Казаки в пекле гражданской войны 1918-22 гг.

НА РУИНАХ ИМПЕРИИ.

Февральскую революцию организовали англичане – об этом доносила даже французская разведка. В столице были спровоцированы массовые беспорядки, погромы, и раскрутились пружины заговора, перехватывая власть.

Когда Николай II выехал из Ставки в Петроград, заговорщики в его окружении «забыли» подцепить вагоны с казачьим конвоем. Поезд загнали в Псков, к своему соучастнику генералу Рузскому. Воспоминания об «отречении» не могут считаться свидетельствами – поскольку дошли до нас только от заговорщиков. Царь был фактически уже арестован, и что происходило в его вагоне, остается сокрытым. Но появился фальшивый «манифест» об «отречении» - на бланке телеграммы, с подписью, сведенной карандашом через стекло (разве понадобилось бы это при реальном отречении?)

В «манифест» не забыли вставить обращение к войскам – повиноваться новой власти. Разыграли путаницу с передачей престола якобы брату Царя Михаилу Николаевичу, который тут же и отказался, призвав дожидаться Учредительного Собрания, а у руля России очутилось Временне правительство. Его «законность» обеспечило мгновенное признание со стороны США, Англии, Франции, Италии [161]. Хотя его не выбирал никто, даже оппозиционная Дума. Правительство сформировали на кулуарном совещании масонов-заговорщиков. Только командир 3-го конного корпуса граф Келлер телеграфировал Николаю II, что не верит в «отречение», приказал своим офицерам и казакам готовиться к походу. Но его сразу сняли с должности.

Временное правительство постаралось вскружить народу голову самыми широкими «свободами», разрешило все партии и движения. Рушило все «реакционное» - полицию, администрацию. Армии оно боялось, и круто чистило генералов и офицеров, признанных «контрреволюционными». А солдатскую массу новая власть соблазнила «демократией», дозволив митинги и собрания, внедрив выборные комитеты. И в войсках, и по всей стране пошел полный развал. Солдаты голосовали, идти ли в атаку. Все более популярным становился лозунг «Штык в землю!»

Казачьи части сохранили дисциплину и боеспособность. Но они были сбиты с толку, как и весь народ. Казаки тоже принялись создавать у себя полковые и дивизионные комитеты. Впрочем, они помогали уберечь своих офицеров от чисток Временного правительства и солдатских самосудов. Но в комитетах, как это бывает, нередко выдвигались не лучшие, а честолюбивые и горлопанистые. Кроме того, казачьи части, как самые надежные, стали растаскивать для “затыкания дыр” на фронте, для отлова дезертиров, для охраны тыловых районов от распоясавшейся солдатни. А такая служба казакам очень не нравилась. Они не понимали, что творится. Правительство, вроде, выдвигало патриотические лозунги, призывало к войне до победного конца. В апреле в его поддержку в Петрограде собрался 1-й съезд казаков, провозгласил образование “Союза Казачьих Войск” под председательством Александра Ильича Дутова. Но уже через несколько дней радикальные социалисты и большевики внесли раскол – провели альтернативный съезд и создали Центральный Совет казаков во главе с кубанцем Костенецким.

Однако и Временное правительство совершенно не намеревалось опираться на казаков. Считало их «реакционной» силой и боялось. Оно силилось завоевать популярность среди крестьян, манило их проектами передела земель, открыто заявляя, что казакам “придется потесниться”. Что ж, тогда и казаки начали организовываться, чтобы отстаивать собственные интересы. Во всех казачьих областях стали собираться Войсковые Круги. При этом казаки Красноярского и Иркутского полков объединились в новое, Енисейской Войско. На кругах принимали постановления о самоуправлении, впервые с XVIII в. избирали войсковых атаманов, формировали войсковые правительства. Но в 1917 г. Войсковые Круги (на Кубани – Рада) стали не просто собраниями казаков, а постоянными областными парламентами из выборных депутатов. Они стали вырабатывать свои войсковые законы. Это вызвало резкое противостояние с иногородними, ведь те как раз возбудились, что Временное правительство даст им казачьи земли.

Между тем, среди общего раздрая, проявлялись еще более разрушительные силы, чем начавшие эту свистопляску «февралисты». В Киеве возникла Центральная Рада, в Тифлисе Закавказский сейм из грузинских, армянских, мусульманские сепаратистов, заговорили об отделении финны, эстонцы, латыши. А большевики умело пользовались тем, что Временное правительство вызывает общее недовольство. Но финансировали большевиков не только немцы. Ставку на них сделали и… США. В окружении президента Вильсона считали, что для них будет выгодным падение не только Царя, но и России. Пусть рухнет окончательно, пусть выйдет из войны – и ее можно будет пустить в раздел вместе с побежденными.

Летнее русское наступление на фронте провалилось, в Петрограде большевики подняли мятеж. В этой обстановке Верховным Главнокомандующим был назначен сибирский казак Л.Г. Корнилов. Начал жесткими мерами наводить порядок в войсках, настаивал, что надо оздоровить тыл. Его поддержали и патриотические офицеры, и казачество. В августе в Москве было созвано Государственное совещание. На нем, по решению Общеказачьего съезда от лица всех казаков выступил самый популярный войсковой атаман, Каледин. Твердо заявил, что Россия должна быть единой, что казачество требует пресечь раздрай, готово помочь Корнилову. Кстати, Каледину даже казачья «демократия» была противна. Когда его избирали на Дону атаманом, он отказывался, говорил: “Никогда! Донским казакам я готов отдать жизнь, но то, что будет – это будет не народ, а будут советы, комитеты, советики, комитетики. Пользы быть не может!” Но его уговорили, и он воспринял это как свой крест.

А министр-председатель Керенский вроде бы согласился с Корниловым. Тот направил на Петроград 3-й конный корпус и другие части. Намечалось разогнать большевиков и Советы, разоружить разложившийся гарнизон и установить диктатуру, но не персональную, а коллективную диктатуру правительства. Но… когда войска уже пришли в движение, Керенский неожиданно отрекся от Корнилова. Объявил его “мятежником”! Железнодорожники останавливали воинские эшелоны, к казакам хлынули агитаторы – и они вообще уже ничего не понимали. Ехали-то защищать Временное правительство, а оно вдруг объявило своих спасителей “изменниками”! Поход сорвался. Корнилов и его ближайшие помощники были арестованы.

Керенский намеревался арестовать и Каледина, но донцы вздыбились: “Атамана не выдадим!” Их поддержали другие Казачьи Войска, грозясь отозвать свои полки с фронта. Керенский пошел на попятную, заискивал и извинялся перед казачьими делегатами. Однако отношения с правительством стали неприязненными, а хаос в стране углублялся, и казачьи области продолжали обособляться. Войсковые Круги принимали уже не только законы, а собственные “конституции”.

Но тем временем дорвавшаяся до власти кучка заговорщиков, за полгода развалившая могучую Империю, допекла уже всех. В октябре большевики захватили Петроград – и защищать власть оказалось некому. Для обороны Зимнего дворца собрались несколько рот юнкеров, рота женского батальона, без толку суетились министры и комиссары правительства. Пришли и две сотни уральских казаков. С благоговением осмотрели личные покои Царя и оценили то, что творится во дворце: “Мы думали, что тут серьезно, а оказалось – дети, бабы да жиды”. И ушли прочь [127].

А сбежавший Керенский встретил во Пскове Петра Николаевича Краснова, командира 3-го конного корпуса. Назначил его «командующим армией», пообещал еще 4 дивизии и приказал идти на Петроград. Но никаких дивизий не подошло, да и 3-й корпус уже растащили полками и сотнями по Северному фронту. В “армии” было 700 казаков при 16 пушках – против 200 тыс. солдат и красногвардейцев. Тем не менее, они побеждали, пока разложившиеся толпы солдат разбегались от демонстративной атаки или пушечных выстрелов. Но за Царским Селом их встретили более стойкие матросы, вступили в бой. Казаки потеряли 3 убитых и 28 раненых, расстреляли все снаряды, а потом осталось только заключить перемирие. Причем рядовые казаки вырабатывали с матросами собственные условия: “Мы вам Керенского, а вы нам – Ленина. И замиримся”. На полном серьезе пришли к Краснову доложить, что скоро им для обмена привезут Ленина, которого они тут же повесят. А Керенского, мол, не грех и выдать, “потому что он сам – большевик”. Выдавать главу правительства генерал счел неэтичным и позволил ему скрыться. Но и казакам советское правительство после переговоров разрешило уехать с оружием и имуществом – их боялись и старались не раздражать [73].

Да и было чего бояться. Казачьи Войска очередных узурпаторов не признали. На Дон, Кубань, в Оренбуржье потекли патриоты, началось формирование Белой Гвардии. Но и большевики направили войска на казачьи окраины. Впрочем, их малочисленные анархические отряды не представляли бы серьезной опасности. Если бы… казаки были едины. Но у них стало повторяться то же самое, что погубило Россию. В Войсковых Кругах верховодила интеллигенция – бывшие думцы, либералы, социалисты. Грызлись между собой, урезали власть атаманов, пугая «диктатурой». На Дону казачья “демократия” стала искать союз с крестьянской, создала “паритетное правительство” – 7 человек от казаков и 7 от иногородних. Это лишь усугубило разброд. А Кубанская Рада узнала, что украинская Центральная Рада создает «козацкие» части, и решила послать им военную подмогу. Черноморцам воспротивились линейцы, и Кубань чуть не раскололась.

Идеи особой «казачьей нации» появлялись еще до войны. Поощрялись (или инициировались) они там же, где и идеи «украинской нации» - за границей. Но успеха они не имели (как и украинский национализм), оставались достоянием узких кружков либеральной интеллигенции. А сейчас Российская Империя, без службы которой казаки себя не мыслили, рухнула. Превратилась в царство зла и хаоса. Поэтому для казачьего сепаратизма возникла благоприятная почва – надо отделяться, русские сами по себе, мы сами по себе.

Возник и казачий большевизм, хотя Советскую власть предсталял по-своему, как возрождение мифических «казачьих вольностей». Долой начальство, каждому одинаковый пай – рядовому казаку и генералу, а службу в полках заменить станичными сборами. Во всех казачьих областях в противовес атаманским властям создавались казачьи ревкомы. Появились красные казачьи лидеры. На Дону – Подтелков, Кривошлыков, Миронов, Голубов, на Кубани Автономов, Сорокин, Кочубей. В Забайкалье Лазо формировал “фронт” из двух полков – один из уголовников, второй из казаков.

Атаманы и правительства надеялись на свои фронтовые полки. В отличие от обычных армейских частей, они не разбежались кто куда. Возвращались домой организованно, с оружием, артиллерией. Прорывались с боями через заслоны большевиков и самостийников. Но едва ступали на родную землю, весь порядок кончался. Фронтовые полки тоже оказались заражены анархией. Повиноваться атаманским властям и вступать в братоубийство со «своими» они не желали, расходились по станицам. С красными дрались только партизанские отряды по несколько сотен, а то и десятков человек. На Дону – полковника Чернецова, войскового старшины Семилетова, сотника Грекова, на Кубани – капитана Покровского. Даже при ничтожной численности одерживали победы.

Но силы были слишком неравны. На терские станицы полезли грабить чеченцы и ингуши. Из Закавказья двинулись части Кавказской армии, распропагандированные большевиками. В портах высаживались красные матросы. А в самих казачьих областях их активно поддержали иногородние. В январе 1918 г. пали Астрахань, Оренбург – атаман Дутов с небольшим отрядом ушел в Тургайские степи. В Забайкалье Семенов отступил в Маньчжурию под защиту японцев и китайцев. Герой Дона Чернецов попал в плен и был изрублен шашками вместе с другими офицерами. На Тереке был убит атаман Караулов. В Новочеркасске прозвучал выстрел, оборвавший жизнь Каледина. По одной версии, застрелился, осознав безвыходное положение, по другой был убит с инсценировкой самоубийства. Войсковым атаманом избрали генерала Назарова, но править ему уже не пришлось. 12 февраля 1918 г. к Новочеркасску подступили красные казаки. Их командир Голубов ворвался на заседание Круга и объявил себя “красным атаманом”. Назарова и весь его штаб расстреляли. Вместо Войска Донского была провозглашена Донская республика.

Генерал Попов увел 1600 белых казаков в Сальские степи. А Корнилов с Добровольческой армией из 4 тыс. бойцов двинулся на Кубань. Но и там было худо. Пока Кубанская Рада вырабатывала “самую демократическую в мире конституцию”, Автономов и Сорокин разбили ее отряды, Екатеринодар пал. 3 тыс. белых кубанцев Покровского вместе с правительством и депутатами Рады скитались по горам, пока не соединились с Добровольческой армией. Штурмовали Екатеринодар, но атаки захлебнулись в крови, а шальной снаряд сразил Корнилова. Остатки белых сил принял Деникин.

В ПЕКЛЕ ГРАЖДАНСКОЙ.

Многие из казаков, поддержавших красных или желавших остаться нейтральными, очень скоро пожалели об этом. Казачьи Войска объявили упраздненными. Красногвардейцы и комиссары расстреливали офицеров, семьи белых или богатых казаков, чтобы прибрать их имущество. Убивали священников. Например, на Кубани их истребили в 22 станицах. Обращали алтари в отхожие места, упражнялись на стенах и иконах в хамском остроумии. У казаков отнимали землю, грабили под маркой «реквизиций». На Дону эти безобразия вызвали негодование не только казаков, но и иногородних. С «казачьими большевиками» пришлые комиссары не считались, взмущенный “красный атаман” Голубов выпустил арестованного помощника Каледина Митрофана Богаевского, стал возить его по митингам, чтобы он говорил “всю правду”. Но начальство узнало, выслало отряд. Богаевского расстреляли, а Голубов бежал и был убит казаками.

На Кубани вспыхнули восстания в Ейском отделе, под Армавиром, Кавказской. Но перед этим казаки сами послушно сдали оружие, и каратели с пушками и пулеметами топили их в крови. За экспедициями тащились обозы иногородних, грабили, зверски замучивали раненых, казачек, детей. Но и борьба разгоралась. В горах Баталпашинского отдела, собрал Волчью сотню Шкуро. В Сибири войсковой старшина Анненков дерзко налетел на Омск, увез знамя Ермака и призвал казаков к оружию. Оренбург захватил войсковой старшина Лукин с 500 казаками, разгромив 5-тысячный гарнизон. Хотя вскоре Лукина предали и выдали на расправу красным. А Уральское Войско во главе с атаманом Толстовым было единственным, где не произошло раскола. Здесь не было иногородних, не стоял земельный вопрос, а казаки-староверы восприняли большевиков однозначно: как приход антихриста. Поэтому Войско устояло и отбивалось.

После заключения Брестского мира на Украину двинулись немцы. Красногвардейцы бежали от них, но советское правительство представляло, что это за сброд, отводило его не на север, к Москве, а на в казачьи области. Отступающие хлынули на Дон, все сжирали на своем пути, насильничали. Взорвалось восстание, охватывая станицу за станицей. Красное начальство только сейчас вспомнило о «казачьих большевиках». Дало побольше денег Подтелкову и Кривошлыкову, отправило агитировать казаков, но восставшие поймали их и повесили. С Кубани к границам Дона как раз вышла Добровольческая армия Деникина, помогла выгнать большевиков из южных станиц. А в освобожденном Новочеркаске был созван Круг спасения Дона. Избрал атаманом П.Н. Краснова и дал ему неограниченные полномочия – которых так не хватало Каледину. Было решено принимать в казаки всех иногородних, если они сражаются против красных. Но Круг провозгласил и создание суверенного государства “Всевеликого Войска Донского”.

Еще один взрыв подготовили исподтишка державы Антанты. На Транссибирской магистрали взбунтовались эшелоны Чехословацкого корпуса. Это стало детонатором цепи восстаний от Самары до Владивостока. Создавались белые отряды, присоединялись казаки – уральцы, оренбургцы, сибирцы. Из Маньчжурии в Забайкалье вернулся Семенов. Его поддержали амурцы и уссурийцы во главе с атаманом Калмыковым. От большевиков очищали Сибирь и Урал. А Добровольческая армия Деникина развернула наступление на Кубань. Теперь-то станичники встречали ее с распростертыми объятиями, красных громили, был освобожден Екатеринодар.

Но антибольшевистские силы оказались совершенно разнородными. Выплеснулась та самая политическая мешанина, которая возникла в 1917 г. – либералы, социалисты, эсеры, меньшевики. Вдобавок «российскую карту» разыгрывали иностранные державы, преследующие собственные интересы. Забайкальского атамана Семенова, амурского и уссурийского Калмыкова взяла под покровительство Япония, в расчете прибрать Дальний Восток под свое влияние. В Сибири появились англичане, американцы, французы. Возникли угодные им «правительства», объединились в Директорию во главе с масоном Авксентьевым, ближайшим помощником Керенского. Но эта власть стала такой же хилой, как Временное правительство. Разваливала «демократией» собственные войска, а от казаков сторонилась, считая их «контрреволюционными». Успехи сменились поражениями. Кончилось тем, что офицерские организации и сибирские казаки атамана Иванова-Ринова свергли Директорию, передали власть адмиралу Колчаку, принявшему титул Верховного Правителя России.

На Украине немцы восстановили пост гетмана, поставили на эту должность послушного им генерала Скоропадского. Но реальной власти ему не дали, армию создавать не позволили. А Дон в течение месяца очистил свою территорию. Краснов провел мобилизацию 25 возрастов, переформировывал стихийные отряды в дивизии и корпуса. Налаживалась гражданская жизнь, открывались учебные заведения, заработали войсковые заводы и фабрики, был создан даже свой флот. Но воевать одновременно с Советской Россией и Германией Дон никак не мог. Впрочем, и сравнение получалось не в пользу красных. Немцы вели себя с казаками корректно, дружелюбно, жители Каменской и Усть-Белокалитвенской даже сами пригласили их, чтобы избавиться от большевиков. Германские интервенты заняли Донбасс – включили его в состав Украины, которой он никогда не принадлежал. Но на остальные казачьи земли не претендовали, и Краснов предпочел заключить с немцами фактический союз, повел торговлю. Они поставляли оружие и боеприпасы (русские, трофейные). А Дон расплачивался столь необходимыми Германии хлебом, салом, мясом.

Немцев фигура Краснова тоже удовлетворяла. Выходец из знаменитого рода донских генералов, блестящий лейб-гвардеец, талантливый литератор. Но свои взгляды он круто менял в зависимости от обстановки. До революции выступал твердым монархистом [47], в 1917 г. перестроился в фарватер Временного правительства. А теперь объявлял: России больше нет, значит Дон должен быть самостоятельным государством. Казакам нужно только изгнать большевиков, встать на своих границах и не пускать к себе эту заразу. В перспективе следует помочь спасти Москву от воров и насильников, но потом не вмешиваться в русские дела и зажить вольно — “Здравствуй Царь в кременной Москве, и мы, казаки, на Тихом Дону!” [72]

А немцы расчленение России всячески поощряли. При их посредничестве Краснов наводил мосты со Скоропадским, вел переговоры о «Юго-Восточном союзе» с кубанскими самостийниками, астраханским атаманом Тундутовым. Надежды на покровительство Германии совсем вскружили Краснову голову. Он обратился к кайзеру Вильгельму с просьбой признать суверенитет не только Дона, но и Кубанского, Терского, Астраханского Войск, Северного Кавказа. Просил у него содействия, чтобы Украина вернула Дону Таганрог, а Россия отдала “по стратегическим соображениям” Воронеж, Камышин и Царицын, даже приложил карту на утверждение кайзера. Просил надавить на советское правительство для примирения с Доном. Взамен обещал экономические привилегии для немцев и “не допускать на свою территорию враждебные германскому народу вооруженные силы”. Краснов писал и германскому главнокомандующему на Востоке фельдмаршалу Эйхгорну: “Если бы Вы помогли Донскому Войску окрепнуть в полной мере”, то оно может стать союзником и против Антанты.

Но у Краснова даже в донском руководстве были противники. Генерал Африкан Богаевский сделал эту переписку достоянием гласности, что вызвало большой скандал [30]. Получалось, что Деникин с кубанцами и терцами провозглашают борьбу за единую и неделимую Россию, верность союзу с Антантой, такую же позицию занимает Колчак - а Дон, Астрахань, Украина, выступают сепаратистами, союзниками Германии. Кубань возмущенно отреклась от связей с Красновым. Хотя на самом-то деле Дону и Добровольческой армии приходилось по-прежнему сражаться “спина к спине”. Краснов передавал Деникину часть оружия, полученного от немцев, выделял денежные займы. Но отношения оставались весьма прохладными.

А Германия вела собственную игру. Цыкнув на большевиков, вынудила их признать неприкосновенность Украины, но для Дона пальцем о палец не ударила. Генерал Людендорф считал идеальным “взаимное истощение красных и белых” – а плоды пожнут немцы. Они даже регулировали боевые действия. Запретили как Краснову, так и большевикам приближаться к железной дороге Воронеж – Ростов. Потому что по ней Германия получала поставки из Советской России. Русским предоставили убивать друг друга где-нибудь в сторонке. Но и державы Антанты, за союз с которыми цеплялись Деникин и Колчак, вели аналогичную линию! Поддерживали деньгами и снаряжением как белых, так и большевиков. Формировать Красную армию Троцкому помогали английские, французкие, американские советники. А солдатам Антанты, отправленным в Сибири, Архангельск, Мурманск, заранее объясняли, что их посылают «для оккупации, а не для боя». Гражданскую войну целенаправленно подпитывали для разрушения России.

Осенью 1918 г. Германия обвалилась в собственную революцию, признала поражение в Мировой войне. На Украине подняла восстание Директория – из тех же националистов Центральной Рады. Скоропадский бежал вместе с немцами. Директория провозгласила возрождение «козацтва». Батальоны в петлюровской армии именовались “куренями”, солдаты – “сичевыми стрельцами”. В разных городах возникали свои “коши”, батьки-атаманы. В этот период появилось даже “еврейское казачество”. Распевало песню:“Тому мы голову снесем, кто нападет на наш родной Бердичев!” Дралось с красными, защищая свой город от грабежей, причем заслужило уважение “щирых” украинцев.

Но к этому времени красные успели мобилизовать полуторамиллионную армию, драконовскими мерами наводили в своих войсках дисциплину. Привлекли многих офицеров – одних соблазняла карьера, других заставили под угрозой расправы с семьями. На всех фронтах большевики перешли в наступление. Разлад в стане противников использовался в полной мере. Среди оренбургских казаков значительную долю составляли башкиры – и красное руководство переманило сепаратиста Валидова, наобещав ему “автономию”. Башкирские части перешли на советскую стороны, и пали Оренбург, Уфа, Уральск. А украинские “козаки”, нарядившись в широкие шаровары и шапки со шлыками, очень лихо пили, пели, плясали. Но красные легко громили это ряженое воинство. Да и национализм в то время не имел среди украинцев никаких корней. Они привыкли быть вместе с русскими, и их отряды запросто переходили к красным.

А Дону пришлось худо. В течение 1918 г. советские войска несколько раз предпринимали на него наступления. Их отражали, но большевики имели возможность бросать сюда свежие дивизии, а казаки стояли на фронте одни и те же. Сменить их было некому… Зима 1918/19 гг выдалась морозная. Метели засыпали неглубокие окопы. Сражались не из соображений тактики, а за жилье. Части жались к населенным пунктам, набивались в уцелевшие дома и согревались животным теплом. От красных на Дон пришел тиф и косил казаков похлеще пуль и снарядов. Большинство из них воевало с 1914 г., они очень устали. А уход немцев с Украины открыл Дон с запада, линия фронта сразу увеличилась на 600 км. Войско Донское стали обтекать с трех сторон четыре советских армии общей численностью 124 тыс. штыков и сабель. У казаков было в строю всего 38 тысяч – сейчас им приходилось растягивать боевые порядки.

Правда, в Черное море вошли корабли Антанты. Краснов воззвал о помощи к англичанам и французам. Сношения с немцами ему не поставили в вину, отнеслись с пониманием. Но… ведь и Запад не собирался спасать Россию! Премьер-министр Англии Ллойд-Джордж открыто заявлял в парламенте: “Целесообразность содействия адмиралу Колчаку и генералу Деникину является тем более вопросом спорным, что они борются за единую Россию. Не мне указывать, соответствует ли этот лозунг политике Великобритании”.

А вот тенденции сепаратизма Антанта поддерживала.От Краснова потребовали объединиться с Добровольческой армией, но при посредничестве англичан Донская армия перешла в подчинение Деникину только в оперативном отношении, автономия Войска Донского была сохранена. Британцы и французы взяли под покровительство националистов Закавказья, Прибалтики, северокавказских сепаратистов, наводили связи с петлюровцами. В Одессе высадились 5 дивизий союзников, но остались у морских берегов – они предназначались для прикрытия Бессарабии, которую Запад подарил Румынии. Казаки же были не румынами и не эстонцами… Британский генерал Пуль побывал на Дону, увидел, что нужна срочная помощь, приказал перебросить сюда английскую бригаду из Батуми – но Пуля тут же сняли с должности.

Деникин прислал на Дон свои отряды, но крупных сил выделить не мог – на него самого красные навалились на Ставрополье. Краснов уговаривал казаков продержаться еще немного, шел на хитрости. В Таганрог просто из любопытства заехала группа французских и английских младших офицеров, атаман зазвал их в гости, возил по станицам - вот, мол, союзники, они уже здесь! Иностранные лейтенанты восседали на банкетах в свою честь, щедро сыпали обещания. Но вместо подмоги на Дон приехал французский капитан Фукэ с чрезвычайными полномочиями от главнокомандующего Франше д'Эспре. Предъявил вдруг требования, чтобы Войско признало над собой “высшую власть” Франции “в военном, политическом, административном и внутреннем отношении”. Чтобы атаман отныне распоряжался только “с ведома капитана Фукэ” [72]. Чтобы Дон оплатил все убытки французских фирм и граждан, имевших собственность на его территории… Войсковое правительство отказалось. Но и союзники потеряли к нему всякий интерес.

Стало сказываться и безоглядное лавирование Краснова. То он призывал казаков освободить свои земли и замириться на границах, то манил надеждами на немцев, то скорой помощью французов и англичан – а ее не было. Атаману больше не верили. Ползли слухи — обман... измена... Казаки мерзли, вшивели и погибали на позициях. И надломились. Начались стихийные, а потом и целенаправленные контакты с красными. Большевистские агитаторы внушали: “Вы что же, против всей России надеетесь устоять? Вас мало, а Россия велика”. “Мы вашего не трогаем, и вы нас не трогайте. Идите по домам. Вы сами по себе, мы сами по себе”. Разъясняли: “Раньше на Дону безобразничала Красная гвардия, а сейчас все уже по-другому, сейчас Красная Армия, в ней дисциплина”. “Ваш атаман продался немцам за 4 миллиона”.

Под Рождество Христово 1919 г. 28-й Верхне-Донской, Казанский и Мигулинский полки бросили фронт. Пошли домой встречать праздник. А на сам праздник в станицах появились агенты Троцкого с пачками денег. Ведрами выставляли водку, только в Вешенской на угощение было пущено 15 тыс. руб. Подгулявшие станичники созывали сходы, признали Советскую власть. Вслед за этим и в соседнем, Хоперском округе, полки начали оставлять позиции. Тем более что здесь со стороны красных действовал корпус казака Миронова. Многие с оружием переходили к нему. Сперва поодиночке, потом сразу 4 полка. Во фронте образовалась брешь, куда хлынули советские дивизии. Казаки встречали их хлебом-солью…

КАЗАЧИЙ ГЕНОЦИД.

Разрушение Российской Империи, мирового оплота Православия, было не только политической, но и духовной диверсией. Западные правительства были прочно связаны с финансово-политической интернациональной «закулисой», вынашивавшей проекты «нового мирового порядка», для которого Россия являлась главным препятствием. Заговорщики, свергавшие Царя, были переплетены с этими теневыми кругами через масонские ложи. А главными проводниками англо-американского влияния в советском правительстве стали Троцкий и Свердлов. Лев Давидович принадлежал к самому радикальному масонскому течению, ордену иллюминатов. У Якова Свердлова известны масонские связи его братьев, Зиновия и Вениамина, известно и то, что сам он был убежденным оккультистом [159]. Свердлов непосредственно курировал трагедию в Екатеринбурге – в ночь на 17 июля 1918 г. осуществилось оккультное жертвоприношение Царя Николая II и Его Семьи [161]. Вместе со Своими Близкими в Ипатьевском подвале принял мученический венец последний Августейший атаман Казачьих Войск Цесаревич Алексей – он стал святым покровителем казачества.

Кровь уже лилась широкими потоками, но в сентябре 1918 г. Свердлов провозгласил официальную кампанию «красного террора». Истреблялось духовенство, дворяне, офицеры, интеллигенция. Русский народ предполагалось кардинально переделать, изменить его сознание – и для этого расчищали почву, уничтожая носителей духовных и культурных традиций. А ненависть к казакам культивировалась на Западе уже давно. Их изображали кровожадными чудовищами, чуть ли не людоедами. В 1915 г. большевичка Коллонтай, посланная в США агитировать рабочих против своей родины, в публичных лекциях обвиняла страны Антанты, напустившие на “цивилизованную” Европу “варваров”: “Тут и русские казаки, нагайки которых не раз гуляли по спинам нашим, тут и дикари всех видов: и индусы, и алжирцы, и им же нет числа”.

В проекты «переделки» России казачество никак не вписывалось, его наметили просто уничтожить. Подготовка началась заблаговременно. Изначально ВЦИК (коорый возглавлял Свердлов) назывался Всероссийским Центральным Исполнительным комитетом Советов рабочих, крестьянских и казачьих депутатов. Но слово “казачьих” исподволь убрали, казачий отдел ВЦИК завис в непонятном положении. В октябре 1918 г. Троцкий стал создавать Революционные Военные Трибуналы, подчиненные лично ему. Вопреки названию, они вообще были не судебными органами, а хорошо вооруженными карательными отрядами, в них набирали большое количество «интернационалистов» - немцев, венгров, и заранее сосредотавивали в казачьих областях. Убирали лидеров «казачьего большевизма». На Северном Кавказе допекли Сорокина, спровоцировали на мятеж и уничтожили. Миронова перевели на Западный фронт. А донские полки, перешедшие на сторону красных, загнали в эшелоны и отправили на Урал.

В январе 1919 г. в Москве под председательством Свердлова состоялось совещание начальников политоделов фронтов, где обсуждалась предстоящая акция. А 24 января вышла циркулярная директива Оргбюро ЦК за подписью Свердлова: “Последние события на различных фронтах и в казачьих районах, наши продвижения в глубь казачьих войск заставляют нас дать указания партийным работникам о характере их работы в указанных районах. Необходимо, учитывая опыт гражданской войны с казачеством, признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем поголовного их истребления.

1. Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно, провести беспощадный массовый террор ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью. К среднему казачеству необходимо применить все те меры, которые дают гарантию от каких-либо попыток с его стороны к новым выступлениям против Советской власти.

2. Конфисковать хлеб и заставить ссыпать все излишки в указанные пункты, это относится как к хлебу, так и ко всем другим сельскохозяйственным продуктам…”

Предписывалось также “провести... в спешном порядке фактические меры по массовому переселению бедноты на казачьи земли”. “Всем комиссарам, назначенным в те или иные казачьи поселения, предлагается проявить максимальную твердость и неуклонно проводить настоящие указания…”

Директиву подхватили мгновенно. Троцкий ввел в обиход термин - “устроить карфаген” казачеству. Его правая рука, главнокомандующий вооруженными силами Республики Вацетис писал о казаках: “Это своего рода зоологическая среда, и не более того. Стомиллионный русский пролетариат даже с точки зрения нравственности не имеет здесь права на какое-то великодушие. Очистительное пламя должно пройти по всему Дону, и на всех них навести страх и почти религиозный ужас. Старое казачество должно быть сожжено в пламени социальной революции... Пусть последние их остатки, словно евангельские свиньи, будут сброшены в Черное море...”. Член РВС Южфронта Колегаев рассылал инструкцию об “изъятии офицеров, попов, атаманов, жандармов, просто богатых казаков, всех, кто активно боролся с Советской властью”. А член Донревкома Рейнгольд отмечал в письме Ленину: “Казаков, по крайней мере огромную их часть, надо будет рано или поздно истребить, просто уничтожить физически” [12, 45, 122].

Запрещалось само слово “казак”, ношение формы, лампасов. Станицы переименовывались в волости, хутора – в села (Цимлянская была переименована в Свердловск, Константиновская – в город Розы Люксембург). Во главе станиц ставили комиссаров из немцев, евреев, латышей. Казаков облагали денежной контрибуцией. За неуплату – расстрел. В трехдневный срок объявлялась сдача оружия, в том числе шашек, кинжалов. За несдачу – расстрел. Рыскали отряды, отбирая подчистую продовольствие и скот, обрекая людей на голодную смерть. Тут же покатились и расправы.

Террор к казакам, принимавшим прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью? А кто не принимал, если на Дону была всеобщая мобилизация от 19 до 52 лет? “Изъять” жандармов? Хватали стариков, служивших в 1905 г. По хуторам разъезжали трибуналы, производя “выездные заседания” с расстрелами. Семьи тех, кто остался у белых, объявлялись заложниками. Инструкция предписывала в случае ухода одного из членой такой семьи казнить всех остальных, а в случае ухода одной семьи расстреливать “все семьи, состоящие на учете данного Совета”. О том, что творилось на Дону, рассказал в своем бессмертном романе Шолохов, хотя по понятным причинам вынужден был смягчить тона. В 1931 г. он писал Горькому: “Не сгущая красок, я нарисовал суровую действительность, предшествующую восстанию, причем сознательно упустил факты, служившие непосредственной причиной восстания, например, бессудный расстрел в Мигулинской 62 казаков-стариков или расстрелы в Казанской и Шумилинской, где количество расстрелянных в течение 6 дней достигло 400 с лишним человек”.

Сохранилось множество других свидетельств (советских!). “Нет хутора и станицы, которые не считали бы свои жертвы красного террора десятками и сотнями. Дон онемел от ужаса…” В Урюпинской “в день расстреливали по 60 – 80 человек. Руководящим принципом было: “Чем больше вырежем, тем скорее утвердится советская власть на Дону”. Председатель Донбюро Сырцов доносил: “Расстрелянных в Вешенском районе около 600 человек”. В Константиновской “было расстреляно свыше 800 человек. Большинство расстрелянных старики. Не щадились и женщины”. В Морозовской комиссар Богуславский творил расправу лично. В его дворе впоследствии нашли 50 зарытых трупов не только застреленных, но и зарезанных казаков, казачек, детей, а за станицей еще 150 трупов. В Хоперском округе “смертные приговоры сыпались пачками, причем часто расстреливались люди совершенно невинные: старики, старухи, дети, девушки. Расстрелы производились часто днем на глазах у всей станицы по 30 – 40 человек сразу, причем осужденных с издевательствами, с гиканьем и криками вели к месту расстрела. На месте расстрела осужденных раздевали догола, и все это на глазах у жителей. Над женщинами, прикрывавшими руками свою наготу, издевались и запрещали это делать.”

На таких казнях любила лично присутствовать начальник политотдела 8-й армии Розалия Землячка (Залкинд). Член РВС той же армии Якир создал собственный карательный отряд из 530 китайцев, уничтоживший более 8 тыс. человек. Но одними расстрелами истребить всех казаков было нереально, и большевики позаимствовали методики турок по уничтожению армян в 1915 г. Готовились массовые депортации. В зимнюю степь, на вымирание. Член РВС Южного фронта Сокольников (Бриллиант) предписывал “немедленно приступить к постройке и оборудованию концентрационных лагерей”. А Сырцов телеграфировал в Вешенскую: “Приготовьте этапные пункты для отправки на принудительные работы в Воронежскую губернию, Павловск и другие места всего мужского населения в возрасте от 18 до 55 лет включительно… За каждого сбежавшего расстреливать пятерых”.

Все это сопровождалось надругательствами над устоями казачьей жизни. Казаки были верующими – большевики устроили в Вешенском соборе венчание 80-летнего священника с кобылой [72]. Казаки почитали стариков – в той же Вешенской старику, уличившему комиссара во лжи, вырезали язык, прибили к подбородку и водили по станице, пока он не умер. Казачки отличались высокой нравственностью – теперь их хватали “на забаву”. Свидетель сообщал “много было насилия над женщинами… Были насилия над 14-летними девочками, причем говорили, что нужно влить им крови коммунистов”.

Но кампания, как ее округло называли, «расказачивания», не ограничивалась Доном. На Тереке она началась даже раньше, в 1918 г. Здесь на казаков натравили «революционных» ингушей. Жители станиц Тарской, Сунженской, Ахкиюртовской были выселены. Многих казаков вырезали вместе с женами и детьми. Террор охватил и другие казачьи области, находившиеся под властью большевиков – Астрахань, Оренбуржье. Распространился даже на казачьи части, сражавшиеся на стороне красных! Когда Деникин разгромил 11-ю советскую армию, в полном порядке сумела отступить кубанская бригада Кочубея. Но в Астрахани ее разоружили и расформировали. Кочубея хотели расстрелять, он сбежал в степи и погиб.

На Урале зверствовали подручные Свердлова Петровский и Голощекин. Петровский писал: “С казачеством нужно покончить… Советская власть должна поставить в порядок дня политику репрессий по отношению к казачеству, политику экономического и, как подсобного ему, красного террора”. Здесь тоже разрабатывались проекты массовых депортаций, а войсковую область намечалось расчленить, часть отдать соседним губерниям, часть в состав “киргизской степи”. Уже позже уполномоченный Ружейников, прибывший из Москвы в Уральск для исправления “перегибов”, выпустил из тюрем 2 тыс. казаков как невинно арестованных. А скольких не выпустил? И сколько уже лежало в земле?

Но результаты для большевиков стали плачевными. На Дону белые казаки больше не братались и не сдавались, дрались насмерть. С Северного Кавказа перебрасывались высвободившиеся деникинцы, и красных остановили на Северском Донце. А оккупированные станицы сперва пребывали в шоке. Ведь они сами признали советскую власть, пустили на свои земли! Считали происходящее чудовищным недоразумением, слали гонцов в Москву. Но вскоре осознали - их попросту изводят под корень [45, 85, 167]. В марте занялось сразу в нескольких местах. В Еланской 20 карателей захватили очередную партию жертв, поднялся Красноярский хутор. Казак Атланов собрал 15 человек с двумя винтовками – пошли шашками и нагайками отбивать арестованных. В Казанской на один из хуторов приехали 25 трибунальцев с пулеметом проводить “карфаген” – и тоже восстали. Покатилось по другим станицам и хуторам…

Красное командование сперва не придало этому большого значения, ведь аналогичные бунты крестьян легко подавлялись. Но казаки-то были воинами! Привычными к спайке, к самоорганизации. Формировали сотни и полки, выбирали командиров. Председателем исполкома стал военный чиновник Данилов, командующим – полный Георгиевский кавалер хорунжий Павел Кудинов. В качестве агитационных материалов повстанцы распространяли свердловскую директиву и инструкцию Колегаева, найденные у убитых комиссаров. Причем казаки, взявшиеся за оружие, вовсе не считали себя врагами советской власти! Они выдвинули лозунг: “За советскую власть, но против коммуны, расстрелов и грабежей”

Восстание охватило территорию в 190 км: Казанскую, Еланскую, Вешенскую, Мигулинскую, Шумилинскую, Мешковскую, Усть-Хоперскую, Каргинскую, Боковскую. Оружие и боеприпасов не было. Казаки дрались сбереженными шашками, ковали пики. Отливали картечь из оловянной посуды. На складах в Вешенской нашли 5 млн. учебных холостых патронов, их переделывали вручную, переплавляли на пули свинцовые решета веялок. Для имитации пулеметной стрельбы изготовляли специальные трещотки. И громили палачей.

И в это же время восстало уральское и оренбургское казачество. Разумеется, не сговариваясь с донским. Но везде творились одинаковые бесчитства, и реакция стала одинаковой. 16 марта, в день смерти Свердлова, ЦК большевиков отменил директиву о геноциде. Но он продолжался! Теперь под предлогом подавления мятежа. Якир приказывал: “...Полное уничтожение поднявших восстание, расстрел на месте всех, имеющих оружие, 50-процентное уничтожение мужского населения. Никаких переговоров с восставшими быть не должно”. Впрочем, и Ленин не собирался давать казакам реальных послаблений. Вот его телеграммы. Сокольникову, 20.04.19 г.: “Верх безобразия, что подавление восстания казаков затянулось”. Ему же 24.04: “Если Вы абсолютно уверены, что нет сил для свирепой и беспощадной расправы, то телеграфируйте немедленно. Нельзя ли обещать амнистию и этой ценой разоружить? Посылаем еще двое командных курсов”. 25.04 Склянскому: “Надо сговориться с Дзержинским о том, чтобы он дал самых энергичных людей, и не послать ли еще военные силы? Еще надо, если там плохо, пойти на хитрость”. 6.05 в РВС Южфронта “Происшествие с подавлением восстания прямо-таки возмутительно. Необходимо принять самые энергичные и решительные меры и вырвать с корнем медлительность. Не послать ли еще добавочные силы чекистов?” 15.05 Луначарскому: “Двиньте энергичное массовое переселение на Дон из неземледельческих мест для занятия хуторов. Курсантов тоже пошлем”.

Вешенская “республика” была обречена. Повстанцам пришлось расстаться с иллюзией “советов без коммунистов”, они направили гонцов к донскому атаману Богаевскому, сменившему на этом посту Краснова. Просили помощи. Они продолжали отчаянно отбиваться. Изрубили несколько большевистских частей. А Сердобский красный полк и часть Федосеевского перешли на сторону казаков. Но против них стягивались все более крупные силы, 40 тыс. штыков и сабель с артиллерией и пулеметами. Операцию взял под личный контроль Троцкий. В приказе № 100 от 25. 05. 19 г. он писал: “Солдаты, командиры и комиссары карательных войск! ...Гнезда бесчестных изменников и предателей должны быть разорены. Каины должны быть истреблены. Никакой пощады к станицам, которые будут оказывать сопротивление... Против помощников Колчака и Деникина — свинец, сталь и огонь!..” Каратели оставляли за собой пустыню. Специальные отряды факельщиков жгли хутора и станицы, население истреблялось.

Казаки отступали на левый берег Дона, заняли там последнюю линию обороны. На 8 орудий оставалось 5 снарядов. Из каждой сотни выдели 1-2 стрелков, раздавая им патроны. Стрелять разрешалось только при попытках врага форсировать Дон. А красные, заняв правый берег, засыпали повстанческие лагеря снарядами и пулями. Но отвлечением советских сил против вешенцев воспользовались деникинцы. Разгромили в Сальских степях 10-ю красную армию, в Донбассе 13-ю. Фронт затрещал. И только тогда Ленин спохватился, заговорил о мелких уступках! 3.06 писал в РВС Южфронта: “Обращаем внимание на необходимость быть особенно осторожными в ломке таких бытовых мелочей (речь идет о лампасах, словах “станица”, “казак”- прим.авт.), совершенно не имеющих значения в общей политике и вместе с тем раздражающих население. Держите твердо курс в основных вопросах и идите навстречу, делайте поблажку в привычных населению архаических пережитках”. Но при этом снова телеграфировал Сокольникову: “Всеми силами ускоряйте ликвидацию восстания…”.

Эти меры опоздали. На флангах деникинцы наступали на Харьков и Царицын. А в центре Донская армия Быкадорова разбила красных на Северском Донце. В прорыв устремился отряд генерала Секретева – небольшой, 3 тыс. казаков, 6 пушек и 18 пулеметов. Но эта горстка соединилась с повстанцами, и они воспрянули духом. Погнали красных! Хотя и отступление большевиков вылилось в новую волну геноцида. Уходя, они уничтожали арестованных и заложников, просто кто под руку подвернулся. Однако казаки наседали, били, и отход превратился в бегство. Силясь выправить положение, Троцкий вернул с Западного фронта Миронова, поручил ему провести в Усть-Медведицком и Хоперском округах поголовную мобилизацию, чтобы “не дать казаков Деникину” [85]. Не тут-то было. После всего, что произошло, даже к Миронову донцы не шли. Южный фронт рухнул…

К аналогичным последствиям геноцид привел не только на Дону. Сравните первые и последние главы романа Фурманова “Чапаев”. Там и тут бои идут в одних местах – Сломихинская, Лбищенск. Но не трудно увидеть разницу. В начале книги – “обычная” война. И отношения с местным населением более менее сносные, даже изнасилованная казачка прощает обидчика, чтоб его не расстреляли. В конце – совсем другое. Наступают каратели, и Фурманов не скрывает этого: “ Казацкие войска не гнать надо, не ждать надо, когда произойдет у них разложение, не станицы у них отнимать одна за другою”, главная задача – “уничтожение живой неприятельской силы”. Но и встречают чапаевцев с крайним ожесточением: горящая степь, вырезанные обозы, казачки сыплют яд в пищу красноармейцев, погибая при этом сами [147]. Измотав большевиков степной войной, уральцы погнали их прочь. Расплата пришла и к Чапаеву - отряд из 300 казаков налетел ночью на Лбищенск, погибли комдив и весь его штаб.

Сколько же жизней унесла кампания геноцида (или, как выражаются современные СМИ, «расказачивания»)? Некоторые специалисты называют цифру - 1 млн 250 тыс. [81, 145]. Хотя в точности сказать, наверное, невозможно. Кто их считал, перебитых, оставшихся без дома и замерзших, умерших от голода и болезней?

ИСХОД НА ЧУЖБИНУ.

В январе 1919 г. собралась Версальская конференция держав-победительниц, занялась послевоенным переустройством мира. Русскую делегацию на нее не пустили. По инициативе президента США Вильсона было вдруг принято решение – провести конференцию на Принцевых островах, где собрались бы все правительства, возникшие на территории России – красные, белые, националисты, а страны Антанты будут арбитрами, помогут им помириться и установить границы. Большевики сразу же согласились, возглавить делегацию должен был Троцкий [165]. Но Колчак и Деникин отказались заседать и мириться с красными, петлюровцами и иже с ними. Тем самым белые сорвали проект окончательного расчленения России на множество частей. Но и себе подписали приговор – союзникам они стали не нужны, их начали подставлять.

А большевики свернули казачий геноцил, но казакам откровенно не доверяли. Миронову поручили формировать в Саранске Донской корпус, но не выделяли ни оружия, ни пополнений. Корпус завис без дела, и кончилось тем, что Миронов взбунтовался. Объявил, как Махно, войну и против белых, и против красных, двинулся к фронту. Но его малочисленные полубезоружные части окружили буденновцы и заставили сдаться. Миронова и его ближайших сподвижников приговорили к расстрелу, однако помиловали решением ВЦИК – популярный казак был еще нужен большевикам [85]. А вот белых казаков народ, измученный большевистской властью, встречал как освободителей. Во время рейда Мамонтова, погромившего красные тылы, с ним ушли к деникинцам тысячи крестьян [31].

Но белые силы, весьма ограниченные, оставались еще и разобщенными. Атамана Семенова в Забайкалье и Калмыкова в Хабаровске опекали японцы, подогревали их амбиции, настраивали на самостоятельность. Под их влиянием Семенов игнорировал приказы Колчака. Чуть не дошло до боевых действий, но Япония взяла «своих» атаманов под защиту, выставила заслоны против колчаковских войск. Впрочем, забайкальские, амурские и уссурийские казаки оказались связаны борьбой с партизанами – но и на стороне партизан воевало много казаков [125]. Семиреченское Войско атамана Щербакова находилось далеко в стороне от главных театров боевых действий и тоже было занято на “собственном” фронте, сражаясь с отрядами местных крестьянских Советов. Колчак своим укзом учредил и новое, Амударьинское Казачье Войско [13]. Но в Средней Азии шла резня с басмачами, и при таком раскладе амударьинские казаки приняли сторону русских – то есть красных.

Связь белых с иностранцами облегчала большевикам агитацию против них. Но в оппозиции Колчаку оказались и меньшевики, эсеры, помогали раздувать партизанское движение. На подавление направляли сибирских, енисейских казаков. А после этого казаки отказывались ехать на фронт – если оставишь без защиты станицы, партизаны отомстят. В Омске собралась Казачья Конференция, объединенный орган всех восточных Войск – но вместо мобилизации казаков на войну она принялась качать права и принимать резолюции об “автономии”.

Но и колчаковское командование оказалось не на высоте. Сам адмирал не был сухопутным стратегом, военными делами заправлял его начальник штаба, скороспелый генерал из капитанов Лебедев. Договариваться с казаками, учитывая их настроения, он счел слишком сложным, просто «отвязался» от них. Весной 1919 г. в решающее наступление по волго-уральским степям, идеальным для действий кавалерии, двинулась белая пехота. А казачью Южную группу генерала Белова оставили на фланге, прикрывать никому не нужную Актюбинскую дорогу. Ну а массам оренбургских и уральских казаков вообще предоставили действовать самим по себе, освобождать свои области. Они занялись совершенно не свойственным коннице делом, осадой Оренбурга и Уральска. Но большевики это учли, оборудовали сильные позиции, и казаки завязли. А тем временем главные силы Колчака были разгромлены. Красные войска прорвались на Уфу и Челябинск, отсекли от Сибири Уральское и Оренбургское Войска. Дальше белые группировки погибали по отдельности.

Сибирское казачество ужасов красных нашествий еще не знало. Уклонялось от призывов из-за уборки урожая, некоторые станицы выносили постановления не пускать казаков на фронт – а то придут большевики и трудно будет с ними договориться. Только когда фронт стал приближаться, атаман Иванов-Ринов стал формировать корпус. Но вместо намеченных 20 тыс. казаков собрал лишь 7,5 тыс. Поехали на фронт, как на праздник, многие взяли жен, запасы водки. Под Петропавловском лихо ударили, погнали армию Тухачевского. Но увлеклись преследованием разбитых частей, трофейными обозами. А советское командование подтянуло резервы, взяло корпус в клещи и разгромило [13]. 14 ноября пал Омск.

Напоследок удар в спину нанесли союзники. Изменили чехи, захватили Транссибирскую магистраль. А в Иркутске представители Антанты помогли создать «демократический» Политцентр, он поднял восстание. Колчака союзники выдали Политцентру, он был расстрелян. Остатки его войск, в том числе часть сибирских и оренбургских казаков, отступали к Семенову, которого Колчак, отрекаясь от власти, назначил Верховным Правителем Восточной окраины. На железную дорогу их не пускали чехи, вывозя десятки эшелонов награбленного в России добра. Белые уходили пешком и на санях по Старому Сибирскому тракту. Замерзали и обмораживались, свирепствовал тиф, нападали партизаны. Но казаки и солдаты лютой зимой прошли всю Сибирь, пробились в Забайкалье.

Против Южной группы Белова, отрезанной от основных сил Колчака, в августе 1919 г. был создан Туркестанский фронт во главе с Фрунзе из трех армий. Казаки Белова под ударами отступали, соединились с оренбургскими казаками. Южная группа была преобразована в Оренбургскую армию, ее возглавил Дутов. Большевикам опять удалось переманить на свою сторону башкирские части. А остатки Оренбургской армии, 4300 шашек, оттеснили в пустыни, возле станции Челкар зажали с двух сторон – армиями Фрунзе и частями, выдвинутыми навстречу из Туркестана. Дутову с тяжелыми потерями удалось вырваться из окружения. Совершив «Голодный поход» через степи, добрались до Семиречья.

После этого Фрунзе перенацелил свои силы против уральцев. Пресекая их связь с Деникиным через Каспий, Гурьев блокировала красная флотилия. Но казаки генерала Толстова отчаянно сопротивлялись до зимы. Чтобы сломить их, Фрунзе сам ездил в Москву к Ленину, выхлопотал амнистию для сдающихся. Но применил и новую тактику. Конными и пулеметными заставами отсекал казаков от станиц и хуторов – в зимнюю степь. Этими мерами уральцев ослабили, и началось общее наступление, казаков прижали к Каспийскому морю. Северная часть его замерзла, эвакуация морем стала невозможной. В январе 1920 г. начался трагический исход 17 тыс. уральцев через промерзлые солончаки и пустыни. По дороге остались тысячи умерших от голода, болезней, морозов. Только когда добрались до Форт-Александровска на Мангышлаке, там ждали русские и английские пароходы. Уцелевших казаков вывезли в Красноводск и Иран. Но и на Красноводск уже шло наступление от Ташкента, 6 февраля он пал. Часть защитников погибла или попала в плен, кто сумел – бежали в Персию [95].

Атаман Анненков со своими казаками и отрядами казахской националистической партии Алаш-орда отбивался в Семипалатинской области. После разгрома Колчака на них повернули красные дивизии из Сибири. Анненков отступил в Семиречье. Какое-то время большевиков удавалось сдерживать, крепость Копал отразила несколько штурмов. Но в марте 1920 г. красные стали одолевать. Фрунзе и здесь действовал мудро, сочетал военные операции с амнистией, внушал своим войскам: “Все зависит от вас, или поможете прикончить фронт, или подтолкнете казаков на новую войну”. Когда заняли станицу Арасанскую, не было ни расстрелов, ни грабежей. Казаки не верили своим глазам и согласились послать делегацию в Копал, извещая, что “красные войну против нас прекратили”. Крепость капитулировала.

Щербаков, Анненков и Дутов с частью казаков ушли в Китай. При этом Анненков откровенно объявил, что ничего хорошего на чужбине их не ждет, и кто хочет, может возвращаться домой. Плакали, прощались, обещали по первому призыву атамана вновь встать в строй. Но те, кто повернул назад, погибли. Убивали их “союзники”, алаш-ордынцы. Они успели сговориться с большевиками, получили всяческие обещания и гарантии. А чтобы выслужиться (и пограбить), алаш-ордынские отряды встречали анненковцев в горных ущельях, разоружали и истребляли. Красные же семиреченцев не тронули. Фрунзе понимал, что эмигранты недалеко ушли от родных станиц, и подобное соседство опасно. Поэтому с пленными обращались хорошо, уговорили составить письма соратникам в Китае, и многие казаки оттуда стали возвращаться.

А на Южном фронте деникинцам пришлось сражаться не только с красными. Их врагами оказались и Петлюра, Грузия. Махно в разгар наступления белых на Москву своим рейдом порушил их тылы. В Чечне и Дагестане имам Узун-Хаджи поднял на “священную войну” 70 тыс. воинов – его поддерживали англичане, грузины, слали деньги и оружие. Но и большевики поддержали. В “шариатском” войске воевали 10 тыс. красноармейцев, отступивших от белых в горы. Против Узун-Хаджи оказались отвлечены основные силы Терского Войска [154].

Донские казаки после перенесенных ужасов на большевистскую агитацию больше не поддавались, дрались стойко. Но Дон уже надорвался, с трудом выскребал пополнения. И в это же время пошел вдруг разброд на Кубани! Но здесь, в отличие от Дона, он распространялся не “снизу”, а “сверху”. Когда Екатеринодар стал глубоким тылом, Кубанская Рада из социалистов и самостийников стала выступать в резкой оппозиции к Деникину. Принимались декларации о “суверенитете”, Кубань окружила себя таможенными барьерами и отказалась продавать хлеб даже Дону. Деникинцев клеймили как “монархистов”, “виновников гражданской войны”, врагов “демократии и свободы”. Велись переговоры с “родственным” Петлюрой, с грузинами, “зелеными”. Причем англичане тайно подыгрывали подобной «демократии». Контакты с ней навели и большевики.

Дошло до того, что в пропагандистских витринах Кубанской Рады вывешивались номера советских “Известий” и “Красноармейца”. Страсти накалялись. Неизвестными лицами был убит Рябовол, председатель Рады. Но она с ходу обвинила деникинцев, провозгласила покойного “бессменным председателем”, а его заместителем избрала Макаренко, который ездил по станицам и взывал: “Идет батька Махно и несет нам свободу!” Рада стала разлагать Кубанскую армию, требуя отозвать ее с фронта и поставить гарнизонами “на родине” – а с большевиками, мол, договоримся. Пошло повальное дезертирство. Казаки, уезжая на побывку или лечение, на передовую не возвращались. Оседали в станицах при покровительстве властей, в запасных частях, из которых Рада сколачивала “свою” армию, уходили в отряды “зеленых”. В кубанских полках осталось по 60 – 80 человек. Это стало одной из причин поражений и отступления деникинцев.

А по мере неудач и Рада все больше наглела. Согласно кубанской «конституции» войсковой атаман Филимонов не имел почти никаких полномочий, ничего не мог поделать. Деникин и командующий Кавказской армией Врангель сперва искали какие-то компромиссы. Но стало известно, что в Париже кубанская делегация в составе Быча, Савицкого, Намитокова и Калабухова подписала договор о дружбе и военном союзе с “Меджлисом горских народов Кавказа”. Это переполнило чашу терпения, Деникин объявил такой шаг изменой. Рада возмутилась, выпустила воззвание “Отечество в опасности”, обратилась за помощью к Дону и Тереку. Но те отвергли подобные призывы. А кубанский генерал Покровский получил приказ принять жесткие меры, арестовал Калабухова (единственного члена парижской делегации, вернувшегося в Россию), он предстал перед военно-полевым судом и был повешен. 12 лидеров самостийников выслали в Константинополь. Рада присмирела, приняла резолюцию о единении с Деникиным [146].

Положения это уже не спасло. Красные наступали. И главный вклад в их победы тоже внесли казаки! Они составили основу ударных кулаков советских войск, конармии Буденного и кавалерийского корпуса Думенко. Поэтому белые донцы без колебаний дрались с пехотой, но от схваток с конницей старались уклоняться – чтоб не рубиться с братьями. В январе 1920 г. пали Новочеркасск и Ростов. Но теперь жители Дона не желали оставаться под советской властью. Дороги заполонили огромные таборы беженцев. Тиф косил их во множестве, по обочинам оставались тысячи могил.

Большевиков смогли остановить на рубежах Нижнего Дона и Сала, но они подтянули свежие силы и в феврале 1920 г. навалились на самое слабое звено – Кубанскую армию. Фронт рухнул. А в Екатеринодаре собрался общий Верховный Круг из депутатов Дона, Терека и Кубани. Но делегации переругались. Терцы и большинство донцов стояли за продолжение борьбы единым фронтом. Кубанцы и примкнувшие к ним «левые» донцы – за самостийность, передачу власти совету атаманов или кому-то из казачьих генералов. На последнем заседении, 16 марта, когда основная часть депутатов разъехалась, оппозиция успела протащить постановление, что казаки выходят из подчинения Деникину. А 17 марта Екатеринодар пал.

Теперь уже и белые войска разделились. Добровольческая армия, донцы и принявшая их сторону кубанская дивизия отходили на Новороссийск. Кубанское правительство и Рада повели свои войска в другую сторону, к «дружественным» грузинам. Еще совершались подвиги. Полностью погиб Атаманский полк, вступив в бой против 2 дивизий. Но большинство просто механически шло куда ведут. Из Новороссийска часть войск удалось вывезти в Крым. Однако эвакуировать смогли не всех. А многие уже и не хотели никуда ехать. Отступали, пока было куда, а дошли до моря и остановились. Располагались таборами, тащили со складов вино, спирт, пили. Обреченно ждали своей участи.

Своими путями уходили другие осколки деникинских армий. Астраханский отряд Драценко и ряд терских частей отступили в Петровск (Махачкала) и с Каспийской флотилией эвакуировались в Персию. Еще 7 тыс. терцев и 5 тыс. гражданских беженцев по Военно-Грузинской дороге ушли в Грузию, их разоружили и загнали в лагеря в малярийных болотах возле Поти. А лавина кубанских казаков и беженцев, к которым примкнул и 4-й донской корпус, 60 тыс. человек с обозами, стадами, через горные перевалы хлынули на Туапсе и Сочи, заполонив побережье. Но Грузия кубанцев не пустила и в помощи им отказала. А местные “зеленые” приняли в штыки. Вывезли все имущество и продовольствие в горные деревни, ощетинились пулеметами. Еды и фуража в прибрежной полосе не было. Начался голод, падеж скота, холера. Кубанцы перессорились между собой, обращались кто к англичанам, кто в Крым, кто к большевикам. В апреле красные двинулись следом за казаками. 12 тыс. удалось вывезти в Крым, остальные сдались.

Правда, на этот раз репрессий не было – тех, кого захватили в Новороссийске и Сочи, спасло наступление поляков. Пленных казаков вливали в советские части – в это время даже Троцкий стал кричать о «зашите Отечества» [165]. А в Крыму Деникин сложил с себя командование, его принял Врангель. Снова взялись помогать французы и англичане (хотя их озаботила судьба отнюдь не русских, а поляков). Под их нажимом грузины отпустили интернированных, Врангель переформировал армию, в ее составе было создано 3 донских, 2 кубанских дивизии, терско-астраханская бригада. В июне 1920 г. белые перешли в наступление – и спасли Польшу, оттянули на себя 21 советскую дивизию. Дрались героически. Когда красные нанесли контрудар кавалерийским корпусом Жлобы, отличилась авиация под командованием “кубанского сокола” генерала В.М. Ткачева – 20 стареньких машин совершали невероятное, рассеяв по степям красную конницу.

Но поляков выручили – и снова оказались не нужны. Благодаря прорыву Врангеля Пилсудский сумел крепко побить большевиков и заключил с ними выгодный для себя мир. О руских союзниках при этом «забыл». Теперь красные смогли перебросить против небольшой Русской армии Врангеля все силы, и главные удары снова нанесли казаки: 2-я конармия Миронова, 1-я конармия Буденного, 3-й кавкорпус Каширина (в который были мобилизованы оренбургские казаки), дивизия Блюхера (куда набрали сибирских казаков). Перемолов белые части в Таврии, советское командование собрало десятикратно превосходящие контингенты, и 8 - 12 ноября 1920 г. оборона Крыма была прорвана.

Огромная флотилия повезла 140 тыс. русских воинов и беженцев на чужбину. Поехали не все. Фрунзе, как и на Урале и в Семиречье, хотел завершить войну примирением, распространял обещание амнистии. Многие казаки, офицеры, солдаты, гражданские лица поверили. Но на этот раз инициативу Фрунзе пресек Ленин, потребовал “расправиться беспощадно”, передав власть в Крыму особой “тройке” – Бела Кун, Розалия Залкинд и Михельсон. Они учинили бойню. Не только тех, кто служил в белых войсках, но и беженцев, скопившихся в Крыму, арестовывали, гнали под пулеметы, топили в баржах, уничтожив около 200 тыс. человек.

Только на востоке война еще продолжалась. Атаман Семенов переформировал свою армию, забайкальские казаки составили 1-й корпус, отступившие каппелевцы, оренбургские и сибирские казаки – 2-й и 3-й корпуса. Однако большевики пошли на обман. Провозгласили создание Дальневосточной республики (ДВР) – якобы “демократической”, многопартийной. Причем помогли американцы и англичане, надавили на Японию, вынудив заключить с ДВР мирный договор. В новой республике развернулась подготовка к выборам в Учредительное собрание. Но ключевые посты в ДВР сохранили коммунисты, в Народно-революционную армию ДВР переименовали соединенния Красной армии. Когда Забайкалье увлеклось выборами, а японцы вывели отсюда свои части, красные внезапно обрушились на семеновцев. В ноябре 1920 г. они были разбиты и отступили в Маньчжурию. На казаков развернулись репрессии. Убивали станичных атаманов, богатых хозяев, бывших белогвардейцев. Забайкальцы устремились в Китай. Это было легко, граница не охранялась, а многие казаки даже в мирное время за небольшую мзду китайским чиновникам пасли скот и держали зимовники на их территории. В конце 1920 – начале 1921 г. 15 % забайкальских казаков перебралось в Китай [125].

А барон Унгерн с “дивизией” из 800 казаков при 6 пушках после поражения Семенова отступил в Монголию. Она была оккупирована китайцами, и Унгерн решил освободить ее, чтобы создать новую “Желтую империю”. С сотней казаков выкрал главу ламаистской церкви Богдо-Гэгэна, содержавшегося под арестом, и объявил войну китайцам. Сумел разгромить их 12-тысячную армию, занял монгольскую столицу Ургу. Но большевики, прикрывшись для видимости отрядами Сухэ-Батора, двинули в Монголию экспедиционный корпус. Унгерн был разбит, выдан монгольскими князьями красным и расстрелян.

Оставалось еще Приморье. Увидев, что произошло в Забайкалье, оно не признало ДВР. Да и Япония приостановила вывод войск, надеясь удержать здешний край за собой. Сюда перебралась часть семеновских казаков, найдя пристанище у амурских и уссурийских братьев. Была создана армия М.К. Дитерихса – она назвала себя «Земской Ратью», а общее командование всеми казаками принял генерал-лейтенант Ф.Л. Глебов. Но на Токио давили американцы и англичане – они уже сговорились с большевиками, Троцкий и Ленин раздавали им концессии в Сибири, на Урале, Кавказе . На Вашингтонской конференции западные державы настояли на уходе японцев. А по мере отвода и эвакуации их войск красные продвигались вперед. 10 октября 1922 г. они прорвали последний рубеж белой обороны под Спасском. Казаки Глебова с женами, детьми (6 – 7 тыс. человек) погрузились во Владивостоке на суда Сибирской эскадры. После скитаний от порта к порту большинство казаков высадили в корейском Вонсане, некоторые вместе с флотилией добрались до Шанхая.

ИЗГНАННИКИ.

Чужбина встретила эмигрантов неласково. Французы и англичане, оккупировавшие Турцию, разместили армию Врангеля в лагерях: Добровольческий корпус – в Галлиполи, Донской корпус Абрамова (8 тыс.) – в селениях Чаталджи, Чилингир, Кабакжда, Кубанский корпус Фостикова (3 тыс.) – на о. Лемнос. Потом на Лемнос перевели и донцов. Жили под зимними ветрами и дождями в палатках, без топлива, на мизерных пайках. Французы вербовали казаков в Иностранный легион для войны в Алжире, и многие записывались. Вербовались и в Бразилию на плантации, матросами на пароходы. Армия жила надеждами на восстания в России, на возобновление борьбы. Но восстания гасли, а державы Антанты требовали расформировать войска.

В 1921 г. Врангель сумел договориться, чтобы его контингенты приняли балканские страны. Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев (Югославия) встретило их тепло и сердечно. Часть казаков зачислили в пограничную стражу, другую направили на строительство дорог. Они работали, сохраняя свои полки и сотни – все еще надеялись, что ситуация на родине переменится. Белых приняла и Болгария, но здесь их определяли на тяжелые и вредные работы на солеварнях, каменоломнях. А в 1922 г. на Генуэзской конференции советская делегация добилась решения о роспуске белых формирований. Югославии и Болгарии пришлось подчиниться. Силясь хоть как-то сохранить организацию, Врангель создал Русский общевоинский союз (РОВС), где воинские чины состояли как бы в запасе. Но армия распалась. Большими группами было трудно найти работу, изгнанники разъезжались. Франция и Бельгия, понесшие большие потери в войне, зазывали эмигрантов – им можно было меньше платить. Оседали и в Германии, Чехословакии.

В Китае дутовцы обосновались в г. Суйдун, семиреченцы в Кульдже, анненковцы в Ланьчжоу. Многие селились в Харбине – он оставался русским городом. Казаки генерала Глебова, эвакуированные из Владивостока, 3 года прожили в Корее на содержании японцев – в Токио надеялись удержать не только Южный Сахалин, но и Северный, захваченный под шумок. Планировали отправить туда казаков и провозгласить “государство” под эгидой Японии. Но в 1925 г. японцам пришлось отдать Северный Сахалин Советскому Союзу. Помощь казакам Глебова прекратилась, несколько сот осели в Шанхае, остальные рассеялись кто куда.

А иранский принц Реза-хан Пехлеви в Мировую войну служил в пластунской бригаде, начав с унтер-офицерского чина, полюбил казаков, и они его уважали. После гражданской в Персии очутились те, кто эвакуировался по Каспийскому морю – часть терских, кубанских казаков, уральцы. Реза-хан сформировал из них казачью бригаду. Разгромил с ней «Гилянскую советскую республику», созданную большевиками на севере Ирана, а потом, опираясь на казаков, осуществил переворот и стал шахом Ирана. Бригада превратилась в его личную гвардию.

Казаки повсюду старались держаться вместе, организовывались в станицы, хутора – это было подобием землячеств с выборными атаманами, кассами взаимопомощи. Но зарабатывали на жизнь по отдельности, кто как может: рабочими, шахтерами. Большим успехом пользовались самодеятельные казачьи хоры, выступали в ресторанах, лучшие коллективы подхватывали иностранные продюсеры. Возникали и цирковые казачьи труппы, поражали публику искусством джигитовки. Но это было труднее, требовалось приобрести и содержать хороших лошадей. Для некоторых казаков пристанищем стал Голливуд. Там как раз начали снимать “вестерны”, и именно казаки стали первыми исполнителями конных трюков, изображая ковбоев и индейцев, обучали своему мастерству американцев. Те, кто смог хорошо устроиться, даже посылали деньги родственникам в СССР, при нэпе это было еще можно.

Настоящие станицы возникли только в Маньчжурии. Сюда ушли тысячи забайкальцев, многие перегнали через границу свои стада. Китайские чиновники разрешили селиться, налог брали маленький (а то и не брали за взятки). Никакой казачьей службы здесь, конечно, не было, просто вели хозяйство, богатели. Но в 1929 г. во время конфликта на КВЖД отряды ОГПУ совершили ряд нападений на станицы, сотни казаков были убиты, 600 человек угнали в СССР. А в 1931 г. Маньчжурию оккупировала Япония, и процветание кончилось. У казаков, как и у китайцев, переписали все имущество, стали драть огромные налоги, принудительные поставки, оставляя хозяевам лишь необходимое для пропитания [125].

Часть эмигрантов пыталась продолжаь борьбу против большевиков. Кроме РОВС возникли Братство русской правды (БРП) во главе с П.Н. Красновым, Высший Монархический Совет, Республиканско-демократической объединение и другие организации. Но и советские спецслужбы наносили удары. В 1921 г. в Китае группа чекистов пробралась в штаб Дутова. Оглушила его, хотела выкрасть. Но казак-часовой поднял тревогу, и атамана застрелили. Другой атаман, Анненков, ни за что отсидел в китайской тюрьме, отошел от политики и занимался коневодством. Но в 1925 г. в Китае началась гражданская война. Гоминьдан и китайских коммунистов подпитывали из Москвы, направили военных советников во главе с Блюхером.

Анненкова и его начальника штаба Денисова вызвали в г. Калган на переговоры к «красному» маршалу Фэн Юйсяну – где советник маршала “товарищ Ли” (Примаков) арестовал их. От имени Анненкова выпустили воззвание к эмиграции, якобы он добровольно решил вернуться в СССР. Но казаки сразу усомнились в подлинности. Над Анненковым и Денисовым в Семипалатинске разыграли “показательный” суд и расстреляли их. Учитывая советское вмешательство, многие изгнанники восприняли китайскую войну как продолжение собственной гражданской. 4 тыс. казаков сражались на стороне маршала Чжан Цзолиня – против гоминьдана и коммунистов. Но китайцы видели в них обычных наемников. Посылали в пекло, не щадили. Отряд потерял четверть личного состава.

Ну а РОВС, БРП и прочие антисоветские структуры очень быстро оказались нашпигованы чекистской агентурой – белые были отвратительными конспираторами. Наладить эффективную борьбу мешала и разобщенность эмиграции, рассыпавшейся на весь спектр политических течений от монархистов до эсеров и меньшевиков. А у казаков добавился еще и сепаратизм. Как раз за границей расцвели в полной мере теории отдельной “казачьей нации”. Ухватилась за них казачья “демократическая” интеллигенция. Очевидные исторические факты, вроде массовой приписки в казачество в XIX в., напрочь игнорировались, и сепаратисты производили себя напрямую от древней “Казакии” или Хазарского каганата. А выводы строились о том, как русский царизм поработил «вольный народ» и подавил исконную казачью «демократию».

Любопытно, что сепаратисты сочли своими естественными союзниками некрасовцев, давно порвавших с Россией, обратились к ним, но… от них и получили первый отлуп. Некрасовцы назвали их теории “болтовней” и ответили – дескать, мы-то русские, всегда считали себя русскими, “и вот уже свыше двухсот лет мы находим приют в Турции и, живя здесь, сохранив все искания наши, обычаи и веру, продолжаем быть верными сынами Церкви Христовой и возносить до небес молитвы о Русском Царе, моля всевышнего о скорейшей кончине междуцарствия” [79]. Да и большинство боевых казаков, не признало сепаратистских идей. А.Г. Шкуро писал: “Я прочитываю каждый номер “Вольного казачества”. Когда я читаю стихи, я плачу; когда читаю “преданья старины глубокой”, я восторгаюсь, но когда говорят, что череп донца и кубанца отличается от русского, мне становится страшно…” Но ядро сепаратистов составили все те же левые деятели, которые в революцию мутили воду на кругах и радах. Они и теперь выступали от лица «казачьего общественного мнения»: Харламов, Верховенский, Парамонов, Скачков, Горчуков, Мельников, Быч, Макаренко.

Поражения в гражданской войне они объясняли по своему. Мол, если бы не пошли за «реакционными» генералами Россию спасать, отделились бы и сидели в своих областях, то и было бы все хорошо. Навязывали подобные взгляды другим казакам. Хотя поборники «единой и неделимой» справедливо возражали – а не сами ли самостийники разрушали фронт и тыл? Но ведь и для западных правительств, спецслужб, масонских кругов куда более предпочтительными были «демократы» и сепаратисты – поэтому они находили поддержку и финансирование гораздо легче, чем монархисты и «великодержавники».

ПОБЕЖДЕННЫЕ И РАЗДАВЛЕННЫЕ.

Большевики сохранили курс на ликвидацию казачества. Только без повальных кампаний геноцида. Теперь истребляли лишь верхушку, а основную массу предстояло сломить морально и ассимилировать. На Кубани в 1920 г. арестовали 6 тыс. станичных атаманов, членов станичных правлений, офицеров, войсковых чиновников. Их отправили в Холмогоры и всех перебили. На Тереке объявили “контрреволюционными” и репрессировали 1,5 тыс. семей. Троцкий, приехав в Екатеринодар, начал здесь еще один свой чудовищный «эксперимент». По городу отлавливали девушек из состоятельных семей, а красноармейцам и чекистам в качестве поощрения выдавали ордера на их «социализацию». Дальнейшего распространения «эксперимент» не получил, но в Краснодарском краевом архиве сохранился образец документа на «социализацию» девиц. А монастыри по приказу Троцкого были превращены в “коммуны”. Монахов под конвоем гоняли на работы, кормили вместе со скотом похлебкой из буряка и брюквы. В Екатерино-Лебяженской пустыни 120 монахов попытались протестовать – их заперли в храме и взорвали.

Но и красных казачьих лидеров, когда в них отпала нужда, большевистское руководство стало уничтожать. В 1920 г. по надуманному обвинению расстреляли Думенко со всем штабом. Сталин пытался заступиться, писал, что “его шашка нам пригодилась бы”, но успеха не добился. В 1921 г. был арестован и убит в Бутырках Миронов. Вообще без суда, по тайному приказу. Документы по его делу сразу исчезли. А казаков, ушедших в эмиграцию, заманивали обратно. Несколько раз объявлялись амнистии, широко пропагандировались за рубежом. Многие, хлебнув чужбины, возвращались. Заметные фигуры вроде генерала Секретева чекисты не трогали, оставляли для “рекламы”. Но большинство вернувшихся вдруг получали обвинения – дескать, сама служба у белых амнистирована, но в ходе этой службы совершались “преступления”. Результат – расстрел или лагерь. Часть отпускали в родные станицы. Но даже те, кто успел «искупить» свое белое прошлое, повоевать на стороне красных, как Григорий Мелехов, оказывались на заметке, одного неосторожного слова или доноса было достаточно для ареста.

Еще в 1917 г. Советская власть объявила об отмене всех сословий. Но в 1920 г. сочла нужным “персонально” повторить, что «казачье сословие» упраздняется. Причем ликвидировали «сословие», а подтасовали почему-то под национальность! В анкетах казаков в графе “национальность” ставился прочерк! Они как бы признавались не-русскими, вне общества. Да и территории Казачьих Войск принялись кромсать. Западные округа Дона передали Украине, часть земель отошла к Воронежской, Саратовской, Царицынской губерниям, а то, что осталось обозначили Донскую областью.

В 1920 г. была образована Автономная Киргизская республика (Казахская). В ее состав отдали территорию Уральского, Семиреченского Войск, южную часть Сибирского, почти все Оренбургское, даже столицей республики стал Оренбург. Северную часть оренбургских земель передали Башкирии. А северную часть Сибирского Войска поделили между несколькими губерниями. Из Астраханского Войска вычленили Калмыцкую автономную область, из Забайкальского – Бурят-Монгольскую автономную республику.

На Северном Кавказе большевики объявили своей опорой “революционных” горцев, и в 1920 г. создали Горскую и Дагестанскую автономные республики. Из Кубанского Войска южную часть отдали Горской Республике, несколько станиц – Ставропольской губернии. А Терская губерния сохранила лишь 19 % земель Терского Войска – узкую полосу по северному берегу Терека от Минвод до Каспия с центром в Пятигорске. Большую часть терских земель включили в Горскую республику. При этом район Владикавказа предназначался для заселения ингушами. Им отдавали здешние станицы и хутора, 70 тыс. казаков наметили депортировать. Выгнали из родных хат, под конвоем повели на север. Но “упростили” проблему. По пути красные каратели и “революционные” ингуши набросились рубить и резать беззащитные колонны, ударили пулеметы. Дорога на Беслан была завалена трупами. В ходе депортации было уничтожено 35 тыс. человек.

Пропагандировалось, что теперь у горцев жизнь станет гораздо лучше, они смогут развивать свое хозяйство. Но и этого не произошло. Они оставались жить где привыкли, в “очищенные” станицы не переселялись. Наезжали выломать что-нибудь из брошенных домов. Или пограбить уцелевшие селения. Не только казаки, но и крестьяне взвыли: “Разрушаются здания, инвентарь, рамы, стекла и проч. увозятся в аулы, портятся фруктовые деревья. Сельскохозяйственный инвентарь разбросан, изломан, ржавеет и гниет… Русское население обезоружено и к физическому отпору и самосохранению бессильно. Аулы, наоборот, переполнены оружием, каждый житель, даже подростки 12-13 лет вооружены с ног до головы, имея револьверы и винтовки. Таким образом получается, что в Советской России две части населения поставлены в разные условия в ущерб одна другой, что явно несправедливо”.

Но и война еще не закончилась победой над белыми. Большевики утверждали свою власть террором, продразверсткой, насилиями, и в 1921 г. весь Юг России, Украину, Приуралье, Сибирь охватила “малая гражданская”. На Правобережной Украине атаман Тютюнник собирал Повстанческую армию, которая подразумечалась «козацкой». На Левобережье и в Таврии гулял Махно. На Дону полыхали восстания в Усть-Медведицком, Хоперском округах. А на Кубани множились “зеленые” отряды Пржевальского, Ухтомского, Назарова, Трубачева, Юдина, Кривоносова, Дубины, Рендскова. Но и Советская власть использовала казаков против повстанцев, только перебрасывая их подальше от дома. Например, полк из пленных семиреченцев направили в Башкирию, против мятежа Валидова. Назначенные в часть комиссары обращались с казаками жестоко, запрещали молиться, наказывали за малейшую провинность. В апреле 1921 г. полк под командованием Охранюка взбунтовался, перебил комиссаров. Но у села Тогустемир его окружили превосходящие силы. Казаки в плен больше не сдавались, погибли полностью.

Подавить восстания помогли не только красные войска, но и засуха, неурожай. По всему югу от Украины до Поволжья начался голод. На Дону к нему добавилась чума. Но Кубани эти бедствия не коснулись, и здешние зеленые сопротивлялись дольше, чем в других местах. Василий Рябоконь с отрядом казаков держался в приазовских плавнях до осени 1924 г. Коммунистам заявлял: “Ваша суша, наша вода”. Большевики искореняли такие очаги сопротивления со страшной жестокостью. Казнили не только повстанцев, но и их близких. В станицах и хуторах, подерживавших связь с зелеными, брали и уничтожали заложников. Базы обкладывали заслонами, и постепенно подавили.

Гражданская война дорого обошлась России. По разным оценкам, в 1917-22 гг погибло 17 – 21 млн человек. Какая доля из них приходится на казаков, данных нет. Но немалая – ведь война каталась как раз по казачьим областям. Исследователи считают, что Войско Донское потеряло половину довоенного населения. А число жителей Северного Кавказа уменьшилось на треть – в значительной мере за счет казаков [14]. Хотя такие оценки весьма приблизительны. Жертвы никто не считал, а переписей в послевоенные годы не проводилось.

Впрочем, не у всех коммунистических лидеров отношение к казакам было однозначно враждебным. А вскоре обозначились явные просчеты. Горскую республику раздирали межнациональные ссоры. Бесконтрольность и безнаказанность со стороны “своих” властей вылились в откровенный бандитизм. Горцы нападали не только на казаков, но и друг на друга, грабили крестьян и советские хозяйства, коммуны, кооперативы. Правительство стало пересматривать свою политику на Кавказе, выделило из Горской республики Кабардино-Балкарскую, Чеченскую, Карачаево-Черкесскую автономные области. А в 1924 г. Сталин окончательно упразднил республику, возникли Северо-Осетинская и Ингушская автономные области. Причем в Москве уже поняли, что безоглядно делать ставку на горцев нельзя. Права других народов тоже постарались защитить, для этого вводились “малые формы автономии” – национальные округа, районы, даже национальные сельсоветы. Южные терские станицы в составе Чечни были выделены в Сунженский автономный округ. Права автономных округов получили города Владикавказ и Грозный. Часть кубанских и терских станиц осталась в Карачаево-Черкессии и Северной Осетии, а из Кубано-Черноморской области была еще выделена Адыгея. Но и в этих автономных областях были созданы три казачьих национальных района.

В ходе этих же реформ Сталин в конце 1924 г. образовал огромный Северо-Кавказский край с центром в Ростове. В его состав вошли Дон, Кубань, Ставрополье, Терская губерния, северокавказские национальные области (без Дагестана). А у Украины Иосиф Виссарионович отобрал Донецкий, Таганрогский и Шахтинский округа, тоже присоединив их к Северо-Кавказскому краю. В 1925 г. Сталин поправил и границы Киргизской АССР (переименованной в Казакскую). Забрал у нее Оренбургскую область, а столицу республики перенес из Оренбурга в Кзыл-Орду.

КАЗАЧЕСТВО И ШОЛОХОВ.

Прямые гонения на казаков свернулись, но они оставались людьми “третьего сорта”. В современных источниках гуляет версия, будто казаков до 1936 г. вообще не брали в армию. Это миф. До 1925 г. в Красной армии существовали даже части, сохранявшие названия “казачьих”. Но в 1925 г. вооруженные силы значительно сократили и изменили принцип их комплектования. Отменили всеобщую воинскую повинность (ее не было до 1939 г.), а армия составилась из немногочисленных кадровых соединений – и территориальных, где местные жители проходили военную подготовку на краткосрочных сборах. Среди кадровых частей именно казачьих не стало. А территориальные в казачьих регионах не создавались. Казаков-то в принципе призывали. В 1929 г., в войне на КВЖД отличилась 5-я отдельная Кубанская кавалерийская бригада К.К. Рокоссовского, где было много казаков. Но под призыв в кадровые соединения теперь попадали далеко не все. У казаков возникали препятствия при поступлении в училища, при назначениях на командные должности, при наобре в «элитные» войска - танковые, технические, в авиацию.

Да и тем казакам, кто трудился в родных станицах, пришлось не сладко. Их не выдвигали на руководящие посты, не принимали в высшие учебные заведения. А на партийную, хозяйственную, педагогическую работу в казачьи области назначались, как правило, инородцы, притеснявшие казаков. Удары по ним обрушивались в ходе тех или иных погромных кампаний. Так, в конце 1920-х по всей стране развернулись гонения на Православную Церковь. В Оренбуржье в 1929 г. на Пасху комсомольцы закидывали камнями крестный ход, подожгли одну из станиц, чтобы сорвать праздничную службу. На Кубани под Рождество закрыли храмы и устроили в них молодежные вечеринки. Директор Старочеркасского музея Эфрон топил печи иконами Воскресенского собора.

В это же время покатились коллективизация, раскулачивание. Хотя стоит отметить – принцип коллективизации казаки восприняли куда более благожелательно, чем крестьяне, ведь у них вплоть до Советской власти землевладение было общинным, управление - выборным. А под раскулачивание попали-то большей частью иногородние. Когда казаков гнобили, они хорошо поживились станичными землями, скотом, предприимчивые получили возможность богатеть. Но и казакам крепко досталось, просто потому что они оставались под пристальным вниманием партийного начальства и ОГПУ. Когда требовалось найти «контрреволюционный элемент», их шерстили в первую очередь.

Само слово “казак” было изгнано из обихода, применялось только к прошлому – в ругательном тоне. А называть казаком себя было слишком опасно. Это воспринималось как открытый вызов. Затравленные люди предпочитали “забыть”, что они казаки. Смешаться с иногородними. В 1926 г. прошла всесоюзная перепись населения – и на Северном Кавказе неожиданно оказалось 44 % украинцев! Потому что большинство казаков (даже тех, чьи предки не имели к Украине никакого отношения) обозначили себя “украинцами”. Кстати, и донской казак Штеменков, будуший начальник Генштаба, для поступления в военное училище стал украинцем Штеменко [168]. А те, кто был хотя бы в дальнем родстве с горцами, писались осетинами, кабардинцами, адыгами. В период индустриализации многие стали уезжать на большие стройки, где никто не знает происхождения. Подделывали документы.

И вдруг… вот в такую пору в журнале “Октябрь” появились первые главы “Тихого Дона” молодого, еще никому не известного Михаила Александровича Шолохова. Сам он родился внебрачным сыном, по казачьим понятиям, бесправным “нахаленком”. Но его мать-казачку выдали за казака Стефана Кузнецова, который благородно признал ребенка, и Михаил получил статус “сына казачьего”. Лишь после смерти отчима мать смогла обвенчаться с настоящим отцом Шолохова. А Михаил учился в гимназии, в гражданскую вступил в красные отряды, дослужившись до продкомиссара. В то время это открывало дорогу в советской карьере, но Шолохов по ней не пошел. Его потянуло в литературу.

В 1922 г. он приехал в Москву, но поступить на рабфак не сумел – не состоял в комсомоле и не имел “нужных” рекомендаций. Пошел на литературные курсы, которые вели Шкловский и Брик, хотя быстро разобрался, что это не творцы, а губители русской культуры. Стал писать сам, а на жизнь зарабатывал каменщиком, грузчиком, чернорабочим. Его рассказы и фельетоны стали появляться в газетах, потом удалось издать отдельной книжкой “Донские рассказы”. Высокую оценку она получила гораздо позже, а сперва на нее отратил внимание только писатель-казак Александр Серафимович (Попов). Между тем Шолохов задумал большое произведение о казаках, но понял, что в Москве создать его не сможет.

В 1925 г. он вернулся на Дон, в Вешенскую. Снова жил впроголодь, перебивался грошовыми заработками – и писал. Над ним смеялись, считали, что парень дурью мается. А он был уверен в себе и работал, работал, работал. Причем изначально он замышлял обычный в то время «революционный» роман. Назвал его “Донщина”, начал с корниловского мятежа. Но, углубляясь в тему, общаясь с казаками, стал осознавать – не то. Тогда Шолохов отбросил все, что успел написать за целый год! Начал с нуля, изменив и название.

Свой роман он предложил журналу “Октябрь”. Столпы тогдашней “культуры” восприняли его враждебно. Лишь благодаря настойчивости главного редактора, Серафимовича, в 1928 г. две книги увидели свет. У казаков они вызвали настоящую бурю! Читая роман, рыдали. Это было о них! И не карикатурно, а правдиво, красиво, величественно. Всколыхнулась сама оплеванная и растоптанная душа казачья. Снова расправляли плечи – да ведь мы же казаки! Этого не стыдиться, этим гордиться нужно! Такое произведение попросту не могло появиться на свет, оно было невозможным. Однако оно появилось! И это считали чудом.

Но в 1929 г. стала печататься третья книга, о казачьем геноциде и Вешенском восстании. И тут уж цензоры спохватились. После трех номеров публикация оборвалась. У Шолохова в черновике была уже и четвертая книга, но автор отложил ее, засел за “Поднятую целину”. Почему? Возможно, кто-то подсказал – напиши на «горячую», вполне партийную, тему, зарекомендуй себя. Но очевиден и другой фактор. По стране катилась коллективизация с очередными бедствиями и репрессиями. А Шолохов спешил показать советское, отнюдь не “контрреволюционное” казачество, чтобы тем самым защитить его.

Продолжалась и борьба за “Тихий Дон”. К ней Серафимович подключил Горького, но и его веса оказалось недостаточно. Вопрос о публикации “Тихого Дона” и “Поднятой целины” в конечном итоге решил сам Сталин [24]. Но Шолохов с первых же шагов своей литературной славы превратился не только в “певца”, но и заступника казачества. В 1931 г. как раз была объявлена кампания по созданию Красного Воздушного Флота – и казаков она, как водилось, обошла стороной. А для Шолохова в это время устроили личную встречу со Сталиным. Неофициальную, как бы случайную. Его пригласили к Горькому, когда к маститому писателю должен был приехать Иосиф Виссарионович. Представили вождю молодого автора, чьи книги оказались в подвешенном состоянии. И о чем же «начинающий» завел разговор с главой государства? О своем материальном положении? Нет! Спросил, почему казаков не берут в авиацию! Дескать, это ж такие лихие бойцы. Но что самое удивительное, и Сталин счел его вправе поставить такой вопрос. Не одернул, не пресек. То есть, прочитав “Тихий Дон” (а Иосиф Виссарионович всегда сам читал выдающиеся новинки), он увидел в Шолохове не только литературный талант, а нечто большее, особенное. Человека, к которому стоит прислушаться. Подумал и посоветовал завтра позвонить Ворошилову. Разумеется, и сам дал указания – Ворошилов принял Шолохова, и вопрос о службе казаков в авиации был решен. Благодаря Сталину, продолжилась и публикация “Тихого Дона”. Мало того, он распорядился об экранизации книги!

Но на казачество уже накатывлась новая страшная беда. Кубань в гражданскую войну пострадала меньше других Войск. Не знала геноцида, как Дон, разорения горцами, как Терек. Здесь тоже погибло много народу, но при этом освободились земли. Покупать за свой счет коней и снаряжение, отвлекаться на службу, казакам больше не требовалось, и при нэпе Кубань вполне оправилась. Расцвела, разбогатела [81]. Но в 1930 г. последовал удар. Под маркой «раскулаченных» в “отдаленные северные районы СССР” было депортировано 50 тыс. казаков с Кубани и Терека. В 1931-32 гг. из Северо-Кавказского края выселили еще 38 тыс. семей (172 тыс. человек). 26 тыс. семей депортировали на Урал и в Сибирь, 12 тыс. семей переселили внутри региона [12].

А между тем и повальная шапкозакидательская коллективизация вылилась в катастрофу. Партийные активисты, поставленные председателями, ничего не понимали в хозяйстве, колхозы разваливались. Получая за труд мизерные пайки, колхозники воровали, работали спустя рукава. Обобществленный скот подыхал без надлежащих условий. На Кубани добавились порожденные неизвестно кем сумасбродные проекты – спускались указания о вырубке виноградников и выращивании хлопка. А в 1932 г. случился еще и неурожай, планы хлебозаготовок круто провалились. И в советском руководстве нашлись некие теневые силы, использовавшие этот предлог для чудовищной диверсии. Решили все-таки довершить то, что не удалось в 1919 г. Уничтожить казачество.

Осенью 1932 г. на Кубань был прислан корреспондент “Правды” Ставский, “высветивший” сплошную “контрреволюцию”. Дескать, прежняя “белогвардейская Вандея” проводит “организованный саботаж”, в станицах проживают белогвардейцы, отсидевшие свой срок в лагерях, и “местные власти не предпринимают никаких мер”. Вывод делался: “стрелять надо контрреволюционеров-вредителей”. В Ростове, центре Северо-Кавказского края, вопли Ставского подхватила краевая газета “Молот”: “Предательство и измена в части сельских коммунистов позволили остаткам казачества, атаманщине и белогвардейшине нанести заметный удар”.

Конечно, корреспондент «Правды» был всего лишь исполнителем, отработал заказ. Потому что для руководства карательной операции из Москвы в Ростов прибыли куда более крупные фигуры – Каганович и начальник НКВД Ягода (родственник автора казачьего геноцида, Свердлова). Оказалось, что заранее были сформированы три отряда особого назначения – так же, как в гражданскую, из латышей, мадьяр, китайцев. Их сразу бросили на Кубань, и действовали они так же, как в 1919 г., в кампании геноцида. Только в Тихорецкой было казнено 600 человек. Три дня подряд на главную площадь ровно в полдень выводили по 200 обреченных, приказывали раздеваться донага и косили из пулемета [81]. Расстрелы покатились и по другим станицам Кубани, по Ставрополью, Тереку. Одновременно развернулась партийная “чистка” – за «попустительство саботажникам» по Северо-Кавказскому краю было исключено из ВКП(б) 26 тыс. человек, 45% сельских коммунистов. Многих их них тут же отправляли в ссылки.

Но даже не расправы, не ссылки оказались самой страшной мерой. 4 ноября Северо-Кавказский крайком принял постановление: за срыв хлебозаготовок занести на “черную доску” станицы Новорождественскую, Медведовскую, Темиргоевскую. “Позорно провалившими хлебозаготовки” объявлялись и Невинномысский, Славянский, Усть-Лабинский, Кущевский, Брюховецкий, Павловский, Кропоткинский, Новоалександровский, Лабинский районы. Из них предписывалось вывезти все товары, закрыть лавки, досрочно взыскать все долги. Причем “позорно провалившими” признали лишь часть районов – но те же самые меры были распространены и остальную Кубань! И на Дон тоже! Но и на Украине появились вдруг журналисты, подобные Ставскому, сыпали публикации о “кулацкой контрреволюции”. На основе таких «фактов» 14 декабря 1932 г. было принято совместное постановление ЦК и правительства “О хлебозаготовках на Украине, Северном Кавказе и в Западной области”, ставившее жесткие сроки завершить эти заготовки к 10 – 15 января. И украинские власти во главе с Постышевым, Косиором, Чубарем ввели меры, аналогичные Северо-Кавказскому краю.

Любая торговля прекращалась, развернулись повальные обыски для “отобрания запасов хлеба у населения”. Выгребали не только излишки, а подчистую. Забирали то, что было выдано колхозникам на “трудодни” – их заработок за прошлый год. Забирали овощи, картошку выращенные на приусадебных участках. Забирали другие продукты, которые нищие колхозники заготовили для себя на зиму – сушеную рыбу, грибы, ягоды, фрукты. Отбирали и деньги, ценности в счет “долга”. Многие пытались сберечь хоть что-нибудь. Но если спрятанное находили, налагали штрафы. Или объявляли найденные продукты крадеными, за это давали 10 лет.

Если ничего не находили, вымогали продовольствие и деньги угрозами, пытками. Людей избивали, запирали в холодных амбарах, держали под арестом без еды и воды. На Дону известны случаи, когда сажали на раскаленные печи, гоняли женщин голыми по снегу. За несдачу заготовок, за неуплату наложенных штрафов конфисковывали дома, выгоняя семьи со стариками и младенцами на мороз [94]. На Кубани несколько станиц взбунтовалось. Но организаторам провокации именно это и требовалось для доказательства “контрреволюции”! На восставших бросили войска. Когда красноармейцы и командиры отказывались участвовать в кровавых акциях, их казнили самих [6].

А ограбленные области стали вымирать от голода. Эпицентры бедствия оцеплялись чекистами и красноармейцами. Причем и эти заградотряды оказались наготове. Голод только начался – а заставы на всех дорогах уже встали, не позволяя разбегаться. Люди скапливались в городах, на станциях в тщетной надежде добыть пропитание или хоть куда-то уехать. Но продуктов и в городах не было. Они исчезли с прилавков сразу, одним махом. Вчера были, а сегодня вдруг пропали. Голодающие умирали. Для сбора и закапывания тел отряжались специальные команды. Очевидец в Екатеринодаре писал: “Смертность такая в каждом городе, что хоронят не только без гробов (досок нет), а просто вырыта огромная яма, куда свозят опухших от голодной смерти и зарывают; это в городе, а в станицах сплошной ужас: там трупы лежат в хатах, пока смердящий воздух не привлечет, наконец, чьего-либо внимания” [12, 145]. Люди поели собак, кошек, ловили ворон, сусликов, крыс, мышей. На Дону отрывали падаль из скотомогильников [94]. На Тамани мололи на “хлеб” рыбьи кости [81]. Дошло и до людоедства. Тех, кого уличили, пристреливали на месте.

Но на Дону раздался голос Шолохова! 4 и 16 апреля 1933 г. он отправил два письма лично Сталину. Рассказывал о голоде, о методах, которыми ведется кампания по выколачиванию продовольствия, о страшных злоупотреблениях краевого руководства, просил экстренной помощи. Причем Сталин откликнулся немедленно! Запросил (и не у властей, а у Шолохова!) размеры требуемой помощи. Во второй “молнии” от 22 апреля попенял: “Надо было прислать ответ не письмом, а телеграммой, получилась потеря времени”. Был направлен хлеб Вешенскому и Верхне-Донскому районам, многим это спасло жизнь. Правда, в письме от 6 мая Сталин указал Шолохову и на то, что “уважаемые хлеборобы вашего района (и не только вашего района) проводили “итальянку” (саботаж!) и не прочь были оставить рабочих, Красную Армию – без хлеба… по сути дела вели “тихую” войну с Советской властью”. Но тут же оговорился – “конечно, это обстоятельство ни в коей мере не может оправдывать тех безобразий, которые были допущены, как уверяете Вы, нашими работниками. И виновные в этих безобразиях должны понести должное наказание” [94].

Кстати, эта переписка показывает, что истинную картину от Сталина скрывали. Шолохов был еще совсем не такой величиной, перед которой Иосифу Виссарионовичу понадобилось бы оправдываться и лицемерить. Писатель сообщал ему только о том, что видел сам, о своем и соседнем районах. Но обличил руководителей Северо-Кавказского крайкома партии, в статье для “Правды” назвал их “врагами народа” за то, “что под предлогом борьбы с саботажем… лишили колхозников хлеба”. А тому же крайкому подчинялись и Кубань, Ставрополье. Очевидно, после сигналов Шолохова Сталин начал собственное разбирательство, и голодомор, унесший 5 – 7 млн жизней… прекратился.

Не постепенно, а “сразу”. Так же, как начался. Открылись магазины, появились продовольственные товары. Следовательно, они были! Где-то на складах, лежали те продукты, которое потом “вдруг” вернулось на прилавки. Расследование возглавил секретарь Центральной Контрольной Комиссии Шкирятов, но… фактически преступление замяли. Сталина убедили, что имели место лишь “перегибы”, чрезмерное рвение дураков. Он писал Шолохову о “болячке нашей партийно-советской работы” – “как иногда наши работники, желая обуздать врага, бьют нечаянно по друзьям и докатываются до садизма”. Чтобы такого не повторялось, был создан централизованный Комитет по заготовкам, подчиняющийся напрямую правительству. А за случившееся ответили только мелкие сошки.

В 1934 г. Северо-Кавказский край был расформирован, казачьи станицы левобережья Терека вошли в Ставропольский (Орджоникидзевский) край. А в 1936 г. последовала “реабилитация” казачества. Официальная версия – 15 марта казаки Дона, Кубани и Терека обратились к Сталину с письмом о желании служить Советской власти, а уже 23 апреля приказом наркома Ворошилова ряд кавалерийских дивизий стали казачьими. Разумеется, это чисто внешняя “вывеска” – ну неужели донцы, кубанцы и терцы смогли бы по своей инициативе даже просто собраться для выработки письма? Существует и другая версия – французские генералы, побывав на наших маневрах, отметили, что у русских нет такой конницы, какой была казачья. А правительство отреагировало. Но и это не более чем анекдот.

Правда гораздо проще, но и глубже. В 1930-х, одолев оппозицию троцкистов, зиновьевцев, бухаринцев, Сталин начал поворачивать всю советскую политику из «революционного» в государственно-патриотическое русло. Перенимал то, что считал хорошим и полезным в Царской России. И в это же время, с 1934 г., Иосиф Висарионович повел серьезные проверки в партийных структурах, в органах НКВД, выявившие подпольные сети тех же троцкистов и зиновьевцев, гнезда заговоров. Обнаружились их связи с зарубежными центрами и спецслужбами. И вот тут-то стали проясняться истинные причины неудач, «перегибов», «голодомора» и прочих бедствий. Выводы были жесткие. Начались процессы над врагами народа, их крутые зачистки.

А в результате менялось и все Советское государство. Сталин возвратил в обиход оплеванные понятия Отечества и патриотизма. Вместо школьного учебника истории Покровского, поливавшего грязью все прошлое до 1917 г., ввели учебник Шестакова, восстановивший преемственность между Россией и СССР. Стали сниматься фильмы о Петре I, Александре Невском, Иване Грозном. Были запрещены аборты, легализованные в 1920 г., введена уголовная ответственность за гомосексуализм. В армии вернулись офицерские, а потом и генеральские звания. В ноябре 1936 г. была принята новая Конституция, утвердившая равноправие для всех граждан СССР. Таким образом наряду с казачеством произошла реабилитация других «лишенцев» (лишенных избирательных и иных прав) - выходцев из дворанства, купечества, духовенства.

В рамках этих преобразований, а отнюдь не французской критики, возрождалось и казачество. Конечно новые казачьи дивизии отличались от прежних. Служили не с собственными конями и вооружением, а на общих основаниях Красной армии, с общеармейскими званиями. Командный состав в большинстве был не казачьим. Впрочем, тут дело зависело не от происхождения, а персонально от человека. Были такие, что оказывались чуждыми для казаков (да и для солдат). Но разве повернется у кого-нибудь язык назвать “не настоящими” казаками белоруса Доватора? Бывшего гусара Белова? Само слово «казак» перестало быть враждебным ярлыком. Казаки снова получили возможность щеголять своей формой, фуражками, лампасами. Особо рьяным коммунистическим активистам начальство теперь разъясняло: к контрреволюционному лагерю примкнули не все казаки, большинство из них – это трудящиеся. Кто-то из-них был обманут, но ведь многие воевали на красной стороне.

В.А. Латынин, основываясь на воспоминаниях станичников, передает историю, как Шолохов решил дополнительно расположить главу государства к своим землякам. Привез в нему казачий хор и делегацию колхозников Вешенского района. Во время встречи один из стариков, Тимофей Иванович Воробьев, расчувствовался и в порыве переполнявших его эмоций вдруг выдал, что надо бы принять товарища Сталина в почетные казаки. Присутствующие члены правительства опешили, сочли это вопиющей дерзостью. Но вождь улыбнулся, прищурился. Казачьи обычаи он представлял, и то ли в шутку, то ли всерьез ответил: «Предложение неплохое. Только надо все правила соблюсти. Принять на круге открытым голосованием, прислать выписку решения…» [78] Его одобрение немедленно вызвало цепную реакцию. По всем станицам и хуторам Вешенского района в кратчайшие сроки прошли круги – и впервые с гражданской войны их назвали кругами, а не собраниями колхозников. Сталина поверстали в почетные казаки (или, как говорили на Дону, «облампасили»), отправили в Москву выписки. И стоит отметить, что составлены они были без всякого подобострастия, с чувством собственного достоинства. Как бы подразумевая – ты к нам по-человечески, и мы тебя уважили.

Нет, было не только светлое. «Пятая колонна» в руководстве партии, в органах НКВД, еще сохранялась. Сталин нацеливал развернувшиеся чистки на реальных врагов народа (а разве не были ими ягоды, якиры, бухарины, тухачевские, петровские?) Однако в карательной системе оставались их соратники и пособники. Использовали старую методику – «перегибов». Репрессии 1937 – 1938 г. размахнули как можно шире, захватывая невиновных. Опять уничтожались духовенство, дворяне, старая интеллигенция, казаки. Шолохов не молчал, заступался за пострадавших. Причем все, за кого он ходатайствовал, были освобождены! Но была предпринята попытка уничтожить его самого. Донос от Союза писателей состряпал все тот же Ставский, и Ростовское НКВД в 1938 г.открыло дело “О контрреволюционной деятельности писателя Шолохова”. Хотя у него и в НКВД нашлись почитатели! Рискуя жизнью, предупредили. Он сумел тайно, прячась от «органов», приехать в Москву, был принят Сталиным – и у ненавистников сразу глотки заткнулись… А вскоре после этого и других сигналов о безобразиях Иосиф Виссарионович вмешался в процессы «чисток». Заменил Ежова своим доверенным лицом, Берией. Более 300 тыс. арестованных были освобождены, а под расстрелы пошли те, кто лили кровь невиновных, “встали на путь подлога и фабрикации фиктивных дел”.

Кстати, стоит отметить, что Сталин никому из литераторов, даже с мировыми именами, не дозволял лезть в политику. Шолохов был единственным исключением. Что еще раз показывает, Сталин видел в нем нечто большее, чем писателя. Правда, и писатель писателю рознь. Большинство-то из них роилось в Москве, грызлось за подачки, премии, должности. Шолохов в этот клубок не лез никогда. Он не мог работать вне казачьей среды, родной станицы. Но и Вешенская при нем расцвела! В 1937 г. в ней было 2 школы, техникум, больница, кино, молодежный театр, водопровод, электростанция… А гонорары Шолохова были еще не такими, чтобы обеспечить все это. Конечно, станица стала “показательной”, ей в первую очередь выделяли средства, технику. Но главным было другое – она оказалась защищенной. Ведь бедой для казаков являлась не колхозная система, похожая на их традиционное станичное хозяйство. Бедой становились произвол и самодурство начальников, ворующих, разоряющих колхозы и колхозников. Шолохов оградил от этого земляков. Возможно, он как раз и хотел создать образцовую станицу – показать, на что способны казаки, если их не давят и не мешают. Они и показали, в короткий срок добившись завидного благосостояния. Но и сам Шолохов не отделял себя от них. В станице были хлеборобы, агрономы, школьники, учителя, милиционеры – и писатель. Каждый делал свое дело, и все вместе жили общей жизнью…

Из книги В.Е. ШАМБАРОВА "КАЗАЧЕСТВО. Путь воинов Христовых".