Иван Александрович Родионов. "ДЕТИ ДЬЯВОЛА" (роман). "Вечер третий".

Опубликовано 10.10.2018
Иван Александрович Родионов. "ДЕТИ ДЬЯВОЛА" (роман). "Вечер третий".

ВЕЧЕР ТРЕТИЙ

VI

И в этот последний вечер беседа продолжалась в той же обстановке и в одинаковые с предшествующими днями часы.

– Да… О чем я еще должен сказать? – начал мэтр. – Да… докончу о нашей политической ситуации данного момента. Вы понимаете, г. Липман, что когда два таких могущественнейших жизненных фактора, как капиталы и мировая пресса со всеми бесчисленными разрушительными политическими партиями у нас в руках, то третий фактор – правительства народов в силу тех обстоятельств, которые в предыдущих беседах схематически я осветил перед вами, волей-неволей наши покорные рабы. Попробуй-ка кто-нибудь из них пойти против нас, наперекор нашим интересам? Тот должен распроститься и с призрачной властью, и со своим видным положением, а, особенно, упорные в своем непослушании и со своим имуществом, и с добрым именем. А если и все это такого господина не образумит, то может преждевременно и вдруг исчезнуть с земной поверхности. Такова наша всепобеждающая сила! Кто сокрушил троны царей, королей и императоров? Мы. Нашей энергичной и умелой пропагандой, нашими целесообразными действиями мы в глазах гоев дискредитировали, уронили, свалили в яму и закопали монархический принцип. Между тем, с глаза на глаз мы должны сознаться, что, при всех недочетах монархической власти, она одна была благотворна и спасительна для гоев и на протяжении многих и многих веков неодолимым препятствием для достижения наших целей. Мировая война, в числе множества других великих плюсов, принесла нам еще подарки ценности неизмеримой: она ниспровергла три самых могущественнейших императорских трона и четвертый султанский. Остальные нашими же усилиями совершенно обезличены, сведены на нет, и если еще маячат на этом свете, то как бледные призраки прошлого или как непохороненные еще мертвецы. И с этими нам не предстоит больших хлопот: в свои времена и сроки они падут один за другим…

И вдруг неожиданно, как в первый день беседы, послышались странные звуки, точно в курятнике раскудахтались куры: то мэтр, отвалившись на спинку кресла, схватившись руками за живот, смеялся заразительно, до слез.

Липман взглянул на него с недоумением.

– Слушьте… слушьте, Липман… слушьте… – с перерывами, спеша и с захлебыванием говорил он. – В какое положение… положение… поставили… мы… мы… отставных монархов и… и претендентов там… на различные престолы… Я… я… до страсти люблю читать в газетах о… обо всяких таких собраниях высоких особ… и… и… до колик в моем животе смеюсь… смеюсь… Читаешь эти… строчки… строчки о том, как на свадьбах или… или на похоронах там… какого-нибудь там бывшего короля или… или принца присутствовали… присутствовали король такой-то… -Дикис указательным пальцем правой руки загнул на своей левой один палец, – королева такая-то… – он загнул второй палец, – претендент на давно уже не существующий престол такой-то… – И продолжая смеяться и загибать пальцы, мэтр перечислял: – принц и принцесса такие-то… И все, Липман, с титулами… с полными титулами… Мы уже дали распоряжение по всей нашей прессе, чтобы такие события печатались с подробностями… Оно, знаете, и импозантно, и почтительно, и тонкая насмешке… И вот… один из таких высоких гостей был одет в безукоризненный фрак… непременно в безукоризненный… И на нем такие-то ленты, банты, звезды… другой в таком-то мундире и с такими-то и такими-то орденами, аксельбантами и еще я там не знаю, что король такой-то и шел в церемонии под руку с королевой или там с принцессой такой-то… И была она одета в такое-то платье и в такие-то меха… А принцессы такие-то и такие-то в других платьях… и в других мехах… На такой-то были такие-то и такие-то фамильные парюры и с брильянтами, и с рубинами, и с сапфирами и т.п. и т.п. О-ой… Мне вредно смеяться, Липман, а… а… я не могу… О-ой… колики в моем животе…

– Что же прикажете им делать, мэтр? Пусть от скуки хоть чем-нибудь забавляются…, – с усмешкой вставил Липман.

– А я разве возражаю или препятствую, Липман?! Мэтр понемногу оправился от смеха, а через минуту лицо его приняло чрезвычайно серьезное, даже озабоченное выражение.

– Впрочем, Липман, нам ещё рано торжествовать, рано смеяться. Впереди ещё так много важной и ответственной работы. Пока сила Предвечного и Его распятого Сына ещё ощущается на земле, мы не должны и не можем почивать на лаврах. Нам предстоит стереть Их имена не только из сердец, но и из памяти гоев. А до этого ещё далеко, ох, как далеко! Но когда мы этого достигнем, о, тогда мы повеселимся и посмеемся всласть. Впрочем… – со смиренным добродушием и со вздохом заметил он, – этого-то нам с вами не дождаться. Повеселимся не мы, а наши потомки. На нашем длинном, победоносном пути мы срушили уже много крепких преград и тормозов. Но остался ещё один, серьезный… очень серьезный, Липман…

– Какой, мэтр?

– Попы! – с особо подчеркнутой значительностью заявил Дикис. – Вообще, христианское священство. С ним надо покончить… непременно…

– Я не вполне постигаю, мэтр, какими способами и методами вы хотите достигнуть уничтожения среди человечества имен Бога и Христа и… – на мгновение Липман запнулся, – и для меня не совсем ясно и… даже совсем темно и непонятно, для чего это нужно? Мне кажется, что вся цель Израиля исчерпывается в достижении диктаторства над всеми народами. Но раз эта цель будет достигнута, раз народы преклонят свои колени перед Израилем и власть наша утвердится незыблемо, то не все ли нам равно, в кого они будут веровать, кому молиться и чему это помешает?

Мэтр во весь рот саркастически осклабился.

– Э-э… В вас, Липман, все ещё властно заявляет о себе русская интеллигентская закваска, и смотришь, нет-нет и отрыгнется. Гуманизм, либерализм, равенство, терпимость, свобода совести и веры, прогресс, конституция и севрюжина с хреном и черт в ступе и т.д. и т.д. Э-э-э…

– А как же иначе, мэтр? На этих китах вся культурная жизнь мира стоит…

Дикис насмешливо хмыкнул.

– Как вы до сего времени не понимаете, Липман, что все это были переходные ступеньки одной высокой-высокой лестницы. Только. Ну, а раз вы достигли по ней уже предельной вершины, то, что делают с лестницей?

– Как когда… обычно убирают ее…

– А вам надо сбросить ее, т.е. со всем этим ненужным уже хламом разом покончить и покончить навсегда, попросту вышвырнуть его из вашего умственного обихода, забыть о нем, точно его не существовало, иначе с таким неудобоносимым и тяжелым мертвым грузом вы не годитесь для той работы и для той высокой роли, какая выпала на вашу долю по вашему счастливому жребию. Повторяю и утверждаю, что сейчас нам больше всего мешает и тормозит завершение нашего дела христианское священство. И чего бы это ни стоило, во чтобы это ни стало, нам надо раздавить его и чем скорее, тем для нас лучше. С мусульманами, буддистами, ламаистами, конфуцианцами и прочая и прочая мы и не намерены считаться. Это аморфные, некультурные массы, неподвижные залежи человечества, которые нам ничуть не страшны. Нам необходимо не только опрокинуть, но и стереть с лица земли алтари и престолы. С великим восточным православием нами покончено. В ближайшие два-три десятилетия мы ликвидируем и остатки его. Мы их растопчем, смешав кровь их с прахом. Что нам было важно? Важно переломить хребет основной силе православия, главному столпу его. И мы в этом преуспели. Задача выполнена блестяще. Остальные православные церкви: сербская, греческая, болгарская, румынская и всякие восточные вселенские – мелкие сошки, с которыми мы расправимся на самый последок, после того, как будет сыгран заключительный акт европейской драмы. Автоматически они попадут под наш сокрушительный пресс. С протестантством возиться много не придется. То не есть религия и в политическом смысле равна нулю. В чем заключаются наши главные шансы и преимущества перед римским первосвященником? Во-первых, мы несравненно богаче его, во-вторых, мы так же, как и в России, через нашу прессу купили и воспитали в нашем духе легионы пишущей братии, через нее произвели сумбур в умах и морально разложили все культурные народы и увлекли в социализм низы, а интеллигенцию и даже часть священства в наши масонские ложи. Так же, как и в России, в европейской и американской прессе, на сценах, в кино, на художественных выставках, мы заставили писать, изображать, представлять и выставлять на всеобщее обозрение такие бесстыдные, соблазнительные, а подчас и кощунственные сцены, от которых у не совсем благочестивых предков современного человечества, я думаю, кости переворачиваются в гробах. Интеллигентная и полуинтеллигентная публика, читающая печатное бесстыдство, посещающая постановки столь же "высоконравственных" пьес в театрах и кино, выставки картин с демонстрацией во всевозможных позах женского оголения, мало-помалу прониклась смердяковским "все дозволено" и совершенно деморализировалась. Она уже почти не различает разницы между добром и злом, между моральным и безнравственным. Грани стерлись. Ещё немножечко и от них не останется и следа. Стыд пропал, совесть умолкла. Там же, где нет стыда и совесть как бы в бегах обретается, т.е. не заявляет о себе, Бог отсутствует. Он уступает место дьяволу. Христианские народы в лице своих верхних и средних слоев стали обезверенными, в лучших случаях индифферентными к религии и морали. Их религией и смыслом жизни явились обладание благами земными и погоня за наслаждениями. Остальное понятно: где пропала мораль, там гибнет семья, хворает общество. А при больном населении хиреет и разлагается государство. Но… как в древности во Израиле, так и теперь среди гоевских народов, даже в их развращенных интеллигентных слоях, приходится считаться с наследственными верованиями, привычками и навыками. Папа и его духовенство, почти утратившие свой прежний, высокий престиж в культурных классах, все-таки кое-что в их глазах ещё значат, в гуще же невежественных народных масс, инстинктивно и атавистически верующих в Предвечного и Его Сына, их обаяние и влияние чрезвычайно велико. Мы пока вынуждены довольствоваться небольшими ударами и только иногда удавалось нам наносить ему чувствительные удары, как, например, разгром католических конгрегаций во Франции во времена правительств Вальдек-Руссо и Комба. Это были наши верные слуги – масоны. Лобовые атаки на папский престол при настоящих обстоятельствах были бы просто безрассудны и ничего, кроме большого вреда, не принесли бы нашему делу. Тут надо действовать хитрее, изнутри! И мы усиленно, всеми способами разлагая христианские массы, т.е. ослабляя престиж папы изнутри, обходим его с флангов и с тыла, бьем по гоевским правительствам.

Дикис, разволновавшийся от своих собственных слов, шумно сопя, замолчал, видимо, о чем-то раздумывая. Его ученик воспользовался этим перерывом и задал ему один вопрос.

– Из предыдущих ваших поучений, мэтр, поучений значения чрезвычайного и по важности своей ни с чем тем, что я до сего времени знал, несравнимого, для меня многое, прежде непонятное и гадательное, стало определенный и ясным. Но, извиняюсь, мэтр, я все-таки ещё во всей исчерпывающей полноте и в конкретных формах не могу представить себе дальнейший ход мировых событий, который приведет Израиль к владычеству над человечеством…

– Т.е., короче говоря, вам хочется поскорее познакомиться с планом наших дальнейших действий?

– Именно, мэтр.

– Извольте. Мы как раз подошли к этому почти вплотную. Из предыдущих наших бесед вы могли уже убедиться, что все главнейшие нити мировой политики в наших руках. Согласно потребности и строго согласуясь с обстоятельствами, мы дергаем их, знаете, как забавляющиеся дети дергают веревочки у картонных солдатиков, заставляя их разбрасывать в стороны руки, дрыгать ногами, шевелить головой и ушами, поводить глазами и высовывать языки. В настоящее время, пользуясь повсеместной дезорганизацией и разрухой, наступивших как следствие Великой войны и революций, мы закрепляем за собой захваченные позиции и бесшумно завоевываем новые. Одна из первых наших задач – затемнить перед ошалевшим от бед и напастей человечеством русский вопрос и этим маневром на возможно больший срок развязать руки для операций наших агентов в Совдепии…

– Значит, III -ий интернационал…

– III -ий интернационал, как и все прочие интернационалы, партия не самостоятельная, а через наших тайных агентов всецело работает только на нас, в качестве одного из наших бесчисленных филиалов. В финансовом отношении он в полной зависимости от головки нашего правительства. Достаточно ему на один только момент выйти из повиновения, как тотчас же по всему мировому фронту ему закрываются все кредиты, и он садится на мель. В этом наша неограниченная и нерушимая власть над ним. Такие мулы, как Ленин-Ульянов, Троцкий-Бронштейн, Зиновьев-Апфельбаум и все прочие советские главари – масоны невысоких степей, все такие же непоколебимые атеисты, как и вы, Липман, – с насмешкой продолжал Дикис, – и при этом твердо убеждены, что они – самодовлеющие сатрапы, "увенчание" коммунистической пирамиды, что в России только они одни -неограниченные диктаторы, творящие только свою волю и никого выше себя не признающие. – Мэтр усмехнулся. – Ну, отчего же людям и не почваниться?! Не велика беда! Тем более, что заслуги их, действительно, велики. Наоборот, мы такое чванство поощряем и в наши расчеты ни в малейшей мере не входит выводить этих самообольщенных слепцов из их приятного заблуждения. Такова наша тактика. Мы играем на человеческой психике, как иной артист на своем фортепьяно. В человеческой натуре имеется одно прирожденное свойство: люди в тех только случаях работают с максимальной производительностью и тогда только в высшей мере проявляют свои способности и таланты, когда работают на себя и для себя. Но мы держим этих самовлюбленных и "самодовлеющих" господ на их высоких "постах" ровно только до тех пор, пока они производят полезную для нас работу. Как только кто-либо из них дает сбой, т.е. выпрыгивает из пределов нашей программы, мы немедленно и беспощадно вышвыриваем такого зарвавшегося голубчика за дверь и ставим на его место другого из "наших". Однако, не думайте, Липман, что правило это нерушимое. Нет. Мы в интересах нашего дела не редко от него отступаем. Даже на очень ответственные места мы допускаем гоев, но только особенно испытанных. Например, глупый и мстительный поляк Дзержинский по кровожадности стоит целого стада гиен. Это не человек, а вампир. Где же нам найти лучшего палача?! Не палач, а мечта. Пальчики оближешь. И пусть себе проявляет свои таланты, при заведовании всероссийской мясорубкой. И вообще, на такие слишком броские посты во избежание излишне-яркой наглядности мы предпочитаем ставить не евреев. От этого наше дело не только не страдает, а наоборот, значительно выигрывает. За то сейчас в советах наберется свыше 90 % "наших", занимающих высшие государственные места. Некоторые комиссариаты, как, например, юстиции и военный, в своем составе не имеют ни одного русского и на все 100 % заполнены евреями. Комиссариат финансов на 92 % наш и во всех остальных комиссариатах процент евреев колеблется между 92 и 95-тью. Но, кроме того, вся Россия вдоль и поперек пронизана комиссарами и комиссарчиками всех степеней сплошь из "наших". При такой ситуации кто же в Совдепии хозяин? Чья там власть? На этот вопрос не может быть двух ответов. Мы же эту истину с негодованием отрицаем, называя ее гнусной ложью и злонамеренной клеветой на наше безобидное и несчастное племя. Мы вынуждены до поры до времени истинное положение вещей в Совдепии всячески затушевывать, чего мы при посредстве нашей всемирной прессы и достигли. Разве не так?

– Несомненно, так. Конечно, иностранцы истины не знают, ну, а русские-то беженцы знают…

– Ну и что ж с того? Кто этим презренным и голодным нищим поверит? А главное, где же они будут "обличать" нас? Не наши же печатные органы откроют для их разоблачений свои столбцы. В Белградском "Новом Времени" [1], которое умирает от худосочия и, мы добьемся, что оно таки подохнет. У нас с ним длинные счета еще по России с мирных времен. А никаких обид мы не забываем. Или в берлинском "Двуглавом Орле" Маркова II -го ли, может быть, в мюнхенском "Луче Света" Винберга? Пхе! Но вы также хорошо знаете, как и я, что еще там, в России, в царские времена, наша "прогрессивная" пресса настолько артистически "разрисовала" этих погромщиков-черносотенцев, что по крайней мере, девять десятых беженской массы если не с отвращением, то с недоверчивым предубеждением относится и ко всей их монархической партии, и особенно к их оплеванным нами именам. Ведь они в наших слюнях плавают. Их имена одиозны. Кто их писания читает? Кто им верит? Одни свои же полегоньку вымирающие старички. Но какой же от них прок? "Всякому овощу свое время". А для них оно прошло. Мы же чихать на них хотели. Люди средних лет и беженская молодежь с ними не считаются. Подавляющее большинство беженской массы в погоне за куском хлеба совершенно равнодушно к судьбам своей Родины. К тому же что из себя представляет наша беженская масса? Ведь это чуть ли не сплошь либеральствующие, республиканствующие, конституционалисты, демократы, т.е. не националисты русские, какими бы они быть должны, а все вскормленные и обработаны нашей прессой, ее духовные питомцы. Ещё до Великой войны, там, в России, мы нашими "прогрессивными" идеями так густо и плотно "засидели" их и без того тускленькие мозги, как вон по летам в заброшенных помещениях мухи засиживают пыльные окна. Через них не рассмотришь, что за стеной делается. – Мэтр ухмыльнулся. – Ведь и до сего времени они спят и во сне видят либо республику, либо хоть конституцию. Ведь это та самая наша слепая шпана, которая всю жизнь ходила на наших помочах. И если сама персонально не творила в собственном отечестве революции, то уж, наверное, мечтала о ней, как о сладком запретном яблочке и сознательно, а чаще безотчетно, по своей непролазной, как дремучий лес, глупости подготовляла ей почву. В прошлом они являлись нашими незаметными, но верными сотрудниками, в настоящем и будущем они тот тяжеловесный балласт, который погрузит на дно утлый челнок живого эмигрантского экипажа, который мог бы нанести нам не мало вреда. Вы подумаете, Липман, что невиданный по бедствию и размерам от начала времен разгром их несчастной Родины хоть сколько-нибудь отрезвил и образумил их? К нашему большому счастью, ничуть. Про них можно сказать, что "они ничему не научились и ничего не забыли". Как бессмысленный вол, годами привыкший ходить по одной борозде, ни за что не хочет свернуть в сторону, так и они гуртом прут по проторенной для них стезе. Приглядитесь, что они читают и откуда поучаются.

– Зачем же мне приглядываться, мэтр? Это моя специальность. На том стою…

– Ну и что же? Липман осклабился.

– Что же? Читают исключительно одни наши зарубежные, "прогрессивные" газеты, издающиеся нами, евреями.

– Этим все сказано. И тогда мы с вами, Липман, можем спать спокойно. Эти люди самостоятельно мыслить не могут. Нет. Они и на свое-то несчастие, на разгром и на потерю Родины смотрят через те очки, которые ежедневно втирает им наша зарубежная пресса. Кто же ещё остается из наших обличителей? Не корифеи же от литературы?

Липман прыснул от смеха.

– Ну, вот этого еще не доставало! Никогда никто из них и пикнуть не посмеет…

– Я тоже так думаю. Еще бы! Да разве они, эти самовлюбленные заячьи души, решатся на обличение своих благодетелей и хозяев? Они кругом обязаны нам. В России мы дали им славу, платили им жирные гонорары, носили их на наших руках, нянчились с ними, как с избалованными, капризными детьми, купали их во всяческом благополучии. А здесь? Мы великодушны и благородны, – с насмешкой презрения продолжал Дикис. – Мы своих верных, заслуженных рабов не забываем и в тяжелые для них времена спешим им на помощь. Без нас в беженстве они все с голоду подохли бы. А мы их всех попристроили, правда, не на жирные российские гонорары, а на "чечевичную похлебку". Но по сравнению с рядовой беженской массой они живут крезами, получают себе хорошие денежки в виде единовременных и регулярных пособий от различных славянских демократических правительств и разных обществ. Кто все это для них устроил? Мы, благодаря нашему неограниченному влиянию и связям во всем демократическом мире. И мы же изо всех сил рекламируем их произведения в нашей всесветной печати. И это дает им и деньги, и славу. Небось, неугодные нам писатели такими прерогативами не пользуются, будь они по дарованию хоть Шекспиры и Гомеры. Это ли еще не забота о наших корифеях с нашей стороны?!

Взглянув друг на друга, как могут переглядываться два понимающие один другого мошенники, оба одновременно расхохотались.

– Теперь попробуй кто-нибудь из них возвысить против нас свой голос. О большевиках пиши, что хочешь, клейми их, сколько твоей душе угодно. Мы позволяем. Но нас не тронь. Наши действия не подлежат суду гоевской толпы. Знаете, о нас "не сметь свое суждение иметь". Мы уже добились таких привилегий среди всего человечества и ими не поступимся. А хочешь обличать, тогда простись и со славой, и с почетным именем, и с "похлебкой", за которую продал нам свое отечество, выбрасывайся со всеми твоими бебехами на мостовую, а если не угомонишься, то почитай дни жизни твоей значительно сокращенными. Тут не до шуток… Затрагиваются интересы планетарного масштаба и угроза великому делу через непослушание продавшегося раба должна караться жестоко и беспощадно.

– Это они все знают… И с этой стороны никаких неприятных эксцессов быть не может…

– Еще бы! Полагаю. Вопрос исчерпан. Мы слишком много зря потратили на него времени. Теперь вот что… Когда мы закрепим власть советов в России, то оттуда, с этого нашего колоссального плацдарма, мы будем уже грозить всему миру и там ковать ему "свободу", нашу еврейскую "свободу". В этом направлении и к данному времени сделано уже много, но остается сделать ещё больше. Нашей интенсивной, упорной и умелой работой за многие годы, предшествовавшие Великой войне, мы сумели в таких ярких красках и тонах размалевать Россию, ее самодержавный режим, ее грубый, темный народ, что культурное человечество не иначе, как без крайнего омерзения и презрения не могло относиться к этой стране. И когда разразилась революция и стали зверствовать большевики, все народы облегченно вздохнули и никто из бывших союзников царской России, которым на войне, надо быть справедливыми, она оказала колоссальные и неисчислимые услуги, не захотел помогать белой армии и когда она, истекающая кровью, несколько раз уже была близка к осуществлению своей заветной цели, каждый раз ее бывшие "верные" соратники или не оказывали ей последней, иногда пустячной, помощи или обманывали и предавали ее или даже вооруженной рукой поворачивали ее вспять. А тайные рычаги такой политики победоносной Европы кто держал тогда в своих руках? Мы, евреи.

VII

– В данное время главное наше внимание обращено на красную армию. Сейчас она – палка о двух концах. Если не быть достаточно благоразумными и осторожными, то советы в один далеко не прекрасный день могут и сесть на красные штыки. Следовательно, прежде, чем пустить эту опасную машину в большое дело, придется перебрать все ее части и произвести ей капитальный ремонт. Ее надо совершенно перевоспитать и переменить весь ее состав. Для этого необходимо удалить из армии всех царских офицеров от самых высших и до низших и заменить их "нашими". Чистка настолько должна быть радикальна, чтобы в армии и следов царского духа не осталось. Конечно, мы даром времени не теряем и попутно ведем интенсивнейшую коммунистическую пропаганду во всех державах земного шара и всеми нашими силами надавливаем на все правительства о скорейшем признании Советов законной национальной властью в России…

Липман сомнительно покрутил головой.

– Что, вы не верите в успех?

– Трудновато.

– Трудновато даже блох ловить. А в больших и сложных политических делах препятствия и трудности неизбежны. Но для нас нет ничего непреодолимого, и в великих европейских державах мы же провели к власти представителей тех подчиненных нам партий, которые обязались выполнить эти акты. И они выполнят. [2]

В Северо-Американских Штатах, насквозь пронизанных нашим масонством и где мы особенно сильны, как это ни странно, едва ли удастся в ближайшие годы это осуществить. Почему? Воспрепятствует нетерпимость населения, как к коммунизму, так и к еврейству. Но для нас это не так страшно. И без этого обойдемся. Благодаря признанию, а с ним и повсеместному внедрению советских, представительных гнезд, мы зальем волнами коммунистической пропаганды всю западную Европу. Конечно, в первую голову мы поставим в наши ряды всю рабочую среду и те массы обездоленных войной и ее бедствиями, которых так много накопилось в современных капиталистических странах. Что касается лопающихся от благополучия, кичливых своими богатствами американцев, то и им в свою пору мы нанесем удар в их ахиллесову пяту, в безгранично-разбухшую индустрию их. Они забыли одно маленькое такое обстоятельство, заключающееся в том, что индустрию питает капитал. И он настоящий хозяин индустрии, а он весь в наших руках. В подходящий момент мы и ударим в эту пяту. И вся их индустрия, на созидание которой положено ими столько труда и затрачено денег, путем наших несложных биржевых комбинаций чуть ли не вся целиком за жалкие гроши перейдет в наши руки. Тогда мы сократим производство, т.е. остановим множество фабрик и заводов и таким образом выбросим на улицы миллионы рабочих. Вследствие сокращения производства очень быстро почувствуется острая нужда во всевозможного рода фабрикатах. К тому времени мы проведем закон о покровительственных пошлинах. [3] Мы попридержим товары в наших складах, а потом будем продавать их втридорога. В стране воцарится нужда. Мы хорошо наживем на ней, а безработные с их семьями образуют многомиллионные оравы голодных ртов и, конечно, значительно увеличат собою численность наших революционных армий. Что касается принятия советской России, как равноправного члена, в среду держав, то к этому принудит сама жизнь…

– Каким образом, мэтр? Не понимаю. Ведь до сего времени мир обходился без нее…

– Обходился до поры, но вечно обходиться не может. Ведь, Липман, нельзя безнаказанно вышвыривать из экономического и даже политического мирового обихода целую шестую часть земной суши, с богатейшими природными ресурсами, с сотнями миллионов населения, которое ведь потребляет и производит всевозможнейшие товары. В живом организме утрата одного члена нарушает полноту функций всего целого. Совершенно аналогичный процесс произошел в жизни человечества от отсечения от него такого важного члена, каковым была Россия. Ее выбросили за борт. Но позвольте вас спросить, где же эквивалент ее? По крайней мере, по моим сведениям, на земном шаре его, сколько ни ищи, не найдешь. Разве попробовать занять у ближайшей небесной соседки – луны! – Мэтр усмехнулся. – Так, что ли? Мы, умные евреи, это обстоятельство отлично учитываем. И в свои сроки эти кретины-гои вынуждены будут самой неумолимой логикой жизни и торговать, и вступить в дипломатические сношения с Советами, потому что даже если бы мы не заставили их это сделать, то властно прикажет катастрофическое нарушение хозяйственного равновесия, которое через небольшое количество лет почувствует и больно почувствует весь мир и поймет, что произошла эта катастрофа не от чего иного, а только от выпада России из общемирового обихода. Ну, что ж? До этого времени мы вынуждены питать советскую власть нашими деньгами, конечно, не в убыток себе. С ними можно делать не безвыгодные гешефты. Под видом немецких, американских, английских, французских и иных частных капиталов мы завели уже торговые операции с Совдепией, потом их разовьем. Если нам не пойти на такой риск, то советы обанкротятся в миг один, т.к. колоссальные государственные, церковные и частные имущества и капиталы бывшей царской России, доставшиеся в наследие большевикам, уже размотаны ими частью на борьбу с белыми, частью на всемирную пропаганду, а частью… что греха таить? раскрадены самими большевиками. Публика аховая. Вор на воре сидит и вором погоняет, преступник на преступнике…

– Вы, мэтр, не боитесь по хохлацкой поговорке: "пока солнце взойдет, роса очи выест"?

– Т.е., вы хотите сказать, срыва советской власти?

– Да.

– Нет, не боимся, Липман, – уверенно заявил Дикис. – потому что мы несоизмеримо сильны и все шансы на нашей стороне. Но, конечно, не дай Бог, ежели бы это случилось, то такое несчастие приведет всю нашу политику к величайшему краху, т.к. тогда еврейству на неопределенное время и, во всяком случае, очень продолжительное, придется отказаться от своих грандиозных задач, к осуществлению которых после Великой войны и русской революции мы так близко, почти вплотную, придвинулись. А самое ужасное было бы то, что все наше дело, на которое затрачено столько наших денег и нашего труда, принесено столько наших неисчислимых жертв, придется начинать с начала и завершение его отодвинуть в даль веков…

– Само собой разумеется, не дай Бог, чтобы это случилось… Но… ведь при таком несчастливом обороте может пострадать и наше тайное правительство? – в виде полувопроса робко обронил Липман.

– Каким образом?

– Я не знаю… Может статься, что нападут на его следы…

– Никогда! – решительно и даже торжественно заявил Дикис. – Никаких следов отыскать невозможно.

Это абсолютно исключено. Оно так мастерски, прямо, артистически законспирировано, что, существуя уже почти тысячу лет, никаких подозрительных следов не оставило, никогда ничем себя не выдало и выдать не может. Всякие утверждения о его существовании повиснут в воздухе, как не опирающиеся на реальных данных. Предположений можно высказывать, сколько угодно. И гои высказывают их. Но где доказательства? Они носятся там с какой-то средневековой перепиской евреев г. Арля с еврейским тайным правительством в Константинополе, указывают еще на предложение Гуго Браутона английской короле Елизавете о союзе между Англией и еврейским государством. Такие доказательства не только не серьезны, а просто, смешны. Выкопали бы еще что-нибудь, что имело место при царе Горохе. Ученые гебраисты указывают на человеконенавистничество нашего талмудического учения. Это посерьезнее, если бы гои были умнее и могли мыслить самостоятельно. Но так как мы приучили их, как дрессированных лошадей, смотреть под тем углом, под каким мы им прикажем, то и этим опасным для нас оружием они не сумеют воспользоваться. Следовательно, беспокоиться о нашем тайном правительстве нечего. В случае даже краха оно останется в стороне. Пострадают, конечно, больше всех наши верные слуги, наше отточенное оружие коммунисты и отчасти социалисты. Это горестно. Но мы всей силой нашего авторитета встанем на защиту их. Впрочем, что вы, Липман, – взглянув на часы -браслет, спохватился Дикис и добродушно – ворчливо продолжал, – "наводите тень на ясный день" и вашими неоправданными мрачными предположениями отнимаете у меня драгоценное время. А нам ещё далеко до конца беседы. Да! на чем мы остановились?

– О финансовой поддержке нашим тайным правительством советов…

– Об этом я уже кончил. Дальше что же?… Да. Само собой разумеется, что внутренняя и внешняя политика советов останется прежней…

– Но мне кажется, мэтр, что массовые расстрелы, засаживание людей в эти ужасные тюрьмы, ссылки в концентрационные лагеря и в отдаленные, мерзлые края должны же, в конце концов, если не совсем прекратиться, то, по крайней мере, значительно уменьшиться…

Ножки кресла подозрительно затрещали под мэтром, так резко он повернулся и сердито хмыкнул. Свирепый огонь блеснул из несколько шире раскрывшихся узких, красных разрезов его глаз.

– Вы так полагаете? – быстро и явно неприязненно спросил он.

– Да. Я так полагаю… – Почему же?

– Потому что, мне кажется, за годы беспощадного террора успели убить и, тем или иным способом, обезвредить всех опасных врагов советской власти. Помилуйте, мэтр, миллионы людей расстреляли, другие миллионы сгноили в тюрьмах, третьих уморили голодом и каторжным режимом… Да неужели все виноваты?

– И ещё другие миллионы будут расстреляны, умрут от каторжного режима в тюрьмах, будут загнаны на гибель в мерзлые края. Вы полагаете, вам кажется, что это много. А мне совсем так не кажется! – с пеной у рта прохрипел Дикис. – Кто же из нас двоих больше в курсе дел?

– Конечно, вы, мэтр. Об этом не может быть и речи… – весь съежившись, в душе кляня себя за свой смелый выпад, с робкой улыбкой пробормотал Липман. – Ведь я только спрашиваю у вас, чтобы быть основательно осведомленным…

Мэтр как неожиданно вспылил, так неожиданно и смягчился.

– Не говорил ли я вам, Липман, что или я никуда негодный учитель, которого надо гнать палкой за дверь или вы неисправимый идеолог и непонятливый ученик? Ну, ничего. Не сердитесь. Я пошутил. Ведь я же знаю, что кто до конца не посвящен в наши высочайшие планы и не впитал в себя целиком сущность их, в том они по мере развертывания их возбуждают недоумение и даже ужас. Но ничего. Привыкнете. Пройдет. Привычка – великое дело. Надо только до конца понять нашу идею, насквозь проникнуться и пропитаться ею. Тогда она перестанет быть пугающей и дикой, а будет только строго последовательной и, как математическая формула, чисто логичной. Мы и не думаем оставить в покое русскую интеллигенцию до самой той минуты, пока не истребим ее всю без остатка.

– Что вы, мэтр? – невольно, в ужасе, подняв руки к лицу, точно от кого-то защищаясь, проговорил Липман.

И в первый раз у него мелькнула мысль, не сидит ли перед ним субъект, вырвавшийся из отделения душевно-помешанных какого-нибудь желтого дома.

– Да. Слово мое – сама истина. Не думайте себе, что я обмолвился или с ума спятил. Нам необходимо обезглавить этот подлый русский народ. Мы должны срезать с него головку и растоптать его мозги, дабы он остался совершенно и навсегда безнадежно безмозглым. Что вы себе думаете, разве это шуточка?

Дикис вопросительно уставился на Липмана.

– Что, мэтр? Я вас не понимаю…

– А то, что мы собственными глазами видели и сами, а не с чужих слов, убедились, насколько этот народ дик, свиреп и страшен. Мы знаем, с каким адским садизмом расправлялся он со своими барами. Сейчас пафос к истреблению своих единокровных у него погас. Теперь он досыта насосался этой крови. Он одумывается и почесывает у себя в затылке. А этот невинный жест ох, как многознаменателен и, к несчастью, ничего доброго, нам, евреям, не предвещает! Хотите, чтобы у него остались мозги и повели его против советской власти? Чем это запахнет? Помимо того, что рухнет все дело Израиля, но что будет с еврейской массой, которой в одной только Москве наберется немножечко меньше миллиона, да во всей остальной Совдепии не меньше пяти миллионов. Ведь это около трети всего еврейского народа. Что с ними будет?

– Да. За все побитые горшки, в конце концов, всегда евреи расплачиваются. Так учит история.

– Именно. И на этот раз евреи будут в Совдепии истреблены поголовно. Но как? Вы думаете, просто, взяли и убили, повесили там или расстреляли? Нет. Они захотят упиться еврейской кровью, захотят отомстить за все несчастия, за всю свою пролитую кровь и за все свое разорение. И уж если так свирепо они расправлялись со своими единокровными, то что же они сделают со своими смертельными врагами, которых они ненавидят всеми силами своей дикой души и которых считают единственными виновниками всех свалившихся на их головы ужасов и бед?! И они разделаются, Липман, разделаются по-русски, расплатятся своим полным золотым царским рубликом, т.е. так, что каждому еврею лучше бы и на свет не родиться или лучше попасть прямо в пасть к крокодилу или в когти тигру, чем в лапы русского мужлана. Там, по крайней мере, один конец. А мужик прежде, чем лишить жизни, выдумает такие ужасные пытки, такие ужасные, что самому дьяволу впору у него поучиться… И будет тогда Рахиль плакать о детях своих, которых ей не воскресить…

– Но позвольте, мэтр, ведь среди русской интеллигенции много, т.е. подавляющее большинство, людей гуманных и которые не только не питают к нам, евреям, ни малейшей вражды, а наоборот, по духу своему совсем наши и всей душой служат нашим интересам, конечно, не подозревая этого. Неужели и к таким людям мы должны быть беспощадны?

Мэтр снисходительно усмехнулся.

– Слушайте, Липман. Помните из Библии, как праотец наш Авраам торговался из-за праведников с Богом, когда Тот шел истреблять нечестивые города Содом и Гоморру?

– Помню.

– Ну, вот, – с прежней снисходительной усмешкой продолжал Дикис, – вы ведь не праотец наш Авраам, а я не Бог. Зачем мы будем торговаться?! Вы говорите, что мы беспощадны. Нет. Повторяю вам, мы только строго последовательны и логичны. Неужели вы не понимаете, Липман, что все эти интеллигентные русские левого крыла, начиная, скажем, от либералов, продолжая конституционалистами, кадетами и кончая социалистами, служа делу Израиля, вовсе не подозревали и не подозревают, что служат нам, а, прежде всего, самим себе, а потом своему народу? Ведь если бы эти господа узнали, что какую страшную судьбу их же руками им же самим и их народу мы готовим, то они в клочки бы нас растерзали. Политика – игра. "А цель оправдывает средства". Мы, евреи, в международной исторической игре орудуем краплеными картами и наверняка обыгрываем ротозеев-гоев. Мы рискуем головами, потому что вам должно быть хорошо известно, что делают с пойманными шулерами. А "не пойманный – не вор". Русская интеллигенция оказалась сплошь недальновидной и неосторожной, благодаря чему и проиграла нам Россию. Так неужели за их неосмотрительность и глупость мы должны быть им признательны?! Да разве мы виноваты, что они – идиоты?! Царство дьявола обещано на земле и на небе только одному нашему избранному племени за его беззаветную верность своему знамени, за его труды, подвиги и безмерные жертвы на протяжении тысячелетий. Ведь это не шутка! И неужели хозяин должен делиться своим достоянием с нанятым рабом и случайным гостем, по ошибке своей к нему в дом попавшем? Для первого довольно той платы, которую он получил за свой труд, второй пусть удовлетворяется нашим гостеприимством. Но ни раб, ни гость не есть члены семьи. Таким образом, ни один гой равноправным с нами в наше царство не войдет. И здесь, и там, в ином плане, как бы ни были велики его заслуги перед нами, он был, есть и останется на веки вечным рабом. Только. Не больше. Здесь мы из тактических соображений, конечно, поддерживаем их деятельность и жизнь, но постольку, поскольку они совершают полезную нам работу. И как только нужда в них проходит, они неминуемо должны быть подвергнуты той же самой участи, как и все их единоплеменники. Кажется, в нашем талмуде имеется такое мудрое изречение: "между скотами не должно делать больших различий".

– Вот как… – протянул опешенный Липман.

– Да. Так, именно только так, а не иначе. В советской России этот принцип проводится нами в жизнь с неуклонной последовательностью, без малейших изъятий и послаблений. Конечно, того же принципа мы будем держаться и во всем человечестве. Правильность его сейчас я вам докажу наглядным примером: для переформирования, приведения в порядок и насаждения воинской дисциплины в красной армии нам понадобился кадр опытных офицеров и военачальников в те времена, когда мы имели дело с белыми бандами. Ведь толпы красной гвардии, развращенные и потерявшие воинский вид, не выдерживали атак горстки голоштанных и почти безоружных белогвардейцев. Те били их, как "Сидоровых коз", где хотели и как хотели. С такой "народной, храброй" гвардией ещё в 1918 году мы и ног не унесли бы из России. Всем нам была бы там крышке. Что нам оставалось делать? Волей-неволей мы вынуждены были призвать в ряды нашей армии царских генералов, генеральный штаб и офицеров, которые в ожидании расстрелов, жили на заячьем положении и пухли от голода. И нам чертовски везло, потому что талантливые и популярные белые вожди или гибли один за другим или приходили, как, например, Врангель, слишком поздно. Их места заполняли или бездарности или интриганы. А один из них оказал нам даже услугу неоценимую своим "умным" приказом о предании военно-полевому суду и расстрелам всех тех царских офицеров, которые из красной армии попадали к нему в плен. Этот "умник" не сообразил простой вещи, что эти несчастные спали и во сне видели, как бы поскорее передаться белогвардейцам и в их рядах сражаться против нас. После такого приказа царские офицеры, как огня, боялись попадаться в руки своих братьев – белых, дрались с ними с ожесточением. И боеспособность нашей армии сразу значительно повысилась. – Дикис рассмеялся. – Я предлагал своим этому белому "полководцу" навесить орден красной звезды 1-ой степени. Ведь он подарил советам победу над своей армией. Ну, все это с одной стороны, с другой – благодаря нашему тогдашнему неограниченному влиянию в мировой политике, вся утомленная страшной войной и разрухой, Европа, боявшаяся восстановления Российской империи в прежней мощи, да ещё с расширенными границами, всячески помогала нам поскорее покончить с белыми бандами. И, несмотря на столь благоприятные обстоятельства, мы, провоевав три года, едва-едва справились с кучкой этих нищих, слабо вооруженных казаков и белых. И, имейте в виду, что тогда, помимо иностранной помощи, за нас стояла захваченная революционным пафосом многомиллионная рабочая и крестьянская Россия и мы располагали всеми государственными ресурсами богатейшей в мире страны. А казаки и белые имели против нас только свои мужественные сердца, голые руки и беспредельную жертвенность. И при таких чудесно сложившихся в нашу пользу условиях, мы за милую душу могли бы проиграть войну, если бы царских офицеров мы не поставили в такое положение шпионского контроля, которое исключало всякую возможность с их стороны измены. Так неужели вы думаете, что этих наших подневольных и неверных, купленных ландскнехтов – царских офицеров и генеральный штаб мы должны возвысить до себя и дать им равную с нами долю?! Это было бы и нелогично и несправедливо. Или думаете, что мы всегда будем держать в нашей армии этих волков, которые в лес глядят? Мы – не ротозеи. Они будут в рядах нашей красной армии ровно столько времени, сколько понадобится для обучения и выработки кадра офицеров новой революционной формации из наших. А раз "мавр сделал свое дело, мавр должен уйти". Бывших царских офицеров в концентрационные лагеря, в мерзлые края, в тюрьмы, под расстрел. Такова же участь и всех других "спецов" интеллигентных профессий. Когда мы истребим всю прирожденную русскую интеллигенцию, когда всю темную народную громаду обратим в голодную, безверную, безграмотную скотину нашу, тогда только мы успокоимся за незыблемость нашей власти на территории бывшей Российской империи. Но не раньше, Липман, не раньше.

– Нашу многомиллионную, красную армию мы так воспитаем, что по сравнению с ней хищные звери – гиены и леопарды – будут кроткими агнцами. Все роды оружия мы снабдим всеми современными усовершенствованными средствами нападения и защиты вплоть до самых губительных ядов и удушливых газов. Весь командный состав будет из "наших" генералов, высших офицеров, военных комиссаров и низших офицеров гоевского происхождения, но уже нашего обучения и иностранцев-коммунистов, главным образом из немцев, венгров и латышей. "Пушечного же мяса", рядовых, голодная, нищая Россия поставит нам в том количестве, в каком нам понадобится. Вся наша мировая политика, как и теперь, будет направлена к тому, чтобы экономическое положение на земле из года в год становилось тяжелее и безнадежнее. Деньги, кровь экономической жизни, у нас в руках. Кто помешает нам двинуть эту кровь в том или ином выгодном для нас направлении или задержать ее в наших резервуарах?! Всякая такая задержка вызывает приостановку фабрик, заводов, расстройство сельского хозяйства, биржевую тревогу, а вслед за ней панику. Акции всяких гоевских предприятий летят вниз. Вот теперь, во время злостной инфляции немецкой марки, мы в Берлине и во всех городах Германии даром скупили дома, фабрики, заводы, земли… Владельцам нечего есть, и они за что попало продают свои ценные имущества. Как я раньше говорил вам об Америке, также и такой же погром мы создадим и во всей земле. Правительствам придется кормить миллионные оравы рабочих с их семьями, дабы безработные не производили беспорядков, от которых до революций только рукой подать. А что это значит? Это дает нашему делу двойную выгоду: с одной стороны мы обессиливаем финансы властей, вынужденных на государственный счет кормить тунеядцев, которые, разлениваясь на даровых хлебах, потом не хотят трудиться, с другой – эти праздные лентяи подвергаются интенсивной обработке наших социалистов и коммунистов. Благо, свободного времени у них хоть отбавляй! Впоследствии, как показал опыт, они и сами являются великолепными пропагандистами ничегонеделания, возбудителями недовольства и бунта и отравляют и честную рабочую среду. К тому времени, как мы успеем переформировать и воспитать красную армию, наша пропаганда при помощи безработицы, нужды, недовольства образует среди всех народов колоссальные кадры новых коммунистов. А между тем, мы так искусно смешаем все политические карты среди всех государств, положение так всюду осложнится, что, в конце концов, разрубить удушающий все человечество гордиев узел можно будет только мечом. И тогда все народы бросятся друг на друга. Пушки заговорят сами. Будущая война охватит собою, без малого, весь земной шар и будет настолько кровопролитна и бедственна, что минувшая Великая война окажется перед ней, как коротенькая прелюдия перед большой симфонией. Она будет всеобщей, Липман, потому что к тому времени интересы всех народов настолько смешаются и переплетутся между собой, что достаточно одному выстрелу раздаться в какой-либо одной точке, как по закону детонации, от края до края загрохочет вся насыщенная взрывчатыми веществами земля. Удержать бойню народов уже невозможно будет никакими человеческими силами. Города и села потонут в пламени; зарева пожаров обагрят небо, реки и протоки вместо воды потекут кровью; трупами будет завалена земля. К этому присоединятся голод и нужда, и как неизбежные их спутники, эпидемии, которые будут миллионами косить человеческие жизни. По пророчеству талмуда, в эту последнюю битву народов погибнет две трети населения всего земного шара. Ну, может быть, наши равви тут немножечко перехватили через край. Но что погибнет невиданное количество гоевских жизней, это, несомненно, потому что при современном совершенстве орудий истребления воевать будут не только армии, но и все народы целиком во всем своем составе. Военные авторитеты утверждают, что в тылу будет ничуть не безопаснее, чем на полях сражений. Женщины, старики и дети попадут в зону войны. Их будут поражать из дальнобойных пушек, отравлять газами и убивать бомбами с аэропланов. Не только селения и города, но и целые области подвергнутся разрушению и поголовному истреблению…

– Но, мэтр, позвольте заметить, что при такой ужасной бойне и евреи в числе прочих должны также пострадать, как и неевреи, пострадает и их имущество. Ведь оружие не будет разбирать эллина или иудея, а поразит всякого, кто подвернется…

– Я не сказал вам, что евреи не пострадают. К сожалению, пострадают и евреи и многое из их имущества подвергнется уничтожению. Всякое идейное дело требует жертв искупления. И чем грандиознее дело, тем больших жертв и крови оно стоит. Но успокойтесь, Липман, евреи пострадают значительно меньше всех. Принимать непосредственное участие в боях из них будут только ничтожные единицы. Сами евреи веками выработали сноровки искусно уклоняться от опасностей военной службы. Если они участвуют в войне, то непременно устраиваются в тылах на должности докторов, аптекарей, санитаров, писарей в штабах, телеграфистов, сапожников, портных и т.п. В армиях тех стран, в которых допущены офицеры-евреи, они всегда умеют уйти из строя на более безопасные должности. Это было даже тогда, когда наше влияние в мировой политике не являлось столь всемогущим, как теперь. Теперь мы всегда придем нашим на помощь. То же и относительно мирных жителей. О военных тайнах мы всегда были лучше всех осведомлены, а в будущей войне ничто от нас не будет скрыто. Несомненно, что достаточно многочисленные эскадрильи аэропланов, поездов, грузовиков, автобусов, автомобилей особого назначения, в обоих враждующих лагерях специально c наряженных для перевозки мирного населения в безопасные места, будут находиться всецело в нашем ведении. Кто же помешает нам в первую голову спасать наших единоплеменников?!

– Но позвольте напомнить, мэтр, что еврейство во всех странах мира, особенно в значительных городах, имеет столько недвижимой собственности, что ее на поездах и аэропланах в безопасные места не увезешь…

– Что ж из этого следует, Липман? Многое, очень многое, несомненно, погибнет. Мы на это не закрываем наших глаз. Но знаете русскую поговорку: "в драке волос не жалеют". За то, что мы приобретаем? Мы приобретаем всемирное владычество, мы осуществляем страстные тысячелетние мечты и чаяния Израиля, мы ценой уничтожения наших каменных клетушков покупаем весь земной шар со всеми его сокровищами и со всеми тварями, которые родятся, произрастают и обитают на нем. Да разве мы, цари, владыки, располагая по нашему усмотрению даровым трудом всего человечества, вместо наших домов не построим себе дворцов и замков, вместо разрушенных фабрик и заводов не соорудим и не оборудуем еще больших и еще лучших фабрик и заводов, вместо уничтоженных садов, парков и лесов не насадим других?!

Липман на минуту задумался.

– Когда же возникнет такая война?

Дикис усмехнулся.

– Только тогда, когда все шансы на победу будут на нашей стороне.

– Понимаю. Ну, а предположительно? Какие обстоятельства приблизят к войне?

– Какие обстоятельства? Ведь в политике они меняются, как в калейдоскопе. Сейчас у нас ставка на немцев. Побежденная и разоренная Германия в своей слепой ярости к Антанте и, особенно, к Франции помешалась на реванше, во что бы то ни стало. И она, кроме своих врагов, уничтожения их и восстановления победной славы, решительно ничего не видит. Это взбесившийся бык с налитыми кровью глазами. Она первая бросилась в объятия советов, из которых живой не вырвется. Ее погубит ее тевтонская ярость, тупость и слишком неумеренная самоуверенность в политической зрелости, трезвости и патриотизме своего народа. Мы в первую голову "обработаем" ее на свой лад. И когда устроим нашу красную армию для больших предприятий и доведем немцев до восприятия советского строя, тогда только мы решимся возбудить войну. Конечно, она грянет неожиданно, потому что начнется нами без всякого объявления о ней. Это даст нам в руки громадный козырь для победы. Само собой разумеется, что попутно мы приобретем в Европе и других союзников, вероятно, Турцию и, может быть, кого-либо из мелких, например, Болгарию. Когда два таких Левиафана, как Россия с ее неисчерпаемыми ресурсами людей и природных богатств и Германия с ее совершенной техникой соединятся воедино, то я вас спрашиваю, кто же в Европе устоит против них? Коалиция из Франции, Англии, Польши, Югославии и других более мелких славянских стран волей-неволей вынуждена будет принять вызов. А тем временем мы раздуем революционные пожары в английских колониях. Одна Индия и Индокитай свяжут руки наших противников…

– При таком сочетании материальной силы, конечно, на нашей стороне…, – вставил Липман.

– А духовные? Дух повелевает материей. Христианский дух сейчас выветрился и не вдохновит масс. Он в полном упадке, даже больше – если не умер еще, то уже на смертном одре. Патриотизм и национализм почти изжиты народами и покрываются интернационализмом. Не забывайте, Липман, что к данному времени все народы подточены коммунизмом, который не убывает, а растет. Я вас спрашиваю, Липман, почему теперь женщины всего мира носят юбки выше колен и оголяют плечи, спины и груди?

– Потому что такая мода.

– А почему такая мода?

– Право, не знаю… Мода и мода.

– А прежде, если бы какая-нибудь дама так откровенно одетой появилась в салоне, ее нашли бы бесстыдной, оскорбляющей общественную нравственность и потребовали бы удалиться, т.е. попросту, выгнали бы вон. Теперь если бы другая дама надела длинную юбку со шлейфом или окружилась бы кринолином или нацепила бы турнюр и закрыла бы платьем плечи, спину и груди, ее засмеяли бы. Вот нечто подобное и с идеями. Интернационализм и коммунизм – идеи модные и они навязчиво преследуют, прилипают и дурманят слабые и темные головы толпы. От них не отделаешься. Мода есть своего рода зараза, вроде морового поветрия. И коммунизмом, пока он не изжит, мы, как козырем, покроем все масти. Но, конечно, надо спешить его использовать, пока не раскусили подлинную сущность его. Само собой разумеется, что мы не дадим народам опомниться, как затеем кровавую игру. Во время же самой войны на враждебных нам фронтах и в их тылах будут работать целые легионы наших агентов – опытных пропагандистов. Мы уже имеем надежный и многочисленный кадр их во всех странах, но, конечно, на точке замерзания не стоим, неуклонно увеличиваем численность их. Нашим армиям мы позволим грабежи и всевозможные насилия над жителями враждебных стран. Таким образом, мы обеспечим себе неуязвимость ее со стороны неприятельской пропаганды. Чем тогда ее соблазнишь? Правилами нравственности, добродетелью? Старо. От времен Густава Адольфа до наших – дистанция огромного размера. И вот, как я вам говорил, бойня народов будет ужасная, никогда в прежних веках невиданная. Погибнут несчетные миллионы людей, разрушения будут колоссальные. После Европы мало-помалу запылает и вся Азия. Не сразу, но и Северная Америка вмешается в войну. Там, Липман, не все благополучно: только 20 % собственники, остальные 80 % батраки и рабочие. Эти последние жаждут уравнения в распределении собственности и надеются, что только один коммунизм в состоянии удовлетворить их аппетиты…

– Об американских делах я хорошо осведомлен.

– Для каждой страны кадры советского правительства у нас всегда наготове, сидят на местах и каждую минуту в состоянии принять власть. Эти люди опытные, вышколенные, фанатически преданные нашей еврейской идее и в совершенстве знающие свое дело. Они ждут только момента и сигнала, чтобы занять свои места. Произойдут перевороты приблизительно по тому же рецепту, как было в России при Временном правительстве, когда параллельно с ним заседал совет рабочих и солдатских депутатов. Ни солдатами, ни рабочими в них и не запахло: сидели сплошь "наши". И в общей кровавой и бедственной сумятице народы и не заметят, как один за другим очутится каждый под советской властью.

VIII

– Как произойдет объединение всех советских республик в один всемирный союз? Проще простого. Это давно уже решено и разработано во всех мельчайших деталях. Главное затруднение устранится насаждением повсеместных советов. И тогда все дело уже будет поставлено на прочные рельсы. Тут не возникнет даже намека на соперничество между советами отдельных республик. Все будут дружно служить одному нашему великому делу. Как и теперь в Совдепии, так и тогда во главе всех новых советских образований окажутся или сплошь или почти сплошь "наши", ну, известно, на первое время с какой-нибудь гоевской примесью членов, ну, так, знаете, как в Совдепии, для вывески, как бывает на торговых лавочках, чтобы преобладание "наших", особенно в первое время, не очень мозолило гоям глаза и не наводило их на подозрительные и вредные для нас размышления. Все советы земли безоговорочно подчинятся нашему центральному еврейскому правительству, в руках которого под разными предлогами предварительно будут сосредоточены все главные военные силы и все денежные ресурсы. Это обстоятельство нами предусмотрено. Оно, как целые тысячелетия состояло, так и впредь вовеки веков будет состоять, из мудрого синедриона и возглавляться царем израильским из колена Иудина. Эта линия неукоснительно и беспрерывно ведется нами в лице князей пленения целые тысячелетия. И вот что знаменательно, Липман, что титул нашего всемирного царя во всей полноте будет соответствовать действительному положению вещёй, потому что на земле был, есть и будет только один народ, народ израильский. Остальные народы – гои, скоты, наши бесправные рабы, наши вещи, пыль, прах… – с крайним омерзением проговорил мэтр.

– Царство царя израильского восстановится навсегда, на веки вечные. Тут провиденционально: чего не мог осуществить на земле Божественный Посланник с небес, царь иудейский, Иисус из Назарета, то будет осуществлено посланником преисподней, нашим царем израильским, царем богоборцев, богопротивников и богоубийц. Но царь наш объявится не сразу, а только к тому времени, когда вся земля будет усмирена и на ней водворится полный порядок по тому регламенту, который выработан нашими мудрецами. Вся земля поделится на области, которыми сперва от имени правительства, а впоследствии от лица царя будут управлять его наместники. Конечно, внешним войнам уже не будет места. Но для поддержания внутреннего порядка и для опоры трона всемирный царь будет располагать могущественнейшими военными силами. Само собой разумеется, что все принадлежащие гоям земли и все имущество до последней нитки и иголки и даже самые тела и души их отойдут в собственность всемирному коммунистическому государству, а впоследствии к царю по тому же принципу и порядку, как сейчас у нас, в Совдепии. Разница только в следующем: то, что в настоящее время совершается в российских советских республиках, является только еле-еле намеченным, как бы тонко проектированным, прообразом, слабой, смягченной тенью, того, что будет иметь место в нашем всемирном государстве…

– Как? – прервал побледневший и задрожавший Липман. – Неужели будет продолжаться этот ужасный кошмар, это царство насилий, грабежа, воровства, разврата, убийств…

– И так далее, и так далее?… – с дьявольской усмешкой продолжал Дикис. – Да. Будет продолжаться. Вы это называете кошмаром, царством насилий и т.п. Мы это называем восстановлением попранных прав наших на основах высшей справедливости. Не будем об этом препираться. Дайте мне докончить то, что я обязан докончить.

– Пожалуйста, мэтр…, – тоном упавшего духом и глубоко потрясенного человека промолвил Липман. – Сейчас российским советам приходится ещё считаться с мнением и настроениями культурного человечества. Следовательно, нельзя во всей полноте применять к гоям нашей программы, дабы, как я раз уже сказал, преждевременно не возбудить среди народов излишних и вредных для нас подозрений. Тогда же, когда наступит наша непререкаемая власть, руки наши будут развязаны. Нам некого бояться, не перед кем таиться. Творим по воле нашей, по желаниям нашим. Власть наша будет основана на беспощадном кровавом терроре и террором же будет поддерживаться и укрепляться. Везде, по всей земле, в кратчайший срок, в ударном порядке будут учреждены чека. Ну, а вы должны знать, что это значит. На нашем древнем языке "чека" значит "бойня скота". Ну и будем бить наш скот.

– Он усмехнулся.

– Мы выстроим колоссальные подземные и надземные тюрьмы и концентрационные лагеря со всем новейшим, по последнему слову тюремной практики, техническим оборудованием для применения жесточайших и утонченнейших пыток, потому что существующих теперь недостаточно и они по своему оборудованию далеки от совершенства. Мы модернизируем их.

Видимо, мэтр, все время державшийся довольно спокойно, тут стал нервничать, быстро, дрожащими руками вынул сигару, обстриг и закурив ее, попыхивая дымом, продолжал:

– Нам недостаточно одних смертей гоев. Этим мы не удовлетворимся. Нам нужны их страдания, их муки, их кровь. Мы будем устраивать пиры с кровавыми оргиями. В наших бойнях гоевская кровь будет литься не так прозаично, как кровь четвероногих скотов, а в обстановке поэтической, под звуки мендельсоновских и шопеновских мелодий, исполняемых нашими лучшими артистами. Мы привлечем их к этой повинности. Под штраусовскую музыку наша молодежь будет кружиться в вихре вальса, а под Вьетана и Венявского танцевать мазурки. Прелюдии к этому уже были разыграны в киевских, одесских, харьковских и других чрезвычайках: там пытали, расстреливали и рубили головы русских белых под музыку и с винопитием. Нашу молодежь надо приучить к неумолимой и беспощадной жестокости. Наша сила в ней, а в молодежи все будущее царственного Израиля. А кто постарше будут во время оргий наслаждаться зрелищами и музыкой и попивать себе вина, коньяки и ликеры самых дорогих сортов и курить наилучших марок Гаваны, вот как я сейчас… Хе-хе-хе… Израиль насладится отмщением за все свои страдания и муки, за все унижения, оплевания и смерти сынов и дщерей его, которые они получили от гоевских рук с самого возникновения его на земле и до последних дней. А ведь это свыше четырех тысячелетий. Счетец длинный. Как вы думаете, Липман? Но Израиль, все, все до последнего гроша и до последней слезы, пролитой евреем, взыщет по этому счету и с хорошими процентами. Должно совершиться возмездие! И оно совершится, и будет совершаться вовеки веков. Разве не так, Липман? Разве это не будет только справедливо и последовательно?!

Липман не откликнулся ни одним словом. От развернувшейся перед его мысленным взором человекоубийственной картины он весь похолодел и язык его прилип к гортани.

– Мы всю землю обагрим этой свиной рабьей кровью, не оставим ни единой пяди не политой ею и не на один локоть пропитаем ее… тяжело сопя, ерзая на месте, весь утопая в облаках дыма, уже с бешенством продолжал мэтр. – От пролитой крови реки выйдут из берегов, и земля не успеет поглощать трупов. Гекатомбы навалим!

Он вскочил и, заложив руки в карманы, закружился по комнате.

У Дикиса, помимо огромного живота, была ещё сильно сгорбленная спина и голова прямо из плеч выдвигалась вперед. Липману на момент почудилось, что перед ним по полу на своих коротких, кривых ногах, с отвернутыми наружу большими, толстыми ступнями, ползает отвратительная гигантская черепаха.

С заслюнявившихся губ мэтра срывались слова ужасного значения. Всего Липман расслышать не мог, потому что Дикис говорил быстро, отрывисто, сипло, понижая иногда голос до бормотания и шепота.

– Из черепов построим пирамиды… Что тамерлановские! Грандиознее и выше египетских… Тюрьмы и застенки переполним смертниками… Не сразу в иной мир… не сразу…, а сперва потомим ужасами смерти и… пытки… Восстановим все роды пыток, что от начала веков… и изобретенные святой инквизицией и… новейшей советской практикой… Расстрелы, виселицы, электрический стул, обезглавление – гуманизм… яйца выеденного не стоит… к черту… А вот медленное вытягивание жил… клещами… клещами… дробление костей, суставов… дыба, поджаривание… гвозди, иголочки под ноготки… "перчатки" с рук… с ног "носки"… А ледяная вода на бритое темя… с высоты… эдак по капельке… Ха-ха! Утопить… что утопить в воде?… а в человеческих экскрементах утопить… Хе-хе! Это что-нибудь особенное…

Еще что-то угрожающее бормотал Дикис и чего Липман не расслышал. Он злорадно хохотал, как хохотал бы тот сумасшедший, которому удалось совершить какую-нибудь задуманную им злую пакость.

Липман сидел бледный, соблюдая внешнее спокойствие и только теперь начиная понемногу постигать ту неумолимую "логику", о которой в продолжении бесед не раз упоминал его учитель.

– В кратчайший срок мы должны покончить с гоевской головкой, – несколько спокойнее и внятнее продолжал мэтр, – с ее интеллигенцией и буржуазией, которые иначе могут преждевременно прийти в себя, раскусить наши планы и хотя колесо судьбы им не повернуть обратно, но могут причинить нам не мало лишних неприятностей и хлопот, а этим несколько затянут процесс нашей перестройки жизни. Вообще, мы должны спешить, не терять ни минуты. В этом залог нашего успеха. Своей энергией и беспощадной свирепостью мы приведем в животный трепет все наше рабье стадо и смертельным испугом парализуем у гоев всякую волю к сопротивлению. Мы должны быть смелы, неумолимы, сильны и страшны. Так-то, Липман.

– Конечно, с римским папой, с его кардиналами, с православными патриархами и епископами мы не намерены нянчиться так долго, как с русским патриархом. Тогда и обстоятельства будут иные: не придется считаться со мнением цивилизованного мира. Мы на первых же порах используем революционный пафос народов и все священство, объявив обманщиками и эксплуататорами человеческих суеверий, одновременно, для их же удовольствия, повесим их на крестах. Пусть подражают своему Христу! И не сразу, не сразу. А предварительно продемонстрируем всю процедуру суда… как над их Назарянином… и оплевание, и заушение, и бичевание, а увенчание – крест. Мы великодушны. Распятым доставим счастье "последовать своему Христу" и в будущей жизни прямо, непосредственно из Его рук получить мученические "венцы нетления". Поспешим также и с армией попов. Но переведем их в иной мир без излишней помпы, не столь пышно и почетно, как их св. отцов и владык. Крест для такой многочисленной армии – история сложная, потребует большой затраты труда и времени и целого леса материалов. "Время – деньги". Потому с попами разделаемся проще, подручными способами. Для этого у наших палачей ведь будут револьверы и петли, а для более заслуженных и рьяных из них, по примеру их св. инквизиции, разложим костры.

– Полагаю, что из всех моих сообщений вы, Липман, успели вывести заключение, что вся наша борьба протекает не на одной только политической или экономической почве, но и на религиозной и главным образом на религиозной. Наша высочайшая задача, которую, во чтобы-то ни стало, мы должны выполнить и довести до триумфального конца – разрушить Царство Божие на земле, уничтожить Церковь Распятого, растоптать прах Ее и на этом прахе построить наше царство, царство дьявола. Но и этого нам мало. Нам необходимо стереть с лица земли, вырвать из сердец и памяти гоев самое имя Бога, имя Иисуса Назарянина, Его Матери (тут мэтр грубо, кощунственно выругался) святых там, ангелов и т.п. В этом весь смысл, все назначение и провиденциальная миссия Израиля…

– Но ведь это ужасно, мэтр! – неожиданно для самого себя вырвалось у Липмана.

– Вы говорите: ужасно! Тогда укажите другие, не ужасные методы и способы…

– У меня их нет.

– И я знаю, что нет и быть не может. Только обманом, ложью, развратом и массовыми убийствами мы придем к благополучному завершению нашего дела, нашей миссии. Только этими способами мы можем умножить зло на земле, которое, нарастая в своем количестве и в своей мощи, в конце концов, одолеет благую силу Предвечного. Ведь надо вам знать, Липман, одну вещь, о которой, вероятно, вы не догадывались, да, пожалуй, никогда и не размышляли. Дело состоит в том, что Предвечный по природе своей не может творить зла и за зло злом платить не может. Он весь одна благость. В этом слабость Его, а наше преимущество, которым, по наущению родоначальника зла – дьявола, мы и воспользовались. До сего времени мы успешно боролись и в этом чисто морально-религиозном направлении достигли уже результатов колоссальных: как в своем месте я упоминал уже вам, мы почти сплошь обезбожили и обезверили верхние слои всех народов, их интеллект, их мозг. Мы привили им атеизм и индифферентизм, мы ожесточили и очерствили сердца их, мы внедрили в них наши идеалы и озлобили низы народные. Гои забыли о Царстве Божием на земле, не верят в бессмертие души и в Царство Небесное и также гоняются за земными благами и наслаждениями, как и вся наша еврейская темная шпана. Теперь для эллина и иудея Бог один, тот, на который можно все купить, тот, которого у подножия Синая вылил из золота брат Моисея – Аарон. Само собой разумеется, что в первую голову все наши самые разительные удары мы направим против христианской веры, против Единого Истинного, Живого Бога. Мы в возможно кратчайший срок, пока гои, оглушенные бедами и обезумевшие от ужаса, не опомнятся, разрушим все их храмы на земле, сожжем все их книгохранилища и все их священные писания. Процесс этот будет протекать единовременно с массовыми казнями священства, всех верхов и буржуазии…

Мэтр подошел к столу и сел в кресло. Лицо его преобразилось в восторженное.

– Представьте себе, Липман, такую картину, когда вдруг в различных точках земного шара, точно по мановению волшебной палочки, одновременно взлетят к небу в Париже Notre Dame, в Берлине Dom, в Москве Кремль со всеми его соборами, с колокольней Ивана Великого, с Василием Блаженным, с храмом Христа Спасителя, в Киеве Десятинная, Св. София, Владимирский и Андреевский соборы, в Петербурге Исаакий, Петропавловский и Казанский соборы в Риме собор Петра и Павла, в Константинополе Айя-София, в Севильи, в Реймсе их знаменитые храмы, а также и в других городах… Это будет нечто невиданно грандиозное!

Липман, последние несколько минут находившийся в оцепенении, тут почти закричал:

– Но ведь это варварство! Извиняюсь, мэтр. Я не понимаю вашей геростратовской точки зрения. Что вы хотите уничтожать? Величайшие произведения искусства, самые яркие и самые драгоценные достижения цивилизации, которым и приблизительно нельзя установить цены! Сколько вместе с ними погибнет, безвозвратно исчезнет с лица земли неповторимых сокровищ, заменить которые ничем невозможно.

На лице мэтра играла саркастически-покровительственная усмешка.

– Да. Невозможно, Липман.

– Зачем же вы хотите все истреблять? – с горячностью продолжал допытываться Липман. – Почему не обратить их в музеи, в театры, в школы и я еще не знаю, во что?

Мэтр опять снисходительно осклабился. – Нет. Вы нас не понимаете, Липман. Не говорил ли я вам, что вы – неисправимый русский интеллигент. Теперь он разрушается советской властью и каким были раньше, таким и доселе остались. В революционном гимне поется: "отречемся от старого мира?"… Чего же вы хотите? Вот мы всей душой, всем сердцем и всеми нашими силами идем на встречу гоевским призывам, осуществляем их заветные пожелания и не по-гоевски наполовину, а в самой радикальной мере, до конца. За это социалисты должны нам в ножки поклониться. Мы стираем даже следы этого старого мира и не на развалинах даже, а на прахе его построим свой новый. Мы всей нашей еврейской душой и всем сердцем ненавидим и презираем этот старый христианский мир и вырвем с корнем даже самое воспоминание о нем, как будто его и совсем не существовало на земле. Это не только наше страстное желание, но и непременная обязанность наша, долг наш, страшной клятвой закрепленный. И если до самой последней точки мы не выполним нашей клятвы, а только частично, то, в конце концов, подобно неискусным игрокам, мы, проиграв все, погубим и себя, и народ Израиля. Это надо всегда помнить, Липман.

Ученик недоумевал, и растерянно смотрел на учителя.

– Ну, скоро вам все будет ясно, как вылущенный орех. Остальные религии, как не истинные и неопасные для нас, мы на первое время оставим в покое. Мало этого. В сотрудничество по искоренению христианства мы привлечем озлобленные и голодные толпы китайцев, азиатских магометан, ламаистов, буддистов и т.п. сброд, без различия рас и народностей. Потом и с ними расправимся. Дойдет очередь и до них только не в первую голову. Кажется, христиан придется истребить всех поголовно, но, конечно, не сразу. Эта работа затянется на многие годы, может быть, на века…

– Как, истребить сотни миллионов людей, а с ними и всю культуру? – опять в крайнем возбуждении вскричал Липман.

– Да, это необходимо или почти необходимо. Без этой меры едва ли можно обойтись, – спокойно заявил мэтр.

– Ужасно, ужасно… – понурив голову, почти вне себя прошептал Липман.

Дикис рассмеялся.

– Ужасно или не ужасно – дело вкуса. Но мы обязаны это совершить и совершим. Мы вконец дезорганизуем и развратим гоевские народы, растлим их тела и души, разрушим их семьи и общества. Пример вам налицо: наша Совдепия. Где там общество, где семья?! Мы выбросим гоевских детей за пороги их родных домов, – он махнул рукой, – туда, в поле, как выбросили наши советы русских детей, выбросили миллионы их… десятки миллионов…

– Да… – поправил Липман, – там выброшены не одни русские дети, но и дети инородцев…

– Только не евреев. Ни одного еврейского дитяти среди русских беспризорных нет И произойдет эта операция естественным путем: мы в такое тяжкое трудовое ярмо запряжем их родителей, так стесним, так заморим нуждой, холодом и голодом, что им будет не до детей, не до ухода за ними, не до питания их. Они явятся только тяжким бременем, досадным и ненавистным придатком, от которого каждый родитель будет стараться как-нибудь освободиться…

– А не думаете ли вы, мэтр, что своим кровавым террором вы возбудите бунт всего человечества против Израиля?

– Как не думать, Липман?! И это обстоятельство предусмотрено. Всеобщего бунта быть не может, потому что пока гои раскачаются, то они уже будут безнадежно, вчистую обезглавлены. Для всякого восстания нужна организация и нужны деньги, много денег. И того, и другого мы их лишим. Местные бунты и даже значительные, предвидятся. Но, Липман, бунты могли иметь успех только в прошлом, пока организованные правительства и бунтари дрались почти одинаковым оружием: дубьем или примитивными ружьями, саблями и пушками. В настоящее время всестороннее развитие военной техники радикально изменило всю картину и не к выгоде бунтарей. Опять таки, как на живой пример перед нашими глазами, мне приходится ссылаться на нашу Совдепию: организованная, денежная и вооруженная кучка коммунистов держит в своих руках многомиллионный, нищий и безоружный русский народ. Только одно наше центральное всемирное правительство будет иметь войско, в достаточной степени сильное для того, чтобы держать весь земной шар в повиновении. Никто, кроме него, вооруженными силами располагать не будет. Мы не допустим. Правительственное войско будет в избытке снабжено всеми новейшими аппаратами как для скорейшей переброски в любой угол земли громадных вооруженных групп, так и самых совершенных орудий истребления. Разве для этого мы будем жалеть живых сил и денег? Или их не хватит у нас? Рабочие руки всего мира, все золото и все материалы наши. Все только наше и все только для нас одних. И все найдет свое применение: и сухопутные роды оружий, надводный и подводный флоты, и надземные способы передвижений. Но, конечно, особенное внимание будет уделено воздушному флоту, как самому быстроходному и для безоружных гоев абсолютно неуязвимому. У нас будут работать целые армии изобретателей и инженеров по усовершенствованию авиации и губительных орудий. Мы доведем эти отделы до возможной степени совершенства. Неугодные нам народы или бунтующие страны мы будем усмирять беспощадно или даже совсем очищать от жителей Одна или несколько эскадрилий аэропланов забросают бомбами с удушливыми газами обреченный клочок земли. И никто живым оттуда не выйдет…

– Жестокая диктатура! – с улыбкой, скорее смахивающей на болезненную гримасу, промолвил Липман.

– Иной не может быть, – подтвердил Дикис. – За то, что касается внутреннего распорядка, то управление наше народами будет отличаться величайшей терпимостью, т.е. "гуманностью", – он расхохотался, – той "свободой", Липман, к которой так жадно стремятся и которой так старательно добиваются гои. Лозунг: "все дозволено" будет осуществлен на деле полностью. Величайшие уголовные преступления среди гоев так же, как сейчас в Совдепии, не будут наказуемы. Суд будет только показательный. И так же, как теперь в Совдепии, мы развяжем все христианские, нравственные узы. Всякая мораль подвергнется отмене. Мы будем культивировать разврат во всем его многообразии, особенно покровительствуя кровосмесительным связям. Отец может иметь своей подругой дочь, брат сестру, мать вправе выбирать в возлюбленные собственного сына и т.д. до бесконечности. Это ли не свобода? И почему же нет?! Еще апостол Павел где-то обмолвился, что "все люди от одной крови". Мы допустим и всевозможные половые извращения и манипуляции и с малолетними, и с животными… Единственно, что будет караться страшными муками и смертью не только виновник, но и вся семья его, и родственники его, и даже в иных случаях и целая община, если какое-либо уголовное преступление совершится против личности или имущества еврея. Тут пощада и даже снисхождение не будут иметь места. Это совершенно исключено! Личность и имущество еврея, как существа богоподобного и царственного, священны, а, следовательно, неприкосновенны.

– Само собой разумеется, что в первые годы и даже десятилетия нашего владычества нам не обойтись без гоевских специалистов всяких интеллигентных профессий, в особенности без техников сложного военного дела. И волей-неволей мы вынуждены будем терпеть гоевских спецов как в хозяйственной, так в гражданской и военной службах. Но мы обставим их такими условиями существования, такой угрозой террора и таким шпионажем, что им даже и в головы не придет саботировать или бунтовать против нас. Но такое ненормальное положение вещёй продлится лишь до той поры, когда из сынов Израиля вырастит и обучится достаточное количество интеллигентных работников. Освободившихся спецов-гоев, как в данное время практикуется нами в Совдепии, мы беспощадно будем выводить "в расход". Нашим самым страстным устремлением будет добиться такого положения, чтобы в наших армиях, во флотах и в авиации от высших командных должностей и до последнего унтер-офицера и ефрейтора были бы сплошь евреи, а впоследствии чтобы вся армия состояла только из одних сынов Израиля. Служба эта будет почетная, легкая и безопасная. Ведь воевать-то будет не с кем. Гоям под страхом жесточайших пыток и смерти будет воспрещено иметь какое-либо оружие. Возможно, что столовые ножи и вилки будут причтены к разряду оружия, угрожающего общественной безопасности. Наука, искусства и образование широкими волнами разольется по всей земле. Но, конечно, двери школ распахнутся исключительно только перед еврейскими детьми. Гоевским отпрыскам сперва под разными благовидными предлогами поставим всевозможные рогатки и барьеры, как это теперь у нас в Совдепии, а потом, когда власть наша окончательно окрепнет, без малейшего промедления вышвырнем их всех за пороги школ. Также будет поступлено и с людьми науки, искусств и профессорским персоналом из гоев. Они будут немедленно освобождены от своих обязанностей, как только представится возможность заменить их "нашими". Ну, что, товарищ Липман, как вам нравится предстоящее переустройство жизни на новых началах? Тон мэтра был не лишен игривости.

– Одно могу сказать, мэтр: радикальное переустройство… – не сразу ответил тот.

– Вы не ожидали ничего такого? – потирая руки, со смешком переспросил Дикис.

– Вы как-то обмолвились, мэтр, что такого мне и во сне не снилось. Да, сознаюсь, не снилось и никогда не представлял себе…

– Времени осталось не так много, а сегодня надо докончить…

– Что касается моей ситуации, то прислуга у меня отпущена до утра, а жена сегодня уехала к своей матери в Версаль на целых трое суток…

– А-а… это удобно. И так… что мне еще осталось сказать вам? Да… В нашем всемирном государстве мы осуществим прирожденное право еврейского народа, т.е. мы поставим его в царственное положение. Среди евреев не только не будет нуждающихся, но даже и людей среднего достатка. Мы обогатим их и призовем к властвованию во всех областях мировой жизни. Единственным занятием евреев будет управление человечеством на различных ступенях правительственной иерархии. Они будут единственными аристократами во вселенной. И это справедливо. Все радости, утехи и наслаждения для них, только для них одних. Жизнь их будет протекать в вечном пиру, в вечном веселии. Мы восстановим рабство, которое будет покрепче всякого крепостного и даже рабства в древности. И каждый еврей будет иметь своих рабов и своих рабынь из гоев. Что касается наших подданных, то тяжкой, беспросветной и безнадежной жизнью мы выродим их физически, понизим их рост, сузим объем груди и ослабим у них все остальные члены тела. В конце концов, мы поставим их на четвереньки и, как было уже в Совдепии, заставим питаться падалью и сорными травами, как и полагается неблагородным четвероногим. А в годы недородов пусть жрут трупы своих детей и родичей.

Всякий спорт, охоты и атлетика для гоев – плод запретный. Мы издадим на этот счет декреты, за нарушение которых – смерть. Эти благородные упражнения – достояние только аристократов человечества. А евреев мы обяжем заниматься спортом, который будем везде между ними насаждать и всячески поощрять. Таким образом, пройдет немного поколений и в Израиле вырастет порода полубогов и гигантов. Красота, сила, соединенные с высоким положением и богатством, всегда импонируют. Слабосильные карлики-гои на каждом шагу воочию будут убеждаться в нашем даже физическом превосходстве над ними.

IX

– Мы всеми мерами будем поощрять чадородие в народе нашем. Да я вас спрашиваю, почему бы при таких райских условиях, при отсутствии изнурительного труда, не плодиться еврейству?! Нам необходимо умножить семя Израиля до возможной полноты, потому что только один народ иудейский по двойному обетованию от Бога и от дьявола законный наследник и обладатель земли. Но обладание гоевскими женщинами и всемерное развращение их сынами Израиля не только будет всячески поощряться, но поставится в величайшую заслугу и даже в обязанность всякому правомочному еврею. И чем большее количество их развратит еврей, тем большая ему похвала от лица всего народа нашего. В этом отношении правительство наше позаботится об установлении особых призов, премий и отличий для "героев" на этом поприще. Собственно говоря, гойка существует только для еврея. Молодость, красота, обольстительность гоевских женщин должны служить для нашей утехи, для наших приятных отдыхов от трудов и для наших наслаждений. В этом и только в этом одном их прямое и высокое назначение. И каждая из них обязана почесть за великое счастье и возвышенную честь, если на ней с вожделением остановится око сына Израиля. Это ведь снисхождение высокородного царя до подлой рабыни. Всякий еврей будет иметь право располагать любой из гоек по своему усмотрению, будь она только вышедшая из детского возраста зеленая отроковица или в полном расцвете юная девица, замужняя или вдова, все равно. Еврей во всякое время может взять ее в свои наложницы. И она не смеет отказать ему в таком законном его желании, потому что ее протест будет незамедлительно и сурово караться в наших судах и по отношению к ослушнице применяться строгие меры принуждения. Муж-гой не есть супруг, потому что, по учению нашего талмуда, между скотами законных человеческих браков существовать не может и потому не имеет права воспрепятствовать еврею взять к себе в наложницы понравившуюся ему женшину-гойку, которую гой считает своей женой. На женщин царских, королевских и высоких аристократических гоевских родов мы обратили особое наше внимание. Уже и теперь у нас ведется самая строгая регистрация их с подробными справками о каждой из них. Молодые и привлекательные из них испытают на себе весь ужас унижения и презрения, ибо мы запрячем их в самые грязные дома терпимости и притоны низкого разряда. Не подходящие же для этой цели по возрасту или по физических данным будут отданы в рабыни на самые унизительные работы. Так свершится праведная месть за все унижения, позор и угнетение их предками бесчисленных поколений многострадального Израиля. Разве ж такая мера не будет справедливой, Липман?

Тот промолчал.

– Вы, может быть, сомневаетесь в возможности осуществления таких мер?

– Нет. Не сомневаюсь. И тут не может быть места сомнениям, раз власть переходит…

Но мэтр, спеша докончить свою мысль, перебил:

– Возьмите, Липман, в пример нашу Совдепию. Ведь это – наше опытное поле. Мы на нем пробуем наши способности и силы и учимся применению нашей системы управления, которую распространим и на весь остальной мир. Разве мы не осуществили там наш идеал, конечно, из осторожности пока в прикровенном и далеко не в полном виде?! Разве мы не разрушили до основания семейные очаги, не выбросили русских женщин на улицы и площади?! Лишив их всех материальных средств, мы выгнали их из родных домов. И они, т.е. молодые и привлекательные из них, для поддержания своего жалкого существования и чтобы спасти от голодной смерти своих близких, волей-неволей бросились на уличный промысел. Все пути им закрыты. И им ничего другого не осталось, как торговать своим телом. – Он цинично рассмеялся. – Это единственный их товар и довольно-таки ходкий, хотя предложение настолько превышает спрос, что он сразу упал в цене и все катится себе вниз. Ну, а кто же покупатели? Ну, единственно коммунисты и главным образом, конечно, евреи, потому что мы одни в целой Совдепии всегда располагаем свободной наличностью и можем себе купить, что пожелаем. Остальные советские "граждане" – голь перекатная.

Дикис встал с места и, пройдясь по комнате, остановился перед Липманом.

– Как будет производиться набор гоек в еврейские гаремы? А вот как: в каждом мало-мальски значительном пункте нашего всемирного царства будут устроены базары и рынки, точнее – выставки, ну, как бывают выставки скота, лошадей, птиц, собак, на которые в определенные сроки, раз или два в год, будут свозиться из окрестностей с точно обозначенными границами все гоевские дети от 7-ми до 16-ти летнего возраста. Наиболее красивых и изящных девочек и мальчиков, предназначенных для царских и великовельможных гаремов, будут забирать в особые школы. Там научат их приличным манерам, пластике, музыке, танцам и уходу за своим телом. Сюда же, на эти выставки, будут съезжаться евреи-любители, которые пожелают иметь в своем распоряжении и юных и малолетних наложниц или мальчиков, кто к этому имеет склонность и вкус… хе-хе… Конечно, желания таких аматеров будут безотказно удовлетворяться. Все евреи имеют на это право. И вообще, насаждение у евреев гаремов, а у гоев притонов разврата нашим правительством будут приветствоваться. И оно всячески пойдет на встречу насаждению и развитию таких институтов…

Внимательно слушавший Липман смертельно побледнел и машинально закрыл лицо руками.

– О-ох! – вырвалось из его груди.

– Это с непривычки… Пройдет. Не пугайтесь, Липман… – с усмешкой успокаивал Дикис. – Да и чего вам пугаться?! Ни один волос не упадет с головы еврейского ребенка. Отцы наши – фарисеи, заключая завет с дьяволом, выговорили для наших детей право освобождения от этой кровавой повинности, зато со времени возникновения христианства повинность эта перенесена на христианских детей. Этим и объясняются ритуальные убийства, которые не всегда нам удается скрыть от гоев. Эти жертвоприношения и эта кровь являются малым прообразом того великого, что должно через нас совершиться, т.е. мы, евреи, должны заколоть все христианство и выцедить кровь его, другими словами – всего его целиком без остатка принести в жертву отцу нашему, а все остальное языческое человечество в качестве рабов наших поставить на колени и пасть ниц перед отцом нашим… На самом месте гроба Распятого будет устроено ложе осквернения… На нем наши юноши, имея своими партнершами молодых гоевских девиц во время черных месс будут осквернять эту величайшую святыню христиан…

Видимо, Липману, как нормально мыслящему и чувствующему человеку, совсем не пришлись по нутру так вдохновенно развертываемые мэтром картины и в последние минуты от сидел подавленный, молчаливый, с опущенной головой, с выражением и гадливости, и страдания на лице. Но в своем увлечении Дикис, не замечая настроения ученика, продолжал свое подходившее к концу повествование.

– Подобные же капища, хотя и не столь грандиозные и не столь великолепные, мы воздвигнем и на месте N otre Dame в Париже и в Лондоне вместо Вестминстерского аббатства и в Вене, и в Берлине, и в Петербурге, и в Москве на кремлевских высотах, и в других христианских городах, а в римском капище на месте собора Петра и Павла поставим нашу историческую статую Бафомета, многовековую свидетельницу стольких тяжких, но славных дел Израиля. Во всех этих капищах тоже в определенные сроки будут совершаться черные мессы с бесстыдными оргиями и человеческими жертвоприношениями. Закалываться и сжигаться будут не одни дети, но и взрослые гои. Вся мощь израильского народа в ударном темпе будет направлена на количественное и качественное увеличение зла и порока на земле, на углубление человеческого падения и греховности. Этим мы умножим силы отца нашего. Уже и в наше время порок и зло настолько распространились среди людей и стали так всеобщи, что крупицы добра и праведности теряются в их чрезмерной массе, как крупинки золота среди целых холмов камней, песка и грязи. Мы – золотоискатели. Мы усердно вылавливаем этот редкий, драгоценный металл и истребляем его. И не далек тот час, когда это духовное золото мы все до последней крупинки выловим из душ и сердец людей и начисто уничтожим. Прежде, в века наивысшего расцвета христианства, дело дьявола, а, следовательно, и наше не раз находилось на краю гибели. Дух Божий и ангелы Его носились над землею, изгоняли духов зла бесов, разрушая наше общее дело. К нашему времени уже вся земля опоганилась и засмердела от людской греховности. И положение борющихся сторон радикально изменилось: силы дьявола возросли в прогрессии неизмеримой. Дух Божий с ангелами Его почти окончательно вытеснен с опороченной земли и уже не в состоянии подавать помощи призывающим Его. Неисчислимые полчища отца нашего, завоевавшие землю, обосновались здесь прочно, подобно победоносным полкам, раскинувшим свой стан для вечного постоя. И никакая уже враждебная сила не вытеснит их из занятых ими позиций. Это в данное время, когда еще власть Израиля не признана гласно человечеством, когда она тайная, в силу чего мы еще вынуждены действовать со связанными руками и ногами. А что же будет в те вожделенные дни, месяцы, годы и века, когда эта власть наша станет уже открытой, явной, неоспоримой и непререкаемой, когда она выполнит всю ту величественную программу, которую я изложил перед вами? Насколько сила порока и зла увеличится? Как вы думаете обо всем этом, Липман? – уже в состоянии восторженности и упоения спросил Дикис.

– Я сейчас ничего не думаю, мэтр. После подумаю…

– Ну, подумайте себе после…, – благодушно согласился тот.

Минуту спустя Липман обратился к Дикису.

– Мэтр, вы раскрыли мне много чрезвычайного, беспримерного, подавляющего своим важным и великим значением… Мне кажется, что равного ему не может быть на земле… по крайней мере, я не представляю себе… не могу представить… Вы говорили о всемирном царе израильском, о его правительстве, но ни разу не упомянули о резиденции их. Где же будет мировая столица?

– Извините меня, Липман, но согласитесь, что вами задан вопрос значения детского, особенно по сравнению с всеобъемлющей задачей, которую я имел честь довольно подробно развернуть перед вами…, – не без игривости в тоне высказал Дикис.

Липман несколько застенчиво улыбнулся.

– Я сам знаю, что вопрос мой не имеет серьезного значения… А все-таки любопытно…

– В самом деле, при современных путях сообщения, которые совершенствуются не по дням, а по часам, для всемирного царя, который владеет всей землей, всеми ее сокровищами и всеми ее силами и средствами, еще задумываться о столице, о постоянной резиденции. Да он будет жить там, где захочет, где ему приятнее. На теперешней французской Ривьере, на побережьях Италии, в Крыму, на Кавказе, на Черноморском побережье, в лучших частях Индостана и Индокитая, на Зондских островах, в Северной или Южной Америке и в Египте будут воздвигнуты великолепные дворцы, обставленные и украшенные со сказочной роскошью. На молниеносных эскадрильях царь со своими приближенными, а по потребности и со своим правительством будет перелетать с места на место. Туда же будет перемещаться и все нужное и для услаждения жизни: певцы, музыканты, артисты, живописцы, балет, жены и наложницы. Но официальной резиденцией предположено сделать Константинополь, как центр мира, как дивный город на берегах лазурного пролива. Недаром славяне и греки называют его Царьградом. В этом названии имеется нечто пророческое и провиденциальное. Он и будет градом всемирного царя. Ну, что же удовлетворено ваше любопытство?

– Вполне, – с улыбкой ответил Липман.

– Теперь как это у Пушкина? "Еще одно последнее сказанье"… Как дальше? Забыл.

– "И летопись окончена моя", – досказал Липман.

– Так вот… Может быть, припомните то место из Евангелия, в котором Сын Марии в предвидении Своего Креста говорит Своим четырем ближайшим ученикам о разрушении Иерусалима и храма, о проповедовании Евангелия по всей земле, о появлении Антихриста, о близкой кончине мира и о Втором Его Пришествии…

– Да, немножко припоминаю.

– Признаки Своего Второго Пришествия Он нарисовал с поразительной ясностью, хотя из осторожности оговорился, что ни дня, ни часа этого Пришествия никто не знает, кроме Отца. Надо отдать полную справедливость этому "обманщику", что все Его пророчества сбылись с точностью неоспоримой, кроме одного последнего, т.е. Вторичного Его Пришествия. Между тем, все признаки этого Пришествия исполнились уже давно, ещё при жизни некоторых Его Апостолов. Например, Евангелие было проповедано по всему тогдашнему, древнему миру, все беды, которые по Его пророчеству, должны были обрушиться на головы человечества, тоже были уже в полном совершении. относительно Антихриста… Их было не один даже, а несколько. Первые христиане, как времен апостольских, так и непосредственно следовавших за ними времен мужей апостольских при встречах не иначе приветствовали друг друга, как изречением: "Маранафа"! т.е. "Господь грядет"! т.к. "обманщик" этот обещал, что когда все сие совершится, что чтобы ждали Его каждую минуту, потому что Он "близ есть, при дверях". И по утверждению Иоанна, Петра и Павла – столпов первоначальной христианской Церкви, вот-вот должна была прогреметь архангельская труба, и Распятый с силою и славою великими сойдет на землю, поднимет из гробов всех почивших и произведет Свой Страшный Суд над живыми и мертвыми. Апостол Павел в одном из своих посланий, кажется, к Коринфянам, писал, как воскреснут мертвые: "вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся". Несомненно, что к числу последних живых, но изменившихся он причислял и себя самого. Значит, твердо верил, что, еще будучи живым, дождется Второго Пришествия своего Бога. Но вот, как видите, человечество живет уже последний век второго тысячелетия, а "обманщика" все нет, как нет. Отчего сие? Какая тому причина? Как вы полагаете?

Липман замялся.

– И что я могу полагать, мэтр? В этом я полнейший профан.

Дикис с самодовольной усмешкой на лице торжественно, убежденно и, отчеканивая каждое слово заявил:

– Распятый никогда больше не появится на земле.

– Почему?

– Потому что не может.

– А почему же не может?

– Не позволит тот, кто сильнее Его, кто устроил и укрепил на земле свое вечное царство…

– Т.е. дьявол.

– Известно же. Кто же другой?! – с прежней усмешкой ответил мэтр. – Видите ли, Липман, к нашему времени духи зла накопили такие страшные силы и таким непроницаемо плотным и крепким покровом (аурой), как бы несокрушимой броней, обволокли весь земной шар, что духам Бога никогда не пробить сюда для своего Господина не только дороги, но даже и самой малюсенькой тропочки. Вы сомневаетесь, Липман?

Тот кисло усмехнулся.

– Зачем мне сомневаться, мэтр, когда такое высокоавторитетное лицо, как вы, утверждаете?! – уклончиво ответил он. – Просто, обо всех подобных вещах во всю мою сознательную жизнь мне никогда и в голову не приходило…

– То, что я вам сказал, одна только совершеннейшая истина, Липман, истина, давно и в точности нам, особенно посвященным, известная. Ещё одно с нашей стороны последнее, но крупное усилие, и мы опрокинем христианство, в прах повергнем его в вверх дном перевернем все сущее на земле. И вы, Липман, может быть, подумаете, что на этом и окончится наша задача и мы будем себе "почивать на лаврах"?

– А что же еще? Не знаю…

Дикис встал перед столом. Во всей фигуре и лице его выразилась особенная торжественность.

– Я вам сейчас скажу.

– Любопытно…

– Потом, когда человечество окончательно и неисцелимо погрязнет в нашем царстве зла, преступности и порока, когда от края и до края и насквозь вся целиком земля и воды на ней опоганятся нами, мы этими нашими деяниями в преизбыточной степени накопим злые силы и под водительством благодетеля и отца нашего начнем штурмовать небо. Посмотрим, как оно устоит! Мы свергнем с Престола Высот Ветхого деньгами и вместо Него посадим другого помоложе, отца нашего. Вы только подумайте себе, Липман, что все это необычайное из необычайных, величайшее из величайших, важнейшее из важных, чему нет и быть не может даже и приблизительно равного на всем фронте вселенской жизни, чего даже никакими словами и выразить нельзя, будет достигнуто трудами; жертвенностью, дисциплиной, гением и мудростью нашего еврейского племени, его одного единого из всех земнородных, не дрогнувшего встать своей грудью против Живого Бога и всего враждебного ему человечества. Какая честь, какая слава и какая красивая и гордая перспектива – царствовать над всею тварью вселенной и наслаждаться вовеки веков! Вот финал и достойная оплата наших сверхчеловеческих трудов, наших длительных и жесточайших испытаний и жертв, нашей веры, наших надежд и всех наших стремлений! Тогда все во вселенной пойдет по иному, во всем согласно нашим желаниям…

Всю последнюю тираду мэтр выразил взволнованно, вдохновенно, с восхищением. Лаже узкие щелочки его больных глаз расширились и из них сыпались красные искры.

Ученик смотрел на своего наставника с молчаливым недоверием.

Дикис усмехнулся.

– Вы, Липман, вероятно, думаете, что мэтр – безумец и, следовательно, безумные фантазеры все те высшие мои коллеги, которые послали меня сюда для просвещения вас?

Мэтр не далек был от истины. Действительно, скрытый червяк недоверия шевелился в сердце Липмана. Но он тотчас же решительно запротестовал.

– Что вы, мэтр?! Разве я смею?

– Но, вероятно, в данном случае задаетесь естественным вопросом: что же тогда будет со вселенной, когда Бог будет свержен со Своего престола? Не обратится ли вся вселенная в хаос и не полетит ли в преисподнюю, к уничтожению?

– Нет, мэтр, я настолько оглушен, что никакими вопросами еще не задавался…

– Ну, все равно, впоследствии могли задаться. Так я вам сейчас уже отвечу, но предварительно задам вам еще один малюсенький вопросик…

– Какой, мэтр?

Заложив свои короткие руки за спину, Дикис с задумчивым видом прошелся по комнате и когда сел на свое место, спросил:

– Кто такие были евреи, как народ, с самого первого появления их на земле?

– Ну, кто же?! Маленькое племя сперва скотоводов и пастухов, а впоследствии воинов, потом землевладельцев и, наконец, торгашей.

– Истина. Но я внесу и маленькую поправке: не маленькое, а ничтожное по численности племя. С праотцем нашим Иаковом пришло к Иосифу в Египет всего-навсего семьдесят человек. И это племя, гордое своим сыновством у Отца вселенной, чувствуя и сознавая свое избранничество, свою царственность, свое несравненное превосходство над всеми другими народами, говоря современным языком – сознавая свое сверхчеловечество, всех чужих презирало и ненавидело, во всю свою долгую историю со всем человечеством беспощадно боролось и к настоящему моменту стало тайным властелином всего мира, а не за горами и то время, когда оно объявится уже открыто владыкой и царем. При всей своей недальновидности, человечество уже чувствует близкое и неизбежное наступление этих времен. Теперь скажите мне, Липман, разве евреи, как племя, по завету, данному Богом при изгнании прародителя Адама из рая, в массе своей трудились, мозолили свои руки, ломали свои спины, в поте лица своего добывали хлеб свой, т.е. эксплуатировали природу и таким образом производили какие-либо ценности, как производят решительно все остальные народы?

– Ну, Израиль всегда наживал деньги…

– Слушайте меня внимательно, Липман, и поймите хорошенько все то, что я сейчас скажу вам. Наживать деньги – одно, а производить ценности – совершенно другое. Мужик, который обрабатывает поле, сеет, собирает и молотит зерно этим самым умножает ценности. Также и горнорабочий, который долбит горы и недра земли и извлекает оттуда золото, серебро, другие металлы, минералы и драгоценные камни, он умножает ценности. То же нужно сказать и о фабричных и заводских тружениках. Перерабатывая сырые материалы, в различного рода товары, они умножают ценности на земле. Такого рода труды должно по справедливости назвать производительными. А когда банкир сгребает в свои кассы целые горы золота, которые он нажил своими торговыми или биржевыми комбинациями, он не является производителем, потому что своим личным трудом не умножил ни на один сантим ценностей на земле, а завладел теми чужими ценностями, которые создали тысячи и даже миллионы других рабочих людей. Таким образом, он является не производителем, а эксплуататором и паразитом чужого труда. Вы поняли мою мысль?

– Понял. Я только не знаю, мэтр, какое отношение она имеет к первоначальному нашему вопросу?

– О Боге и дьяволе?

– Да.

– Сейчас узнаете. Не будем принимать в расчет единицы. "В семье не без урода". Но в массе своей Израиль никогда не трудился, не трудится, т.е. не умножает ценностей на земле, а предоставляет это удовольствие всецело другим народам, у них же отбирает продукты их труда. Он сделал своим вечным рабом и данником все человечество и завладел большею частью всех земных богатств. И как я вам растолковал, вся земля и все, что на ней, со всеми телами и душами всех тварей от гоев до теленка и цыпленка и даже до последнего яйца в утробе курицы, как сейчас в Совдепии, принадлежит нам, так и на всей будет только наше, еврейское и ничье больше. Мы – единственные собственники всего сущего на земле. Почему? Да потому что евреи рождены от Духа Богова и наделены царственными правами, способностями и царственным умом, которых Бог уже не в силах отнять. А гои созданы скотами, без ума, а в меру рабочей скотинки им дана способность соображать. Но не выше этого, Липман, не выше, дабы они не выпрыгнули из заколдованного круга своей скотской природы. Дьявол – умнейший и совершеннейший между всеми духами, но, кроме разрушения и зла, ничего не творил и творить не может. А творит и творит Бог. Не творящий дьявол перехитрил Бога-Творца и теперь властвует на земле. Мы, евреи, не трудящиеся, не производящие никаких ценностей, перехитрили все человечество, запрягли его в трудовое ярмо, заставив его без разгиба спины работать на нас. Мы с нашего русского плацдарма подчиним под нашу высокую руку все человечество. Почему же дьяволу с его всеземного плацдарма не подчинить себе Бога и не заставить его работать на себя так же, как мы, не трудящиеся евреи, заставили работать на себя гоев?!

От таких рассуждений Липман выпучил глаза.

Дикис усмехнулся.

– Не тревожьтесь, Липман. От такой перемены власти никаких существенных изменений не последует: Бог, как раньше творил себе и обслуживал вселенную, так будет и впредь продолжать свою работу. По своей бесконечной благости, неиссякаемой творческой силе и безграничной любви к Своим созданиям, Он без Своего попечения никогда не бросит мир на произвол судьбы. Только из Владыки Он со всеми своими духами и угодившими Ему человеками обратится в раба нашего…

– Что же это, мэтр, – смеясь, резюмировал Липман, – значит вся игра основана на шантаже?

– А как же бы вы думали? Если бы Бог не был Тем, Кто Он есть, разве можно было бы дьяволу и нам затевать всю эту историю? Откажись только на один миг Бог от поддержания мирового домостроительства и мы все сели бы на мель. Тогда и "игра не стоила бы свеч". Но мы – не дураки.

Помолчав с минуту, мэтр заключил:

– Ну, Липман, теперь моя миссия закончена. Я сказал все, что надо было сказать. А вы все это вместите в себя.

Час был поздний. Дикис собрался было уходить, но хозяин пригласил его в столовую.

Тот охотно согласился, заметив вслух, что у Липмана можно хорошо поесть.

X

На этот раз Липман превзошел самого себя. Напоследок он захотел угостить своего учителя чисто по-русски. Стол был декорирован множеством цветов в дорогих вазах и фарфоровых горшках. Изысканной и разнообразной еды было так много, что ею можно было насытить, по крайней мере, с полдюжины голодных людей. Были и устрицы. Кроме лучших марок вин, водок, коньяков и ликеров, появилось и замороженное шампанское с горячими вылущенными ореховыми зернами, завернутыми в салфетку с поджаренной солью.

За шампанским гость, пришедший в превосходное состояние духа, со значительной усмешкой глядя на хозяина, спросил:

– Правда ли, Липман, что вы имели себе в Петербурге дорогую библиотеку и при отъезде оттуда вы вынуждены были бросить ее у вас на квартире на произвол судьбы?

Липман в горестном отчаянии махнул рукой.

– Правда, мэтр. Я имел дорогую библиотеку. Я – страстный библиофил и всю мою жизнь собирал хорошие книги, на которые не жалел моих скромных сбережений. Она мне больших денег стоила…

– Ну и что же?

Липман вздернул плечами и горестно вздохнул.

– Что же другого?! С собой я не мог ее забрать. И без того у нас с женой было очень много с собою вещей. Помогли наши друзья. А вся библиотека там и осталась. Красноармейцы разграбили ее и порвали на цигарки… – с кривой усмешкой докончил он.

Мэтр значительно хмыкнул.

– Разграбили? Гм. Вы это наверно знаете?

– Получил сведения из самых достоверных источников.

Мэтр продолжал усмехаться. Через некоторое время он спросил:

– А хотите получить ее всю в целости? Липман взглянул на гостя с недоумением.

– Я не знаю, как же ее получить, когда она не существует?

– Это не ваша забота. -И в такт каждого своего слова, точно отрубая, помахивая перед своим носом рукой, Дикис веско заявил: – Из вашей библиотеки не пропало ни одной книжки, не вырвано даже ни пол-листика. И вся она находится в той самой комнате и на тех самых полках в вашей квартире на бывшей Морской, где вы ее оставили и вы можете получить ее в любое время…

Липман мог только вполголоса произнести.

– Да неужели?

– То, что я говорю, Липман, завсегда только одна истинная истина. Я никогда не позволяю себе лгать и гнушаюсь всякой ложью. Через недели полторы я еду не надолго к себе, в Москву. Вам необходимо сопровождать меня. А потому я вас предупреждаю и вы приготовьтесь к отъезду со мной. Отлучимся всего на месяц, потом приедем обратно, и я отсюда отправлюсь восвояси, в Нью-Йорк. Из Москвы вы можете себе проехать в Петербург и устроиться и с вашей библиотекой. Ее за счет советского правительства доставят вам сюда, в Париж или куда вы хотите, хоть на край света…

– Но я не имею виз. Мэтр громко расхохотался.

– Разве мы с вами наши русские рядовые беженцы?! Стоит только приказать кому следует и в один-два часа все визы будут в порядке и будут лежать и с нашими паспортами в наших карманах.

Сидя за столом, гость все время загадочно и весело усмехался.

– Почему вы, Липман, уехали из Петербурга? – наконец, спросил он.

– Как же было оставаться там, мэтр?! Меня, слава Богу, не трогали. У меня не было ни обысков, ни вызовов в чека. Хотя, что ж из того, если бы и вызвали?! За мной никаких противобольшевицких преступлений не числилось, евреев щадили, а в чека сидел мой старый приятель Урицкий. Мою квартиру даже охраняли красноармейцы. Но как же было жить? Службы у большевиков я не получил, хотя среди большевицкой головки много было моих товарищей и даже родственников. Мне все обещали и только. Пришлось проживать мои маленькие сбережения. Не могло же так продолжаться вечно. Потом, откровенно сознаюсь, противны были большевицкие грабежи и расстрелы ни в чем неповинных людей. Нервы не выдерживали… Я с моей женой при первом удобном случае и сбежал в Финляндию.

Дикис продолжат загадочно усмехаться, точно ему нравились злоключения и потери его ученика.

– И вы, Липман, надеялись получить у большевиков службу?

– Хотел… Что же другого мне оставалось делать?!

– Там нужны были Ленины, Бронштейны, Апфельбаумы, Дзержинские и другие скотобойцы, грабители и воры…

– Я и не хотел вмешиваться в коммунистическую шайку, я хотел, как спец, по моей специальности…

– Видите ли, Липман, – уже серьезно заговорил мэтр, – теперь вы можете знать истину. И сейчас я вам ее скажу. Там было поручено тому, у кого один только мизинец весит больше, чем Ленин, Троцкий, Дзержинский и вся большевицкая шатия, чтобы вы не скомпрометировали себе ваше имя службой у советов и чтобы вы не потерпели никакого убытка, и в целости со всей вашей семьей, и с вашими деньгами, и с вашими вещами были отправлены через Финляндию в Лондон. Что и было исполнено. Так ведь? Вам кто-то помогал выбраться из Петербурга?

Липман удивленными глазами уставился на Дикиса. Действительно, он вспомнил, что почти все его знакомые евреи, служившие у большевиков, настойчиво, в один голос советовали ему поскорее уезжать. Все нужные ему для выезда бумаги без всяких с его стороны хлопот чрезвычайно легко и быстро были выправлены ему теми же приятелями и родственниками-евреями. На квартиру к нему явились какие-то люди, упаковавшие ему вещи, которых было не мало. До границы Финляндии его с женой сопровождала охрана из красноармейцев и чекистов. Тогда все эти важные услуги он приписал исключительно дружеским чувствам своих приятелей.

Дикис, как бы угадывая его мысли, продолжал дальнейшие разъяснения.

– Поймите, Липман, мы заботимся обо всех "наших", в какой бы уголок земли ни забросила их судьба, само собой разумеется, особенно о тех из них, которым по их способностям и заслугам определено высокое назначение. После этого, судите сами, могли ли мы упустить вас из поля нашего зрения и остаться равнодушными к вашим злоключениям? Как видите, наоборот, мы своевременно пришли к вам на помощь. Мы те, которые управляют человечеством. Наши имена чисты и их толпа не знает. И ваше имя должно быть чисто, как альпийский снег и чтобы его никто не знал.

За шампанским, которое очень любил Липман, и которого гость, хотя и оговорился, что по состоянию его здоровья доктора совершенно запретили ему употребление его, жадно пил, разговор все время вертелся на темах о всемирном мессианстве Израиля. Когда было уже выпито довольно много, у обоих собеседников приятно шумело в головах, и они принялись за черный кофе и ликеры, Липман осмелел настолько, что обратился к Дикису с вопросом:

– А что было бы, мэтр, если бы гои преждевременно открыли наши тайны?

Дикис с беспечным презрением посвистал.

– Ну и что ж с этого? Поздно. Партия их проиграна так, что они и не почувствовали, в каких крепких тенетах сидят. И как открыть? Никаких письменных документов на этот счет нет. Мы – не неразумные дети, чтобы фиксировать на бумаге наши деяния, которые действительно могли бы оказаться обличительными против нас документами. Какой же имеется другой способ открыть тайны нашего заговора? Вопрос об измене членов нашего высшего трибунала абсолютно исключен. Это невозможно, потому что к нам попадают только люди испытанные и за которыми в прошлом имеются значительные заслуги нашему делу. Наконец, измена слишком невыгодна и слишком опасна для всякого изменника. То, что вы услышали в стенах этих ваших двух комнат от меня, говорится только в таких исключительно редких случаях, как наш с вами, когда мне поручено изложить перед вами нашу программу. Из людей никто подслушать нас не может. Самопишущих или самоговорящих машинок еще не придумано, хотя надеются скоро их придумать. Но пока еще не придумали, мы можем быть себе спокойны… можем разговаривать и пить себе наше шампанское и курить наши сигары… Догадаться о наших планах? Фю-и-ю! – посвистал он и в облаках дыма выразительно покрутил пальцем перед своим носом. – Это невозможно, немыслимо. На такое не хватит не только скотских гоевских мозгов, но даже и человеческих еврейских. Эта тайна – достояние весьма немногих особо и высоко-посвященных. Этот план не здешний, а внушен свыше гением отца нашего. Как могут разгадать его гои? Для них, для всего их мышления, для всей их духовной структуры он является противоестественным, недоступным. Ему тесно в их микроцефальих головах. Он там не поместится и если случайно залетел бы туда, то мгновенно с треском вылетит, как пробка из бутылки с шампанским. Неприемлем он для их сознания, и для их трусливой натуры. Понимаете, Липман?

– Понимаю.

– Ну, наконец, что же из того, если бы случился такой невероятный случай, что тайна наша каким-нибудь образом открылась бы? Повернуть весь ход мировой истории в обратную сторону уже невозможно. Опоздано, одолеть нас нельзя.

– Но, мэтр, я не говорю, что могут догадаться. А разве не может случиться такая история, как недавно с нашим пророком Ахад Хамом?

– Ой, Липман, не смешите меня… Пророк! Ха-ха-ха… Ой, мне вредно смеяться. В моем животе уже начались колики… Ха-ха-ха-ха…

От смеха лицо Дикиса побагровело и на глазах выступили слезы. Он сильно закашлялся и, ставя дрожащей рукой бокал шампанского на стол, опрокинул его, залив вином белоснежную накрахмаленную скатерть.

Липман не понимал причины такой внезапной веселости мэтра.

– Этот старый филин Ахад Хам, на самом деле Ашер Гинцберг, – оправляясь от кашля, продолжал мэтр, – всю свою жизнь, как дятел по дереву, долбил своим носом по Моисею, Маймониду, Весли, Эйнгорну, Бернею и по другим нашим пророкам, талмудистам и масонам, которых у нас бесчисленное множество. Сам он был масон из не высоких, больших степеней не удостоился, потому что был слишком темпераментен и недостаточно выдержан, в особо посвященные ему никогда не попасть. Он написал много всякой белиберды и принес-таки некоторую пользу Израилю, особенно своими знаменитыми протоколами, которыми заставил инертную еврейскую массу расшевелиться и от слов перейти к делу. Выдумали его братья Гавлонские и Высоцкие [4] с покойным теперь Яковом Шиффом. Они его всю жизнь содержали. И на их деньги он и издал все свои книги и журналы на древне-еврейском языке. Ашер воображал себе, что он "признанный" духовный вождь всемирного еврейства, а, выдумав свои протоколы, решил, что открыл новую, неведомую Америку и ужас как гордился своими талантами и заслугами перед Израилем, полагал, что во всем мире нет ни одной еврейской головы, которая возвышалась бы над его пяткой. Мы, читая его протоколы, хохотали себе до слез. Он, бедный, в своем самомнении и не подозревал, что его "ужасные" и "гениальные" измышления – детский лепет по сравнению с нашим планом, издревле проводимым на практике нашим тайным правительством. Но когда он так опростоволосился, что его протоколы [5] стали достоянием гоев, от которых они пришли в ужасное возбуждение и забили тревогу и когда имя Ашера стало известным, нам пришлось вмешаться и через наших тайных агентов убрать старика из окрестностей Лондона. Теперь он живет в надежном месте на покое.

– Да. Эти протоколы не мало испортили нам крови.

– Когда они получили огласку и нам было неприятно. Не то, чтобы испугались. Пугаться было нечего, тем более, что в начале и автора их гои не знали и нам можно было доказывать их апокрифичность. Но все-таки мы немножко поволновались. А гои и установив имя автора, пошумели-пошумели и забыли. А мы смеялись.

– Не совсем забыли, мэтр. Волнение между ними не вполне улеглось, особенно среди русских эмигрантов…

– Ну и что ж такого?! У них оно не переходит и никогда не перейдет в организованное и планомерное действие против нас. Что они могут? Гои обречены, кончены. Судьба их определена. Примите во внимание, Липман, что они многочисленным рядом поколений воспитаны в христианской морали. И хотя в значительной мере нашими стараниями христианство почти совсем выветрилось из их сердец и душ, но привычка, которая сильнее натуры, все-таки осталась. И гои, как заезженные на один повод клячи, всегда сворачивают в одну только привычную им сторону и представить себе не могут, что в религиозной сфере, кроме лицевой стороны, имеется ещё и изнанка, т.е. что, кроме религии добра и самосовершенствования по пути добродетели, существует ещё религия зла, порока, преступлений и жестокости. И если они не поверили "лепету" старика Гинцберга, потому что он по-своему непримиримому националистическому шовинизму, коварству и подлости показался им противоестественным, а потому неправдоподобным, то как бы они поверили нашему поистине для них кошмарному плану, если взять невероятный случай, что кто-нибудь из гоев от слова до слова подслушал бы нашу беседу и опубликовал бы ее. Как вы думаете?

– Что ж тут думать, мэтр?! Это немыслимо.

– Ну, а если?

– Думаю, что тогда вышел бы страшный скандал…

– Вопрос: для кого? Для нас ли или для нашего дерзкого обличителя? Для нас буря в… луже воды. Только. Я же лично не пожелал бы быть на месте такого неосмотрительного смельчака. Он дурно сыграл бы свою партию. Поздно антилопе взывать о помощи против льва, когда она уже бьется в его мощных когтях. Поздно обличать нас. Мы настолько сильны, что решительно никого ни на небе, ни тем более на земле, не боимся…

– Как сказать, мэтр?! Вы сами признаете силу печатного слова…

– Нашего, но не гоевского. Посмотрите, какая сила Генри Форд! Миллиардер, всесветное почетное имя. Он поднял на нас руку, он вздумал обличать нас, бороться с нами. Мы приняли вызов. И он уже стал сдавать. И не мы будем, если не поставим его на колени перед нами. [6] А если бы вздумал обличать нас кто-либо послабее Форда. Что нам?! Начихать. Наша печать со свойственной ей железной выдержкой пренебрегла бы таким "гнусным" "вымыслом" и ни единым словом не обмолвилась – бы о нем, точно его и нет, не существует. Вы сами знаете и в этом искусились, что замалчивание разоблачений – самое радикальное и действительное средство. И разоблачение само по себе умрет. Но если, вопреки нашей воле, "гнусный" памфлет принял бы широкую огласку, тогда энергичное действие на уничтожение, залпами. Мы мобилизуем всю нашу многотысячную всемирную рать пишущей гоевской братии. Получаешь наши деньги – служи и защищай своих хозяев. Мы пустим в ход нашу тяжелую артиллерию: и клевету, и шантаж, и разорение, и выбрасывание за борт журналистики и литературы, а то и за борт жизни. Это смотря по обстоятельствам. Когда нажмем все педали и заскрипят тысячи перьев во всех углах вселенной, высмеивая, обливая помоями и в свою очередь, обличая дерзкого обличителя, когда поднимем против него негодующие волны "общественного мнения" всего мира, посмотрим, как он не захлебнется и не пойдет ко дну. Мало этого. Через возмущенное "общественное мнение" внушим христианскому священству, что памфлетист кощунник, оскорбляющий величие и достоинство Всемогущего и Всеведущего. Оно назовет его человеком бесстыдным и безнравственным и предаст анафеме. А правительства найдут его социально опасным, потому что натравливает все человечество против небольшого, невинного, несчастного, "гонимого" племени, а мы провозгласим его сумасшедшим и т.д. Да мало ли что еще можно выдвинуть для уничтожения такого прыткого господина! Кто же его будет защищать? А "один в поле – не воин". Нет, Липман, теперь нам уже никто на свете не страшен.

Перед уходом мэтр спросил:

– Что у нас сегодня? Суббота?

– Да. Суббота.

– В следующую субботу оденьте ваш фрак и цилиндр и имейте в ваших руках зонтик. Непременно. В 11 часов вечера идите себе… – он назвал угол двух улиц. – К вам подъедет автомобиль-каретка. – Он назвал номер его и приказал записать и улицу, и номер. Липман записал. – Вы ходите себе на углу и полуоткрывайте, и закрывайте ваш зонтик. Это условный знак. Дверца откроется и вы войдете во внутрь автомобиля. С сидящим в нем господином обменяйтесь только нашими знаками и не разговаривайте с ним ни слова. Он уже привезет вас туда, куда надо.

– Куда, мэтр?

Тот усмехнулся.

– Липман, прежде всего, в продолжение всего и в конце всего – дисциплина, т.е. беспрекословное повиновение и нуль бесполезного любопытства.

– Слушаюсь, мэтр.

– А теперь до свидания.

Продолжение следует

Поделиться в соцсетях
Оценить

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ:

ЧИТАТЬ ЕЩЕ

ЧИТАТЬ РОМАН
Популярные статьи
Наши друзья
Наверх