24 мая - день памяти создателей славянской письменности, святых равноапостольных братьев Кирилла и Мефодия.

За что мы почитаем равноапостольных Кирилла и Мефодия?

Равноапостольные братья настолько едины в своем подвиге, что их имена воспринимаются чуть ли не как двойное имя одной личности. Упоминание об одном из них пробуждает образ другого, даже если знать, что их жизненные пути не были постоянно связаны, скажем так, пространством и обстоятельствами.

Старший, Мефодий, поначалу пошел по стопам отца, начав с военной службы, затем 10 лет являлся высокопоставленным государственным чиновником, после чего принял монашество и некоторое время был настоятелем монастыря. Младший, Константин (прозванный Философом), получив прекрасное образование (учился с будущим императором, а одним из учителей был будущий Патриарх Константинопольский Фотий), от военной карьеры сразу отказался, стал патриаршим библиотекарем, затем преподавателем философии (откуда и прозвище), однако, и в ту пору он отнюдь не был «кабинетным ученым»: участвовал в диспутах с иконоборцами, ездил с дипломатической миссией в Сирию (где успешно вел богословские споры с мусульманами) и к хазарам (диспуты с иудеями и мусульманами), а монашество с именем Кирилл он принял незадолго до смерти. По возрасту братья были далеко не ровесники (разница в 12 лет), да и тесно сотрудничать в деле просвещения славян им пришлось сравнительно недолго (всего-то шесть лет с момента, когда в 863 г. братья отправились по указу императора в Моравию, и до кончины св. Кирилла в начале 869 г.).

Образ их единства в равноапостольном служении прекрасно изобразил сам св. Кирилл, сказав на смертном одре св. Мефодию: «Вот, брат, мы с тобой были как дружная пара волов, возделывающих одну ниву, и вот я падаю на бразде, окончив свой день». Он просил старшего брата «не распрягаться»: не возвращаться к монастырской жизни, но продолжить их общее просветительское дело.

Богослужебные тексты акцентируют наше внимание на созерцательности Мефодия, его особой расположенности к монастырскому укладу, и на интеллектуальности Кирилла. Хотя и младший тянулся к монашеству смолоду, и старший был хорошо образован, эти акценты расставлены очень точно. И символично, что Мефодий, именно будучи по всему своему устроению монахом, продолжает дело Константина Философа, совмещая два служения: архиерейское и просветительское, претерпевая тяжелейшие гонения от собратьев. Его монашество – стержень этого двойного самоотверженного служения Церкви, и напоминание всем нам об аскезе как необходимой основе для духовно-переводческой деятельности.

Что касается гонений, которые выпали и на долю св. Кирилла, но в особенности св. Мефодия, то они были закономерны. И дело было не только в столкновении, как нынче сказали бы, «геополитических интересов». В первую очередь, там столкнулись две пастырские концепции. Немецкое духовенство отстаивало идею, согласно которой в церковной жизни приемлемы только три языка: еврейский, греческий и латинский (на которых была сделана надпись «Иисус Назорей, Царь Иудейский»). А приглашенные правителем Великой Моравии Ростиславом из Византии миссионеры мало того, что занялись переводом Священного Писания и богослужения на доступный народу язык, так еще и азбуку под него разработали.

Рисунок “Кирилл и Мефодий – просветители славян” Сечкарь Сергей, 9 лет, МОБУ СОШ № 6, источник: pravsemia.ru

Если вслушаться в текст службы, посвященной равноапостольным братьям, то может создаться впечатление, что они пришли с миссионерской проповедью в языческую страну, а не в христианскую державу. В том-то и состояла трудность, что со стороны их деятельность смотрелась как вторжение в «чужой монастырь со своим уставом»: Великая Моравия была канонической территорией баварской епархии Пассау. Мало того, что свв. Кирилл и Мефодий со своими учениками явились на чужую территорию, так они еще вносят в уже сложившуюся церковную жизнь чуждые принципы, ибо зачем овцам знать Священное Писание и понимать богослужение? Знать и понимать – дело пастырей, а овцы должны слушаться и повиноваться им…

При таком понимании местным (немецким) духовенством роли паствы в Церкви нет ни малейшего преувеличения в прославлении свв. Кирилла и Мефодия как «напитавших манной богомудрого учения славянские народы, погибавшие от голода слова Божия» (седален по полиелее). Не случайно мы их называем не «крестителями», а «просветителями» славян. Крестить было кому, а вот просвещать, чтобы крещение было во спасение – по-видимому, некому.

Достойно, кстати, внимания, что при всех интригах и гонениях со стороны немецко-моравского клира против святых братьев (первая поездка в Рим окончательно подорвала здоровье Константина, после чего он и скончался), Римские Первосвятители Адриан II и Иоанн VIII не только не возражали против «антиканоничной экстерриториальной экспансии иностранной поместной Церкви» (как, наверное, прокомментировали бы современные политические обозреватели), но еще и поддерживали их просветительскую деятельность, благодаря которой славянские народы получили возможность приобщаться христианской словесной сокровищнице (Папа Адриан II рукоположил св. Мефодия в архиерейский сан и поставил его в архиепископы Моравии и Паннонии, а его преемник Папа Иоанн VIII, когда св. Мефодий, после смерти Ростислава, оказался в заточении, даже запретил немецким епископам совершать Литургию, чтобы добиться его освобождения).

Но вернемся к делу святых равноапостольных братьев. Есть основания считать, что тема просвещения славян была животрепещущей для них задолго до того, как они были направлены в Великую Моравию. Все та же проблема крещения при отсутствии просвещения, о которой особенно много и остро говорится последние пять лет, не менее актуально стояла уже тогда. Как уже было сказано, в Великой Моравии столкнулись тогда не столько геополитические интересы, сколько две пастырские концепции.

Можно сказать еще, что столкнулись и две разные миссионерские концепции. Корнями эта разница уходила в понимание сущности человека и в отношение к нему. Поэтому немецкое окормление вчерашних (а порой вовсе и не вчерашних) язычников отличалось определенной толерантностью к их религиозным пережиткам, тогда как святые Константин и Мефодий проповедовали более строгую версию христианства, более ответственную, а ответственность воспитывается, когда человеку дают возможность услышать слово Божие своими ушами, осмыслить его собственной головой и самостоятельно принять решение: жить ли ему по услышанному/прочитанному?

Строгость, логично проистекающая из уважения к личности; мягкость, естественно следующая из понимания, что человеческое естество болеет и нуждается в милосердной поддержке; нетерпимость к внутреннему раздвоению и чуждым примесям, обусловленная любовью к истине и ненавистью к лжи, лукавству, лицемерию – вот, что характеризует миссионерскую концепцию просветителей славян.

Впрочем, не ошибемся, если скажем, что это – жизненный нерв православной миссионерской концепции.

Столкновение двух вышеупомянутых концепций – не «дела давно минувших дней». К сожалению, это проблема и дня сегодняшнего. В самом деле, одновременно с активизацией «внутренней миссии», с усилиями возродить православную веру, с «хождением в народ» (что нередко сводится к хождению к его «лучшим представителям»), парадоксальным образом активизируется и неизжитое язычество. Иногда оно идентифицируется как истинно народная вера (чем язычество, собственно, и является) в открытой оппозиции к христианству, иногда же – как самое что ни на есть истинное Православие.

Слово «христианство», как правило, предпочитают при этом не произносить, понимая под Православием гремучую смесь церковной обрядности (отнюдь не интересуясь ее происхождением и символическим смысловым богатством), «благочестивого» оккультизма (непостижимым образом совмещающего почитание мощей святых с тем, что эти же святые отвергали всей своей жизнью: с колдовством, насыщенным православной атрибутикой, с магизмом, превращающим почитание святынь в языческий культ и насыщающим быт христианина всевозможными оберегами) и языческого, опять же, по духу национализма, исконно чуждого русской ментальности, для которой кровное единство малозначимо в сравнении с единством по вере.

Самое дикое, что иные современные миссионеры как раз эту «немецкую» (в вышеупомянутом смысле: толерантную к языческим пережиткам и подпитывающую культ нации) версию и поддерживают. Евангелие почитается декларативно, а на деле упраздняется в угоду нецерковному по духу прагматизму. Получается, что мы почитаем память свв. Кирилла и Мефодия каким-то извращенным образом: их, чей, скажем так, миссионерский посыл был обращен к погибающим от голода слова Божия, мы почитаем, ограничиваясь какой-то вежливой приветливостью, но сам посыл, саму заботу их о том, чтобы проповедь Евангелия была услышана людьми, чтобы она была нашими делами засвидетельствована в жизни по заповедям и в покаянии о вольных и невольных соскальзываниях с узкого пути спасения – все то, что составляло содержание и смысл их проповеди мы отодвигаем куда-то на периферию своей жизни, если вовсе не за борт.

«Вот наступают дни, говорит Господь Бог, когда Я пошлю на землю голод, – не голод хлеба, не жажду воды, но жажду слышания слов Господних. И будут ходить от моря до моря и скитаться от севера к востоку, ища слова Господня, и не найдут его» (Ам. 8; 11–12). Мы дорожим церковно-славянским языком – и слава Богу! – но дорожим ли мы смыслом, раскрытию и сообщению которого этот язык служит? Это вопрос не только к тем, кто «активно» участвует в богослужении – священно- и церковнослужителям (в т.ч. певчим), но и к тем, кто «выслушивает», «выстаивает» или «отстаивает службу».

Пресловутая «непонятность» церковно-славянского языка как богослужебная проблема существует, хотя и не исключительно, все же во многом благодаря недобросовестности клира и клироса. Осмысленность чтения и пения и внятность (которая зачастую – результат не столько хорошей дикции, сколько все того же вдумчивого осмысления текста) – вот достойная форма почитания равноапостольных братьев.

фото: armih.ru

Проповедь по содержанию богослужебного чтения Апостола и Евангелия, раскрывающая смысл только что озвученного текста – тоже их почитание.

Переводческая деятельность, преисполненная благоговейной осторожности – смиренное сослужение им. Всякое усердие, в том, чтобы донести слово Божие до жаждущих его, чтобы оно было ими не только услышано, а понято, усвоено и принесло сторичный плод – это почитание равноапостольного жизненного подвига свв. Кирилла и Мефодия. Об этом и напоминают нам слова, посвященного им богослужения.

ПРОТОИЕРЕЙ ИГОРЬ ПРЕКУП 24 мая 2014 г.