ПОДВИГ МОНАРШЕГО СЛУЖЕНИЯ КАК ГЛАВНАЯ СОСТАВЛЯЮЩАЯ СВЯТОСТИ ЦАРЯ-МУЧЕНИКА НИКОЛАЯ II (часть первая).

«И сказал Господь Самуилу: послушай голоса

народа во всем, что они говорят тебе,

ибо не тебя они отвергли, но отвергли Меня,

чтобы Я не царствовал над ними».

(1 Цар. 8:7).

«Если бы русский царь Николай II стремился к царству земному,

царству мелких личных расчетов, себялюбия, он и по сей день

сидел бы на престоле в Петрограде. Но он выбрал Небесное Царство,

царство жертвы во имя Господне, царство евангельской

духовности, за что и сложил свою голову, за что

сложили головы его чада и миллионы подданных»[1].

Святитель Николай Сербский, 1932

В существующей разнообразной литературе о святом Царе-мученике Николае II до настоящего времени остается один чрезвычайно существенный пробел, вследствие которого как на уровне массового сознания, так и среди ученых (историков, богословов и др.) нет полного понимания масштабности этой личности. С одной стороны, давно уже (начиная с монографии академика С. С. Ольденбурга) существуют солидные академические исследования, камня на камне не оставляющие от той изначально лживой мифологии о последнем Царе, которая еще при его жизни сложилась среди так называемой «либеральной интеллигенции», а затем уже была доведена до откровенно патологических форм в историографии советского периода. Впрочем, рецидивы этой идеологии, к сожалению, до сих пор переполняют школьные и вузовские учебники в России (об Украине вообще умолчим – здесь раскавыченные высказывания Ленина и К° о Царе и его правлении по прежнему процветают даже на академическом уровне, как и пятьдесят лет назад).

С другой стороны, существуют написанные уже в наше время глубокие историософские работы, в которых точно проясняется антихристианский смысл свержения православной Монархии, а тем самым, и особый смысл мученичества последнего Царя. Среди авторов таких работ наиболее известны протоиерей Александр Шаргунов и Олег Платонов. Соответственно, именно эти два аспекта – праведность личной жизни Царя и его мученическая смерть – и были главными аргументами его канонизации (помимо мироточения икон, молитвенной помощи и других чудесных явлений). Они же и наиболее распространены в массовом сознании верующих.

Вместе с тем, и среди православных людей, и тем более среди неправославных (особенно тех, кто до сих пор одурманен либеральными и советскими псевдоисторическими мифами) по-прежнему возникает вопросы о тех или иных сторонах деятельности Царя, которые могут представляться якобы «ошибочными» или, во всяком случае, никак не связанными с его личной праведностью. Тем самым, в сфере своей главной – государственной – деятельности монаршего служения Николай II многим православным людям представляется лишь в качестве честного «самого большого чиновника» и не более того. Такой совершенно ошибочный взгляд основан на недоразумениях двух видов: 1) на незнании целого ряда исторических фактов и обстоятельств; 2) на незнании экклезиологического смысла монаршего служения, который определяет совершенно особый тип деятельности и государственного правления православного Царя, в корне отличающий его от деятельности светских правителей: президентов, премьер-министров и т.д. Недоразумения относительно деятельности святого Николая II, весьма распространенные даже среди широко эрудированных православных людей, связаны с тем, что они не особенно сведущи в самой природе царской власти и по наивности рассматривают Царя лишь как своего рода «президента с православным вероисповеданием». Все эти недоразумения весьма ослабляют позицию православных в диалоге с современным обществом по историческим и политическим вопросам, и поэтому требуют незамедлительного исправления.

В настоящем докладе мы рассмотрим ряд ключевых аспектов и событий в деятельности святого Николая II, указывающих на особый характер его правления, строго соответствующий экклезиологическим определениям сущности власти Православного Монарха. Часть из этих аспектов и событий широко известны, но подвергаются систематическому оболганию, начало которому положили антирусские СМИ еще при жизни Царя. Другие, наоборот, остаются малоизвестными именно потому, что оболгать их было бы намного труднее ввиду очевидной праведности (например, как заявил один из членов Временного правительства, переписку Царя и Царицы опубликовать нельзя, т.к. народ, прочтя это, станет почитать их как святых[2]). Обобщая сущность всей государственной деятельности Царя, академик С.С. Ольденбург писал: «Вера в Бога и в свой долг царского служения были основой всех взглядов императора Николая II. Он считал, что ответственность за судьбы России лежит на нем, что он отвечает за них перед престолом Всевышнего»[3]. Но для того, чтобы показать, как различные действия и связанные с ними события выражали праведность служения Николая II как Православного Царя, следует напомнить основные экклезиологические определения царской власти.

Институт Православной Монархии, как известно, сложился в Византии и там же получил свое богословское обоснование. Здесь Император был не простым мирянином, хотя бы и облеченным высшей политической властью, но был лицом, получившим и особый литургический статус. Он должен был, как и священники, входить в алтарь через царские врата и причащаться в алтаре. Что это означает? Это означает, что Императору как мирянину было самой Церковью поручено такое особое служение, которое делало его, подобно священнослужителям, предстоящим пред Богом в особой ответственности за свой народ. Именно отсюда – указанные особенности его статуса в Церкви и в богослужении. «Надо снова и снова подчеркнуть, – писал протопресвитер Александр Шмеман, – что в византийском «видении» Церковь и государство связаны не юридическим определением и разграничением сфер деятельности, а Православием: верою или доктриной Церкви, которую Империя принимает как свою веру. «Источник» же этой доктрины, ее хранительница и толковательница – Церковь, а не Империя. Но, освященная Православием, Империя уже, конечно, не безразлична для Церкви, и ее особое, священное назначение выражается в том месте, которое, со своей стороны, император имеет в Церкви. Это «символизируется» в чине венчания Царя («Хрисма»), которое, начиная с девятого века, может считаться своего роду литургическим выражением византийской теократии. Существенным моментом в нем является исповедание императором веры и присяга на сохранение ее в целости: царская власть окончательно перестала быть единственным «отражением» в мире власти Божественной, но сама подчинена теперь Истине, хранимой Церковью. Затем – чин миропомазания, тоже, по всей вероятности, именно с IX века становящийся основным и конститутивным моментом венчания на царство. Это дарование Церковью императору особой «харизмы» (особого дара) на управление Империей, знаменующее не «огосударствливание» Церкви, а, пусть и «символическое», но все же воцерковление Империи. Император склонял голову, и патриарх собственноручно возлагал корону на него, произнося: «Во имя Отца и Сына и Св. Духа», – на что народ отвечал: «Свят, Свят, Свят. Слава в Вышних Богу, и на земли мир…»[4]. [Подчеркнуто нами – В.Д.].

Как пишет известный современный богослов митрополит Георгий (Ходр), на христианском Востоке «во многих молитвах до сих пор поминается византийский император… Со многих точек зрения каноническая структура Православия предполагает наличие Империи. Политической философии Византии был чужд национализм современных революций. Византия представляла собой общину православных христиан, временное руководство которой осуществлял император. Христиане молились о своем Императоре, даже находясь в арабо-мусульманской империи. У Византии не было границ. Это была община, а не пространство… На мозаике Святой Софии им до сих пор можем видеть, как Юстиниан посвящает Константинополь Богородице. Без Христа и его Матери город не имел никакого значения. Византия была, таким образом, местом богоявления»[5]. Именно поэтому «средневековая Византия, – писал протопресвитер Иоанн Мейендорф, – воспринимала свою христианскую цивилизацию как высшее осуществление истории. Считалось, что основав «новый Рим» на Босфоре, император Константин осуществил божественный, включенный в само Боговоплощение, замысел – насадить начатки Царства Божия на земле»[6]. Таким образом, византийское воцерковление статуса Монарха находится в полной преемственности с пониманием царя Божьего народа, которое сложилось в Ветхом Завете.

Это обстоятельство, в свою очередь, давно уже обросло множеством различных недоразумений, а также сознательных фальсификаций исторической истины, примером которых является миф о византийском «цезарепапизме». «Многие западные историки, – писал, в частности, о. Иоанн Мейендорф, – усматривают в византийской системе взаимоотношений между Церковью и государством совершенный образец «цезарепапизма» Такое заключение, однако, совершенно неверно. Оно предполагает, что византийцы признавали существование абсолютно непогрешимой власти – личности императора. Но такого признания никогда не было… богослужебные тексты и многие агиографические тексты многажды и определенно говорят о фактах впадения императоров в ересь… что делало их “тиранами”. Божественный «дар», полученный императором, предполагал восприятие им харизматического служения во вселенском христианском обществе в целом, включая сюда и дела вселенской Церкви. Но власть эта, однако, обуславливалась его православием… От императора требовалось следование церковной дисциплине в личной жизни, и ему грозило отлучение, если он ее нарушал, как это случилось с императором Львом (886-912) и Иоанном Цимисхием (969 – 976)»[7]. Можно добавить к этому, что в русской истории мы встречает ту же закономерность: все монархи, отступавшие от главного смысла своего царского служения – защиты и развития Православной Церкви, – неизменно были свергаемы, а некоторые даже и казнены. Таковы, например, «самозванцы» времен Смуты, муж Екатерины Великой Петр III и Павел I. Тем самым, приведенный вывод полностью касается и русской истории. Отличие же понимания природы монаршей власти на Руси от византийского, как отмечал протопресвитер Иоанн Мейендорф в цитированных работах, состояло в том, что русский Царь уже не мыслился как вселенский покровитель всех православных христиан, но в первую очередь, только как покровитель своей поместной Церкви. Идеология «Третьего Рима», вопреки распространенным ныне мифам, никогда не была широко известна и, тем более, никогда не могла служить основой государственной политики России. С другой стороны, в русском богословии произошло важное развитие и углубление православного понимания сущности монаршей власти, в частности, в трудах св. Филарета Московского (Дроздова). Святитель писал: «Народ, благоугождающий Богу, – достоин иметь благословенного Богом царя. Народ, чтущий царя, – благоугождает чрез сие Богу: потому что царь есть устроение Божие… Согласно с сим Бог, по образу Своего Небесного единоначалия, устроил на земле царя, по образу Своего вседержительства – царя самодержавного, по образу Своего Царства непреходящего продолжающегося от века и до века, – царя наследственного… О, если бы все народы довольно разумели небесное достоинство царя и устроение царства земного по обра­щу небесному..! Простираясь от известного к тому, что, может быть, менее усмотрено и понято в слове апостольском, обращаю ваше внима­ние на то, что апостол, уча страху Божию, почтению к царю, повиновению начальствам, с тем вместе учит свободе. Повинитеся, – говорит, – всякому человечу начальству Господа ради; аще царю, яко преобладающу; аще ли же князем, яко от него посланным, – яко свободни. Повинуйтесь, как свободные»[8].

В приведенных рассуждениях Святителя следует особо выделить две важнейшие мысли. Первая состоит в том, что можно назвать иконическим смыслом царской власти: а именно, Бог устанавливает царскую власть по образу Своего Небесного единоначалия, вседержительства и непреходящести. Тем самым, видя на земле самодержавное устроение власти, человеческий ум естественным образом упражняется видеть и самодержавное устроение всего бытия его Творцом. Для сравнения: видя «демократическое» устроение человеческого сообщества, состоящее в борьбе самочинных эгоистических интересов (единоличных и групповых) и отсутствии всякой подлинной иерархии, человеческий ум склонен переносить эту картину и на мир в целом. В этом случае мир предстает как борьба самочинных демонических сил, за которой уже не видно никакого Вседержителя. Совершенно очевидно, что «демократическое» устроение является зеркальным отражением языческого космоса, а сам термин «демократический» с богословской точки зрения полностью эквивалентен термину «демонократический».

Вторая важнейшая мысль Святителя состоит в том, что именно Царю возможно только свободное повиновение. Эта мысль очень непривычна для современного мирского сознания, а вместе с тем она на самом деле очень проста. Действительно, подобно тому, как невозможно заставить человека поверить в Бога, вера есть акт свободы, – точно так же невозможно заставить повиноваться царю по совести именно как Царю, поставленному от Бога, а не просто как случайному обладателю единоличной власти. В обоих случаях фундаментальным является акт свободной веры. Но когда сознание человека полностью порабощено корыстными страстями, то он видит лишь явления материального мира, но не видит Бога духовными очами; и точно так же он не может видеть Царя, а видит лишь «тирана», непонятно почему владеющего самодержавной властью. Для сравнения: «демократия», вопреки внушаемым ныне предрассудкам, вовсе не требует никакого усилия свободы: но как раз наоборот, она требует от человека полностью поработиться своим корыстным побуждениям и бороться с теми, кто препятствует их реализации.

Естественно, христиане вполне могут жить и живут и в демократических государствах, которые, во всяком случае, намного предпочтительнее стран с тоталитарным атеизмом, в которых их просто уничтожали физически. Однако сложившаяся ныне привычка сопоставлять демократию исключительно с тоталитарным атеизмом – так, как будто бы никаких других альтернатив демократии вообще не существует! – очевидно, является большим лукавством. К сожалению, эта привычка свойственна ныне едва ли не большинству церковных людей. На самом же деле, демократия как языческое по смыслу учреждение сама по себе разрушительна для христианского мировосприятия, о чем свидетельствует хотя бы тот факт, что на демократическом Западе ныне христианство – без каких-либо притеснений и гонений! – на массовом уровне утрачено даже в большей степени, чем это было в СССР. Именно демократия с ее культом эгоистических, в первую очередь чисто материальных, интересов истребляет христианское мировоззрение и способ жизни, а затем уже и саму христианскую веру намного эффективнее, чем сталинский ГУЛАГ.

Третья важнейшая мысль святителя Филарета состоит в том, что царская власть является естественным продолжением власти отцовской, по отношению к которой существует заповедь почитания еще со скрижалей Моисеевых. Поэтому, как пишет Святитель, «когда сыны сынов разродились в народ и в народы и из семейства возросло государство, необъят­ное для естественной власти отца, – Бог дал этой власти новый, искусственный образ и новое имя в лице царя, и таким образом – Его премудростию царие царствуют» (Притч., 8, 15)[9]. Это означает, что когда народ именовал своего царя «батюшкой», то это было проявлением не «отсталости», а глубокой духовной мудрости.

Не можем не отметить тот отрадный факт, что столь глубокое понимание сущности монархической власти, которое содержится в трудах Святителя, в наше время нашло свое продолжение в работах светских исследователей в Украине. Так, в монографии известного киевского философа М.Ю. Савельевой «Монархия как форма самоопределения личности» (2007) сформулирован иконический принцип царской власти: «отношение к светской власти всегда было отражением представлений о Божественной власти… И, возможно, именно мирская монархическая власть выступает недостающим звеном в логической цепи Богопознания»[10]. Действительно, земная монархия как «икона» устройства мира сего, находящегося под десницей Вседержителя, есть то «звено в логической цепи Богопознания», которого явно недостает многим современным людям. Кроме того, философ обращается и к анализу библейской истории Божественного установления царской власти, во многом объясняющей ее природу. Речь идет о том, что Господь через пророка Самуила сначала указал на то, что требование избрать царя является отступлением от желания жить непосредственно по воле Божией, являемой в заповедях и через Пророков. Однако затем Господь по милости Своей соглашается с этим и благословляет Царя в особом таинстве помазания на царство. Поэтому, как справедливо пишет М.Ю. Савельева, «воля народа в ставленничестве монарха сыграла исторически решающую роль, хотя и не была богоугодной… Очевидно, у царя всё же была одна самостоятельная и оправдывающая его миссия: необходимость однажды взять на себя грехи своего народа. Неограниченная земная власть возлагается на одного человека, чтобы быть принесённой в жертву власти Божественной как свидетельство покаяния, признания людьми собствен­ной греховности, то есть слабости, ограниченности и смертности и невозможности достичь совершенства и гармонии на Земле. Очевидно, именно поэтому Господь удовлетворил-таки желание народа иметь царя: в этом предзаданность Пришествия Сына Божия как Царя Не­бесного на заклание людьми в подтверждение Славы Божьей»[11]. Высказанная автором мысль является достаточно смелой и дерзновенной, однако она имеет истоки в святоотеческой традиции, в частности, в часто цитируемой мысли святителя Иоанна Златоуста о том, что только царь может умереть за свой народ. Смысл этих рассуждений в том, что народу Божьему позволено иметь своего земного владыку для того, чтобы он как единое лицо отвечал перед Богом за весь народ. Это тоже иконическая функция царской власти – но в данном случае царь выступает образом единой совести всего народа, заключившего завет с Богом (соответственно, в новозаветную эпоху – народа, принявшего крещение). Видя такого человека – царя, берущего на себя перед Богом грехи своего народа, – сам народ готовился узнать Христа как Царя, берущего на себя грехи мира. Земной же царь, таким образом, иконически готовил ум людей к узнаванию истинного Мессии. Но ветхозаветный народ, как известно, в своем основном большинстве именно этот – самый главный! – смысл земного царства забыл, и ожидал Мессию под видом самого могущественного земного владыки.

Этот самый глубокий смысл земного царства стал менее актуален для народов христианских, узнавших истинного Мессию. В этот период на первый план вышел другой смысл царства, также имеющий иконическую природу – образ земного царя как носителя сверхзаконной правды, как милующего судии. Именно этот смысл, в частности, хорошо понимал А.С.Пушкин. Н.В. Гоголь восхищался, «как умно определял Пушкин значение полномощного монарха», передавая следующие слова великого поэта: «Зачем нужно, – говорил он, – чтобы один из нас стал выше всех и даже выше самого закона? Затем, что закон – дерево; в законе слышит человек что-то жестокое и небратское. С одним буквальным исполнением закона недалеко уйдешь; нарушить же или не исполнить его никто из нас не должен; для этого-то и нужна высшая милость, умягчающая закон, которая может явиться людям только в одной полно­мощной власти. Государство без полномощного монарха – автомат»[12].

И такое понимание, надо сказать, вполне соответствует исторической реальности. Русская Православная Монархия, основанная на строгих нравственных принципах правления, при всей своей твердости в защите священных начал православной жизни была, тем не менее, самым мягким и человеколюбивым государством в Европе. Для сравнения можно привести хотя бы тот факт, что царь Иван Грозный, в борьбе с крамолой явно перешагнувший границу приемлемых средств и совершивший злодеяния против народа и Церкви, в России всегда осуждался и был отрицательным примером. Но в Западной Европе его современники – короли Англии, Франции и Испании, погубившие во много раз больше безвинных людей – и поныне считаются образцами «христианнейших правителей»! А уже в ХІХ веке выступление предателей, именуемых «декабристами», против священных основ жизни Русского государства закончилось казнью лишь нескольких из них. Но всего через несколько лет после этого в «свободной» Франции за подобное же выступление без суда и следствия было казнено одиннадцать тысяч человек! Мало известный факт: с середины XVIII в. Российская Империя была единственной в мире страной, в которой практически отсутствовала смертная казнь: иногда она была вообще отменена, а иногда, существуя по закону, все равно отменялась царской милостью (из наиболее известных примеров – судьба Ф.М. Достоевского). А так называемая «цивилизованная Европа» пришла к этому лишь в конце ХХ века – на два с половиной века позже!

Но главнейшая функция царской власти в России, обусловившая само христианское воспитание народа, состояла именно в том, что Царь всегда воспринимался народом как защитник истинной веры – то есть, в полном соответствии с тем экклезиологическим определения царской власти, которое сформировалось еще в Византии. В последнем вы­пуске своего «Дневника писателя» Ф.М.Достоевский проникновенно говорил о единстве Царя и народа: «Царь для народа – не внешняя сила, не си­ла какого-нибудь победителя..., а всенародная, всеединящая сила, которую народ сам восхотел... Для народа Царь есть воплощение его самого, всей его идеи, надежд и верований его...»; и поэтому «тут-то раз­ница во взглядах русских-иностранцев и русских-русских, по-иностранному – это тирания, а по-русски – источник всех свобод»[13]. Царь «есть источник всех свобод» поскольку он защитник самой души народа.

Виталий Даренский (Луганск)

Продолжение следует