Великий голод.

Коллективизация крестьян была принудительным административным способом перехода от мелкого на­турального хозяйства к крупному товарному, для при­ведения в соответствие пропорций между промыш­ленностью и сельским хозяйством при отсутствии сложившихся экономических предпосылок для тако­го перехода. За этой формулировкой стоит трагедия десятков миллионов сроднившихся с собственностью крестьян, пребывавших в счастливом единстве хозяи­на и работника.

Как всегда, первым следствием администрирования стали дезорганизация хозяйства и разруха. К зиме 1932 года не успели заготовить кормов для скота, а дальше пришел в действие механизм домино: весной от бес­кормицы пало семь миллионов тягловых лошадей, от­чего затянулась посевная: не посеяли и половины пло­щадей, а того, что уродилось, крестьяне, потерявшие интерес к труду, толком не собрали.

Как спасение от голода, распространилось воров­ство, что породило жестокий «закон о колосках», и с тех пор во главу угла советского уголовного законода­тельства, вплоть до принятия в 1997 году нового уголов­ного кодекса, была поставлена охрана государствен­ной и общественной собственности, и посягательства на нее карались строже, нежели убийство.

Но хлеба от закона не прибавилось. В наши дни о голодоморе тридцать третьего года в спекулятивных целях вспомнили политики - националисты, но ни­кто его умышленно не организовывал. Массовый го­лод, смерть миллионов людей, людоедство, бегство крестьян в города, военные патрули на дорогах, воз­вращавшие их обратно умирать, - так обернулась по­спешная перестройка сельского хозяйства. Времени на постепенность не было: через десять лет должна была начаться война, и тогда, как сказал Шолохов, колхозы спасли страну. Они долго еще ее спасали, пока село не вычерпали до дна, и тогда пришел конец Советской власти, державшейся экономически на неравноцен­ном товарообмене между городом и деревней; а новая власть оседлала углеводородную трубу.

Факт голода замалчивался, из соображений прести­жа правительство отказалось от международной по­мощи продовольствием: что крестьяне наработали, то и должны были получить. Резервный фонд зерна тоже не тронули: он был нужен для города, для будущих по­севов, для продажи за границу средств на индустриали­зацию, которую ничто не могло остановить.

Коллективизация и голод заставили многих содрог­нуться. Колебались непричастные к оппозиции Воро­шилов, Калинин, Блюхер. В беседе с нежданно-негадан­но ставшим союзником Черчиллем после войны Сталин признался ему, что не ссылка за Полярный круг и не бои за Царицын, а коллективизация - несправедливая и не­обходимая война против своего народа - была для него самым тяжелым делом.

Возмущенная происходящим, его жена публично обозвала Политбюро сборищем карликов-людоедов (они все как на подбор были маленького роста), и по­сле продолжения бурной ссоры дома, к чему добавился личный повод, в знак протеста застрелилась, что было воспринято им как измена общему делу под влиянием правого уклона. То был еще один случай разувериться в людях. В нем боролись трагические, противоречивые чувства: он собирался на похороны, но оттолкнул от себя гроб, повернулся и ушел прочь, но рана в душе -скорбь о погибшей жене и обида за ее предательство - на всю жизнь сохранилась; а жалости к врагам - на­стоящим или мнимым - не осталось.

Владимир Петропавловский