Болезни интеллигенции. Владимир Крупин

От автора. Эта моя работа 1995-го года не была замечена. Что делать, я и не обольщаюсь тем, что она могла бы остановить наступление пошлости и разврата на русский театр, кощунства воинствующего безбожия. А теперь уже и был и «Тангейзер», и Серебренников, и Райкин, и новый скандал во МХАТе на Тверском бульваре. А ведь все сдвиги в сторону падения начинаются с экспериментов. И ими оправдываются. Что же, нельзя заниматься поисками? Пожалуйста. Но где вы ищете, в каких помойках, в каких публичных домах?

КТО АВТОР «ХОВАНЩИНЫ»?

Что такое Большой театр в русской культурной жизни, не надо объяснять. Осанна! Солдатом пришел я под его сверкающие своды, и какую, распирающую грудь, радость ощущал за родину, глядя, сколько тут навалило иностранцев и как все они потрясены и поражены. В студентах мы всё тут пересмотрели и переслушали (да, да, всё: всё было доступно, пусть с высочайшей галерки, но всего за сорок копеек слушал «Царскую невесту», а поднатужившись водили и девушек в ложу бельэтажа на «Щелкунчика». А «Сусанин», а «Лебединое озеро», а «Каменный гость»!) Позднее судьба свела с великим моим земляком Александром Ведерниковым, спасибо ему за контрамарки! Но это шутка, а, главное, спасибо ему за образы Годунова, Сусанина, а, особенно, Досифея.

Большой театр сильно лихорадило последнее время. Соp из его избы непрерывно и злорадно выносился на голубые раскрашенные экраны. Конечно, мы переживали, что будет о Большим? И вот — дыхание переменилось к лучшему — новая постановка. «Хованщина»! Задолго до неё её уже превозносили, но демжуров можно было понять — сам Растропович дирижирует. А он не кто-то, а Растропович, уже и демократическая революция с его лицом была, уже он вооружался автоматом и вставал на защиту Белого дома, как, угодливо подражая Америке, назвали Верховный совет, как же такого не хвалить?

Вместе с тем, надо сразу сказать, что претензии мои по постановке, скорее, не к маэстро, а к постановщику Б.Покровскому и к художнику, фамилию не запомнил.

Итак. Мы в зале. Перед занавесом торчит секира, давая понять, что в России всё очень серьёзно. За занавесом ещё серьёзнее — во всю громаднейшую сцену высится какое-то идолище, даже не языческое, адское: голова козлиная, пониже голова вроде собачья. На заднике исковерканные купола, на просвет возникает католический крест, сама сцена в чёрных и серых тонах. Торчат какие-то то ли брёвна, то ли (вид изнутри) акульи челюсти. По сцене водят на верёвке людей. Периодически проносят то ли спящую, то ли убитую, то ли пьяную женщину, с голыми ногами и распущенными красивыми волосами. Костюмы все решены в реалистической манере, что очень не сообразуется с решением условных декораций. Где-то к концу первого действия на заднике прорезается образ головы вождя пролетариата.

Пересказывать ли содержание оперы? Не надо: кто знает и так знает, кто не знает, легко узнать. Переломное время в России, столкновение старого с новым, ясно, что именно это время постановщики проецируют на наше. И Покровский в телеинтервью говорит, что нация должна узнать о себе правду, как он выразился, без преувеличенного мнения о себе, нация больная. Кто слышал, подтвердит.

Обращаясь к истории оперы, вспомним, что была её редакция Римского-Корсакова, была редакция Шостаковича. Постановщики взяли последнюю. Критики спорили: на чьей стороне Мусоргский — на стороне уходящей России (Хованский, Досифей) или на стороне новой (Пётр, Голицын, другие)? Но, кажется, ни то, ни то. Опера предупреждала Россию в 19-м веке от вмешательства в её дела иностранщины. Одежды под запад, образ мыслей под запад — это калечило русскую жизнь и русское сознание. То, что губило Россию, то что губит сейчас. Почему это все телеканалы, все газеты, радио голосят о величии постановки и не видят (не хотят?) видеть главного — старая партия не против царя, против его обезьянничанья. Разве не видят прихода пастора с просьбами-требованиями открывать их храмы в православной России? Им кажется — почва подготовлена, царь онемечен, оголланден, офранцужен, уже и бороду сбрил, уже и у других бреет, уже курить приказывает, уже пить кофе заставляет, уже дочерей и жён велит вывозить в свет с голыми плечами — вот ведь какие значительные успехи в перевоспитании России у запада. Уже царю внушают, что не очень-то передово носить звание царя — император то ли дело. А пока наушничают царю, что стрельцы не враги новых, развратных порядков, а его личные и им надо делать секир-башка.

Проецируем на сегодня. Как это обветшалая Россия собирается стать сильной, этого нельзя допустить, надо её разоружить, надо её в мировой порядок привести, надо её разукрупнить, раскрестьянить, разроссиянить, тогда и будет всё о,кей.

Спорить же, что более впечатляет — огонь над избой старообрядцев или приход бывших русских, теперь новых (они уже рейтары в европейских камзолах) — бесполезно. Глухое к России сердце будет спорить о партиях и голосах исполнителей, сердце, Россию любящее, глубоко уязвлено показом русской жизни. Показ этот строго выдержан в стиле милом западу — Россия пьяная, нищая, злая. Бедный Соткилава бредёт с непонятной формы крестом, и ещё (мало креста?) на шее болтается виселица. Пьяные и спящие разбросаны в различных телоположениях по просторам сцены, изуродованы, испохаблены изображения икон, Досифей в ямщицком армяке и лыжной шапочке то ли благословляет Марфу, то ли мух от неё отгоняет…

Если уж не написали ни композитор, ни редакторы оперы, что на сцене рубят головы, то хоть кукле да отрубают. А уж игр с топорами не счесть. И машут ими и балалайки из них изображают. Всё это продолжение убогой западной мысли о России как о сочетаемости иконы и топора. Им хочется видеть Россию — ниже себя, грязнее, необразованнее. Это всегдашний спор, когда-то возбуждавший умы славянофилов и западников, напрасно длить. Собаки лают — караван идёт. Россия, как бы её не разоружали, всегда была и будет сверхдержавой по культуре. Почему? Потому что русская культура в основе своей православна, она — мостик меж земной жизнью и вечностью, она — не обслуга сытых, от созданий русской культуры не эстетическое удовольствие получают, а одушевленное желание спасать душу и совесть. На западе же давно всякие премьеры есть средство побыть в свете и устроить свои дела. Показать, на худой конец, свои достатки и бриллианты. Повели меня в русскую оперу за границей. Билет, шепчет переводчик, стоит состояние. Моё-то уж в любом случае. Но тот же переводчик и объяснил, что это престижно, что вот какой-нибудь бизнесмен пойдёт к какому-нибудь политику и напомнит, что они толклись на одном коктейле по поводу премьеры русской оперы, и политик, конечно, своему-то по общей тусовке дела поможет устроить. Вот и вся цель искусства для запада.

Эта зараза ползёт и к нам. На «Хованщину» вывалил весь бомонд политической и всякой элиты. Но до чего ж смешно, как вся президентская рать, все демодеятели пошли изъявлять свой восторг маэстро и прикладываться к руке его недавно венценосной певицы-супруги. Почему недавно? А недавно она сыграла сексуально озабоченную императрицу, поэтому. О, тогда демжуры таким же согласным хором голосили о великом событии во МХАТе. И так же покорно, так же дружно, как и политики, пошли кричать о величии постановки телевизионщики и газетчики. Но неужели они так уж прямо убеждены в великом событии в Большом. Думаю, не все. Тогда почему возвеличивают посредственную, антиправославную работу? А обязаны, поэтому. Никуда не денутся из этой обязаловки. Вставлены в структуру, часть механизма, винтики в машине демократии.

Вот склоняется почтительно глава президентской администрации. Образованный, несомненно бывавший и в театрах и слышавший и видевший постановки классики прежних лет. Неужели (всё познаётся в сравнении) хотя бы мысленно не сопоставил прежние работы Большого с этой? Может, и сопоставил. Но хвалить надо. Куда денешься, не ты правишь страной, а вот эти.

КСТАТИ О ТВОРЦАХ

Понятие художественного творчества родилось от гордыни человека. Разве можно смертному творить? Один Господь — Творец. Но вот, хочется же подражать — стали «творить». Явилось понятие образа как средство наибольшего влияния на восприятие. Но что есть образ, например, в литературе? Это комбинация черт характера, словечек, поступков, виденного автором в своей или чужой жизни.

Творчество вроде бы оттягивало от ужасов жизни, быта, но показывало еще большие ужасы. И вроде бы успокаивало, настраивало и звало, но куда? Оно воспевало любовь невозможную, которую хотелось испытать и это томление по любви «сотворенной» в книге и на сцене калечило простоту жизненной любви. Творчество не может без преувеличения — оно на контрастах, на столкновениях. Какой театр без трупов и яда? Не отрави Арбенин Нину, не задуши Отелло Дездемону — где бы и зрителей взять.

Творить грешно. Но даётся же для чего-то дар умения писать, рисовать, петь. И топором можно убить и дом построить. Данные способности владеть пером и кистью должны быть использованы на строение, а не на убийство. Строить — приводить к единству троичности. Работать на воцерковление людей — вот в чем спасение и оправдание пишущего, рисующего, снимающего, поющего. Иначе беда.

В творчестве много эгоизма, самости. "Я написал”, "я снял", "я создал", "я изобразил". А что бы мы написали, сняли, когда б не получили на то от Творца позволение. Другие же не хуже нас, лучше во сто раз, и не пишут, не снимают. Не женятся по десять раз, не изображают на сцене, в книгах, в фильмах сюжетов, которые оправдывают их собственный "творческий" разврат.

Так значит, не писать, не рисовать, не снимать? Почему? И писать и все делать, к чему тянет, но что писать, о чем писать, что доказывать, в этом все дело.

Паки и паки надо "творцам" вспоминать Иоанна Кронштадтского, рассказавшего о писателе и разбойнике в аду. Разбойник прощен, а писатель нет. Почему? Потому, что его труды продолжают развращать людей и вводить в заблуждения.

О, как легко погибнуть пишущему.

И погибнуть ему помогает власть. Давно ли Ельцин объявил Бродского крупнейшим поэтом двадцатого века. Вот те раз! Да разве когда в литературе места раздавались президентами? Нет, это дело только народное. Скoлькo ни надрываются демократы, каких только триумфально-букеровских наград ни сочиняют, а не идет дело. В каком смысле не идет? В том, что не становятся их лауреаты всенародно любимыми. Пока вроде о них говорят, пока они около властей и денежных мафиози вертятся на экране, вроде известны, а перестали упоминать — их как и не было.

Всё решает народная память. Тот же президент, как же ему не сообщили, что кроме Бродского в 20-м веке были и десятки других. Заметим, что и Бродский, и Пастернак — тоже поэты, но поэты для своего круга, использующие жизнь как предмет для филологии, а Есенин, Заболоцкий, Исаковский, Твардовский, Рубцов — это поэты народные, живущие и в жизни и в поэзии. И по силе таланта и по мере выражения народной души. Тут уж любого читателя хоть золотом осыпьте, а как читали их, и будут читать. И песни на их слова, как пели, так и будут петь. Как любили их, так и будут любить. По крайней мере, пока жива Россия, жив русский язык.

ГЛАВНАЯ БОЛЕЗНЬ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ - БОЛТОВНЯ

Леонтьев или Тихомиров, кто-то из них сказал, что все мы, русская интеллигенция, обросли словами. Добавлю: как звери шерстью. Вот что врагам России радостно — болтовня русской интеллигенции. Военная интеллигенция болтает, болтает и стреляется. Гражданская болтает, болтает и спивается. Научная болтает, болтает и продаётся. Так называемая патриотическая болтает, болтает и начинает бредить. То искать град Китеж, изыскивая, что Китай-город это и есть искомый град. То паломничает на Светлояр и Беловодье. То шаманские камлания на литературных местах вроде Михайловского, Тархан, Бикета и объявления поэтов новыми святыми. Жизнь гробится на идеи, которые просто воздух. Пар. Игра воображения. Поиски! Зараза эта сильна и на западе. Святой Грааль где? В твердыне Монсальват. А Монсальват где?

А эти накаркивания конца света? Я уж приноровился, спрашиваю: «Так когда, говорите, конец света? Девятнадцатого? Хорошо, зайдите двадцатого, тогда разберемся».

Да уж, эта эсхатология так может заморочить, что руки могут опуститься — всё равно конец света, чего надрываться. Это как песня из шестидесятых: «Нажимай на все педали, всё равно война». Рвётся антихрист в Россию, а когда не рвался? Бояться ничего не надо, накаркивать ничего не надо. Жить. Жить и всё. Сапоги шить, как сказал Антоний Великий сапожнику на вопрос о том, что же делать, ведь всё равно конец света. «Ты сапоги шьёшь? Ну и шей. Мы в твоих сапогах будем огненные реки переходить». Так что, зная, кто виноват, мы знаем, что делать — сапоги шить.

1995