ОТЦЫ И ДЕТИ атеистического рая (рассказ). Сергей Моисеев

На большом школьном перерыве трое пионеров — я, Димон Лагунин и Серега Пастухов — гоняли по спортзалу баскетбольный мяч. Одно неловкое движение — и мои школьные брюки порвались в самом неподходящем месте. Да, именно на заднице. Димон с Пастухом неистово ржут. Скоро прозвенит звонок, а идти в класс в таком виде для меня немыслимо. Пастух хоть и повеселился от души, но у него хватило душевности вытащить меня из отчаянного положения. Жил он недалеко от школы, и мы отправились к нему латать брюки, а заодно отыскать в его холодильнике что-нибудь съестное. Это было неотъемлемой частью нашего похода.

Из всех физиологических актов прием пищи занимал в жизни Пастуха особое место. Когда в третьем классе всех дружно принимали в пионеры, его намеревались оставить октябренком, инкриминировав чревоугодие. Накопленная масса вынуждала Сережу жевать на уроках бутерброды с вареной колбасой. Конечно, он страдал, учительница ставила в дневнике неуды по поведению, общалась с родителями, но бороться с таким аппетитом было бесполезно. Он ронял на пол ручку и, пользуясь столь благовидным прикрытием, жевал бутерброды с вареной колбасой под партой.

Наставники ощущали собственную беспомощность. Выяснилось, что простейшая витальная потребность перечеркивала умозаключения о долге и морали советского школьника.

Генеральное сражение "преподы" устроили желудку Пастухова, когда всех построили для посвящения в пионеры. Недопущенный к церемонии, Сережа наблюдал действо в числе зрителей, искоса поглядывая на нашу классуху Бабу Раю (Раису Михайловну). Она обладала характерной внешностью: правильное жесткое лицо, собранные в пучок седые волосы. Если волосы распустить, то по внешним признакам ее вполне можно было отнести к типу женщин, которые в средние века попадали в руки инквизиции.

Это гораздо позже она будет самолично стричь, как она выразилась, "бараньими ножницами", мальчиков, отрастивших, по ее мнению, длинные волосы.

В один прекрасный день Пастухов, пользуясь сахарным сиропом, старательно уложил по центру головы шикарный пробор. Он еще не знает, что такое "бараньи ножницы". На следующий день он придет в школу с аккуратной короткой стрижкой, и только светлое пятно, похожее на лишай, напомнит — здесь клацали "бараньи ножницы".

Но это будет потом, а в тот момент по виду старой девы было понятно, что скорей верблюд пройдет сквозь игольное ушко, чем Сережа станет пионером. Торжественный момент, гремит барабанная дробь, желудок Пастуха окончательно сжался, и зал наполнился рыданиями. Колобкообразный Пастухов метался по залу как раненый воробей, ревел навзрыд, умываясь крокодильими слезами. Мероприятие оказалось под угрозой срыва, пришлось и его галстуком обвязать.

Теперь, несколько лет спустя, воробей принял очертания буйвола (Пастух был в классе самым амбалистым). За пределами школы галстук уже неуместен и помятый фетиш исчез в одном из бездонных карманов.

Вот мы и пришли. Побрякивая отвисающими карманами, Пастух открывает калитку родного двора. Двор являет собой свалку, огороженную забором. В куче хлама просматривался предмет особой гордости Пастуха — наполовину сточенное напильником магниевое колесо от боевого самолета. Магний шел на изготовление взрывпакетов. В Сереге жил какой-то ген бережливости, он имел привычку все собирать — гайки, пружины и прочую дребедень. Будучи в трудовом лагере, пока наш Пастух делал заплыв и изображал Чапаева, друзья изучили содержимое его карманов. Была извлечена куча предметов, но единственное, что я помню до сих пор, глаза рыбы, завернутые в газету.

Как-то из валяющегося во дворе хламья за каких-то полгода, ценой многочисленных двоек и прогулов, Пастуху удалось собрать мопед. Железного коня вывели на испытания. При первой попытке завести мопед отлетела педаль... И все-таки отчаянно, сопротивляясь нашему нажиму, мопед завелся с толкача. Воскресший монстр делал первые оглушительные вздохи и радостно сыпал искрами.

Пока мы катились с горки, все было нормально. Ошалевший от избытка чувств, хозяин бежал рядом и подсказывал, как лучше обращаться с этим чудовищем. Но вот горка кончилась, и мопед заглох.

Умер как умирают загнанные лошади. Я не помню, чтоб мопед после этого когда-либо заводился.

Под радостный лай цепного пса Полкана мы минуем двор. Дверь в дом открыта, Серега поясняет — это папа пришел с ночной смены и отдыхает. От отдыхающего на диване родителя разносился жесточайший перегар.

Сняв рваные штаны, я хотел, было попросить иголку и нитку, но у моего приятеля имелся более радикальный замысел. Пастух хватает мои штаны и уверенно идет в спальню, где стоит трофейная швейная машинка с ножным приводом. Ожидаемый им эффект достигнут — я и Демон шокированы. Нет сомнений, что перед нами гений — он ведь, оказывается, и на машинке вышивать умеет!

Когда гений с царским видом делает последний стежок, за его спиной, с дивана, показывается взъерошенная шевелюра, обрамляющая землистое лицо. Неслышно, как тень, вырастает худощавая фигура отца — потная майка, спортивные семирублевые штаны, вытянутые на коленях, создают цельный образ. Разбуженный урчанием машинки папик, покинул страну Морфея и, шаркая тапочками, приближается к отпрыску (запах перегара усилился).

Следует реплика к сыну: "Я говорил тебе машинку не трогать". Сереге явно неловко, он как-то сжался, и не оборачиваясь, выдает обрывки фраз: "У Серого штаны в школе... Я немного..." Договорить ему не удается. Прямой в ухо сносит его на пол, нога в тапочке проносится мимо лица. Уворачиваясь от кулаков, Серега поднимается во весь рост (он был уже повыше родителя), а батя отхватывает серию пушечных ударов в голову. Жесткий напор отбросил его через две комнаты в коридор, и последний нокаутирующий удар в переносицу настиг отца уже в коридоре. Он рухнул на пол, а его землисто-серое лицо покрылось кровоподтеками.

Пастух пошел в комнату собирать рассыпанные тетради и учебники. Из комнаты было видно, как в сумраке коридора батяня поднялся и, шатаясь, вышел на свежий воздух.

Димон ощупывал свою челюсть (он как-то попал под горячую руку товарища), я напяливал штаны, Серега собирал портфель. Родитель вошел тихо. Пронзительный взгляд терминатора и правая рука за спиной. Демон застывает с рукой у челюсти. Все дальнейшее происходит очень стремительно, в какие-то мгновенья, но мне почему-то кажется, что время замедлилось. Момент мучительно затянут. Я думаю — рука за спиной, как минимум — топор. Шевельнуться — получить удар в темя. Демон с рукой у челюсти охвачен подобными размышлениями. Плавно приближается батя — Пастух роется в портфеле. Настороженный нездоровой тишиной, он медленно, как на раскадровке, поднимает голову. В поле зрения попадают изношенные семирублевые трико, окровавленная майка. Голова отца слегка трясется.

— Ты меня семь раз ударил.

Хлесткий взмах топорищем по голове. Отключаясь, сын бросается вперед, падая, подминает под себя родителя. Пока пьяный батя выкарабкивается из его объятий, Серега приходит в себя. Несколько точных ударов, и родитель поплыл, его хватка слабеет.

Еще каких-то пару минут назад папик спокойно возлежал на диване, сейчас же его душа на пути в чистилище, а тело корчится на полу. Сдобренная алкоголем кровь хлещет из расквашенного носа, в полусознательном состоянии он выдает разбитыми губами напутствия. Мы осторожно переступаем через пьяный организм, выходим. Вдогонку сыну доносится последняя фраза: "Я тебя с топором ждать буду".

На улице приветливое майское солнце слепит нас прямыми лучами. Одурманенный запахом весны, цепной пес Полкан разрывается от счастья. Частный сектор утопает в цвету. Сегодня в школе на уроке ботаники Пастухов будет ковырять запекшуюся кровь на макушке, а Баба Рая поведает, что мир на самом деле очень РАЗУМНО УСТРОЕН.

Сережа будет слушать рассказ про тычинки и пестики.

Сентябрь 1998 г.