ЗАЗИМОК (рассказ). Павел Рыков

Бывает, что с вечера ещё тепло, асфальт сух, но ближе к полночи нежданно-негаданно приползает зябкая, гниловатая мокрядь, начинает потягивать Сиверко. А утром глядь в окно – лужи подёрнуло ледком. Ты говоришь сам себе: «Зазимок». Не зима ещё, но…

А дело было так: Педагоги нашей студенческой группы, в которой собрались соискатели профессии театрального режиссёрства, объявили: « Начинаем работу над отрывками! Вам предстоит самим выбрать рассказ. Желательно русскую прозу. Инсценировать, то есть, сделав из рассказа пьесу, поставить силами однокурсников».

Задача, однако! Перечитал рассказы М. Горького, В. Шукшина и Ю. Казакова. Маялся, выбираючи. Муки прервал любимый педагог (назовём его Тиныч). Глядя на меня искусительно, вручил синюю тетрадь «Нового Мира» с рассказом Солженицына «Случай на станции Кочетовка». Хороший, надо заметить, рассказ. Сюжет прост: идёт война, наши отступают, немцы наступают. Молодой лейтенант – чистая душа, рвется на фронт, но вынужден исполнять тяготящие его обязанности коменданта на железнодорожной станции. Готов помогать всем и каждому в это трудное время. Но и желание отличиться в борьбе с ненавистным врагом его не оставляет. И тут откуда ни возьмись появляется тюха - немолодой боец, отставший от воинского эшелона, ополченец и актёр в довоенной жизни. Просит помочь догнать свой эшелон. Надо помогать! Завязывается милый, вполне интеллигентный разговор актёра и коменданта-комсомольца. И вдруг… Именно вдруг, лейтенант заподозривает тюху в том, что он не актёр и ополченец, а вовсе немецкий шпион, матёрый враг, только загримированный под тюху. Трагический финал рассказа очевиден.
И понеслась душа в рай! Сначала я ночами драматургничал, писал инсценировку, потом распределил роли. Бравый Валера, только что демобилизованный из С.А., как влитой, вписался в светлоокий образ лейтенанта. Ваня – вполне вписывался в образ тюхи-ополченца, интеллигента, немного не от мира сего, умудрившегося отстать от своей части в прифронтовом районе, милого болтуна, знатока театральной классики, но плохого знатока прифронтовых реалий. Мы самозабвенно репетировали, немало рассуждая о том, что в основе бед российских - болезненная подозрительность, готовность в каждом видеть даже и «Врага Народа». В те, 60-е годы политической ростепели, память народная почала отходить от вечной мерзлоты. Многие, поначалу боязливо, принялись наконец-то размышлять над судьбой близких, сгинувших в годы репресобесия. Тем более, что об этом сказала Сама Партия, единогласно осудившая на своих, конечно же, всемирно-исторических Съездах Культ Личности Сталина и санкционировала вынос его трупа из Мавзолея и срезание золотых пуговиц с мундира генераллисимуса перед тем, как закопать его за мавзолеем..

А экзамен-то - не за горами. Показ на большой сцене не предполагался. Всё должно проходить в Репзале, в ширмах-выгородках, но костюмы обязательны. И потому Валере вполру пришлась командирская гимнастёрка времён РККА. А Ваня обрядился в гимнастёрку же и солдатский ватник.

И тут задул Сиверко!

Поползли извилистые слухи, что с Александром Исаевичем Солженициным не всё гладко. И следом - даже совсем не гладко. Прямо скажем - гадко. Он ещё не враг, но к тому дело идёт. Даже, поговаривали, сам Железный Феликс, торчком возвышающийся на площади имени самого себя, посуровел лицом. Но мы о таком знать не знали, ведать не ведали. Больше всего заботило, что экзамен придётся сдавать полному составу Кафедры Режиссуры и Актёрского Мастерства. А на Кафедре работал некий преподаватель Сценической Речи, отличавшийся безукоризненным, набриолиненным пробором, эталонным произношением, политически безупречный и заледеневший, как Нос-Морковка у Снеговика. Но главное – его жена работала ТАМ! Там – это на Старой Площади Москвы, в Главном Штабе Партии – ЦК КПСС. Кем – не ясно. Может, секретарём-машинисткой. Но имела кремлёвский паёк и была «В КУРСЕ». Что примечательно: все, кто и по сей день работает на Старой Площади – теперь в Администрации Президента, опять-таки, «В КУРСЕ». Заколдованное какое-то место. И люди там тоже колдонутые. А тому, кто не в курсе, что значит быть «В КУРСЕ», надо крепко задуматься над своей жизнью.

И вот настал решительный день. Перед самым началом Тиныч отозвал меня в сторону и, кося, на сей раз, не искусительным, но несколько просительным взглядом, тихохонько посоветовал: «Если спросят, кто тебе велел взять Солженицына, скажи, что сам выбрал». Он был в те поры кандидатом в члены КПСС и готовился к защите диссертации о природе сценического темперамента. Ребятам: Валере и Ване я ничего не сказал. Зачем тревожить! А сам нисколечко не боялся. Я тогда пребывал в той счастливой поре жизни, когда ты ещё не стукался головой о притолоку, проходя через низкий дверной проём. Экзамен закончился. Начался разбор. Про мой отрывок ничего особенного не сказали. Так – по касательной. Будто его и не было. Морковный Нос – отстранённо молчал. Я во все глаза смотрел на любимого педагога и улавливал немалое напряжение, явственно отражаемое на его лице. Похоже, начинало подмораживать.

И правда! Вдруг набрал неимоверную силу главный идеолог партии М. Суслов, чем-то похожий на ворона с деревенского погоста. Ещё вчера он единогласно проголосовал на съезде КПСС за расправу над трупом Вождя. А ныне столь же единогласно шарахнулся и круто поменял свою принципиальную позицию. Автор же рассказа, без пяти минут Лауреат Ленинской премии по литературе, почти повторил судьбу своего героя, этого тюхи-интеллигента. Правда, писателя не расстреляли. Просто вписали во враги и вышвырнули из страны. А там, где он обосновался, его утешили Нобелевской Премией.

Такой выдался случай на станции Кочетовка.

Таким запомнился тот зазимок.

Чуть позже настала настоящая зима…