гриб? Вы входите в сто магазинов и или вообще не встречаете никаких грибов, или повсюду встречаете только один сорт, который сегодня завезли и «дают». Скорее всего, это будут маринованные маслята.

Недавно в Кисловодске для больной дочери я должен был купить чернослив. Кисловодск — не дыра какая-нибудь, а курорт всесоюзного значения. Обхожу все фруктовые магазины, везде лежат одни финики.

55

Вспомним также сценку из «Ревизора». «Петр Иванович и говорит: зайдем, говорит, в трактир… в трактир, говорят, привезли теперь свежей семги, так мы закусим». Дело происходит в глухом уездном городишке. Это в каком же райцентре в столовой или ресторане угостят теперь свежей семгой?

56

Еще два маленьких наблюдения. Мой друг Женя Мальцев наблюдал в апреле 1976 года в городе Ельце на мясном рынке, как изо дня в день там продают говяжьи кости по цене 17 коп. 1 кг. Никакого мяса в Ельце, кроме этих костей, в продаже нет.

Сам я видел в городе Нальчике следующую картину. Большой мясной магазин, чистые оцинкованные прилавки. Ни одного покупателя. Продавец сидит и читает книгу. В магазине нет ничего, кроме свиных ножек, что, помимо убожества, в городе с преобладанием магометанского населения выглядит еще и как издевательство.

57

Теперь уже пятнадцать тысяч рублей.

— Чернослив шел у нас две недели назад, — отвечает продавщица. — А теперь идут финики.

— А нельзя ли сделать так, чтобы и финики и чернослив шли вместе? Плюс пять сортов изюма, плюс курага трех сортов — покислее, послаще, с косточкой, без косточек, плюс сушеный инжир.

Продавщица посмотрела на меня и сказала:

— Не морочьте мне голову.

А вот, если хотите, письмо одной читательницы. Очень уж хорошо ложится в строку.

«Уважаемый тов. Солоухин!

Прочитала вашу книгу «Алепинские пруды». Решила написать вам о вещах, которые давно меня волнуют, в надежде, что, может быть, когда-нибудь вы скажете пару слов открыто о вопросах, затронутых мной.

С каждым годом ассортимент продовольственных товаров в наших магазинах катастрофически сокращается. Почему? Может быть, их нет, а может быть, те, кто нас снабжает, для упрощения своей работы и по бездушности сократили этот ассортимент?

Недавно я прочитала в газете, что в Италии продается двадцать сортов растительного масла. А у нас только подсолнечное.

Почему? Может быть, другие сорта масел население брать не будет? Нет. Года два назад у нас появилось оливковое масло. Люди бежали с бутылями и бидонами. Разобрали в один день. Все знают, что оливковое масло целебно. Моя родственница имела камни в почках (показал рентген), выпила литр оливкового масла по столовой ложке три раза в день, запивая каждую ложку стаканом сыворотки, и камней нет. А прошлую зиму появилось горчичное, и тоже сразу разобрали. А какое прекрасное масло и льняное, конопляное, кукурузное, ореховое. Где же все это?

Взять овес: в магазине только овсяные хлопья. А почему нет овсяной муки, из которой варят чудесный овсяный кисель (едят с молоком или с льняным маслом), пекут тонкие овсяные блины (едят с груздями солеными, рублеными, со сметаной или с пареной брусникой, заправленной сливками). Почему нет овсяной крупы? А раньше ее делали. Сначала парили овес, потом тушили, чтобы зарумянился, а потом жерновами мололи на крупу. Такая крупа, что в суп, что кашу на молоке сварить, — пальчики оближешь. У нас иногда продают ободранный целый овес под названием «крупа». Голуби с трудом с ней справляются.

А мука? Только два сорта пшеничной. А где крупчатка, где первый голубой, где гороховая и гречневая мука? А возьмите специи. Лет десять как уже исчезла корица, гвоздика, душистый перец горошком, горчица в порошке. А как мариновать помидоры и грибы, мочить бруснику без специй?

Раньше в магазинах стояли бочки с маринованными белыми грибами, продавался натуральный ванильный корень. Что, грибов в лесах не стало или нас много развелось? Нет, это все человеческое равнодушие. Считают: хлеб, масло, сахар есть? Сыт? Чего тебе еще нужно?

У нас тут много пекли пироги с маком. Вкусные. Маку много, хорошо растертый. А теперь нет ни пирогов, ни мака. Мак, что ли, сеять перестали?

О рыбе и говорить не приходится. Как поет Рудаков: «А будет ли тюлька в двухтысячном году». Читала книгу «Шаляпин». Пишут: «Заходил молодой Шаляпин в закусочную, съедал тройную уху с расстегаями». А теперь об этих расстегаях никто и не знает.

Не будем говорить о религиозных убеждениях, но как приятно украсить стол куличом, пасхой, разноцветными крашеными яичками, положенными в проросший зеленый овес. Да где достать горсть овса, чтобы его вырастить до бархатной зелени? Ни за какие деньги не купишь. А специи в кулич и пасху? Не подумайте, что я чревоугодница. Просто обидно. О себе могу сказать: на пенсии, проработала тридцать пять лет преподавателем в автомобильной школе. С уважением к вам Уварова М. В.»

Конечно, в разное время могут появиться за прилавком, мелькнуть то одни грибы, то другие. Бывает иногда и говяжья печенка. Но не бывает так, чтобы вам был предоставлен выбор. Случайно вы можете «достать» даже, пожалуй, и рубец или соленые рыжики (хотя и то и другое маловероятно), но вы никогда не купите того, что вам заранее хотелось бы купить. Вы не можете свою покупку запланировать, потому что вы должны довольствоваться тем, что дают.

Оставим еду. Идем в цветочный магазин. Сегодня в продаже только хризантемы. Как бы ни хотелось вам купить орхидею, розы, примулу, гиацинт, гвоздику, ирис, тюльпан, вы не можете этого сделать, вы сидите на цветочной пайке.

Надо ли брать все остальные сферы, лежащие между говяжьим языком и орхидеей? Каждый человек, если встряхнет головой на бегу, оглядится вокруг трезвым взглядом, согласится со мной, что паек пронизывает всю нашу жизнь, от листа кровельного железа, граммофонной пластинки, кинофильма, газетной информации, бритвенного лезвия, планировки квартиры, расцветки тканей, сортов чая.

— Конечно, товаров в других странах действительно изобилие, я сам видел, и правильно вы все описываете. Но денежки, Владимир Алексеевич, денежки.

— А что денежки? Я не понимаю. Государство у нас, продавая автомобили трудящимся, например, выступает в роли обыкновенного спекулянта. За «Жигули» («фиат»), которые во всем мире стоят около тысячи долларов, наше государство берет семь тысяч пятьсот рублей, за «Волгу», которой, как известно, цена на мировом рынке около двух тысяч, с родных трудящихся государство берет пятнадцать тысяч, да еще не купишь. Паек, паек, дорогие друзья.

Если же вы говорите про деньги, хотите сравнить заработные платы рабочих у нас и на Западе, то, уверяю вас, сравнение выйдет не в нашу пользу. Даже в абсолютных цифрах рабочие в развитых странах (а у нас развитая страна?) получают в несколько раз больше наших рабочих. Но учтите еще и покупательную способность тех денег по сравнению с нашими. Разве на десять долларов (соответственно франков, марок, крон, фунтов) можно купить столько же, сколько на десять наших так называемых рублей? Почему наш рубль не является валютой, почему его не берут и не разменивают ни в одном магазине, ни в одном банке мира? Потому что он — фикция. В нем сути осталось копеек пятнадцать, не больше. Имея в кармане доллар или любую так называемую свободную валюту (хоть называть стали своим именем), вы можете ехать в любую страну, вы при деньгах. Наши же деньги, как только вы пересечете границу, превращаются в простые бумажки, в мусор. Разве это не унизительно? Что это, тоже одно из благ?

— А зачем ездить нашим трудящимся за границу? Не обязательно.

— Век такой. Земля стала маленькая. Все ездят. Почему бы не ездить и нам? Но потому нельзя пускать наши широкие массы за границу, что они тотчас набросятся на магазины, оголодав на советском всепронизывающем пайке. А во-вторых, увидят же, увидят, как живут люди и как полагается жить в двадцатом веке. Ведь после этого наши газеты болтовней им головы больше не закрутят.

А эти магазины для «белых», эти «Березки», разве не повседневное унижение народа? Да хоть бы и водка та же, почему там стоит рубль пятьдесят, а не четыре двенадцать?[58] И почему она там улучшенная и очищенная? И почему всякая вещь там стоит в пять раз дешевле, чем для своих? И почему вещей, которые там продаются, вовсе не бывает в остальных, внутренних магазинах? Это что, тоже для блага трудящихся? Это то самое благо и есть, ради которого расстреливали, сажали, ссылали, мучили и морили голодом?

А если есть деньжонки у нашего работяги, что на них купишь? А если и купишь — в очередях натолкаешься. Очереди наземном шаре появились впервые у нас, после исторического залпа «Авроры». Весь народ, кроме руководящей верхушки, был тогда поставлен в унизительные, удручающие очереди. Да так, по сути дела, вот уж скоро шестьдесят[59] лет и стоит. Тут не только нехватка товаров, тут еще и психологический расчет. Мне рассказывал один экономист, что и по сей день в сфере потребления у нас сознательно соблюдаются «ножницы» между спросом и предложением, то есть, чтобы спрос был больше предложения. Это вопрос не только экономики, но и политики. Во-первых, при таком положении все возьмут, любую дрянь, любой брак, любую безвкусицу. Но главное — человек, стоящий в очереди, это уже полчеловека, это уже не полноценный человек, а человек униженный, подавленный, забывший про чувство собственного достоинства, забывший про то, что он свободная и гордая личность.

58

Теперь уже десять. Цена на 1976 г.

59

Теперь уж скоро восемьдесят.

Вот он идет с тростью, в котелке, побрит, надушен, ослепительная манишка, галстук бабочкой, перстень на пальце. Личность. Или вот он идет независимой походкой потрудившеюся моряка, докера, шахтера, кепка на голове, шарф завязан в виде галстука на итальянский манер. А ну-ка, поставьте их в очередь. За хлебом, за баночными селедками, за пивом, за колбасой — все. И нет уже уверенной осанки, нет уже дерзости во взгляде, нет личности, а есть бедолага, стоящий в очереди.

Возьмите сферу обслуживания. Продавцы на покупателей кричат, покупатели отвечают им тем же. Таксисты грубят, официанты работают, словно делают одолжение. Все это нехотя, как-нибудь, без любви к своему труду и без уважения друг к другу. И это благо? И знаете, что я вам скажу? У нас нет людей, которые были бы довольны. У нас всеобщее недовольство, от членов правительства до последнего работяги. Все чем-нибудь недовольны. Присмотритесь, вникните, вдумайтесь. Нет, конечно, недовольство, то есть неудовлетворенность собой, своим делом и миром, — это, если хотите, двигатель прогресса. Я говорю не о такой неудовлетворенности, а о повседневном мелочном, низменном недовольстве. И вот какая еще характерная черта нашего общества: в нем нет человека — опять же от членов правительства и до последнего работяги, — который был бы уверен в завтрашнем дне и жил бы поэтому со спокойной душой и спокойным сердцем.

Я знаю, если бы сейчас какому-нибудь рабочему митингу поручили дать отпор этому моему положению и подготовили бы ораторов через партком и местком, то ораторы громогласно начали бы меня громить и утверждать, что они уверенно идут к сияющим вершинам коммунизма по ленинскому пути, что никакое тявканье из подворотни их уверенной поступи не нарушит. Так бы оно и было. И тем не менее все они, во-первых, в глубине души оставались бы недовольны, даже хотя бы тем, что их согнали на митинг. Партком тем, что надо готовить ораторов. Ораторы тем, что надо вот выступать и потеть на трибуне. Во вторых, этот митинг не прибавил бы им уверенности в их повседневной жизни. Удастся ли, скажем, достать дочери сапоги к осени? Поступит ли дочь куда-нибудь учиться? Это мелочи. А там и крупнее вопросы: а что будет дальше? Хрущев зачеркнул Сталина, Брежнев зачеркнул Хрущева, а что ждет впереди? Какую кукурузу сеять, какие денежные реформы, какие займы, какие повышения цен, какие крупноблочные дома-скороспелки, какие закручивания гаек? Все эти обстоятельства, вечная погоня за покупками, вечная необходимость «доставать», вечная толкучка в магазинах, стояние в очередях, обесцененность рубля, мизерная зарплата, внутреннее ощущение (и правильное!) у широких масс, что, пожалуй, их обманули со светлым будущим и что десятилетия идут, а нисколько не светлее вокруг, наоборот, сгущаются тучи экономического краха, жизнь дорожает с каждым годом, не напрасно стали платить рубль там, где раньше платили десять копеек, и десять рублей там, где платили рубль, — все это сделало людей злыми, издерганными, кричащими, ругающимися… И это благо? И это социализм? Это то самое светлое будущее, о котором мечтали (или по крайней мере кричали в газетах) в двадцатые и тридцатые годы? Вы только представьте себе человека первой пятилетки, если это был, конечно, не заключенный на Беломорканале, вы только представьте себе энтузиаста первой пятилетки, копошащегося в грязи магнитогорского котлована и мысленно заглядывающего в 1975 год. Это ведь и было для него недосягаемое светлое будущее. И вот досягнули. Построили. Царство справедливости. Мы церкви и тюрьмы сровняем с землей! Золото и лазурь. Не помните ли, как у Маяковского, у этого рупора официальной политики, написано о строительстве Новокузнецка, первенца пятилеток?

По небу тучи бегают,Дождями сумрак сжат.Под старою телегоюРабочие лежат.И слышит шепот гордыйВода и под и над:«Через четыре годаЗдесь будет город-сад».Темно свинцовоночие,И дождик толст, как жгут,Сидят в грязи рабочие,Сидят, лучину жгут.Сливеют губы с холода,Но губы шепчут в лад:«Через четыре годаЗдесь будет город-сад».Свело промозглой корчею,Неважный мокр уют.Сидят впотьмах рабочие,Подмокший хлеб жуют.Но шепот громче голода,Он кроет капель спад:«Через четыре годаЗдесь будет город-сад».

Прошло не четыре года, а сорок, не получилось города-сада. Получился задымленный, закопченный, сквозняковый, неприглядный город, с вытрезвителями, с семейными ссорами, матерщиной, подростками-хулиганами, матерями-одиночками, переполненными промозглыми автобусами, занудными собраниями, унылыми однообразными лозунгами, с той же неповоротливой торговой сетью, с теми же перебоями в продуктах первой необходимости, с теми же очередями и ценами, с той же выпивкой на троих, с тем же отсутствием пива, молока, мяса, красивой одежды, короче говоря, получился город, в котором необходимо работать, вкалывать, но в котором ужасно жить.

Никакого социалистического сада и рая из страны не получилось. Леса, как мы уже говорили, захламлены, реки отравлены ядами, общее поголовье скота меньше, чем было до революции, коров зимой кормят веточным кормом, урожаи и надои низкие, производительность труда позорно низка, бездарные товары затовариваются и списываются в макулатуру. Байкал испорчен, огромное количество земли бесхозяйственно и бестолково залито водой, луга закочкованы, зарастают кустарниками, города застроены плоскими, серыми, тоскливо однообразными коробками, преступность растет, процветают расточительство и взяточничество.

— Мало ли что внешний вид земли, мало ли что продукты! Зато у нас равенство, все равны, Владимир Алексеевич, за что и боролись.

— Равенство в обществе может быть только одно — перед законом. Оно существует в любой просвещенной стране, так же как существовало в большей степени, чем теперь, в России. Того же примитивного равенства, на которое ловили, как на крючок, дурачков в 1917 году, ради которого жгли прекрасные усадьбы и вырубали прекрасные парки, такого равенства в обществе быть не может. Оно может быть только на свиноферме. Да и то поросенок посильнее, оттеснит слабого от кормушки. Вот в Москве — бассейн, так и называется, бассейн «Москва». Точно, плавают в нем на месте храма Христа Спасителя широкие массы трудящихся. Но что это там за маленький деревянный домик около самого бассейна? Называется среди сведущих людей — «Деревяшка». Это сауна, специальная финская баня с коврами, с чешским пивом, с камином в предбаннике. А ну-ка, любой рабочий и крестьянин, и даже интеллигент, попробуй туда попасть. Увы, для избранных. А там пошли: специальные машины, особые пайки («пшено»), казенные дачи, привилегированные санатории (4-е управление), особые поликлиники и больницы, многокомнатные квартиры в особых, улучшенных домах, особые просмотры кинофильмов, особые абонементные книжки для приобретения билетов в кино без очереди, по автоматической броне, особая бронь на железнодорожные билеты, даже особые справочные телефоны, чтобы не нервничать, набирая общий «09», который, как известно, всегда занят. О каком же равенстве идет речь? Не говоря уже о том, что не может быть и материального равенства, ибо все равно у одного денег мало, а у другого их больше. Так и не осуществилась мечта вечно живого и великого, чтобы каждая кухарка управляла государством. Государством, увы, управляет номенклатура. А уборщицы так и остались уборщицами.

— Но право на отдых. Санатории и дома отдыха.

— Рассказал бы я вам про эти дома отдыха, как там селят по четыре человека в палате, как ходят, изнывая от безделья, по дорожкам парка, как пьют, как развлекаются по кустам, по парку, как развлекаются пением «Катюши», «Подмосковных вечеров» и прыганьем в мешках под руководством «культурника». Но я вам скажу другое. В. В. Полторанов — крупный работник профсоюзов — сказал мне, что в нашей стране только 2 % рабочих и служащих в год проходят санатории и дома отдыха. Значит, каждый рабочий, если бы соблюдалась строгая очередность, попадал бы в них один раз в пятьдесят лет, да еще надо учесть, что в выведении этой цифры (2 %) не участвовали колхозники, а то и совсем получилась бы какая-нибудь ничтожная доля процента.

— Но соцсоревнование? Всеобщие трудовые победы?

— Какие победы, если производительность труда у нас в два с половиной раза ниже, чем в Америке, ФРГ, Франции, Англии? Соцсоревнование выдумано вместе с принудительной трудовой повинностью. Это все равно как нас, школьников, бывало, водили на колхозные поля и заставляли собирать колоски. Нам не хочется, поиграть бы нам, ведь еще дети. Поиграть? А что же? Вот и игра. Разбивают нас на две партии и говорят: кто скорее, кто больше? Сначала нехотя, потом входим в азарт, учителям остается только смотреть со стороны и ухмыляться: обманули ребятишек… Колоски собирать — дело хоть и занудное, но полезное. Но сам принцип соцсоревнования таков, что можно разжечь людей и на самое бесполезное занятие. То есть при соревновании человеку не обязательно думать о существе дела, он думает только, как бы выиграть эту игру.

И вот обращаются с народом, словно с детишками, заставляют заключать какие-то нелепые соцдоговоры, заставляют получать какие-то совсем уж нелепые вымпелы, переходящие знамена, грамоты. Дело, как и всякое дело у нас, доходит подчас до нелепости.

Директор крупного тракторного завода выходит на трибуну и обязуется выпустить тысячу тракторов сверх плана.

Во-первых, что же это за план, если все его стремятся нарушить и либо перевыполнить, либо выполнить раньше срока. Значит, и план этот есть фикция.

Во-вторых, зная, что двигатели и колеса, например, тракторному заводу поставляют другие заводы из других городов, спрашиваю у директора:

— Как же вы обязуетесь дать 1000 тракторов сверх плана? Вы уверены, что колесный завод и завод, выпускающий двигатели, обеспечат вам лишние двигатели и колеса в количестве 1000 штук? Им ведь тоже спустили план, и в плане этих колес нет?

Директор ухмыляется и не отвечает. Значит, либо — липа его заявление с трибуны, либо — липа все эти планы, либо у него тайная заначка этих колес и двигателей, и он занимается обманом планирующих центров, то есть втирает очки.

Как на высший курьез соцсоревнования, надо указать на то, что отделения милиции, соревнуясь между собой за меньшее количество преступлений, заинтересованы в том, чтобы не фиксировать некоторые преступления, не заводить дела, не давать делу хода, то есть попросту заниматься попустительством и укрывательством.

…Кроме того, поговорите-ка с рабочими какого-нибудь завода… Они ненавидят того, кто начинает работать в несколько раз лучше, чем они. Механика очень простая. Существуют нормы выработки. Скажем, сто деталей за смену. Заработок за смену 4 рубля. Если же один из них начнет вырабатывать не сто, а триста деталей, и докажет, что это возможно на станках этого типа, тотчас будут изменены нормы выработки. Всем придется потеть и вырабатывать по 300 деталей, притом зарплата вовсе не будет увеличена, а тем более в три раза. Новатор же и ударник только в первые дни будет получать за выполнение трех норм, а потом и ему увеличат норму выработки. Так что система этих «норм» консервативна в самой своей сути и, как ни парадоксально, направлена на скрытие возможных резервов производства, а не на их развитие и расцвет.

По той же причине начальник производства не заинтересован менять устаревший технологический процесс на более новый или устаревший вид продукции на новый. Штамповать старый вид ложек и выполнять план (и получать за это премиальные) ему выгоднее, чем канителиться с освоением нового вида ложек и в это время не выполнять плана и не получать премиальных. При том при новом виде продукции никто из рабочих не будет получать больше, чем при старом. Из чего же хлопотать, тратить нервы, рисковать? Не спокойнее ли штамповать старые ложки?

А затоварится продукция? Так она и без того лежит месяцами затоваренной. Узнать бы где-нибудь, сколько продукции у нас затоваривается ежегодно…

Между прочим, если говорить совсем серьезно, то планирование у нас сейчас есть главный тормоз развития экономики. Я разговаривал со многими руководителями разных предприятий, и они рассказали мне, что такое план и откуда он берется. Ведь не с потолка же все-таки берутся цифры для десятков и сотен тысяч предприятий. Оказывается, план на будущий год — это результат прошлого года плюс напряжение. Да, да, даже термин такой есть — напряжение. Скажем, сделало предприятие в прошлом году чего-нибудь сто штук (тысячу, миллион), теперь берут эти сто штук и добавляют напряжение — 10 штук. Вот вам и новый план. Но ведь его надо выполнять, а то голову снимут. Значит, любой руководитель любого предприятия не заинтересован дать больше продукции в этом году, а то в будущем добавят еще. Он старается в этом году дать поменьше, чтобы поменьше был и план будущего года.

Но надо сказать, что государство не очень и боится недовыполнения планов. Труд подневольный, почти бесплатный, сколько-нибудь все равно будет сделано. Главное, как можно больше потребовать. Чем больше потребуешь, тем больше в конце концов сделают. Однако подневольный труд, все эти соревнования, вымпелы, премиальные, за которые надо все время дрожать и напрягаться, так осточертели рабочим (равно и сельскохозяйственным), что производительность труда оказывается нижайшей и все время падает.

— Но, Владимир Алексеевич, каждый имеет право учиться, и практически все стали грамотные. Сколько у нас студентов, техников, инженеров, педагогов, врачей…

— Лисенок, лупи! Удар Моххамеда-Али. С ринга уволакивают под руки обмякшего, ноги волочатся, голова болтается. В зале свист и аплодисменты.

— Что касается всеобщей начальной грамотности, то заслуга большевиков в этом сильно преувеличена. Это как план ГОЭЛРО, присвоенный ими, а фактически разработанный еще до революции. В каждом селе, где была церковь, была и школа. Многие из них оставались церковноприходскими, где учили читать, считать и писать да внушали первые понятия о добре и зле. Но было много уже и обыкновенных начальных школ, учреждавшихся земствами. Был принят закон о всеобщем начальном обучении, которое должно было осуществиться в России к 1924 году и, конечно, осуществилось бы, только без той пропагандистской шумихи, которая введение всеобщего начального обучения изображает как величайшее деяние и даже как подвиг.

Кроме того, из народного слоя, который лежал тогда ниже классического образования, то есть ниже городских гимназий, не идущих по глубине и основательности образования ни в какое сравнение с сегодняшними советскими школами, уже тянулись вверх многочисленные ростки, которые, проходя через гимназии, уверенно врастали в слой высокообразованной русской интеллигенции. Я родился в крестьянской семье, но моя старшая сестра уже училась в губернском городе, притом не в простой, а в образцовой гимназии. У любимого вами поэта Маяковского есть поэма «Облако в штанах». Там Мария — любовь поэта. Оказывается, реально существовавшая женщина. Очаровательная, изящная красавица, культурная и воспитанная. Ее история где-то описана, я читал о ней в «Огоньке». Так что же вы думаете? Дочь крестьянина из Воронежской губернии. Этот пример мне вспомнился потому, что он литературный и близко лежит. Но можно, наверное, копнув областные и городские архивы, установить, сколько крестьянских детей и сколько заводских рабочих уже училось в гимназиях к моменту исторического залпа «Авроры».

Конечно, на уровне среднего, а тем более высшего образования, того охвата широких масс, как теперь, до революции не было. Но ведь тогда все делалось из интересов дела, а не из пропагандистской шумихи. Агрономов, инженеров, строителей мостов, кораблей, врачей и педагогов, любых других специалистов готовилось столько, сколько их требовалось, а не ради астрономических отчетных цифр, не ради количества людей с дипломами.

Но если это был агроном, то уж был агроном, ветеринар — так ветеринар, а не эти молоденькие девчонки, которые теперь во множестве, в виде дипломированных агрономов и зоотехников, составляют сводки, а по сути дела, бездельничают в колхозах, занимая должность по штатному расписанию и получая свои жалкие девяносто рублей в месяц.

Директор крупнейшего металлургического завода, у которого сорок девять тысяч рабочих и семь тысяч инженерно-технического состава, говорил мне, когда я был еще корреспондентом «Огонька», что если бы ему разрешили, он вместо каждых десяти, а то и пятнадцати инженеров на своем заводе держал бы одного, но настоящего делового инженера. Платил бы ему вместо ста десяти рублей тысячу, даже две тысячи рублей в месяц, ну, так он и работал бы, с него можно было бы спросить. Но не разрешают директору завода, даже в интересах производства, распоряжаться инженерами таким образом. Научили их, надавали дипломов, так надо же их куда-нибудь девать. Вот и напичкали ими все производства, вот и прозябают они там, получая меньше рабочих, не пользуясь у рабочих никаким авторитетом и только путаясь у производства под ногами, фактически паразитируя в организме производства. Чем же занимаются они, спросите вы? А вот извольте. «Социологи опросили руководителей одного крупного станкостроительного завода, и выяснилось, что те ежемесячно проводят 56 совещаний по оперативным вопросам и пятнадцать по специальным». Значит, более семидесяти совещаний в месяц. Да еще, наверное, преуменьшили руководители. Если вычесть выходные, получается по три совещания в день. Каждое совещание, пока соберутся, пока разойдутся, не меньше часа, а то и два. Вот и уходит время. Это я вычитал в «Крокодиле» в статье «Имитация деятельности». Октябрь 1975 года.

Это касается всех отраслей нашего хозяйства, это все полуфабрикаты, средний и серый уровень, ибо образование наше растеклось вширь, а не стремится в высоту и в глубину. Общество тоже ведь может быть тонкой и прочной выделки, а может быть штапельным, на уровне ширпотреба.

Я ничего не говорю, выходят и у нас хорошие инженеры в каждой области, и ученые, и профессора, странно было бы, если бы не выходили. Но чем тут хвастаться? Неужели не выходили бы они и в России, если бы она уцелела и прошла пятидесятилетний путь развития, если уж они выходили и тогда, причем лучше нынешних?

И вот что я вам скажу: настоящие, редкие специалисты получаются у нас не благодаря общественной системе, а вопреки ей. Система наша (хотя бы и в литературе, и в живописи, и в театре, равно как в науке и на производстве, стремится все свести к среднему уровню. Нивелировать, растворить в коллективе. И только вопреки ей некоторые талантливые и яркие личности вырываются из общего серого и среднего уровня.

Потом это ведь только сперва пошумели: давай, давай, все на рабфаки и в вузы. А теперь знаете какой лозунг, которым потчуют нашу сельскую молодежь: «Девушки, на фермы, юноши, на трактора!» Равенство-то равенством, но кому легче поступить в хороший институт — сельскому пареньку или москвичу?

Да, чуть было не забыл о хваленом всеобщем образовании. Оно, конечно, всеобщее, но знаете ли вы, что в последние два-три года в каждой области Российской Федерации закрываются по двести школ.[60] Я был в Туле на открытии памятника Толстому, и там один обкомовский деятель произносил речь. Коснулся того, что Толстой открыл в Тульской губернии двадцать школ для крестьянских ребятишек. А местный писатель, который стоял сзади, мне и шепнул: «А в этом году в Тульской области сто школ закрыто». Я подивился, а потом копнул в других областях. Оказывается, всюду одна и та же картина — катастрофически закрываются школы.

— Но почему?

— Некого учить, нет детей.

— Потому что люди уходят в города?

— Тогда в городах прибавлялись бы школы. Вообще нет детей.[61] Доруководились народом до очевидного вырождения народа. В этом году и у нас в селе закрылась школа, а существовала с 1880 года. Спрашиваю у бывшей учительницы Антонины Кузьминичны, почему закрыли?

— На четыре класса три ученика.

— А когда я учился с 1930 по 1934 год, сколько у нас было в четырех классах, не помните?

— Сто четырнадцать, — ответила мне Антонина Кузьминична — Сто четырнадцать, а теперь три. Вот вам и всеобщее образование.

И вообще надо сказать, что у страны сейчас тяжелеют окраины и легчает, истончается середина. Как думаете, что произойдет с большой льдиной, если ее середина истончится, а окраины утяжелятся? Я думаю, что ее разломает на части.[62]

— Ты имеешь в виду количество населения? — уже без игры, без кувальдяги, а с серьезным интересом спросил Кирилл.

— Да, и численность населения тоже. «Мы видим итог концентраций». Принесла все-таки эта концентрация свои плоды. Считается, что нас, русских, по-прежнему много, а на самом деле никто не знает, сколько нас осталось в результате этих концентраций и перетасовок. Кроме того, у них у всех огромная деторождаемость — в Узбекистане, в Азербайджане, в Киргизии, в Грузии. Но это лишь половина дела. Окраины тяжелеют и наливаются соком, а середина истончается и скудеет не только количеством населения, но и морально, идейно, если хотите, исторической потенцией, историческим тонусом.

Они все еще чего-то хотят, у них есть еще какая-то центростремительная, объединяющая их, движущая, поддерживающая на плаву истории, сила.

Да хотя бы отношение к нам их уже объединяет. Хотя бы стремление к большей самостоятельности, а то и к полной самостоятельности, к отделению. Сейчас, когда каждая, самая задрипанная бывшая колония с населением в несколько миллионов человек становится самостоятельным государством и посылает своего представителя в ООН, какой же соблазн для наших республик. Чем же мы хуже? — говорят они. То есть там бурлит проснувшееся национальное самосознание, оно их объединяет и цементирует. В стремлении к самостоятельности, хотя бы и неполной пока, грузинские, азербайджанские и узбекские интеллигенты тотчас находят общий язык с крестьянином и даже, может быть, с руководством. Все хотят одного и того же. Проснувшееся и культивируемое национальное самосознание заставляет их активно рыться в своей истории, переоценивать многие факты в ней, отыскивать новые подтверждения своей древности, своего бывшего величия, беречь и лелеять каждый кирпичик прошлого в области архитектуры, музыки, живописи, войн, государственности, ибо все работает на укрепление национального самосознания, на их желание быть самостоятельными и независимыми.

А что хотим мы? Что бурлит в нас? Что греет нас, русских (остатки русских) на этой земле? На какой проблеме найдем мы, интеллигенты, общий, объединяющий язык с колхозником и рабочим? Строительство коммунизма? Но, милые, кто же теперь всерьез верит в строительство коммунизма? Кто же теперь об этом серьезно думает, и знает ли кто-нибудь в целом свете, начиная с вождей, что такое коммунизм? Что конкретно должны мы построить? И чем этот коммунизм должен отличаться от того социализма, который, считается, уже построен?

Никита объявил, что коммунизм будет построен через двадцать лет. Мужики начали считать: восемнадцать, остается семнадцать… Вот и двадцать прошло, но что же изменилось в жизни общества? Хоть что-нибудь изменилось?

Нет, строительство коммунизма давно уже не движущая сила нашего общества, а фикция, пустой звук. Выполнение пятилеток. Я спрашиваю, какова идея нашего существования? Чего мы хотим?

А они хотят. Они хотят самостоятельности. Поэтому в огромной территориально стране развиваются и нарастают центробежные силы. Не центростремительные, ибо нечем нам их всех вокруг себя объединить, коль скоро мы и сами не знаем, что нам нужно, а центробежные. Каждая нация тянет в свою сторону, нетрудно догадаться, чем все это может кончиться.

Я недавно получил злое письмо. Оно крайнее, экстремистское, фашистское в своем роде. Но ведь не один же он там такой. Он только с большей резкостью выразил свои идеи, которые там бытуют. Вот оно, это письмецо, целиком и в точности:

ГЕОРГИЮ МАРКОВУ

АЛЕКСАНДРУ ЧАКОВСКОМУ

ВЛАДИМИРУ СОЛОУХИНУ

60

Вот и еще пример, подобный конфискации дома Сальвадора Альенде. В первой половине шестидесятых годов, к которому условно относится действие, школа наша в Алепине еще работала, и вообще я не знал этого удручающего факта массового закрытия школа. Это явление относится к 1973–1975 годам. Но, воспроизводя и во многом обобщая, концентрируя наши тогдашние разговоры, мог ли я обойти теперь это явление и не бросить его на чашку весов?

61

Скажем, в Калининской области (случайно узнал) до войны жило 5 миллионов человек, а теперь живет полтора, включая, разумеется, и города.

62

Снова и снова напоминаю, что это написано пятнадцать лет назад.

Мы не случайно обращаемся именно к вам. Первый на съезде писателей кратко охарактеризовал состояние национальных литератур, второй, подкидывая худосочные кусочки литераторам-нацменам на обширной полосе своей газеты-дворняжки, говорил о критике, третий в своих статьях и книгах, считая себя глубоко национальным писателем, спасает древнюю Русь от «цивилизации».

Все, что вы пишете и говорите, — это злая ирония. Вы сами лично такие же националисты, как и весь русский народ. Вспомните — «Русские люди», «Русский лес», «Русская душа», «Русская береза». Послушайте хоть раз пристально московское радио, вещающее на страну, где живут более сотни национальностей и народностей. «Ты, Россия моя», «Русский снег», «Мы твои рядовые, Россия», «Россия родимая», «Русская красавица» и т. д., и т. п. И это только тот крохотный перечень слов, которые в ином сочетании и не произносятся. Вы лучше, чем кто-либо, знаете, что в реальном мире никакого интернационализма нет и быть не может. Вера. Только вера всесильна. А вы, великорусские шовинисты, забыли о ней. Хотя, по правде говоря, больше притворяетесь, чем забыли. Об этом очень хорошо знает Солоухин — любимец русского духовенства. Так что вы себя считаете скорее христианами, нежели коммунистами, причастность к которым вам нужна только и только для карьеры. Вот почему вы должны твердо знать, что мы, мусульмане, никогда не примем вас. Мы чужды друг другу. Чужды воинственно. И воинственность исходит из самой сути наших верований, не терпящих друг друга, не имеющих единого пути.

Ваши отцы разрушили церкви (кстати, и мечети разрушали они), а теперь вы — их сыновья — восстанавливаете под видом сохранения шедевров зодчества священные места. Нет, не шедевры вас волнуют: поняв, что вы потеряли веру во все, вдруг стали хвататься за соломинку, за старое, за прошлое. Но поздно. У вас нет ничего святого. Собственно, его и никогда не было. Вы — нация алкоголиков — вот уже более полвека не дали миру ни одного имени. А такие гордости мировой литературы, как Достоевский, Толстой, Чехов, были пророчески против вашего режима, так усердно восхваляемого вами ради собственного благополучия и наживы. И сегодня вы, русские, и вы лично, к кому мы обращаемся, как настоящие жандармы, глушите все нерусское, нехристианское. В этой связи больше всего поражает Чаковский, продавшийся существующему режиму, спекулирующий, пользуясь благоприятным моментом, своей национальностью. Прочтите заново пресловутую эпопею «Блокада», где от начала до конца поются дифирамбы русским и ни одного слова о шести миллионах погибших евреев. И автор этой «книги» — еврей! Избавьте нас, мусульман, от ваших нравоучений, Чаковский! Вы представляете Россию — гигантскую толпу и чернь, но идет процесс бурного поступательного движения, где все отчетливее вырисовывается разница между нами: вы, христиане, деградируете, а мы растем и крепнем. Пока, повторяем, пока сила на вашей стороне, и вы очень хорошо, варварски пользуетесь этим преимуществом. Вы нас грабите ежедневно. Вы высосали из Азербайджана всю нефть, не дав нам взамен ничего по ее стоимости и значимости. Вы льстиво называете нашу нефть, нашу национальную гордость, черным золотом, пуская пыль в глаза «вечной дружбой», которая, как вам хорошо известно, никогда не будет вечной между христианами и мусульманами. Вся наша продукция идет на то, чтобы прокормить и напоить русских алкоголиков. Тех серых, плоских бездарей, которых не менее серо, плоско, бездарно описывает административная глава советских литераторов Марков. И этому-то человеку дано право на так называемом форуме писателей подбрасывать косточки так называемым национальным литературам. И разве справедливо после этого писать, утверждая, что мы, мусульмане, погибли бы без вас. Это вранье — вчера! Это вранье — сегодня! Это вранье — тем более завтра! Давайте заглянем в будущее, которое явно не за вами, не за христианами, не за коммунистами. Великая Турция, которая всегда вас била и будет бить, уже сегодня, уже сейчас убивает коммунистов, уничтожала и уничтожает все христианское у себя. И это прекрасный пример, чему следуют все подлинные мусульманские современные государства. Надеемся, что вы способны мыслить социологически. Заметим (по данным демографов), что лет через двадцать-тридцать на нынешней территории СССР будет около 50 млн. узбеков, более 25 млн. азербайджанцев, а всех мусульман будет намного больше вырождающихся русских и деградирующих христиан.

Учтите это, Солоухин, баловень русских попов. Наступит конец зеленой улице ваших фальшивых песнопений о русских церквах и размалеванных ложках. Не только мусульман будет больше христиан, но и мечетей будет больше церквей. Избавьте нас от вашего влияния, мы не нуждаемся в нем. Не топчитесь под ногами, вам все равно не остановить могучего потока мусульманизации, мы солидарны с братьями узбеками: «Лучше живой Мао, чем мертвый Ленин». Мы не пропагандируем фашизм, мы хотим избавить и непременно избавим мир от скверны коммунизма, утопии русских алкоголиков.

Так что, Марков, Чаковский и Солоухин и ваши приспешники, мы не признаем ваш липовый интернационализм, которым вы оскверняете нашу чистую мусульманскую веру.

Без веры жить нельзя. Это алкоголики во все времена обходились без веры: им все равно умирать, а мы по-вашему не можем. И потуги коммунистической пропаганды втихую растоптать нашу веру приведут к обратному — к усилению мусульманства, укреплению ислама и уничтожению христианства в коммунистической интерпретации. Мы не фанатики, не идеалисты, и, ради Аллаха, не считайте нас за сумасшедших, как это у вас принято в подобных случаях. Мы требуем, чтобы вы оставили нас и нашу веру в покое. Мы не можем терпеть и видеть, как ежечасно оболванивают наш народ, вытравливают все живое из наших книг. Избавьте нас от вашей коммунистической жандармской опеки. И самое нелепое то, что такие литературные карьеристы и проститутки, как Марков, Чаковский и Солоухин, делают погоду в нашей жизни, и не только литературной.

Да и чему тут, собственно, удивляться, господа хорошие, горе-поборники интернационализма, у вас на сегодня нет теоретического оружия, защищающего ваш интернационализм. Ленинское учение, кстати, далеко не совершенное и в свое время, сейчас безвозвратно устарело. Сталин для вас, христиан, не подходит по многим причинам, а потуги и старания Суслова, старого, выжившего из ума идиота, корчащего из себя ультрасовременного партийного теоретика, обречены на провал. Вот вы и витаете в облаках. Наберитесь мужества и загляните вперед, в будущее, где нам вместе нечего делать. Мы намного честнее вас хотя бы и потому, что пишем об этом прямо. И обращаемся к вам потому, что подобные вещи должны видеть в первую очередь писатели, обладающие даром предвидения. Если вы действительно обладаете таким даром, то должны понимать, что настает новая эра, возрождается лозунг: «Мусульманизация! Мусульманизация! Мусульманизация!»

Мы хорошо понимаем и сознаем опыт полувековой советской жандармерии КГБ. И думая о наших детях, на которых вся надежда в будущем, мы не ставим подписи под этим письмом. Да так ли это важно. С уверенностью можем сказать, что каждый частный мусульманин приложит руку».

Видите ли, их угнетают русские! Как будто сами русские угнетаемы меньше. В чем же вологодский, вятский, рязанский колхозник или рабочий с Владимирского тракторного завода более привилегирован, нежели колхозник азербайджанский, узбекский, грузинский или работник с бакинских нефтепромыслов? Тем, что по радио про березки поют? Не говоря уже о том, что материально русские, и колхозники и рабочие, живут несравненно хуже, беднее республиканских, это общеизвестно. И жили хуже их все пятьдесят лет.

Я слышать не могу, когда на Западе все, от журналистов до премьер-министров, твердят: «Эти русские! Русские помогают арабам», «Русские содержат Кубу», «Русские оккупировали Чехословакию». Но при чем же здесь русские? Будто у русских спрашивают — помогать арабам, вводить войска в Чехословакию, давить венгерскую революцию? При чем Россия, которой и на свете-то давным-давно нет. СССР. Советское. В том числе и азербайджанское с грузинским.

Русское и советское — могут ли быть более несоединимые понятия! Да русских для того и истребляли десятками миллионов, чтобы подавить в них все русское, национальное и превратить их лишь в послушное орудие осуществления своих, отнюдь не русских (и не азербайджанских, кстати говоря), а интернациональных идей. Идея сдохла, а орудие в руках осталось, и формально, «по паспорту», орудие это русское. То есть и азербайджанское тоже, но русских больше пока числом, да и Москва, столица СССР, как-никак бывший русский город. Вот и создается иллюзия. Вот все и кричат: «русские наступают!», «русские помогают арабам!». Советские, а не русские, пора бы не путать.

— Вы говорите, Владимир Алексеевич, — мягко, вкрадчиво начала Елизавета Сергеевна, — будто у нас в огромном государстве с пятнадцатью республиками (да еще сколько автономных) не существует центростремительных сил, ничто нас не стягивает к центру, не сплачивает, а развиваются, наоборот, центробежные силы…

— Да, это я говорил. Наша страна сейчас похожа на пирамиду билиардных шаров, уложенных на зеленом сукне стола в деревянном треугольнике. Знаете, бывают такие треугольники для скорости формирования билиардной пирамиды. Так вот, эти шары ничто друг к другу, а тем более к центру пирамиды, не тянет. Их сдерживает только деревянная треугольная форма. Пока она есть, шары не раскатываются. Но если ее убрать, пирамида раскатится тотчас по всему столу от первого же толчка. Может быть, некоторое время таким сдерживающим треугольником была действительно идея строительства коммунизма. Но эта идея теперь исчезла. Никто, повторяю, коммунизм у нас серьезно не строит и даже не знает, что это такое. О нем не думают уже и пропахшие нафталином старые большевики.

— Но все же пирамида не рассыпается.

— Остались лишь внешние сдерживающие факторы, — главным образом Вооруженные Силы. Ну, или там границы, руководящая бюрократическая верхушка, милиция и так далее. Без них давно бы все раскатилось в разные стороны.

— Но я не договорила. Разве Ленин, его идеи, его учение, ленинизм, разве Ленин как символ, сам его профиль, его мавзолей — не являются объединяющей точкой?

— Да, из Ленина сделали символ, фетиш, своего рода религию. Даже мощи вот в Мавзолее, мумия (впрочем, ходят слухи, что давно уж папье-маше), и это, пожалуй, единственное, что гвоздем еще сидит в сознании многих людей, как яркий свет революции. Сталин тиран, но вот Ленин… Троцкий, Зиновьев, Бухарин — что-то там напутали, но вот Ленин… Страна в стадии экономического краха, не клеится ни черта… Вот если бы Ленин! Если бы встал Ленин, если бы был жив Ленин, вот если бы Ленин…

— А что если бы встал Ленин? С чем бы он встал? Что такое гениальное преподнес бы он нам на своих ладонях? Ленина хватило только на то, чтобы все разрушить в развалить.

— А его гениальное учение, по ленинскому пути… Ленинским курсом… Заветы Ильича… Это что, по-вашему, пустые слова?

— Да, по-моему, это пустые слова. Фикция, как и вся пропаганда. Давайте вспомним основные догматы ленинского учения и посмотрим, применимы ли они к нашему времени, к нашему обществу? Ну, начинайте вспоминать, какие там были главные ленинские догматы?

— Мировая революция.

— Эта догма умерла раньше еще самого Ленина. Уже при его жизни стало ясно, что мировая революция — это идеалистический вздор. Утопия. Никакого мирового пожара не произошло и в обозримо ближайшее время не произойдет. Тогда думали, что не произойдет лишь в ближайшее время. Теперь, когда с исторического залпа «Авроры» прошло столько лет, ясно даже младенцу — мирового пожара не произойдет никогда. И не нужен он народам, мировой пожар. И не дай Бог, чтобы он произошел. Это ясно каждому здравомыслящему человеку. И уж, во всяком случае, наши колхозники, наши работники прилавка, наши домохозяйки, наши железнодорожники, речники, таксисты, медики, лесорубы, бетонщики, слесари-водопроводчики, газовщики и нефтяники не мечтают о мировой революции, не стремятся к ней и даже о ней не думают.

Может быть, цепляясь за догму, все еще думают о мировой революции и о коммунизме наши вожди. И для того содержат на народные деньги многочисленные компартии в капиталистических странах и все их газеты. Может быть, для этого они вваливают народные деньги в разные молодые африканские и азиатские государства. Однако молодые государства, попользовавшись нашими денежками, посылают нас потом подальше. Что же касается компартий и их газет, то они все равно занимают в своих странах прозябающее, задворочное положение. Краеугольный камень ленинизма, догма о мировой революции и о всемирном коммунизме практически мертва. Не понимать этого можно только из упрямства либо из тупости. Или понимать, но цепляться за мертвую догму, ибо ничего больше позитивного не остается на идеологическом вооружении и нечем было бы оправдать свою деятельность, свое нахождение у власти, смысл своего существования.

— Но фронт социализма расширяется. Теперь уж не одна страна в нашем лагере.

— Расширился потому, что в эти страны во время войны вошла наша армия, потому что на Ялтинской конференции были разделены с американцами сферы влияния, и они уступили нам эти страны. Никаких революций не происходило. Мы силой навязали им этот новый строй, от которых они силой же не однажды пытались избавиться. Я был во всех этих странах. Чем характеризуется прежде всего приход так называемого социализма? Резким понижением жизненного уровня, хозяйственной неразберихой, тотчас возникающими экономическими трудностями, которые они потом постоянно, в течение десятилетий, преодолевают. Как будто весь смысл жизни общества сводится к преодолению трудностей!

Однажды я плыл на нашем речном буксиришке из Будапешта в Измаил. Пришла фантазия, из командировки, из Венгрии, не лететь самолетом, а так вот проплыть по Дунаю. Плавание продолжалось двенадцать дней. Тогда мы возили нефть из Австрии по каким-то там репарациям. Я устроился на буксирный пароходишко, идущий из Австрии через Чехословакию, Венгрию, Югославию, Румынию и Болгарию. Моряки-речники рассказывали мне, что зарплата им выдается в один и тот же день месяца, но этот день месяца может застать их и в Австрии, и в любой стране по пути следования. Тогда и зарплата выдается им либо австрийскими деньгами, либо чехословацкими, либо форинтами, леями, левами. Либо русскими рублями.

— Наверное, вы предпочитаете родные рублики? — поинтересовался я.

Моряки объяснили, что если они получают зарплату в Вене, то фактически они получают пять-шесть наших зарплат. Оказывается, на те же пятьдесят рублей (но, конечно, в австрийских деньгах) они покупают в Вене столько товаров, сколько у нас не купишь и на триста рублей, притом товаров, которых у нас и вообще не купишь.

На втором месте моряки предпочитают получать зарплату в Чехословакии. Ну, с Югославией в те годы были испорчены отношения, и она из разговора выпадала. А то, наверное, она оказалась бы на втором месте. В Венгрии — так и сяк. Румыния тоже — так и сяк. А Болгария? — спросил я.

— А, — махнул рукой морячок.

— А Измаил?

— Можно и не получать.

Вот такую нарисовали мне диаграмму. Из европейских стран народной демократии мне больше других приходилось бывать в Болгарии. Может быть, чего-нибудь у них и не было до так называемого освобождения, вроде бетонных плотин, портящих землю, урановых рудников, металлургических заводов, порожденных странной гигантоманией, или химических комбинатов. По уж еды и одежды, того, что называется жизненным уровнем, было у них — дай боже. И вот я видел своими глазами и узнавал из разговоров, как этот жизненный уровень их из года в год понижался и понижался.

Болгария имела на душу населения восемь овец, уступая только Австралии. Теперь осталась на ту же душу овца с четвертью. Все, как у нас. Заставляли крестьян сеять табак там, где процветало овцеводство, и разводить овец на землях, удобных для табака.[63] Стали редкими не только такие непременные болгарские деликатесы, как бастурма, луканка, или старец, без которых болгары не представляли себе раньше своей Болгарии, как русским трудно было бы представить себе Россию без икры, осетрины и стерляди, но ограничены продажей такие продукты первой болгарской необходимости, как фасоль и просто баранина.

63

Я не собирал специально все нелепости, которые нагромождены друг на дружку в различных сферах социалистического хозяйства Болгарии, но если бы поговорить с любым болгарином, который был бы с вами откровенен и был бы не функционер, он вам тотчас расскажет множество подобных нелепостей.

Один из распространеннейших анекдотов в Болгарии: «В трамвае человек произвел неблаговидный звук и со стыдом выпрыгнул на ходу, бросился удирать. И видит, что все попрыгали из трамвая и бегут вслед за ним. Бить, что ли?

— Братцы, я нечаянно, простите!

— Да нет, ты скажи, где покупал фасоль?!»

А когда я решил купить для дочки дубленую шубку, то Союз болгарских писателей хлопотал перед Советом Министров, и только с разрешения Совета Министров шубка была продана. Это в Болгарии, которая была завалена всевозможными изделиями из кожи и овчины. И можно ли представить себе, чтобы подобную вещь, безделицу, тряпку, во Франции, Дании и любой стране надо было бы покупать с разрешения премьер-министра или президента! Вздор, абсурд. А мы уж не замечаем и считаем, что так и надо.

— Зато металлургический комбинат…

— То же — и смех и грех. Комбинат стоит посредине Болгарии. Руду они везут из нашего Кривого Рога, а уголь из ФРГ. Варят сталь довольно низкого качества. Тридцать тысяч левов ежесуточного убытка. Но — престиж. Гигантомания. Своя сталь! Да купили бы они эту сталь у кого хочешь на свое солнечное и земное изобилие. Но было бы очень просто. Без трудностей, без преодоления трудностей. А народишко надо держать в напряжении, в черном теле. Без этого что и за социализм!

Одновременно я наблюдаю, как с понижением жизненного уровня из года в год растут антисоветские (антирусские, как ни обидно) настроения. Уж, казалось бы, не может быть ближе двух стран, двух народов, чем Болгария и мы, но трещит дружба по всем швам, скрипит и, конечно, когда-нибудь развалится, как и с другими социалистическими странами Европы. Если убрать сдерживающий деревянный треугольник, то пирамиде не потребуется даже толчка, шары сами покатятся в разные стороны.[64]

— Но Куба? Никакой революции мы им не навязывали, наших войск там нет, но существует же Куба, держится! И даже Америка ничего не может с ней сделать. Остров Свободы.

— Там, в Латинской Америке, темпераментный народ. Они любят устраивать государственные перевороты. Воспользовавшись удобным случаем, группа экстремистов захватила власть. Народу наобещали с три короба. Пока народ опомнился, диктатура укрепилась и завинтила все гайки. Знакомая схема.

Но, во-первых, Кубу содержим мы. Она обходится нам, говорят, по доллару в день на каждого кубинца, то есть пятнадцать миллионов долларов ежедневно.

Во-вторых, Куба сидит на карточках на обувь, на одежду, на еду и даже на сигареты. Одна пачечка в день. Страна табака. Знаменитые гаванские сигары. А для самих кубинцев сигареты по карточкам. Одни штаны в год. Какая же это свобода, если человек не имеет права купить себе двое штанов в год или две пачки сигарет в день.

В-третьих, наивно думать, что если бы Америка захотела, то не смогла бы переменить на Кубе режим. Они держат Кубу вроде разрезного улья на показ другим странам Латинской Америки. «Вы хотите революций, переворотов, коммунистического правительства? Смотрите, что вас ждет в этом случае».

И еще один момент: поскольку Куба им как революционный пример не страшна, они просто не мешают нам вваливать туда деньги. Как-никак около двух миллиардов в год. Дело в том, что воевать с нами никто сейчас не хочет. Они все рассчитали. Они знают, что если истратят на вооружение тысячу долларов, то мы постараемся истратить полторы тысячи. Происходит тихая мирная гонка. И вот рассчитали, что, когда у нас в кармане не останется уже ни рубля, у них останется еще пятерка на бутылку с закуской, чтобы справить по нам поминки. Куба в этом смысле очень удобная дыра для утечки советских денег. А тут еще космические гонки, стоящие миллиарды и миллиарды, хоть давно и проиграны нами, и пора бы опомниться, оглядеться. Но куда там! Престиж!

В лихорадочном цейтноте, в неврозе этого навязанного нам военного и космического соревнования мы уже не знаем, за что хвататься. Только страна, находящаяся перед лицом экономического краха, безоглядно торгует сырьем. Нам раньше, на уроках экономической географии, твердили, что сырье обыкновенно выкачивают из колоний. Развитые же страны торгуют изделиями, изготовленными из выкачанного сырья. Значит, мы занимаем невольно в экономической раскладке мира положение колонии. Леса наши все эти пятьдесят лет лихорадочно сводим и гоним сырьем, необработанной древесиной в огромном количестве. Все виды сырья хватаем из земли горстями, поспешно, так что половина сыплется мимо карманов. Лес, например, до сих пор сплавляем по рекам, чем губим и лес и реки. Масса леса тонет и ложится на дно (топляк). В реках из-за этого (Северная Двина, Печора, Сухона, десятки других рек и речек) переводится рыба, портятся нерестилища, много леса уплывает в океан. В Норвегии десятилетиями процветает акционерное общество, которое занимается только тем, что вылавливает из моря нашу уплывшую древесину. Молевой сплав леса — это каменный век и варварство. Надо строить дороги, подъездные пути, а потом аккуратно рубить, используя каждое бревнышко. Куда там! Некогда. Давай-давай. Миллионы кубометров древесины остаются срубленными и невывезенными, гниют на месте. Другие миллионы кубометров остаются в виде отходов, верхушек, сучьев. А бумагу мы покупаем в Финляндии. Финны покупают наш сырой лес, а продают нам отличную бумагу. Если это не называется экономическим бардаком, то что же тогда им называть?

Мы гоним за границу сырую нефть. Для этого выкачиваем сибирские недра. Мы гоним за границу природный газ, марганцевые руды, уголь. Около Байкала разведали новое месторождение угля и тотчас отдали на разработку японцам. Ну, подождали бы, гляделись бы, поберегли бы про запас, если не потомкам. Нет, нельзя. Все на пределе. Живем и работаем на износ.

Однако повезло, подфартило. В Якутии нашли уникальное, небывалое на земле месторождение алмазов. Прошло несколько лет, и знаменитая трубка уже иссякает. Хватаем горстями, пригоршнями, чуть ли не центнерами. Где же алмазы, которых в экономичном государстве хватило бы на многие десятилетия безбедного существования? Продаем в сыром виде. Эта алмазная трубка была как камфара в больной трепыхающийся организм. Но действие камфары быстро кончится, а что дальше?

Разрабатывая гору Магнитную, как мне рассказал знающий дело писатель Николай Воронов, мы сожгли вместе с рудой сотни тысяч тонн превосходных, уникальных гранатов! И миллионы тонн пирита, которого, как говорит Коля Воронов, иной небольшой стране хватило бы на сотни лет благополучного экономического существования.

Меха — баргузинского соболя, бедных камчатских котиков, бобров, норку, выдру, хорька, черно-бурых лисиц — все, все скорее на экспорт, скорее на валюту.

Может быть, я преувеличиваю, необъективен, тенденциозен? Но вот один из крупнейших наших поэтов, которого никак не заподозришь в критическом отношении к советской власти, побывал в Сибири, и не выдержало сердце, разразился следующим стихотворением.

Сибирь, Сибирь! Твои богатства,Без счета, меры и цены,Для человеческого братстваНа добрый день припасены.А ты торопишься, раскатомТротила оглушая тьму,Набив алмазами и златомСвободы нищую суму.Скрежещут скреперы и драги,Визжит пила, стучит топор,И новых поселений флагиШумят на склонах старых гор.Зверь мечется, и дохнет рыбаВ гнилой воде убитых рек.Как взрыва атомного глыба,Сменясь, двадцатый рухнет век.Ни сожаления, ни страху,И — даль, не в даль, и ширь — не в ширь,И каторжанкою на плахуСклоняет голову Сибирь.В своем решении угрюма,В своем неистовстве строга,Как скит безумца Аввакума,Пылает пленная тайна.Полуотравленная газом,По нефтяным болотам вплавьКуда ты рвешься, где твой разум?Взгляни в себя разумным глазом.Нельзя же все богатства разом,Чуть-чуть грядущему оставь!

64

Сейчас это, слава Богу, уже совершилось.

Продолжение следует